Текст книги "Легион «белой смерти»"

Автор книги: Дмитрий Тарасов

Соавторы: Василий Ставицкий,Александр Бабаш,Лев Котюков,Генрих Шанкин,Александр Калганов,Олег Матвеев,Виктор Гиленсен,Валерий Величко,Василий Алексеев,Владимир Мерзляков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Я сухо поздоровался с Исабель, поставил перед ней магнитофон, напоминавший внешне обыкновенный портсигар, положил сверху две желтые таблетки, включил запись моей беседы с генералом Чурано и ушел к прибою минут на сорок, давая девушке возможность прослушать пленку от начала до конца и выплакать все свои слезы.

Я был уверен в успехе. Эта уверенность пришла накануне, когда Исабель, пробегая мимо меня по парадной лестнице президентского дворца, густо покраснела и шепнула, что она обязательно приедет.

Солнце поднималось, и тень скалы укорачивалась. Острый конец тени постепенно уползал к воде. Но Исабель не искала защиты от жарких лучей. Она продолжала сидеть, не меняя позы.

– Встаньте, мисс Мортон, – сказал я, приблизившись к ней. – Встаньте, наденьте шляпу и очки. Мы погуляем вместе по берегу и кое-что обсудим. Верните желтые шарики. Не надо травить Роджерса. Он нужен нам живой.

Исабель поднялась и откинула голову. Я с трудом выдержал ее взгляд.

– Как же мне теперь жить, полковник Арнольдо, или не знаю, кто вы там такой?

– Жить по-старому. Только при этом условии мы сможем отомстить убийцам.

– Я не буду спать с человеком, отравившим мою мать.

– Решение вполне естественное, но скоропалительное. Не торопитесь, ради бога, мисс Мортон, не торопитесь.

– Вам-то что за дело до всей этой истории? Почему вы сказали: «Мы отомстим?» Кто вы такой?

– А вот это совершенно особый разговор. Скажите, Исабель: что вы знаете о вашей стране и ее народе?

Мой вопрос поставил девушку в тупик, и она умолкла. Я взял инициативу в свои руки.

– На чем вы приехали сюда?

– На поезде. Автомобиль легко запомнить по марке, цвету и номеру.

– Правильно. Молодец. Но машина нам сегодня понадобится. Поэтому я решил все-таки приехать на «Фольсквагене». Он спрятан в кустах в миле отсюда. Пойдемте туда вдоль берега. А по дороге вы ответите на мой вопрос о родине ваших предков по материнской линии. Только отдайте сначала шарики.

Исабель протянула мне смертоносные таблетки.

С того дня она стала помогать мне. Однако пришлось здорово повозиться с ней, прежде чем слепая ненависть к Роджерсу обрела в ее сознании формы ясной и четкой идеи. Для этого я показал ей грязные истоки пресловутого богатства западного мира и назвал подлинных убийц ее родителей, убийц, у которых Роджерс и ему подобные бегают всего лишь в шестерках. Не о древних индейских царях, не о конквистадорах и даже не о Симоне Боливаре говорили мы. Предметом наших бесед была новейшая история – наука, наиболее жутко и беспардонно перевираемая авторами школьных учебников. Я возил Исабель по горняцким поселкам, где замурзанные, голодные, покрытые коростой дети разгребали мусорные кучи в поисках съедобных отбросов, а отцы этих детей, состарившиеся к тридцати годам, хрипели силикозным и туберкулезным кашлем в убогих гадючниках, пропивая жалкие гроши, заработанные в шахтном аду. Я останавливал свой автомобиль у кофейных плантаций, возделываемых иссохшими смуглыми рабами…

– Святая Мадонна! – воскликнула она однажды. – Неужели ты никогда не поразишь виновников этого зла?

Усмехнувшись, я ответил ей своим любимым двустишьем:

– Весь этот мир от скверны бесполезной Лишь революция спасет рукой железной.

– Сочинение какого-нибудь коммуниста? – спросила она.

– Вот уж нет. Стихи принадлежат перу одного английского лорда. Его звали Джордж Гордон Ноэл Байрон.

– Байрон? Удивительно! Его я изучала в колледже. Он писал замечательные стихи о любви.

– В любви он тоже знал толк.

– А вот мне неведомо, что такое любовь, – призналась вдруг Исабель.

Я посмотрел на нее с недоверием.

– Мне не пришлось этого испытать, – упрямо повторила она, сдвинув брови.

– О, не надо тревожиться по такому поводу, мисс Мортон. Любовь – неизбежность. Она навещает каждого хотя бы раз в жизни. И вам не миновать этого. Вы еще очень молоды и должны доверять моему опыту. Она придет.

– Я буду ждать, – вздохнула Исабель. Постепенно между нами установились ровные дружеские отношения. Такими по крайней мере они казались мне. Я чувствовал, что общение со мной ей приятно, и сам отдыхал душой во время бесед с ней. Мы встречались по выходным дням на уединенных пляжах, изображая влюбленную парочку. Говорили, само собой, не только о работе. Часто болтали и о всякой всячине, с удовольствием подтрунивали друг над другом.

Она оказалась славной девчонкой, эта Исабель. Да не то я говорю! Эта маленькая девушка с ясным умом и отважным сердцем стала моим добрым ангелом. И не знаю, смог бы я выполнить свое задание в Аурике, если бы не она…

В ноябре окончательно решился вопрос об устройстве Рудольфа Буххольца-младшего на объект «Дабл ю-эйч». Хотя Обезьяний Зад и хмурился, но в конце концов сын, следуя моим советам, убедил его в том, что «Дабл ю-эйч» не такое уж плохое дело.

– Я создам себе имя в науке, обзаведусь связями в научных и деловых кругах Штатов, а потом уже возглавлю фирму. Одно другому не помешает, – говорил Рудольф отцу.

– Двенадцать лет слишком большой срок, а я уже немолод, – сомневался старик.

– Ты еще достаточно крепок для того, чтобы руководить предприятием до моего возвращения.

– Ладно! – сдался Обезьяний Зад. – Валяй! Может быть, это лучше, чем бить баклуши да пьянствовать. А я уж как-нибудь перебьюсь тут один.

Таким образом, обстоятельства мне вроде бы благоприятствовали. Однако по-прежнему оставался открытым вопрос поддержания связи с Рудольфом. Если для приема указаний Центра он мог использовать коротковолновый диапазон обыкновенного переносного транзистора, то для передачи добываемой им информации радиосредства не подходили. Более того, их применение, даже если бы Рудольф прошел чистеньким через все КПП и сумел собрать на объекте передатчик, привело бы к неминуемому и быстрому провалу. Американцы уже в то время обладали весьма совершенной аппаратурой радиоперехвата, и надо было предполагать, что объект «Дабл ю-эйч» в контрразведывательном отношении защищен безупречно. Это и сам Рудольф, будучи технически грамотным человеком, прекрасно понимал и еще в мае говорил мне о неприемлемости такого способа связи. Ни я, ни Центр не видели выхода из создавшегося положения. Тупик начинал казаться мне непреодолимым, и настроение у меня в конце ноября было прескверным. Я находился на грани отчаяния. Решение задачи, сама того не желая, подсказала Исабель. Следует заметить, что ее деятельность на разведывательном поприще поначалу не приносила мне удовлетворения. Для передачи в Штаты секретной и совершенно секретной информации Роджерс пользовался услугами посольских шифровальщиков. На стол его секретарши попадали лишь документы с грифом «дсп» или вовсе без грифа. Они содержали в основном сведения о кулуарной борьбе между высшими чиновниками страны, экономике Аурики, положения на фронтах, настроениях населения. Вшивые тайны ауриканского режима меня не интересовали. Да я и так знал их в силу занимаемого мною положения при дворе Мендосы. Правда, иногда Исабель удавалось подслушать кое-что действительно интересное из разговоров Роджерса с его подчиненными и сотрудниками посольства США, а также с английскими и французскими коллегами. Но такие золотые крупицы попадались редко, и едва ли они могли существенно способствовать разгадке сложнейшего ребуса под кодовым названием «Дабл ю-эйч».

Как-то мы с Исабель задержались на берегу океана. Деловая часть встречи была закончена, но уходить ни мне, ни ей не хотелось. Стояло чудесное утро, солнечное и по-осеннему нежаркое. Я сидел на камне и смотрел на медленные волны, которые неизменно останавливали свой бег в полуметре от того места, где загорала Исабель. Ее желто-зеленый купальник вызывал в моей памяти образ ловкой грациозной стрелки-ящерицы, настороженно затаившейся в песке.

– А вы знаете, Арнольдо, что это виднеется там, на горизонте? – спросила девушка.

– Конечно, знаю, – ответил я. – Это церковь монастыря святой Магдалены. В монастырском саду, между прочим, имеется святой родник, вода которого якобы излечивает женщин от всех их болезней, в том числе от бесплодия.

Исабель рассмеялась.

– Зря вы это рассказываете с таким важным видом.

– Простите, мисс Мортон, но в процессе общения с вами у меня сложилось мнение, что вы неважно знаете достопримечательности Аурики.

– Так оно и есть. А вот источник в монастырском саду я найду с завязанными глазами. И на колокольню я могу подняться с завязанными глазами. К самым колоколам. Там живут голуби, белые и черные. Они как ручные. Не боятся людей. Позволяют брать себя в руки.

– Кто же разрешает вам лазить на колокольню?

– Это моя тайна.

– Исабель, я уже говорил вам, что у вас не должно быть тайн от меня. Представьте, что я ваш духовник.

– Роджерс давно запретил мне исповедываться.

– Он умный человек. К тому же ему наверняка известно, что многие священнослужители состоят в агентурной сети службы безопасности. И тем не менее, я прошу открыть мне вашу тайну.

– Хорошо. Аббатиса монастыря – тетка моей матери.

– Вот оно что! А Роджерс об этом знает?

– Нет.

– Далеко видно с колокольни?

– Пол-Аурики. Слева Катпульча с распятием, справа – Монкана. Там – океан, а там – устье каньона Саваны.

– Может быть, и «Дабл ю-эйч» видно?

– Нет. Сам объект в глубине каньона. Видно только жилой поселок. От колокольни до него всего мили полторы. На солнце то там, то сям блестит оружие охраны.

– Что?! – заорал я, вскакивая с камня.

– Блестит оружие охраны. И оконные стекла тоже блестят.

Исабель изумленно уставилась на меня. Само собой пришло решение проблемы, занимавшей меня на протяжении многих месяцев. Зеркало! Обыкновенное круглое вращающееся зеркало, каким пользуется во время бритья чуть ли не каждый третий мужчина в любой стране. Еще Наполеон сообщил в Париж о своей победе при Маренго с помощью зеркального телеграфа!

– А мне можно в монастырь? – осведомился я.

– К сожалению, нет. Вход мужчинам туда заказан.

– Скажите, Исабель, вы умеете ловить солнечных зайчиков?

– Н-н-н-ет.

– Придется научиться. Как насчет азбуки Морзе?

– Тоже нет.

– Надо выучить всего десять арабских цифр. От «нуля» до «десяти». Это вам задание к следующему воскресенью…

В тот же день я поехал к Рудольфу, и мы вместе отправились в горы, чтобы проверить вариант с зеркалом. Выходило неплохо. Оставалось обусловить систему связи в деталях.

– Ты хороший инженер и сам сумеешь рассчитать угол наклона зеркала, – сказал я. – Помни: отраженный луч должен попадать из твоей квартиры в тот ярус башни, где подвешены колокола. Там по кругу расположены отверстия типа бойниц для свободного выхода звука.

– Каким же образом мною будет получено подтверждение того, что мой сигнал попал в точку?

– Из башни вылетят три голубя: два белых и один черный.

– Вряд ли я смогу увидеть голубей на таком расстоянии и тем более определить их окраску.

– Купи бинокль. «Дабл ю-эйч» – это тридцать квадратных миль каньона. Там можно охотиться, удить рыбу, заниматься скалолазаньем, просто любоваться красотами природы. Бинокль на объекте – необходимая вещь.

– Ясно. Пересылать информацию я буду обыкновенной морзянкой?

– Да. Но текст предварительно должен быть зашифрован. Это необходимо на тот случай, если листок с твоим сообщением случайно или неслучайно попадет в руки контрразведки. Способов зашифровки много. Один из самых простых и надежных – использование для этой цели какого-либо печатного издания. Объясняю популярно: мы покупаем две одинаковые книги. По одной ты шифруешь, по другой я расшифровываю. Но такая книга довольно быстро делается замусоленной и растрепанной. При обыске контрразведка сразу обращает на нее внимание, и она становится уликой, что случилось с известным русским агентом Зорге, работавшим перед войной в Токио. Поэтому я предлагаю газеты. Скажем, «Berliner Zeitung», точнее гороскоп из нее, ибо «Berliner Zeitung» без гороскопа не выходит. Мне известно, что на объекте «Дабл ю-эйч» разрешается заказывать и получать любые газеты, кроме прокоммунистических. Почта поступает на объект с суточным опозданием. Накинем для верности еще одни сутки. Таким образом, в воскресенье утром ты наверняка будешь иметь в своем почтовом ящике номер «Berliner Zeitung» за пятницу. Сеансы связи будем проводить в последнее воскресенье каждого месяца в 13.00. Как шифровать тексты, знаешь?

– Гороскоп занимает примерно треть столбца. Значит, в нем около пятидесяти строк, а в строке около двадцати букв. В данном случае мы имеем дело только с однозначными и двухзначными числами, то есть любая буква кодируется не менее, чем двумя и не более, чем четырьмя цифрами. Если, к примеру, нам в зашифрованном тексте попалась цифра 3512, то надо искать двенадцатую букву в тридцать пятой строке гороскопа.

– Ты способный парень, Руди. Янки заработают на тебе уйму долларов. Я внесу лишь одну маленькую коррективу. Для удобства расшифровки тут лучше пользоваться только четырехзначными цифрами. Писать не 57, а 0507 и не 813, а 0813. Пустоты заполнять нулями. Понятно?

– Понятно. А что мы станем делать в ненастную погоду?

– Законный вопрос. В таком случае сеанс связи придется переносить на ближайшее солнечное воскресенье. Просьбы и инструкции нашей организации будешь принимать по радио через неделю после передачи каждого твоего сообщения. Точное время и частоты получишь на днях. Для расшировки можно пользоваться тем же гороскопом. И помни святую заповедь великого Канариса: разведчик, заботящийся о своих архивах и мемуарах, заранее обрекает себя на верную гибель. Это значит, что все записи должны по миновании надобности уничтожаться немедленно и бесследно. Канарис погиб, поскольку нарушил собственную заповедь: он вел дневник, который после покушения на фюрера попал в руки Гиммлера. И еще: в кабинете адмирала стояла изготовленная по его заказу скульптурная группа – три обезьянки. Одна из них держала растопыренные лапки над ушами, вторая – козырьком над глазами, третья – зажимала рот. Это был символ разведки: все видеть, все слышать, но не болтать. Вот и я тебе говорю: как бы пьян ты ни был, сумей все запомнить и не сказать лишнего.

– Я постараюсь следовать твоим советам, Арнольд.

Сразу после рождества Рудольф убыл к месту работы. Перед его отъездом Обезьяний Зад устроил в своем подвальчике небольшой семейный ужин, на который пригласили и меня. Рудольф прощался с родителями на двенадцать лет, со мной – навсегда.

Садясь в машину, Рудольф сделал ритуальный жест и не очень уверенно произнес:

– Хайль Гитлер!

Я небрежно вскинул руку.

– Хайль!

Рудольфа Буххольца-младшего я окрестил «Фанатиком», а Исабель – «Стеллой». Под такими кличками они фигурировали в моих шифровках, направляемых в Центр.

В конце января 1974 года «Стелла» приняла первое сообщение от «Фанатика». Мне хорошо запомнился тот день. Я ждал Исабель у подножия холма, вписавшегося широкой плавной зеленой дугой в океан. Рядом скрытый зарослями плескался плоскотелой рыбьей игривостью один из рукавов Саваны. Наверху рычала автомобильными моторами Панамериканская магистраль, а еще выше дремал старый и безучастный ко всему монастырь Святой Магдалены – средневековый призрак на горизонте космической эры. Я снизу ничего этого не видел, а только знал и чувствовал, что оно есть. Я ждал Исабель. Она прибежала запыхавшаяся, радостная, вытащила откуда-то из-под лифчика три листка бумаги и протянула их мне. Увидев неровные ряды четырехзначных цифр, я почувствовал, как у самого горла быстро-быстро затрепыхалось мое сердце. Это была победа.

– Спасибо, Исабель, – сказал я. – Вы представления не имеете о том, что значат для меня листки, принесенные вами. Если бы вы не были так красивы, я расцеловал бы вас.

– Мне от моей красоты одно горе, – ответила девушка. – В следующий раз я испачкаю лицо сажей и остригу волосы.

Она спустилась к пляжу, села на нагретый солнцем камень, скинула босоножки и потрогала океан розовой пяткой. Стояла зима. Температура воды была не более двадцати градусов. По ауриканским понятиям это означало, что ни о каком купанье не могло быть и речи.

Мне не терпелось скорее расшифровать сообщение Рудольфа. Для этого надо было ехать в Ла Палому, но Исабель уже привыкла к продолжительным свиданиям со мной по воскресным дням, она ждала этих встреч, и в данном случае исключения делать не стоило. Я спрятал листки, подошел к ней и сел рядом.

Был мертвый штиль. Метрах в ста от берега валяла дурака пара дельфинов. Девушка смеялась, глядя на то, какие фокусы они выкидывают, и совершенно неожиданно для меня спросила:

– Так почему вы не захотели стать моим любовником, Арнольдо? Сумеете объяснить правдоподобно?

Я несколько опешил, но, собравшись с мыслями, пробормотал:

– Можно было бы спросить об этом и раньше.

– Раньше было стыдно, а теперь я к вам уже привыкла. Отвечайте!

– Вы слишком хороши для этого. А потом… Сколько вам лет, Исабель?

– Двадцать один.

– Мне сорок. Когда вы появились на свет, я был уже студентом. Ваши родители почти мои ровесники.

– Хм… Роджерс годится мне в дедушки, однако его это не останавливает. Ну что ж… Раз вы такой старый, то обращайтесь ко мне на «ты».

Последнее слово она сказала по-испански.

– Согласен. Но как же это сделать на английском языке?

– О, это не так уж сложно. Говорите по-английски, а думайте по-немецки. Есть у немцев «ты»?

– Конечно.

– Вот и попробуйте. У нас, в Аурике, старики всегда говорят молодым «ты».

Я не стал ранить ее национальное самолюбие и напоминать о том, что у них, в Аурике, со времен победы диктатуры укоренился хамский обычай: все вышестоящие обращались ко всем нижестоящим на «ты», независимо от возраста и пола. Только в среде военных сохранилось обращение на «вы». Вместо всего этого я сказал:

– Сейчас попытаюсь. Скотина твой Роджерс!

– Это уж точно. Вот видите, получается… А вы не знаете, отчего люди подлы?

– Ну, во-первых, потомственных подлецов не так уж много. Их легко обнаружить по выражению лиц. А большинство людей совершает подлые поступки в силу тех или иных обстоятельств. Люди подлы от подлой жизни.

– Ведь они сами устроили себе такую жизнь.

– Да. Но когда родились ныне живущие, жизнь уже была подлой.

– Кто же был первым негодяем?

– Тот, кто обгородил кусок общей земли забором и сказал: «Это мое!» Так полагал Руссо… Против подлой жизни мы с тобой и воюем.

– И вы верите в конечную победу Добра?

– Да. Иначе жизнь человеческого общества, да и жизнь каждого человека не имели бы смысла.

– Вот что я вам скажу, Арнольдо. Если бы вы тогда сделали то, что сделал бы на вашем месте любой нормальный мужчина, то я не стала бы шпионить на вас.

– Не говори так, Исабель. Ты не шпионишь, а работаешь на революцию.

Девушка улыбнулась без видимой причины.

– Чему ты улыбаешься?

– Вспомнила, как ловко вы вчера подхватили господина президента, когда он чуть не упал на лестнице. Вот бы он знал, кто его охраняет!

Она полагала, что я выполняю при дворе Мендосы задание командования революционной армии Аурики, и у меня не было резона разуверять ее в этом. Да и не кривил я душой перед ней. Ведь революция, где бы она ни происходила, есть драгоценное достояние всего человечества, язычок пламени общего костра, от которого свет всем людям, и мы с Исабель вольно или невольно стали малыми искорками в этом огне, а одновременно его хранителями и защитниками.

Однажды она спросила меня, верю ли я в Бога.

– Конечно, – ответил я. – Как же можно без веры? Только мой Бог и твой Бог разные. Впрочем, если вникнуть в данный вопрос поглубже, то окажется, что это все один и тот же Бог.

Видимо, такой ответ вполне удовлетворил ее.

Вернувшись в столицу, я расшифровал сообщение Рудольфа. Дела у него шли неплохо. Он был определен в лабораторию по исследованию некоторых свойств высокочастотных полей. Вместе с ним работали канадец, бельгиец, норвежец, грек, итальянка и немка. Все это были парни и девушки без определенных политических взглядов, продавшие мозги с единственной целью – обеспечить себе независимое безбедное будущее. Они держались обособленно друг от друга и лишнего не болтали. Рудольф давал описание схемы расположения основных сооружений исследовательского центра. Территория его была разделена на пять секторов, соответственно пронумерованных, а посредине находился нулевой корпус – круглое плоское здание, уходившее почти всей массой своих этажей под землю. Сюда имели доступ только сотрудники из числа граждан Соединенных Штатов. В остальных секторах персонал был смешанный, но командовали повсюду американцы. Рудольф мог посещать сектор № 4, где располагалась его лаборатория. В другие зоны ходить ему запрещалось. Впрочем, последнее условие было общим для всех, работавших на объекте. Из жилого поселка до исследовательского центра и обратно сотрудников возили на автобусах. Назначение объекта «Дабл-ю-эйч» пока не просматривалось.

На основании данного сообщения и некоторых других материалов я подготовил шифровку для Центра, которую, как и все предыдущие телеграммы, заложил в один из тайников, подобранных мною еще в конце семьдесят второго года в разных районах города. В данном случае это был полый поручень тяжелой чугунной скамьи, намертво вросшей в песок приморского сквера. Через пятнадцать минут после того, как я поднялся со скамьи, на нее сел мой радист Йоахим Шнайдер. Он незаметно извлек из тайника контейнер с шифровкой и вечером того же дня выстрелил ее в эфир. Я пишу «выстрелил», потому что вся передача заняла не более одной-двух секунд. Еще через пару часов телеграмма в расшифрованном виде легла на стол Ивана Ивановича в Москве. Таким образом, между получением информации от источника и ее вручением адресату прошло менее суток.

Указания Центра, передаваемые для меня по радио, Шнайдер закладывал в другой тайник, откуда я аккуратно их забирал. Встретиться с моим радистом мне пришлось один раз. Это было необходимо для уточнения условий связи между ним и мною.

На протяжении всего семьдесят четвертого года моя резидентура функционировала, как отлаженный и хорошо смазанный механизм. Было даже время, когда я возгордился этим созданием своего разума, которое казалось мне близким к совершенству. От неприличного зазнайства меня удерживало лишь то обстоятельство, что задание Центра по-прежнему оставалось невыполненным. Мы так и не выяснили со стопроцентной достоверностью, для чего, собственно, Соединенные Штаты затеяли всю эту гигантскую возню в каньоне Саваны, хотя на основании анализа стекавшихся ко мне сведений об объекте «Дабл ю-эйч» уже можно было делать кое-какие вполне серьезные и заслуживающие внимания выводы.

Несомненный интерес представляла добытая Рудольфом информация о тесных связях объекта «Дабл ю-эйч» с НАСА и о строительстве в пяти милях от исследовательского центра шахт для запуска баллистических ракет, при помощи которых можно было выводить на околоземную орбиту спутники весом до пятнадцати тонн. Эти шахты, как, впрочем, и все другие сооружения на дне каньона, никакая космическая разведка не могла обнаружить по той причине, что хилой энергетике Аурики удовлетворение постоянно растущих потребностей объекта в киловаттах было не по плечу, и американцы быстренько воздвигли в районе стройки собственную мощную ТЭЦ, замутившую дымом своих труб изрядный кусок неба над самым интересным местом.

На определенные размышления наводили данные о наличии в исследовательском центре большого количества медиков, особенно врачей-психиатров. Этот факт приобрел особую окраску после того, как Чурано однажды по пьяной лавочке разболтал мне, что Рохес, согласно просьбе Роджерса, отправил из Монканы на объект «Дабл ю-эйч» несколько десятков заключенных-смертников для проведения над ними каких-то опытов.

Рудольф и его коллеги работали над проблемой целенаправленного перемещения высокочастотных полей в пространстве на значительном удалении от источников энергии.

Очень скоро после прибытия на объект Рудольф встретил там бывшего однокашника из Аахенской ВТШ. Старая дружба возобновилась, чему способствовало то обстоятельство, что оба были немцами и придерживались одинаковых взглядов. От этого приятеля Рудольф узнал о существовании в секторе № 2 еще одной лаборатории, занимавшейся высокочастотными полями. Но здесь речь шла уже о последствиях воздействия электромагнитных колебаний высокой частоты и высокочастотных полей на центральную нервную систему человека.

Одним словом, материалов для раздумий и всевозможных гипотез было предостаточно. Не хватало нескольких звеньев, которые связали бы многочисленные факты и фактики в прочную логическую цепь.

Перед наступлением нового, семьдесят пятого года Рудольф сообщил, что познакомился с девушкой-американкой из нулевого корпуса. Он не поскупился на несколько лишних десятков четырехзначных чисел, чтобы рассказать о том, какая это красивая и умная девушка. Зовут ее Энн Кэррингтон. Она математик-программист. Правда, голова у нее забита разной пацифистской шелухой, что она тщательно маскирует от окружения, но перед ним открылась, и он обещает быстро выбить из нее эту дурь и обратить ее в нашу веру. Аннхен его любит и готова для него на все. В марте они поженятся. Он просит разрешения привлечь ее к сотрудничеству с нашей организацией для получения информации по нулевому корпусу. В заключение Рудольф мельком упомянул о проектировании в секторе № 5 сверхмощных малогабаритных генераторов, которые предположительно будут приводиться в действие ядерным топливом.

Центр категорически запретил «Фанатику» расшифровываться перед невестой и порекомендовал ему получать от нее сведения о нулевом корпусе «втемную». Однако Энн Кэррингтон не торопилась делиться с женихом служебными секретами. Это свидетельствовало о том, что она действительно умна и серьезна. Ведь Рудольф, как немецкий националист, был в ее глазах потенциальным врагом Америки. Мне оставалось одно: ждать, пока Рудольф обратит свою Аннхен в «нашу» веру.

И я стал терпеливо ждать. Но в марте семьдесят пятого года моему преуспеванию пришел неожиданный и быстрый конец. Развернувшиеся события своей стремительностью напоминали вихрь, который едва не затянул меня в смертельную воронку, и то, что мне все-таки удалось благополучно унести ноги из Аурики, я в значительной степени отношу на счет случая.

Не буду утверждать, что каждый разведчик, долго и активно работающий в одной точке, неизбежно обречен на провал, но смею заявить, что это может случиться со всяким из разведчиков в любую минуту, поскольку в контрразведку, как и в разведку, дураков не берут, а если такое и происходит иногда по недоразумению, то очень скоро дурак самым естественным образом вылущивается из секретной службы и обретает себя, как правило, в какой-либо из сфер духовной жизни общества, ибо здесь практически невозможно определить в денежном выражении ущерб, наносимый обществу тем или иным индивидом.

Я провел в Аурике более двух с половиной лет, а для контрразведчика такого класса, как Роджерс, это был вполне достаточный срок, чтобы вывести даже самого опытного и хорошо замаскированного шпиона на чистую воду. Однако, докопавшись до сути дела, советник президента по вопросам безопасности не спешил закладывать меня со всеми потрохами своему другу Рохесу и отдавать в лапы скорой на расправу ауриканской Фемиды. Как и всякий квалифицированный сотрудник секретной службы, он попытался извлечь из своей находки максимальную выгоду для себя.

Роджерс занялся моей персоной вплотную на исходе марта. Шла последняя неделя месяца, точнее, его последняя суббота. Для государственных учреждений Аурики это был обычный рабочий день. Утром я, как всегда, после завтрака совершил обход гвардейских караулов в президентском дворце и намеревался уже выйти на улицу, чтобы проверить посты внешней охраны, но тут меня окликнул Роджерс:

– Хэлло, полковник! Нет ли у вас желания сыграть со мной партию в шахматы для разминки мозгов?

Предложение американца меня нисколько не удивило. Мы и раньше встречались с ним за шахматной доской. Он играл в общем неплохо, но слишком долго обдумывал ходы, вынуждая партнера то нетерпеливо ерзать на стуле, то зевать. Мне эта медлительность и полное отсутствие азарта мало импонировали, однако Роджерс в любом случае оставался Роджерсом, и демонстративное уклонение от контактов с ним вряд ли могло принести выгоду кому бы то ни было, поэтому я весело ответил, что минут через двадцать охотно доставлю ему удовольствие обыграть меня.

– Вот и отлично, – обрадовался он. – Когда освободитесь, заходите ко мне, а я скажу мисс Мортон, чтоб приготовила нам кофе по-турецки.

В кабинете Роджерса мы уселись в кресла друг против друга за низенький круглый столик, расставили фигуры и закурили. Мне выпало играть белыми, и я сразу же пошел е2—е4. Он, как обычно, не торопился. Появилась Исабель с подносом, на котором стояли две чашечки черного кофе и два наперстка коньяка. Она холодно поздоровалась со мной, даже чересчур холодно. Переигрывает, подумал я, надо сделать ей замечание. Роджерс двинул королевскую пешку на два поля вперед, и игра началась. Партия протекала остро, с переменным успехом, но в эндшпиле мой противник допустил грубую ошибку, подставив короля с ладьей под «вилку». Минутой позже выяснилось, что ошибка эта была преднамеренной. Она являлась одним из элементов хорошо продуманной психологической комбинации, которую я не разгадал вовремя, да и не мог разгадать. Черный король отошел в безопасное место, а мой конь скушал ладью. И тут Роджерс вдруг тихо произнес по-русски:

– Сдаюсь.

Это был хоть и затасканный, но весьма эффективный прием, известный любому профессионалу. В чуждой среде на родной язык тем или иным образом реагирует любой человек, особенно если он находится под воздействием каких-то отвлекающих факторов, и я в данном случае не составил исключения: расслабился, откинувшись на спинку кресла. Роджерс не изменил позы. Только выражение его лица из сосредоточенного сделалось ехидно-ироническим. Мгновенно осознав свой промах, я снова склонился над шахматной доской и спросил:

– Что вы сказали, мистер Роджерс?

– Объявил по-русски о моей капитуляции… Ведь в шахматы меня научили играть русские. В годы той большой войны мне не однажды приходилось вместе с англичанами сопровождать до Мурманска и Архангельска транспорты с оружием и продовольствием для России… Это был сущий ад. Немцы старались утопить нас всеми возможными способами и расстреливали в воде тонущих.

– Ого! У вас, оказывается, героическое прошлое, мистер Роджерс! Догадываюсь, что с тех пор вы недолюбливаете моих соотечественников.

– Это так. И уважаю русских, несмотря на то, что они сейчас наши враги.