Текст книги "Факел (книга рассказов)"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Эту историю рассказывали люди, вернувшиеся с Хантайки, с Нарын-ГЭС, откуда-то еще – уверяли, что этот случай был именно у них.

Значит, так. Пусть это будет ГЭС в Азии. Строители ее, к слову, очень гордились, что их стройка – самая высокогорная.

Начало стройки. Небольшой отряд. Пионеры. Нет, не в смысле взрослые дяди с красными галстуками, а вот именно первые. И они, значит, в полной изоляции от центра, от Большой земли, красиво говоря. Один или два раза в неделю по ужасной горной дороге грузовичок ездит в центр и привозит этим первопроходцам еду, питье, почту. То есть без этого грузовичка пионерам не выжить. Чем шофер, молодой паренек по имени, например, Алеша законно гордится.

Все! Расстановка дана. Он, молодой паренек, спаситель вот этих людей, и жизнь его имеет довольно-таки большой смысл.

Холодная зима в горах. Алеша съездил в центр, загрузил машину и поехал обратно. Но где-то на середине пути спустило колесо. Алеша поставил домкрат и приноровился ставить запаску, снял проколотое колесо, и в это время домкрат упал, и железный обод колеса придавил Алеше руку. Да так подло, что он оказался как бы распятым на земле, лежит на спине, а левая кисть намертво придавлена железным ободом. И ничего нет под правой рукой, чтоб освободить придавленную руку. Он землю царапает ногтями, но левая кисть была схвачена намертво.

Ясно понимал, это конец. Машины на дороге не ходят, ночь предстоит морозная, и он окоченеет. Жизнь свою было жалко – это одно. И другое: а как же его товарищи, они пропадут без еды и питья. Пока они хватятся, он совсем замерзнет. То есть нет выхода. Но нашел выход: Алеша так посчитал, что целое больше части. И он начал грызть себе руку, вот в том самом месте, где кисть соединяется с предплечьем. Нет, подробности непременно нужно отпустить. Известно одно: ему удалось освободить руку. Кисть, правда, осталась под колесом.

Конец истории. Сменил ли он колесо (что вряд ли) или сидел в кабине, дожидаясь помощи, сказать трудно. Видать, человека все-таки спасли, а иначе откуда бы строитель узнали, что паренек заботился не только о своем спасении, но и о товарищах. Ушедшие времена – ушедшие легенды.

Почти невеста

Зоя Павловна работала в коммунальном отделе, и ее любили. Нет, правда, коммунальный отдел исполкома, а ее любили. Потому что красивая женщина: вся подобранная, лицо светлое и ямочки на щеках. Нет, правда, коммунальный отдел – и ямочки на щеках. И блондинка. Причем блондинистость не посторонняя, но исключительно собственная. И улыбчивая, да. Не фугала этих песочников, что прут и прут, хоть им кол на голове чеши, им что приемные дни, что простые, все прут и прут, нет, не фугала. Не кричала, мол, выйдите за дверь, мужчина, и вы, женщина, тоже закройте дверь, нет, с другой стороны. Сколько же надо терпения, чтобы работать с этими песочниками, сколько терпения! И ее, значит, любили. Ну, если светленькая вся, если ямочки на щеках и если улыбчивая.

И это при том, что одна, без мужа тащила сынулю. Нет, муж когда-то был, прапорщик Соловьев, но лет десять назад помер. Он в армии служил (хотя это и так понятно, ну, если прапорщик). И однажды на учениях на него начальник как-то уж там накричал. Да, а прапорщик чего-то вдруг возразил. Так начальник даже побагровел: он еще и возражает, ему всего тридцать пять, а он уже, понимаешь, прапорщик, да если я скажу, что камень пищит, ты должен, понимаешь, четко, по-уставному, ответить, так точно, пищит. Ну, так не так, а только ночью у прапорщика Соловьева случился инфаркт, его отвезли в госпиталь, и ночью прапор отлетел. Ну да, вот там-то нет ни генералов, ни прапоров.

И Зоя Павловна в тридцать два года из жены сразу стала вдовой. И что удивительно: больше замуж не выходила. Еще удивительней: она ни разу даже друга не завела. Везет же некоторым прапорам! Одна тащила по жизни мальчишку. И ведь красивая женщина, и ямочки на щеках. Да, а подбородок переходит в шею легким таким клювиком, накатиком таким гладким.

Однажды в гости к Зое Павловне пришла ее лучшая подруга Зося. Красивое имя, правда? Сама так это костлявенькая и мокроватая, но имя красивое – Зося. И лучшая, значит, подруга ошарашила Зою Павловну неожиданным предложением. А почему бы тебе, моя лучшая подруга Зоя, не выйти замуж, про твой домашний расклад я все знаю, и ты, очень прошу, не падай в обморок. Словом, ты нравишься моему соседу. Да, Скворцову. А кто это такой? Ах, ну да, ты же сюда позже переехала, а Скворцова сняли пятнадцать лет назад. Он был самым большим городским начальником. Вот мы куда с тобой бегаем обедать? Правильно, в «скворечник». А почему так называется? Потому что построен при Скворцове. Ой, подруга, чего только у него в квартире нет, там буквально все есть. И он говорит, что ему нравится Зоя Павловна. Ну, я несколько раз говорила ему про тебя, он даже в твой отдел приходил на тебя посмотреть, видишь, даже имя запомнил, значит, не вполне еще у человека маразм. Распишемся, говорит, а помру – все ей достанется. А у него детей, что ли, нет? А у этих людей, подруга, видать, все одно к одному, у него сын – полковник генштаба, нет, не вру, он фотографию показывал, и у него сын – полковник генерального штаба. И сыну плевать на казенное жилье отца, у него свое есть. Скворцов говорит, помру, все приберет к рукам родна советска власть, а не хочу.

Он очень старенький? Очень – семьдесят восемь. Но он иной раз и раззудиться может? Не хотелось бы. Да что ты, что ты – семьдесят же восемь. Да, но в газете читала, старец горный в девяносто женился и успел сколько-то детей наделать. Так это же старец горный, там, в горах, небось, другой воздух и другая еда. Это понятно, успокоилась Зоя Павловна.

Зося ведь почему предложила этот вариант? Она знала семейный расклад подруги. Тут так. У Зои Павловны сын Коля. Нормальный вроде был паренек. Ну, покрикивал на мать, но это они все покрикивают, когда у них характер вырабатывается. Школу нормально кончил и даже пытался в институт прорваться. Но не вышло, и он сразу загудел в армию. Как Зоя Павловна два года переживала за сына, это уж чего говорить. А вернулся – ничего делать не хочет. Вот ему бы лежать и музыку слушать, и ничего больше не надо. А когда музыка гремит, то отдыха никакого, это понятно Скажешь, сделай тише, он как глянет зло, а пошла ты, сквозь зубы пустит, нет, нечего на человека зря грешить, только – а пошла ты, без конкретных уточнений.

Полгода просидел на материнской шее, а потом начал деньги зарабатывать. Сколько-то отдавал матери, но главным образом все шло на тряпки. Да тряпки дорогие приплывали: пиджак кожаный, пальто дутое, варенки иностранные, все такое. А где ты деньги берешь? А вот это, маманя, мое дело, не ворую, успокойся. Но какие тайны в маленьком городе? И Зоя Павловна знала, чем занимается ее сынуля. То он вечерами водку толкал, то перепродавал новые вещи. Все знают, к примеру, что в «Каблуке» такого-то числа будут иностранные сапоги, ну, придурки списки составляют, торчат у магазина ночами, а пареньки приходят к открытию, устраивают толкотню, рвут списки и первыми влетают в магазин. Оно и понятно, у них сила и молодой нахрап. Как говорится, с боем взяли город Брест, город весь прошли. Нахапают товар и перепродают. Сынуля за час сделает столько, сколько маманя получает за месяц. Будешь ты любить такого сынулю? Все равно, понятно, будешь, если он твой сынуля. А уважать будешь? Это уж извините. Но ты, конечно, станешь его учить уму-разуму и воспитывать. А он будет тебя слушать? Вот это едва ли. Ты ему – спекулянт, мафия, подонок, мать позоришь. А он тебе добродушно, а заткнись ты, дура, и все разговоры.

Беда? Конечно. Ты на него жизнь положила, а что в ответ получается? Жизнь вроде того что зря прожила – вот что в ответ получается.

Вот при таком раскладе жизни и предложила Зося своей подруге выйти замуж за богатого пенсионера Скворцова. Что получается, дорогая подруга? Всем хорошо – вот что. Ему есть чем платить, и со временем все: квартира, обстановка, сбережения – будет твоим. Ты готовишь, а если старичок заболеет, будешь ухаживать за ним. Ты знаешь, ради чего терпишь. А терпишь ты, дорогая подруга Зоя, ради собственной старости. Или как, Зайчик, мы будем становиться все моложе и моложе? Или как, Зайчик? Ты не сердись, подруга, но ведь твой охламон со свету тебя сживет, но только ты не сердись, прошу.

Обидно это слушать? Обидно. Даже если это правда? Все равно обидно. Хотя это и правда.

Но Зоя Павловна отказалась. Зося, дорогая моя подруга, любимая, вернее, моя подруга, я, видать, не готова к новому браку. Не могу я продать себя старичку. Даже и за двухкомнатную квартиру. Стыдно будет, пойми, перед людьми. Но видя, что Зося обижается, видишь, какая она гордая, Зоя Павловна, все выходят замуж по расчету и ничего, а эта продавать себя не хочет, какая гордая, Зоя Павловна выбросила козырного туза: понимаешь, Зося, так его хоть я держу (она имела в виду сынулю), хоть пристыжу, а уйду я к старичку, он совсем с цепи сорвется. Гляди, Зайчик, а женится твой завтра, что делать будешь? У тебя двухкомнатная или у тебя дом с хоромами? Но нет, не могу, может, когда женится и пойдут дети, он работать захочет. Нет, не могу. А старичка поблагодари. Но не могу. И объясни.

А Зося словно бы долго по вечерам в воду глядела. В тот день пришла Зоя Павловна домой, а там деваха. Нет, молодая, красивая, но ведь же деваха. Такие у сынули бывали и раньше, приходили вечером, но утром все же испарялись. А эта пришла с вещами и, судя по всему, расположилась надолго. Сынуля так и объяснил, теперь она будет жить у нас. Нет, он не разрешение у матери спрашивал, он объяснил, она теперь будет жить у нас. Но успокойся, без всяких глупостей – без загса. Да, именно что деваха.

И стала жить.

Да как! Ничего не делала. Обычно валяются до обеда, а если сынуля уходит на заработок, она валяется одна. Да, деваха. Она откуда-то из провинции приехала поступать в институт, она непременно хотела стать учительницей, но ей указали, какая ты к черту учительница и кыш отсюда. Но она не хотела возвращаться в провинцию, она, видишь, настырной оказалась, она обязательно хочет стать учительницей и будет ходить на подготовительные курсы. А покуда где-нибудь покантуется. Хоть бы и у друга. Но какая из тебя, так-то разобраться, учительница, если в восемнадцать лет ты без регистрации живешь у друга. Ты – деваха и никто более.

Нет, в открытую наглость не показывала. Она вроде стесняется Зою Павловну и когда говорит, глазки все в пол роняет – вот какая она у нас стеснительная. А сынуля перед ней так и стелился. На мать прицыкнуть – это пожалуйста, на свою бездельницу – о, нет. Зоя Павловна так понимала, что он бы, пожалуй, и расписался, но деваха не хотела. Год пожить – это да, а на всю жизнь – о, нет.

А вечером к сынуле слетаются гаврики. Нет, они пили как раз мало, они курили и музыку слушали. Понятно, от их музыки весь дом звенит. И не стало житься Зое Павловне. Ты будешь терпеть эти безобразия? Не будешь. Ну, если ты хозяйка, если музыка гремит, а сынуля тебя не уважает? Нет, не будешь ты терпеть, а станешь делать замечания ему и его девахе, ты станешь шугать его друзей. Да, но тогда ссоры и никакого житья.

К тому же ты девахе не сделай замечание – она сразу жаловаться своему дружку, будем прямо говорить, сожителю. А тот к матери – не тронь ее, она молодая, со временем всему научиться. Мы тебя не трогаем? Не трогаем. Мы в твою жизнь не лезем? Не лезем. На твоей шее не сидим? Не сидим (что правда, себя и деваху он тянул самостоятельно). Вот и не возникай.

А то как-то говорит зло: заколебала ты меня, маманя, еще раз ее тронешь, пеняй на себя. Да так зло и сквозь зубы, что Зоя Павловна поняла: он свою деваху в обиду не даст. И случись ему выбирать, маманя или деваха, он выберет деваху. Однозначно!

Обидно? Не то слово – жить невозможно. И можно сказать, женщина от всего этого просто доходила. Ну, вот хоть топись! И однажды она расплакалась на свою жизнь подруге Зосе, и та сказала, не будь ты дурой, любимая моя подруга, и уходи ты от своего гопника и мафиози к пенсионеру Скворцову, и Зоя Павловна неожиданно согласилась.

Она так посчитала: чем в своем доме мешать родному сынуле, станет она жить у чужого старика, который за это будет ее уважать. К тому же и о будущем надо подумать. Скворцов на тридцать шесть лет старше, да и, по статистике, мужчины на восемь-десять лет живут меньше, и как ни крути, а Зоя Павловна надолго переживет своего нового мужа и на старости лет будет иметь нормальное жилье. И ручки не отвалятся ради будущего поухаживать за пенсионером. А сговаривайся, подруга Зося, и пойдем на смотрины. Я согласна!

В назначенный день они пошли к старичку Скворцову. И неожиданно он понравился Зое Павловне. Он оказался не старичком, но пожилым и крепким покуда мужчиной. Бритый череп, гладкое и свежее еще лицо, с розовым даже румянцем на щеках, и дорогим одеколоном попахивает. Нет, стариковское просо на висках и на руках, конечно, высыпано, но тугой и вполне сохранный мужчина. Рубашка белейшая, красивый галстук и, значит, легкий запах дорогого одеколона. И волнуется, что приятно. Как же, в гости пришли женщины, вот он и волнуется, что, значит, приятно.

Да, а какая квартира! Там кухня метров на четырнадцать и две комнаты метров по двадцать каждая, да изолированные, что характерно. А какая обстановка! Ну, цветной телик, это само собой. Мебель старинная, и сразу видно, что дорогая. А какая огромная горка, там всякая посуда, хрусталь, статуйки маленькие.

А одна комната, как музей, вся завешана картинами. И хозяин женщин не торопил, но дал в обалделом молчании рассмотреть картины. Зося, чтоб показать, что она в красивой жизни кумекает, рассказала, что у нее на работе одна женщина тоже картины собирает – она вырезает их из «Огонька», берет в рамку и покрывает лаком, и это тоже красиво. Скворцов скромно заметил, что у него подлинники, он всю жизнь собирал картинки с русским пейзажем, вот, видите, зима, и вот еще зима, а вот пруд с лилиями, но это все он покупал давно, когда ему было по силам, сейчас нет, это ему не по силам, да он, честно говоря, даже не представляет, кому это по силам.

Да, Скворцов понравился Зое Павловне – не суетился, не лебезил, и на Зою Павловну смотрел ласково. Нет, не жадно, вот, дескать, так бы тебя сейчас и скушал, что конфетку, но именно ласково. Конечно, женщина ему нравится, но прежде всего он ее уважает. Да, женщина – это женщина, но прежде всего она человек – вот как смотрел Скворцов на Зою Павловну.

И что характерно, никакого торга: мол, тебе все вот это, а мне взамен все другое – ничего этого не было. Да, обходительный мужчина. Скатерть крахмальную постелил, чашки с очень красивыми цветочками поставил, даже показал: видите, вот голубые мечи, это старинный фарфор. Торт где-то раздобыл, шоколадные конфеты. И они хорошо поболтали за чаем. Правда, всего час и посидели. Ну, чтоб не надоесть. Нет, вроде бы женщины проходили мимо дома своего знакомого и забежали на чашку чая. Да, обходительный мужчина, и он понравился Зое Павловне.

О чем она и доложила, когда они спустились этажом ниже, к Зосе. И та обрадовалась, все, подруга, вопрос с твоим жильем можно считать закрытым, идешь за хорошего человека, и сынуля твой пусть живет как хочет, и будь уверена, он еще приползет к тебе, когда внук появится, мамуля дорогая, умоляю, посиди с младенцем. И все, дорогая подруга, и все!

Да, но Зоя Павловна – женщина неожиданная, и она ошарашила подругу Зоею: человек мне этот понравился, а только я за него не пойду. Это все как-то не так. Из-за жилья и все такое, и я не могу. Не сердись, подруга Зося, но я не могу, а также это уж совсем себя не уважать. А также лучше уж я сдохну.

Нет, но какие люди бывают, но какие!

Зоя Павловна сказала это так твердо, что Зося поняла: подруга уперлась, настаивать бесполезно, а лучше, напротив, отскочить. И она отскочила. Но и рассердилась, это конечно. Не обижайся, прошу, подруга, но ты дура, и я этого от тебя не ожидала, сейчас времена другие, они для умных людей, а не для дураков. Для твоего сынули, к примеру, но не для тебя. Только ты не сердись, подруга Зоя.

А через три месяца Зося торжественно объявила, что наш старичок того – тю-тю, вчера отлетел. Вечером заснул и не проснулся. Ты, любимая подруга Зоя, сейчас стала бы полноправной хозяйкой как дорогой квартиры, так и дорогой же обстановки. Да, напоминаю, сейчас время, не обижайся, для умных людей, а не для окаменевших дураков.

И тогда Зоя Павловна неожиданно для себя горько заплакала.

1991

Сыновья

Нет, правда, если в семье все более-менее, не следует дергаться и искать, что получше, в самом деле, человек же не рыбка, чтоб искать, где поглубже.

Нет, правда, нормальная была семья. Андреевы. Муж, жена, двое сыновей.

Но чуть подробнее. Николай работал на авторемонтном заводе и всегда сносно зарабатывал. И руки у него росли в нужном месте. То есть ремонт квартиры, вся техника – да, руки в нужном месте. Помимо рукоприкладства. Чего не было, того не было – всю жизнь обходились без драк. У нас принцип такой – руконеприкладство, объясняла Валя. То есть принципиальная семья. Язык без костей, и это пожалуйста, а руки с костями, и это никак нельзя. То есть даже и дружная была семья.

Правда, у Николая был один недостаток, хотя нет, в силу повсеместного распространения это уж и не недостаток, а, скорее, привычка. Словом, Николай после работы любил засадить бутылочку. Нет, чтоб где-то тайно, или в шалмане, или в темном каком закутке – этого почти не было. Исключительно дома. Причем у него было большое достоинство – он не похмелялся. То есть на работе он почти свеженький голубчик, а вечерком дома с устатку и примет. И надо сказать, Валя долгие годы не возражала: деревцо, если его не поливать, засохнет, и не пьют только памятники, и все такое.

Более того, в первые годы семейной жизни (а поженились они рано, по двадцать им было) Валя и сама могла присоединиться к мужу. Ну, в субботу (праздничный стол, это само собой) или ее выходной. И как это славненько: приготовить что повкуснее да так две-три рюмашки принять, а почему бы малость и не попеть, да, а почему и не попеть, когда душа поет и просится сердце в полет. И так это вопросительно глянуть друг на друга, а не пора ли и в субботние баиньки, поскольку после таких посиделок объятья что-то такое крепче и длительнее.

Да, дружная была семья.

Надо напоминать, что Николай не только выпивал, но и закусывал, роста он высокого, и к сорока пяти годам у него был крепкий загривок, тугой плотный животик, и поскольку ходил Николай как бы набычившись, в нем ощущалась скрытая сила, и всякий человек молча просил – пусть эта сила всегда будет скрытой. Да, коротко стрижен, лоб не сильно больно широкий.

Теперь сыновья. Старший Алексей. Ростом и силой он в отца. Покуда, правда, не успел налиться лишним весом. Сразу после армии пошел по охранному делу. Когда Валю спрашивали, где сын работает, она отвечала – в охранных структурах. А что он охраняет? А, видать, структуры и охраняет. Зарабатывал хорошо: теплое кожаное пальто, кожаная куртка, дорогие сапоги.

Теперь младшенький – Сева. Он тоненький и звонкий. Ну что жердь. Правда, прямая жердь. Он у меня кушает хорошо, я буквально силой все в него вбиваю, а он тощий, что жердь. Учился Сева в каком-то техническом техникуме, видок имел странноватый: хилая-хилая бороденка, волосы схвачены ленточкой в косичку. Да, и круглый год носил белые штаны. Нет, не то чтоб штаны у него одни и они именно белые, нет, штанов, разумеется, было несколько, но носил Сева только белые.

Да, можно спросить, а чего это людей, прямо сказать, не совсем молодых все называют просто Николаем и просто Валей. А черт его знает, почему. Ну, если женщина двадцать пять лет работает на одном и том же месте, не станешь же ты ее ни с того ни с сего Ивановной называть. Ладно.

Да, а жили они всегда сносно. Тут Валя следила: как культурные и передовые люди, так и мы. Начали передовые люди цветные телики покупать – и мы. Завели видик – и мы. Начали стены обклеивать красивой природой – озером, там, красивым лесом, – и мы. Разумеется, все делал Николай, а позже ему начал помогать Алексей. То есть вполне ухоженная квартира, в которой все есть, соответственно, живут в ней вполне передовые люди.

Ну, вообще, не забыть бы про Валю рассказать, ну, вообще. Она же главное лицо во всей этой истории.

Всю жизнь, то есть с двадцати лет, Валя – продавщица в большом гастрономе. Отделы менялись, это понятно, то бакалея, то мясной, то алкогольный, магазин же она не меняла ни разу. Даже когда он перешел от государства к хозяйке.

Надо сразу отметить некоторую странность Вали: хоть всю жизнь она по торговому делу, а улыбчива. Невысокого роста, складненькая, светлые волосы скобочкой и, значит, улыбчивая.

Да, еще странность: туловище ее как бы делилось на две части. Верхняя при ходьбе почти неподвижна, зато нижняя – на работе, в шутку, понятно, называли ее шатунно-кривошипным механизмом – так при ходьбе и пишет. Причем Валя признавалась, это помимо ее воли, почувствует на себе посторонний мужской взгляд, мгновенно включается шатунно-кривошипный механизм.

То есть улыбчивая пухляво-вертлявенькая беляночка. Все!

Нет-нет, может показаться, что она вертихвостка, нет-нет, этого за ней не наблюдалось. Ну, может, по малости, накоротке, если человеку уж очень надо, то чего не сделать ему что-либо приятное. Но вряд ли. Все-таки продавщица самого большого гастронома – человек в городе заметный. Гульнула на стороне – знали бы, пожалуй. Так что когда Валя говорила, я глупостями, помимо мужа, не занимаюсь, оставалось только ей верить.

Но это окружающие. А тут важен взгляд не окружающих, но исключительно законного мужа.

Нет, правда, это привычный и повсеместный путь от нескольких рюмашек за праздничным столом до ежедневной бутылки – даже и рассуждать об этом пути неинтересно. Понятно, не за месяц и не за год проходит человек этот путь от веселой легкости за семейным столом до постоянной угрюмости, от шального блеска в глазах, ой, что я с тобой сделаю (и ответного шального блеска, как же ты меня напугал, ну, сделай, сделай), до бесконечной, хотя и разнообразной ругани. Николай этот путь успешно преодолел. Нет, тут спорить не о чем: ежедневная бутылочка не укрепляет ни организм в целом, ни отдельные части этого организма.

И Николай стал отчаянно ревновать. Хотя, может, кто же это скажет, было у него какое-то точное знание, вот его жена была с тем-то и тем-то. Но это вряд ли. Да, прыткость, улыбчивость, некоторая даже вертлявость. Напомнить можно и про шатунно-кривошипный механизм. Валя и мужу, и – главное – подругам упорно говорила: я не такая, если он думает, что я проходной двор, открытый всем ветрам, то ошибка. Пожалуй, ей можно было верить.

Словом, так. Интересно знать, сколько лет можно терпеть такое вот положение? Ты приходишь с работы, отвертевшись, отпрыгав часов так двенадцать, тебе бы тихонечко посидеть у телика, малость отойти от торговой запарки и уж потом прибиваться к плите – три мужика, а как же, но тебя ждет грозный набычившийся муж с уже опрокинутой в бездонное нутро бутылкой.

Ну, и с руганью. Нет, правда, теперь он уже ни одного нормального слова не говорит, один мат-перемат, но покуда терплю.

Хотя надо сказать, Николай не раз требовал: уходи из торговли, больно много народу там вокруг тебя вертится; а куда же я уйду, в уборщицы? я же помимо торговли ничего делать не умею, да и хозяйка ко мне хорошо относится, не обижает. В самом деле, не в уборщицы и не в дворники идти. Нет, это ты кончай с бутылочками, ну в субботу, ну в праздники, ну после бани, я же человек и понимаю, но не каждый же божий день, ты даже телик не смотришь, ты совсем стал как сельский кулек. На что Николай сравнительно твердо заявил: и имею право – на свои и заработки хорошие (что правда – на свои и заработки хорошие), ну не можешь самостоятельно остановиться, сходи к доктору, да я сам себе доктор, захочу – остановлюсь без всяких докторов, ты еще не знаешь, какая у меня воля.

И все это с постоянной руганью. Хотя грешить на Николая не надо – принцип руконеприкладства он не нарушал.

Короче, Валя несколько раз предупреждала мужа: всю жизнь вот так маяться я не буду, не завяжешь – уйду. И даже сроки ставила. Но потом срок сдвигался. Вот Алеша кончит школу, вот он придет из армии, вот школу кончит Сева. Штука в том, что уйти было некуда – как ты разделишь двухкомнатную квартиру на четыре части. В ее случае уйти – значит уйти к другому мужчине.

Нет, тут ничего не понять: тебя ставят перед выбором – водка или жена, водка ведь противная, а жена – и это точно – хорошая. Ладно, ты можешь сомневаться, такая ли Валя недотрога, что вовсе не пикернет на стороне, ладно, в любой работе присутствует малая вредность, тем более эта вредность иной раз бывает приятной; но что твоя жена любит свой дом и своих детей, уж тут-то нет сомнений.

Дети всегда были ухоженные, чистые, и даже в подростковом возрасте, и вежливые, и учились сносно, и не хулиганистые, чтоб там выпивали или какую пакость нюхали.

Значит, перед тобой вольный выбор – водка или жена. И ты свой вольный выбор делаешь – водка. Валентина это так, пугает, капризничает Валентина, никуда она не денется. А он ничего плохого не делает, ну, заложит, так все закладывает, ну, поругает жену, так все ругают – исключительно в педагогических целях.

Но однажды Валя ушла. Алексей пришел из армии и сразу, значит, устроился в охранные структуры. А Сева в это же самое лето самостоятельно прорвался в технический техникум.

И она ушла.

Но в городке ее не одобрили.

Ну, вот так-то если разобраться, имеет человек право на счастье? Нет, чего так хватать, не на счастье пусть, так хоть на нормальную жизнь. С мужем все ясно, тут, как говорится, ловить нечего, детей вырастили, старший в состоянии не только себя защитить, но и других людей, если ему доверили пользоваться как холодным, так и горячим оружием. Младшенький хорошо учится, знает, чего хочет, и непременно этого добьется.

Словом, имеет право человек хоть на что-то впереди надеяться? Если нет и сорока пяти? Имеет! Однозначно.

Короче, когда-нибудь терпение Вали должно было лопнуть, и однажды оно лопнуло.

Значит, так. Инженер. Сравнительно обеспеченный. Лет на пять моложе Вали. Роста невысокого, но жилистый. Когда-то играл в футбол за городскую команду, да и сейчас иной раз по парку бегает. И однокомнатная квартира. Был женат, не был – не так важно. Главное – однокомнатная квартира. И он такую сказку говорил, что вот Валя ему много лет нравится, и он ходит только в этот магазин: получить из рук Вали товар, полюбоваться на нее, поймать ее улыбку, и уже спасибо, уже на душе веселей.

Ну, подробности тут неизвестны, но по веселью в глазах, по радостной улыбке все понимали: Вале новый мужчина понравился.

Он ласковый, как теленок, говорила Валя. Не поверите, больше всего он любит носить меня на руках. Он может так и предложить: давай я тебя поношу на руках и убаюкаю. Да, носит и убаюкивает. Ну, тут все понимали, Валя присвистывает, еще можно понять, когда на руках несут до койки, а что просто так, говорить ласковые слова и убаюкивать – нет, это женщина присвистывает. А Вале, видать, нравилось, что ее новый мужчина ласковый. Все понятно, за много лет привыкла, что муж обзывает по всякому, слова доброго не скажет, и если пристает к тебе (если пристает), то исключительно в силу крайней нужды и с отчаянным сивушным запахом.

Ладно, чтоб сказать коротко: инженер любил Валю, а она, похоже, любила его.

И этот новый ее мужчина каждый вечер встречал Валю с работы. Нет, правда, это даже странно: по телику кино гоняют, политики ссорятся, а ему на это тьфу и растереть – он жену встречает.

Нет, правда, девочки, я даже не знала, что так бывает, тороплюсь домой не потому, что ждут голодные рты, а вот знаешь, человек без тебя буквально жить не может. Теперь я думаю, а что я знала в своей жизни? Даже не помню, любила ли я Николая хоть в молодости, – всю память мою задушил водочным запахом. Хоть в пожилые годы покой и уважение. Это счастье, что я его встретила: всю жизнь прожила бы и не знала, что бывает по-другому, чем у нас с Николаем.

Но! Но не надо так понимать, была одна семья, и сразу другая – и все! и чистое поле, и я иду по этому полю, срываю цветочки и нюхаю их, а что у меня за спиной, ну ничегошеньки не помню.

Этого не было. Валя жила как бы на две семьи. Новый муж (нет, даже и не муж, поскольку с Николаем Валя не разводилась) и постоянная семья.

Когда была свободна (работа, и это понятно, у нее сменная), заходила домой, стирала белье, убирала квартиру, чтоб мужчины не превратили ухоженное жилье в берлогу, готовила еду. А то и в обед забегала. Нет, не кукушка, вот мои младенчики, а я, ку-ку, полетела в другое гнездо. Этого абсолютно не было.

Но городок ее выбор не одобрял.

Потому что к Вале был один вопросик.

Штука в том, что младшенький сынуля – вот как раз Сева – был болен. Лет в пятнадцать он тяжело простудился, и с тех пор у него начались приступы задыхов. В больницах лежал, это понятно. Болезнь назвали коротко и ясно – астма. То есть избегай простуд и нервных потрясений, всегда держи при себе вот такие таблетки и вот такую пшикалку. Как почувствуешь начало задыха, глотай столько-то таблеток и, открыв клювик, делай столько-то пшиков. Ну, если не поможет, вызывай «скорую».

Вот за это Валю как раз и осуждали. У тебя младшенький сынуля болен, а ты ушла к другому. Подумаешь, у нее сердце не ныло, как там мой младшенький, каждый вечер звонила домой, как ты, Сева, подумаешь, она оставила сына на необитаемом острове, а сама уехала в далекую красивую жизнь. Если что, Сева, сразу вызывай «скорую», на отца не надейся (что понятно, «скорая» не примет вызов у заплетающегося языка, а дайте нам что-нибудь более трезвенькое), к тому же приступ все-таки раскочегаривается постепенно, несколько часов, так звони мне, я все брошу (если на работе), прибегу и успокою. А не помогу, так сама вызову «скорую».

Еще раз напомнить: хоть и тревожилась постоянно за сыновей (а какая мать не тревожится), но была в это время именно что счастлива. Главное, постепенно она даже перестала скрывать, что счастлива.

Это, значит, Валя.

Теперь мужчины.

Ну, с Николаем все ясно. Если он засаживал при жене, то чего бы это он начал стесняться засадить влагу без жены. Но мотивчик малость изменился: теперь он засаживал с горя, ну, какая подлая у него жена, ведь она нас бросила, и нет достаточных слов, чтоб выразить, какая она гадина.