Текст книги "Факел (книга рассказов)"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Мы, мамочка, решили пожениться. Нет, неправда! Дорогая Антонина Петровна, я прошу руки вашей дочери, вот что сразило Антонину Петровну, то есть не только приятный, но и исключительно уважительный молодой человек. Надеюсь, вы будете жить у нас, комната моя, комната ваша. Да, расставаться с дочерью Антонина Петровна не хотела. Надеялась: молодые, а я при них, у них детки, а я при них, но главное – я всегда при своей Наташеньке.

Ее желание совпало с желанием молодых: Николай живет в двухкомнатной квартире, но это скорее общага – отец, мать и младшая сестра в возрасте, в любой момент угрожающем замужеством. Понимаем, надо бы жить отдельно, но это со временем, когда повсеместная жизнь малость улучшится, а снимать квартиру – на какие такие шиши, тем более учительские.

О размене никто не отваживался заикнуться, ну близкие же подружки, одна постарше, другая помоложе. Нет-нет, живите у нас, настояла Антонина Петровна. Да, но у меня собачка, ей три года, бросить я ее не могу, поскольку хозяином она признает только меня. И хорошо, что собачка. Она неагрессивная? Нет, что вы, она ведь водолаз – должна спасать тонущих моряков. Смирная собачка, сами увидите.

И Николай вселился к ним с собачкой. С Рексом. И величиной она была что теленок, черная, но действительно ласковая.

Жизнь, как ей и положено, потекла далее. Комнаты изолированные, Антонина Петровна в одной, молодые в другой. Телевизор у Антонины Петровны. Но выявилось одно «но»! Молодые, придя с работы, сидят в своей комнате, а телевизор не смотрят. То есть совсем не смотрят. Вроде того что вдвоем им хорошо и без ящика. Да, но так получается, что Антонина Петровна весь вечер одна. И ей было скучно. И, конечно же, обидно: то были неразлучные подруги, а теперь вот она как бы одна.

Ну, бытовую часть жизни можно опустить – кто продукты покупал, кто еду готовил. Это все ясно – готовила Антонина Петровна.

Нет, Николай ей как раз нравился – вежливый и культурный человек и, несомненно, жену любит. Это все ясно. Да, но обида все равно была: растила, растила, ближайшие подруги – и враз все переменилось. Да, это и есть жизнь, так и быть должно, и молодые любят друг друга – все это Антонина Петровна понимала. Но ничего не могла с собой поделать. Хорошо знала, обозначить свою нелюбовь к Николаю никак нельзя, тут без вариантов: Наташа мужа не даст в обиду, и они просто-напросто начнут снимать жилье, урезая себя во всем.

И свою досаду, что вот дочери она как бы более и не нужна, Антонина Петровна перенесла на Рекса.

Жаловалась молодым, что собака клочкастая, клочья летают по квартире, и может возникнуть, сама читала, астма, и мыслимо ли им, труженикам и немафиозникам, прокормить такого теленка, а также в газете вон написано: собака вдруг стала нервной и загрызла ребенка, а также сын матери подарил собаку, и мать просто так взмахнула рукой, и собака ей руку перекусила.

И кричала на Рекса, и могла пнуть его, правда, когда молодых не было дома. А собачка-то умная, боялась Антонину Петровну и не выходила из комнаты, пока не придет хозяин.

И что характерно, Антонина Петровна ясно понимала, что сама себя загоняет в тупик, но ничего не могла с собой поделать. А как уговаривали ее, что собака неагрессивная, что она должна спасать человека, а не грызть его, и на еду мы зарабатываем сами, и, если вам трудно, давайте питаться отдельно, и было ясно, что Николай собаку не предаст – не подарит ее и не пустит на мыло – и, значит, нужно идти на обмен жилья. То есть разрыв. Заблуждений не было: мать или муж – Наташа выбирает мужа. Без вариантов. Это обидно? Еще как.

Но! Когда люди хотят найти выход, они его иной раз находят. И когда все вроде было уже решено и молодые подыскивали временное жилье – на толковый обмен нужно время и время, – Наташа напоследок решила еще раз поговорить с матерью. Ты только представь, мамочка, пусть ты в это не веришь, ты только представь, что есть переселение душ, вот кем-то ты была в прошлой жизни, в этой жизни ты моя мама, а кем будешь в следующий – неизвестно; но вот ты представь, что ты будешь собачкой, и хозяйка станет тебя унижать, морить голодом и пинать. Нет, ты только представь это. Я не хочу с тобой расставаться, но пойду за мужем, куда бы он меня ни позвал. Я вышла замуж раз и на всю жизнь. Как ты за папу.

То есть Наташа поставила перед матерью сложную задачку. Про эти переселения душ Антонина Петровна слышала и раньше, и по телику рассказывали, но не задумывалась, так ли это. Что есть жизнь на небе, тут она не сомневалась. И она непременно встретится с Павлом, и снова они будут счастливы и радоваться за дочку, что вот она дружно живет с мужем, а вот и внуки пошли, ну как хорошо.

И, полагая свою жизнь удавшейся – ну да, любимый муж и любимая дочь, – Антонина Петровна вдруг посчитала: господи, сколько же унижений было в ее жизни – нищета и голод раннего детства, скитания с мужем по баракам, и жизнь в общаге, покуда бесконечно строили железнодорожный дом, да чего там, она и контролером-то стала для страховки – если в семье два железнодорожника, то квартиру дадут вернее, и вечная жизнь от получки до получки, и так-то если разобраться, вольная жизнь ушла на стояние по очередям и несытный быт. Да, все ради Павла и Наташи, и это было вовсе не унижение, а радость – хорошего мяса раздобыла для семьи. Но без Павла и Наташи? Это была бы жизнь? Нет, одно только унижение. Хотела бы она все это повторить, но без Павла и Наташи? О чем звук!

Она налила в миску бульон. Положила в него куски булки. «Иди сюда, Рекс, иди сюда, собачечка», – сказала Антонина Петровна ласково, и тот недоверчиво пошел за ней, и она подвинула Рексу миску, обычно Антонина Петровна говорила: «Кушай, гадина», и самолюбивая собака, боясь подлянки со стороны этой тетки, никогда не принималась за еду, покуда тетка не уйдет из кухни, но, видать, у Антонины Петровны было непривычное выражение лица, без злости, и Рекс отважился приблизиться к миске, глазом, однако, осторожно кося на тетку, «Кушай, кушай», и он отважился, и жадно все съел, и вылизал миску, и удивленно глянул на тетку, пнет или нет, но тетка подозвала его к себе и ласково погладила, и тогда Рекс ткнулся влажным носом в ее колени и затих.

Даже он понимал, что любая война когда-нибудь да кончается, и кончается непременно миром.

Счастье

Каждый день в одно и то же время молодая женщина подходит с коляской к булочной. Она опускает тормоз коляски, склоняется над своим младенцем (видать, мальчиком – коляска голубая с белыми цветочками, очень красивая и новенькая) и, улыбаясь, что-то тихо говорит малышу, видать, ты лежи спокойно, а мама сейчас вернется.

Конечно, опытные люди предупреждали, не оставляйте коляску без пригляда, народишко сейчас такой, что может младенца упереть, а молодая эта женщина, пожалуй, отвечала, да что вы, я же на пять минут, сейчас и своих-то детей никто заводить не хочет, а кому нужны чужие.

Короче: однажды коляску уперли. Что было с женщиной, когда, выйдя из булочной, она не увидела на привычном месте коляску, это даже невозможно представить. Украли, украли, безумно кричала она.

Вдруг кто-то заметил на лавочке белый сверток, прикрытый газетой (нет, это даже странно, вынули из коляски сверток и зачем-то прикрыли его газетой). Женщина бросилась к сверточку и с такой силой прижала его к себе, что возникло опасение, не раздавит ли она своего мальчика.

И на лице ее вспыхнула такая радость, что проходи мимом доморощенный какой философ, решающий, а что же все-таки такое – счастье, он нашел бы однозначный ответ: счастье – это когда могли украсть сыночка, а уперли только коляску.

Принципиальность

На Таллинском шоссе «Жигули» на полной скорости влетели в «КамАЗ». Что стало с «Жигулями», говорить не стоит, а вот водитель был в тяжелом состоянии, более того, он умирал.

Все было сделано как должно: водитель «КамАЗа» сумел вызвать «скорую» не то Волосовского, не то Кингисеппского района – впрочем, это известно, но дело не в географии, а в поведении героев этой истории; «скорая», как положено, отвезла погибающего больного в ближайшую участковую больницу.

Повезло: хирург был на месте, поскольку живет при больнице, и трезв, поскольку вовсе непьющ. И ты представляешь, он потерял литр крови, и там было не бедро, а каша из костей, да, а крови в больнице ни граммулечки, а у нас с ним совпала не только группа, но и резус, и я ему перелил литр своей крови, и ногу собрал, да я так скажу, тогда методом Илизарова не только в участковых, но и в районной больнице не пользовались.

Словом, случилось чудо: больной выздоровел. Только чуть прихрамывал. А так – молодой напористый мужчина. Да, а надо сказать, доктор этот был хирургом по совместительству, а так-то он лет двадцать был главным врачом этой больнички.

И вот счастливый больной выписывается: цветы, там, может, коньяк, нет, что б ни писали газеты, деньги сельским врачам и сейчас никто не дает, а не то что тогда, в годы начальной перестройки (господи, от одного этого словосочетания – годы начальной перестройки – ностальгический почти всхлип, какие были надежды, какие надежды, нам бы хоть краешком глаза посмотреть, как мы будем жить без них, ну все, все, довольно).

Да, но подарок – это хирургу, который тебя спас. Однако нужно быть принципиальным, этот же самый доктор, но уже как главный врач не обеспечил больницу кровью. И вот за это энергичный человек написал жалобу в облздрав. Да, это принципиальность.

Конечно, хотелось бы знать, что с этими людьми, как они живут. Ну, про доктора, впрочем, все известно: шесть лет на пенсии, какая она и как ее выдают в Волосовско-Кингисеппских районах, все знают.

Интересно, что поделывает тот принципиальный человек, ловко ли, сладко ли устроился в новой жизни, ау, откликнись!

Выжимки

Степан Петрович поехал от своего закрытого «ящика» в командировку и остановился в деревенской гостиничке. Да, а это Крым, важно отметить. Но хоть и Крым, но маленький поселок, и идет дождь, и море штормит. То есть скучно. Нет, днем он работает, а вечерами, значит, скучно, и охота выпить. Да, а это был самый разгул алкогольного закона. Где бы выпить, спрашивает он у горничной, ну, может, она и не горничная, а просто тетка, сидевшая на входе. Пусть горничная. Она и говорит: вот на склоне горы приткнулись домики, стучите в любой и спросите, выжимки у вас есть. И это все? Это все. Как пароль? Да, как пароль.

Идет. Стучится в домик. Выходит женщина. Выжимки у вас есть? Есть, столько-то рублей. И выносит бутылку ноль-семь с розовой жидкостью. Это важно подчеркнуть – ноль-семь розового цвета. Степан Петрович пробует – отличный портвейн. Решена проблема досуга.

На следующий день стучится в другой дом. Выжимки у вас есть? Есть, столько-то рублей. Выносит ноль-семь, но голубого цвета. Опять важно подчеркнуть – ноль-семь, но голубого цвета.

И Степан Петрович без напряга прожил в командировке, отдыхая под ноль-семь то розового, то голубого цвета.

Уезжая, он спросил у горничной, а почему, вообще-то говоря, выжимки и почему розового и голубого цвета. А, говорит тетка, весной нам завезли теплые трико исключительно двух цветов – вот как раз розового и голубого. Все женщины в этих домах работают на винном заводе. Уходя с работы, они окунают трико в чан с вином, надевают, скорехонько бегут домой и тщательно их выжимают. Отсюда – выжимки.

Волшебная кнопка

Сева Бычков остался доволен военной службой: нас было мало, охраняли аэродром при большом НИИ, никакой тебе дедовщины, но главное – кормили хорошо, нет, не как космонавтов или летчиков, но кормили. А техника там какая, это даже представить нельзя, какая там техника.

Но однажды Сева Бычков подвел НИИ, который охранял.

Техникой НИИ заинтересовались шведы, и они прилетели на своем самолете, чтоб вот именно заключить договор. А самолет легонький, красивый, его не то что потрогать, на него и поглазеть-то приятно. И шведы потребовали охранять этот самолет.

Пришла очередь и Севы Бычкова. Большое поле и белый самолет. И это все. И скучно. И Сева не знал, чем себя занять, главное – время уже прохладное, не позагорать. В самом деле, он же не кот ученый, чтоб все время ходить вокруг самолета.

Да, а на крыле самолета была очень красивая кнопочка, она вспыхивала то синим, то красным, то желтым огнем. И чем скучнее становилось Севе, тем сильнее притягивала кнопочка. Он и подышит на нее, и потрет, и погладит. Очень красивая кнопочка. И прямо-таки волшебно притягивала его к себе. Потом Сева и сам не мог объяснить, что с ним случилось – ну, в самом деле волшебная кнопочка, а только он вдруг ни с того ни с сего эту кнопку нажал. И вдруг случилось чудо: как все зашипит, и на глазах изумленного Севы Бычкова самолет очень уж резво развалился на две составные части, и со всех сторон полилась пена.

Оказалось, эта самая кнопочка на случай пожара включает гасильное устройство. Все матерились: шведы на своем языке, наше начальство на своем. Что и понятно: шведы кое-как собрали самолет и улетели, не заключив договор.

Севу наказали, но не очень: месяц не пускали в увольнение – что ни говори, а родному казенному имуществу он не нанес урон.

Светская хроника

Больше всего Вера Антоновна любила ходить в Божий храм. Все службы в субботу-воскресенье. Иной раз помогала свечечки продавать, можно сказать, второй родной дом. Когда в храме размещался склад хозяйственного магазина, было посложнее, все же в Питер далековато ездить, а когда восстановили фонаревскую церковь – все, второй родной дом.

И что удивительно, до пятидесяти лет в церковь почти не ходила, так, иной раз свечечку поставить, а чтоб постоянно – только в пятьдесят.

Тут такая история. У Веры Антоновны был сын Славик. Одна растила паренька. Ну, свет в окошке – вот как раз Славик. Он учился в институте. В каком именно, неважно. Не станешь же, в самом деле, спрашивать: а напомните, Вера Антоновна, в каком институте ваш Славик учился? Теперь-то это неважно – семнадцать лет прошло. И самого Славика не так-то просто вспомнить. Вроде бы тощенький неприметный паренек. Скромный – это да. И воспитанный – тоже да. В смысле – здоровался. И даже с малознакомыми людьми.

И вот в девятнадцать лет Славик женился и привел в дом молодую жену. Они учились вместе. В каком, значит, институте, неважно, но учились вместе. И он из общаги привел в дом молодую жену. Вот ее-то как раз вспомнить нетрудно. Она была красивая – вот что. И даже очень красивая. Вот толстая длинная коса. Лицо такое белое-белое, шея длинная. В общем, красивая женщина. Да, все время как бы чуть сонная. То есть дремотная красивая женщина.

И свою законную жену Славик привел в дом и прописал. Но! Но прожили вместе всего два месяца. Нет-нет, не в свекрухе дело, не ссорились – просто не успели. Но! Но прожили вместе всего два месяца. Этого времени хватило, чтобы жена убедилась: муж ее зануда и она его нисколечко не любит. То есть вышла ошибка, а ошибки нужно исправлять. Тем более до детей дело покуда не дошло. Ну, вот что ты будешь делать, если он ее любит, но зануда, а она – не зануда, но его, оказывается, не любит. И все? И все. Как просто, а?

Значит, из общаги пришла, в общагу ушла. Нам чужого на предмет прописки и жилплощади не надо. Ушла.

Да, но вот тут-то как раз закавыка. Славик упорно внушал молодой жене, что без нее он жить не будет. То есть если она уйдет, он помрет. Здоровый парень, а помрет. Отравишься, что ли? Нет, ничего с собой делать не буду, но помру. С другой стороны, чего ж всю жизнь женщине маяться, если муж зануда. А до детей, значит, дело не дошло. И обещал ничего с собой не делать. И она ушла.

Но однажды Славик свое обещание исполнил. Он куда-то пригласил свою законную жену – они и развестись-то не успели, – куда-то пригласил, в кино ли, в театр, это неважно, она говорит: все кончено и не приду, а он: все равно буду ждать, хоть до конца света.

И ждал. Ну, не до конца света, это он хватанул, но сколько-то очень долго. А стоял октябрь и лил дождик, Славик вымок и замерз. В общем, на этом ожидании получил он страшное воспаление легких. И в три дня отлетел. Видать, и в самом деле не хотел жить без своей жены, иначе с чего бы это воспаление легких спалило здорового паренька.

Ну вот, а говорят, милые ссорятся – только чешутся. А какие, значит, платы. И еще говорят, любви нет. Да как же нет, когда именно что есть. Ты со мной – я живу, ты ушла – отлетаю, и не задерживайте меня. А, чего там! Да, двадцать лет. Уж лучше бы не было любви. Но есть! И безутешная мать.

Да. Тут все ясно. Молчание. Был свет в окошке – нет света в окошке. Молчание.

И что делать женщине? К церкви навсегда обратилась, это да. Но осталась безутешной и ненавидела жену Славика – Наташу, что ли. Кажется, Наташу. Да-да, вот именно что Наташу. Ну вот почему Славик именно ее встретил, такую мерзавку? Красивая, отрицать не буду, но ведь мерзавка. Причем ненавидела, что характерно, постоянно. Встреться мне она, так бы буквально своими руками и растерзала.

Но не встречалась. Наташа эта как испарилась. Сразу после похорон Славика выписалась, а через два месяца письмо прислала, чтоб ей передали справку о смерти мужа. То есть впорхнула в жизнь Славика и сразу упорхнула. А в результате этих порханий Славик навсегда ушел. Ну, все понятно, мерзавка и гадина. Вера Антоновна очень ненавидела свою бывшую невестку.

Нет-нет, себе и знакомым внушала, что ненавидеть эту Наташу особенно-то и не за что. Ведь дети, так-то если разобраться. Ну, полюбила, разлюбила, не пыталась отхапать столько-то метров чужой жилплощади. Мужа не отравила и не зарезала. И за что ее ненавидеть?

Все так. Но как ни уговаривала себя и других, ничего не могла с собой поделать – бывшую невестку ненавидела. Быть того не может, чтоб двадцатилетний здоровый парень помер, и никто не виноват. Он тебя предупреждал? А ты думала, мерзавка, что это игрушки? Человеческая жизнь, по-твоему, игрушка?

Только в храме и отходила. Постоишь на службе, и сразу светло и покой, и все помиримся, и давайте все друг друга прощать. Не мы подобные слова придумали, не нам их и отрицать. И покой, значит, сколько-нибудь в душе держится. День, там, или два. А там считаешь время до субботней службы. Примерно вот так жила Вера Антоновна.

Ну вот. Иной раз подумаешь, что только в жизни не случается. Можно сказать прямо: в жизни иной раз случается буквально все. Случилось и с Верой Антоновной.

Однажды воскресным утром, как всегда, пошла она в Божий храм. Помнит, шла и радовалась – начало мая, после долгих дождей пришло тепло, и вон как солнышко светит. Верно, сегодня будет наплыв народа. Ну, если солнышко и первое тепло, это же радость, и куда нести эту радость, как не в Божий храм.

И точно: церковь была полна, как на Пасху. Так что Вера Антоновна не так-то сразу пробилась к Большой Богородице. И она спросила Марфу Николаевну, главную среди верующих помощницу батюшки, а чего это сегодня народу буквально как на Пасху, и Марфа Николаевна это так значительно ответила: мол, день сегодня такой, и добавила в шутку, радио надо слушать, газеты читать. То есть загадками говорила Марфа Николаевна.

Да, но служба кончилась, а народ не расходится, стоит и чего-то ждет. И снова Вера Антоновна спросила шелестящую мимо Марфу Николаевну, чего это люди не расходятся. Та глазами показала следовать за ней. Они вышли на свежий воздух и малость постояли у деревянного забора, отделяющего церковь от городского рынка. И Марфа Николаевна подробно рассказала, что именно ожидается прямо сейчас, после обычной службы.

Значит, так. В Англии умер старый князь. Да, он умер в Англии, но родился здесь, в Фонареве. И завещал похоронить его на родине. У этих князей здесь было поместье. Ну, семья богатая, наняли самолет и прилетели. И решили похоронить в семейном склепе. Но загадка: все знают, где этот склеп, но никто не знает, что с ним. Потому что когда-то давно поверх склепа соорудили летнюю танцплощадку, а когда мода на танцы на свежем воздухе прошла, разные выставки устраивали, когда же мода и на выставки прошла, то уже ничего не устраивали и про площадку забыли. И сквозь асфальт пробилась трава. И даже деревцо-тополек выросло. Оно и понятно – всюду жизнь, и она всегда права. И живое требует выхода. Даже и сквозь асфальт. Можно было, конечно, асфальт взломать и посмотреть, а что ж там такое делается, в семейном склепе. Но не отважились. Поберегли свои нервы.

Тогда семья говорит, а похороните вы нашего старого князя в церкви, тем более ее построил его отец городу в подарок. Но, оказывается, нельзя. Вот если бы князь был священником, то да, а если не был священником, то нет. А князь как раз священником не был. Но нашли выход. Видите у самого входа в храм могилку? Да, но что-то она больно маленькая, он же не ребенок, князь. Нет, он не ребенок, князь, ему восемьдесят один, а могилка маленькая, так ведь будем хоронит урну с прахом, а не всего князя целиком.

Да, а у самого входа в храм – это большая честь. И плита уже указывает, что князь родился здесь и, хотя прожил вдали от родины, всегда оставался большим патриотом. И объявления были в газете. А также телевидение приехало. У них это как раз и называется – светская хроника.

Точно: у самой дороги стояла машина с надписью «Телевидение». Да, а люди все выходят и выходят из храма. На лицах особой печали не было, а так – скорее, любопытство. Все понятно, впервые на твоих глазах будут хоронить настоящего князя. И потом, если телевидение приехало, и тебя ведь случайно могут показать по телику. Вот люди стоят в церковном дворе и кучкуются.

Тут заметила Вера Антоновна группу печальных людей. Нет, сперва она обратила внимание не на их лица, а на одежду. В том-то и дело, что это были не индусы какие с полотенцами на головах и не люди из Азии в пестрых халатах, нет, они были в нормальных одеждах, но сразу видно – иностранцы. Чистые они были какие-то, вот что.

Среди них выделялся тощий рослый старик в светло-коричневом пальто. Лицо печальное, нос большой, острый и густые-густые брови. Прямо как у Брежнева были. Видать, брат умершего князя. Да и сам, пожалуй, князь. С ним рядом пожилая женщина, вдова князя, видать, или жена этого бровастого старика. И еще трое мужчин в черных костюмах и три женщины в черных не то платьях, не то плащах.

И возле них вертелись сопровождающие лица. Два паренька с соответствующими аппаратами на плечах снимали родственников для кино или телевидения. К брату князя вертляво приставали журналисты, и этот человек с большим острым носом и брежневскими бровями что-то коротко им отвечал. Чуть брезгливо, но с улыбкой. Нет-нет, с печальной улыбкой.

Да, но тут-то Вера Антоновна и вздрогнула. Она заметила, что одна из женщин до изумления похожа на Наташу, бывшую невестку. Черное платье, толстая светлая коса с вплетенной в нее черной лентой, черная кружевная накидка. Конечно, чуть располнела, все же семнадцать лет прошло, но какая красивая и до изумления, значит, похожа на Наташу. Хорошо помнит: подумала, ну какие бывают совпадения, где Англия, где Фонарево, где княжеская семья, где она, Вера Антоновна, пенсионерка, сборщица часового завода.

Помаленьку стали возвращаться в храм. И эта женщина, что похожа на Наташу, прошла совсем близко от Веры Антоновны. И вблизи она была еще больше похожа на Наташу. Но не она. Потому что быть того не может, чтобы она.

А служба проходила очень хорошо, с большим значением. Народу, во-первых, битком, и все со свечечками в руках. Парни с аппаратами на плечах снимали службу для телевидения. Это во-вторых. А в-третьих, служил не батюшка, а очень большой церковный священник, если судить по золотым одеждам и по очень большой золотой шапке. И что характерно, и батюшка, и его начальник хвалили князя не по бумажке, но исключительно от души. И очень трогательно попели. Нет, не вдвоем, батюшке привычно помогал дьякон Павел Васильевич, а большой священник привез с собой помощника. Да, душевно похвалили князя и душевно, значит, попели.

Хотя Вера Антоновна потом и не очень-то могла вспомнить подробности службы. А потому что все ее внимание обращено было на женщину, очень уж похожую на Наташу. И Вера Антоновна все время решала: она или не она. И волновалась так, что свечка в руке дрожала. Даже в голосе звенело, видать, запрыгало давление – вот как женщина разволновалась.

И чем больше Вера Антоновна всматривалась, тем больше убеждалась – она. Но с другой стороны, как Наташа могла затесаться в семью князя? Это невозможно. Да, невозможно, но есть.

Да, маялась от такой загадки. Хорошо помнит, ненависти не было. Да, но служба-то в храме идет, и ненависть в храме всегда улетучивается. Ей бы только разгадать загадку, Наташа или нет. Но с другой-то стороны, а какая разница? Хорошо, это не Наташа, и тогда что? Тогда поахаешь: до чего же мир горазд на совпадения. А если Наташа? О, это совсем другое дело. Тогда Вера Антоновна спросит, помнит ли она Славика, ничего более, только это.

А потому что вот как получалось у Веры Антоновны: никто, помимо родной матушки, о Славике не помнит. Это все понятно, мало жил, детей после себя не оставил, все понятно. Испарился, и как не было его никогда. Жива матушка, он вроде бы еще есть, исчезнет она – и следа памяти от него не останется. Это справедливо? Несправедливо. Да, несправедливо, но это так. Значит, только спросить, помнит Наташа Славика или нет. Должна помнить, все-таки первый муж, не сто же их у нее было, первых мужей! И если помнит, тогда Вере Антоновне не так страшно помирать: Наташа на тридцать лет моложе, и после исчезновения Веры Антоновны память о Славике еще много лет будет жить. Ну да, как-то у Веры Антоновны это все очень сложно получалось: вроде того, что пока о человеке хоть кто-то помнит, он как бы не совсем без следа исчез. Да, это сложновато скручивалось.

Князя между тем отпели, все переместились во двор, в могилку опустили красивую вишневую урну, бросили по горсти родной земли и положили красивую плиту. Вечная память, да!

Семья князя медленно пошла к красивой черной машине, и Вера Антоновна сообразила, что вот сейчас люди уедут и она всю оставшуюся жизнь будет маяться от неразгаданной загадки – Наташа приезжала или нет.

Тогда она резво дошла до машины, развернулась и пошла навстречу Наташе. Шла и смотрела ей прямо в глаза. А и пусть незнакомая англичанка удивляется, чего это на меня уставилась русская старушка.

Нет, правда, так-то себе представить, женщина идет с похорон родственника, а встречная старушка ни с того ни с сего сверлит ее глазами. И эта женщина как бы укололась о взгляд Веры Антоновны. Она вздрогнула и остановилась буквально что вкопанная. Наташа, шепотом спросила Вера Антоновна. Да, это я, Вера Антоновна, ответила Наташа.

Ну и что же здесь произошло? Вера Антоновна, видать, не очень-то соображала, где она и что с ней, а только она вдруг обняла бывшую невестку, вернее сказать, прибилась лицом к ее груди и громко разрыдалась – вот что здесь произошло. Наташа, дочка, приговаривала, и она напрочь забыла, что Славик помер из-за этой вот женщины, нет, она помнила только, что Наташу Славик любил так, что не захотел без нее жить, и она безостановочно рыдала.

Нет, чего там, странная картинка: старушка рыдает на груди англичанки, приехавшей хоронить русского князя. Да, а это в центре толпы, и все, понятно, глазеют. Наташа опиралась на руку высокого и строгого мужчины. И он спросил по-иностранному, видать, по-английски, что обозначает подобная сценка, ну да, это он и спросил, потому что кивнул в сторону старушки. Наташа тоже по-иностранному ответила, верно, это мать моего первого мужа, да, так, поди, и ответила, потому что мужчина посмотрел на Веру Антоновну внимательно и с любопытством. Наташа что-то еще сказала, он кивнул и пошел к машине. Это мой муж, сказала Наташа, жена старого князя – его тетка. И дети у тебя есть? Да, два мальчика, десяти и семи лет.

Нет, чего там, Вере Антоновне очень хотелось узнать, как же это Наташе удалось выйти замуж за англичанина, но быстро сообразила, какая уж разница, он ли сюда приезжал и здесь познакомился с Наташей или все было иначе и даже совсем наоборот, это не так и важно, когда у тебя в запасе одна минута. Вот сейчас Наташа сядет в машину и уедет, а Вера Антоновна так и не узнает то, что ей больше всего хотелось узнать.

А помнишь ли ты моего Славика? Да, Вера Антоновна, помню. Наташа немного помолчала, она вроде того что раздумывала, а стоит ли и дальше говорить со своей бывшей свекрухой. Да, помню, заговорила торопливо, и я вам скажу, Вера Антоновна, почему Славик так поступил со мной, он хотел, чтоб без него я никогда не была счастлива, и это ему удалось – я никогда не была счастлива, потому что я чувствую себя так, словно это я его убила, и с этим мне жить всю жизнь.

Прости, доченька, да ведь я тебя и не виню, ну, люди полюбили, потом разлюбили, дело житейское, твоей вины нет, живи спокойно, расти сыновей, но Славика, доченька, вспоминай, и вспоминай без злобы.

Они бегло поцеловались. Наташа побрела к машине, махнула рукой и навсегда умчалась.

А вечером по центральному телевидению показывали похороны князя, и Вера Антоновна снова увидела брата князя, и вдову, и Наташу и подумала с облегчением, хорошо, что сняла грех с Наташиной души. И вдруг пожалела, что не взяла адрес Наташи – можно было бы написать. Все ж таки дочка. А может, и с сыновьями когда бы приехала погостить. Все ж таки родня.

Ритмическая гимнастика

Все понятно, старость – не радость, и восемьдесят лет – это, конечно, старость. Но ведь тут главное, как человек сам на себя смотрит. Если скажет, я старичок, я пережил жену и дочь, я притомился смотреть на окружающую жизнь и улетаю и прошу вас не задерживать меня – это одно.

И совсем другое: да, я – старичок, да, я пережил жену и дочь, но я еще ничего себе, я точно знаю, какое сегодня число и даже, не поверите, какой день недели, так что я еще о-хо-хо, вы, небось, думаете, я вскоре улечу и вам поболее кислорода достанется, но нет, я еще подергаюсь, я буду каждый день бриться, и раз в неделю ездить в городскую баню, чтоб никто не сказал, фу, какой грязный старик, нет, всякий скажет, да, старик, но какой опрятный и мытый.

Хотя чего так широко и неоглядно хватать!

Короче: Александр Иванович Кураев был из тех, кто решил не сдаваться до последнего вдоха-выдоха. Конечно, посмотришь на него и без труда сообразишь: да, старичок, ну, если неподвижное, как бы застывшее лицо и если взгляд какой-то немигающий. И если веки красноватые и вроде бы воспаленные. Про старческое просо на лице и на руках чего говорить – это само собой.