Текст книги "Древние славяне"

Автор книги: Дмитрий Шеппинг

Ночью пред Богоявлением отверзается небо. Нужно только не спать, дождаться святой минуты, и тогда чего бы человек ни попросил, – все получит. Но не все могут видеть селения горные. Кого ослепил грех, где тому увидеть отверстое небо! Чтоб не развлекаться, добрые люди выходят в чистое поле и там с молитвою ожидают Господней милости. Горе тому, кто не сумеет просить благ на пользу: ему дано будет то, чего попросит.

Один Серб не пошел в поле, а сел в избе у открытого окошка. Смотрел он долго на чистое, лазоревое небо и видит – вот оно разверзается: как две голубые горы, раздвинулась твердь, а оттуда свет, целое море света льется на землю. Серб высунул в окошко голову: хотел попросить осмак денег; но кто справится с языком в испуге! а как было и не испугаться перед разверстым небом! – не то вымолвил Серб, что думал; он вымолвил: «Боже, дай мне голову с осмак!» – и голова его раздулась без боли, выросла в целый осмак. О ужас, что было делать? опять помолиться? но молитва человека доходит до престола Божия в ночь пред Богоявленьем один только раз. Что нужды, Серб не усомнился бы вознести молитву; но святая минута прошла, небо закрылось, как будто и не открывалось: та же голубая твердь, те же горят звезды, по–прежнему светит ясный месяц. Несчастный потянулся назад; но голове ли в осмак пройти в окошко? кричал он громко, плакал навзрыд, а голова все не уменьшалась, не проходила в окошко.

На плачь Серба сбежались соседи и освободили его, прорубив стену.

ПОЛЬСКИЙ ЭПОС

 
Грабили татары
в Яздовецком замке,
не нашли в нем злата,
а нашли парнишку.
 
 
«Ты скажи, слуга, нам,
где спит пани с паном?»
– Того, кто укажет,
пан казнить прикажет.
 
 
«Не страшися пана,
ты поедешь с нами
в татарскую землю».
– А лежит пан с пани
в башне самой крайней.
 
 
Первый раз палили,
камень повредили.
Второй раз палили,
пана застрелили.
Третий раз палили,
пани увозили.
 
 
Как мчатся, как мчатся
мимо стен узорных,
мимо стен тех черных.
 
 
Оглянется пани
на грустные стены:
Стены мои, стены,
как вы почернели,
пана пожалели.
 
 
Пана застрелили,
пани с собой взяли
в вечную неволю,
в татарскую землю.
 

 
Проезжали турки
рощи и пригорки,
миновали парни
поле и кустарник.
 
 
Отыскали древо
в яворовой гуще,
в яворовой гуще
на новые гусли.
 
 
Один его рубит,
кровью обливает,
другой его рубит,
кусок вырубает.
 
 
Третий его рубит,
отвечает древо:
Не рубите, хлопцы,
я бедная дева.
 
 
Я бедная дева,
превратилась в древо,
вы меня берите,
к матушке везите.
 
 
Поставьте к ней в сени,
в сени за дверями,
мать меня увидит,
обольет слезами.
 

 
Вот так новость случилась,
пани пана убила.
 
 
Как в саду зарывала,
руткой холм засевала.
 
 
Руткой холм засевала,
про себя напевала:
 
 
Расти, рутка, высоко,
как лежит пан глубоко.
 
 
Вот уж рутка выросла,
пани замуж не пошла.
 
 
Девка, глянь на поляны,
там не едут ли паны?
 
 
Едут, едут к нам паны,
деверя да братаны.
 
 
А почем ты узнала,
что братáми назвала?
 
 
По коням по буланым,
да по шапкам их алым.
 
 
По лицу, по одёже,
всем на пана похожи.
 
 
По коням их холеным,
да по саблям точеным.
 
 
Здравствуй, здравствуй,
сестрица, негодяйка–убийца.
 
 
Где наш братец родимый?
На войну проводила.
 
 
На войне мы бывали,
а его не видали.
 
 
Отвечай–ка, голубка,
отчего в крови юбка?
 
 
Девка кур убивала
и меня замарала.
 
 
Если б сто их убила,
крови меньше бы было.
 
 
Чьих волос это прядки
на траве и на грядке?
 
 
Девка слуг тут чесала,
волоса набросала.
 
 
Если б девка чесала,
столько б тут не упало.
 
 
Сядь на лошадь, сестрица,
нам пора торопиться.
 
 
В лес поедешь ты с нами,
с деверями–гостями.
 
 
Как мне с вами садиться,
малых деток лишиться.
 
 
Малых деток лишиться,
от двора удалиться.
 
 
Мы детей не оставим,
скоро в город отправим.
 
 
В рощу поезд въезжает,
пани пояс роняет.
 
 
Стойте, милые братья,
хочу пояс поднять я.
 
 
Этот пояс атласный справил
брат наш несчастный.
 
 
Наш Франтишек убитый,
брат родной, незабытый.
 
 
Как приехали в Мехув,
накупили орехов.
 
 
На, сестрица, орехи,
погрызи для потехи.
 
 
А как в лес прискакали,
с пани кожу содрали.
 

 
Пошла по воду панна,
белолица, румяна,
мимо ехал пан
и разбил ей жбан.
«Ты не плачь, молодая,
заплачу всё сполна я,
тебе талер дам
за зеленый жбан».
Панна брать не желает,
только плачет–рыдает:
«Мой зеленый жбан,
что разбил мне пан!»
«Ты не плачь, молодая,
оплачу жбан сполна я,
два дуката дам
за зеленый жбан».
Панна брать не желает,
только плачет–рыдает:
«Мой зеленый жбан,
что разбил мне пан».
Ты не плачь, молодая,
заплачу все сполна я,
за зеленый жбан
коня тебе дам».
Панна брать не желает,
только плачет–рыдает:
«Мой зеленый жбан,
что разбил мне пан».
«Ты не плачь, молодая,
заплачу все сполна я,
деньги тебе дам
за зеленый жбан».
Панна брать не желает,
только плачет–рыдает:
«Мой зеленый жбан,
что разбил мне пан».
«Ты не плачь, молодая,
заплачу все сполна я,
сам себя отдам
за зеленый жбан».
«Хоть я жбан потеряла,
зато пана достала,
за зеленый жбан
будет со мной пан».
 

 
Под вечер ехал Ясек
да ехал мимо костела,
да свою острую саблю
к боку пристегнул он,
ой, к левому боку.
 
 
Как саблю пристегнул он,
на дом родной взглянул он,
сердечно заплакал
и тяжко так вздохнул он,
аж конь под ним затрясся.
 
 
Ой, матушка родная,
иль сына не узнали,
дам шпоры вороному,
чтоб ехал ближе к дому,
чтоб вы привет послали.
 
 
Ой, сын мой, милый сын мой,
мне не узнать тебя ли?
Ох, как тебя схватили,
в железо заковали
да в Радом отправляли.
 
 
Ой, здравствуй, сын мой, здравствуй,
ты моя кручина,
кто же твоей муки,
кто же твоей муки,
зла всего причина?
 
 
А зла всего причина
козеницкий лютый пан,
как меня хватали,
в цепи заковали,
еще стражу он прислал.
 
 
Ой, прислал мне стражу
с рассвета до заката,
как Господь на небе,
как Господь на небе,
меня везут в солдаты.
 

 
Привозят в полк к солдатам,
кричат там: тарабан!
Рекрута прислал вам,
рекрута прислал вам
сам козеницкий пан.
 
 
Уж недалеко Радом,
забили в барабан.
Эй, открывай ворота,
рекрута везет вам,
рекрута везет вам
пан козеницкий сам.
 
 
Ой, матушка родная,
не плачьте, не рыдайте,
вы любе моей милой,
милой, незабытой,
печаль не умножайте.
 
 
А будет моя люба
слезы лить, бедняжка,
будет мне, солдату,
будет мне, солдату,
читать письма тяжко.
 

 
Там за Варшавой
в стороне
наш Яся
ехал на коне.
 
 
За ним молодка
в двух шагах
несла ребенка
на руках.
 
 
Так шла и к речке
подошла,
и речке дар свой
отдала.
 
 
Плыви, сынок мой,
по волне,
есть мельница в той
стороне.
 
 
Сидит пан мельник
на пеньке,
плывет ребенок
по реке.
 
 
Закинуть невод
поспешил
и в нем ребенка
притащил.
 
 
Куда плывешь ты,
для чего,
кто тебя бросил
одного?
 
 
Меня спустила
в воду мать,
чтоб девушкою
снова стать.
 
 
Звон колокольный,
грустный звон,
кого сзывает
нынче он?
 
 
На сходку, панны,
быть беде, —
ребенок малый
на воде.
 
 
Собрались панны,
встали в ряд,
одна лишь сзади
прячет взгляд.
 
 
Скажи мне, панна,
что с тобой,
что означает
чепчик твой?
 
 
Моя головка
вся в огне,
лоб повязала
мама мне.
 
 
Меня ведите
в темный бор
и там толкните
на костер.
 
 
Рассейте пепел
по полям,
чтобы из пепла
рос бурьян.
 
 
Бурьян тот будут
панны рвать,
о младе песню
распевать.
 

 
Как во Кракове пьют пиво
слуги Цесаря шумливо,
пиво пьют да распивают,
дочь хозяев подбивают.
 
 
А когда подговорили —
вмиг в карету усадили:
«Садись, Кася, садись с нами,
будешь ты богатой пани».
 
 
Мать с отцом и не слыхали,
когда с Касей ускакали.
Мать собралась прясть с рассветом —
глядь, а дочки–то и нету!
 
 
«Эй, сыны мои, вставайте
и сестрицу догоняйте».
Догоняли, не догнали,
лишь во Львове увидали.
 
 
Встретили ее во Львове
в шитой золотом обнове,
на базаре деньги тратит
и в немецком ходит платье.
 
 
«Здравствуй ты, сестрица наша,
ты куда девала Яся?»
«Я бы, братья, вам открылась,
коль измены б не страшилась».
 
 
«Не страшись, сестра, измены,
а откройся непременно».
«Вон сидит он за столами,
пьет там пиво с господами».
 
 
«Как, зятек, твое здоровье?
Как водой, упьешься кровью».
«Не в таких боях бывал я,
кровь, как воду, не пивал я».
 
 
Он стаканчик им подносит,
а они мечами косят.
В грудь один ударил Яся:
«За тебя, сестрица наша!»
 
 
Резанул другой по шее —
кровь течет воды быстрее.
Третий брат шутить не любит —
только сверху молча рубит.
 
 
«Ну, садись, сестрица наша, —
твоего уж нету Яся».
«Ты достань ручник с узором,
обвяжи мне раны скоро.
 
 
Возьми деньги, дорогая,
чтобы жить, нужды не зная,
а когда родишь сыночка,
пой ему ты темной ночкой:
 
 
Спи, сыночек, на здоровье,
твой отец убит во Львове,
он зарублен там мечами,
ой, твоими же дядьями».
 

 
А чьи там, чьи там стоят хоромы?
А в тех хоромах есть светелка,
а в той светелке есть два оконца.
 
 
В одном оконце сидят пани и панны.
Вышла пани на крылечко,
поглядела в чисто поле,
в чисто поле на Подоле.
 
 
И увидела зверя тура,
зверя тура с золотыми рогами.
И закричала слугам хозяйка:
 
 
Слуги, вставайте, коней седлайте,
да погоните вы зверя тура,
зверя тура с золотыми рогами.
 
 
Слуги вставали, коней седлали,
догнали в поле зверя тура,
зверя тура с золотыми рогами.
 

 
Куда же тура подеваем?
Рога золотые те собьем мы,
да в светелке их прибьем мы,
ой, в светелке, прямо к стенке.
 
 
Что ж на тех рожках вешать мы будем?
Шкуры собольи, пышные платья,
ружье–кремневку, острую саблю.
Ее милости – песню,
а нам – колядку.
 

ЧЕШСКИЙ ЭПОС

 
Ой, гордился земан
Дочерью единой, —
Боже ты мой, Боже! —
Красой Катериной.
 
 
Про паненку Катю
Князь турецкий слышит, —
Боже ты мой, Боже! —
Он письмо ей пишет;
 
 
Перстень прилагает,
Отправляет Кате —
В руки передать ей
То письмо с печатью.
 
 
Катя получает
И отцу вручает —
Что в письме ей пишут,
Пусть он прочитает.
 
 
Пан отец читает
И вздыхает горько,
– Боже ты мой, Боже! —
Он вздыхает горько.
 
 
– Пан отец любезный,
Вы в большой кручине —
Или что дурное
Прочитали ныне?
 
 
– Дорогая Катя,
Это ль не кручина,
Коль я должен выдать
Дочь за турчанина?
 
 
– Пан отец любезный,
Избавьте от муки,
Не отдайте дочку
Турчанину в руки!
 
 
Турок у порога.
Говорит девица:
– Отворяйте гостю,
Я умру в светлице.
 
 
– Добрый день, мамаша,
Где же дочка ваша?
– Ночью в одночасье
Умерла бедняжка!
 
 
Турок не поверил,
Сам прошел в светлицу —
Боже ты мой, Боже! —
Умерла девица.
 
 
Вынул он платочек,
Вынул из кармашка:
– Ты куда от друга
Улетела пташка?
 
 
Сшить велел он саван
Розового шелка:
– Почему, мой цветик,
До поры отцвел ты?
 
 
Жемчугом бесценным
Он обвил ей шею,
Кольца ей на пальцы
Низал, не жалея.
 
 
Серебряный гроб он
Наказал отлить ей,
Золотою крышкой
Этот гроб закрыть ей,
 
 
Да киркой серебряной
Могилу копать ей,
Заступом из золота
Холмик насыпать ей.
 
 
А звонить велел он
На весь край широкий,
Чтобы доносилось
К Турции далекой.
 
 
Турок от порога —
Встает Катеринка:
– Поезжай ты с богом
На свою сторонку!
 
 
Турок едет полем,
Головушку клонит,
– Боже ты мой, Боже! —
Безутешно стонет.
 

 
Гусары, гусары,
с добрыми конями,
какого дадите,
я поеду с вами?
 
 
Да уж не иного,
как того гнедого.
Я ему добуду
златые подковы.
 
 
Я его покрою
попоной богатой,
чтобы ты узнала,
как пойду в солдаты.
 
 
Я его покрою
бесценной тафтою,
чтобы ты узнала,
что готов я к бою.
 
 
Я его покрою
парчой ярко–алой,
чтобы ты узнала,
рукой помахала.
 
 
Когда мы отъедем
триста миль от Праги,
там увидим, люба,
турецкие флаги.
 
 
Когда мы отъедем
триста миль от речки,
там увидим, люба,
весь–то край турецкий.
 
 
Весь–то край турецкий,
дальнюю чужбину,
в том краю далеком
я навеки сгину.
 

 
Слушайте, парни,
и вы, молодицы, —
может несчастье
с каждым случиться.
 
 
В Каменце шорник
жениться собрался,
к мельницкой дочке
в мужья набивался.
 
 
Мельника баба
его осадила:
«Знала бы —
дочку давно б утопила!»
 
 
Шорник едва
про такое услышал,
загоревал
да из Каменца вышел.
 
 
Плача, простился
с любимой зазнобой,
и поклялись они
встретиться снова.
 
 
Да мать ее злая
ему написала:
«Дочку свою
за другого отдала!»
 
 
Шорник письмо прочитал —
расхворался,
два дня болел,
а на третий – скончался.
 
 
Мельницка дочка
ждала–дожидала,
да жениха своего
заклинала:
 
 
«Даже коль мучат
в аду тебя черти, —
вырвись, вернись ты,
хотя после смерти!»
 
 
Мать умоляла
ее помолиться,
с долею тяжкой
смиренно ужиться.
 
 
«Нет, мне молитва
теперь не поможет,
только могила
спасти меня может!»
 
 
Раньше, чем месяц
на небо вышел,
цокот копыт
стал за окнами слышен.
 
 
«Боже мой, боже мой,
к нам едет кто–то!..
Вот уж подъехал,
стучится в ворота».
 
 
«Еду, невеста моя,
за тобой я,
нет без тебя мне
в могиле покоя.
 
 
Встань, моя милая,
с белого ложа,
бросить должна ты
ненужного мужа».
 
 
«Мужа–то нет
у меня никакого.
Ты мой любимый,
не знаю другого!»
 
 
«Встань же, невеста,
скорей одевайся,
времени мало
осталось в запасе.
 
 
Конь быстрый, как выстрел, —
не дохлая кляча, —
сто миль до утра
мы с тобою проскачем».
 
 
За город ночью
они выезжали,
там странные гости
их свадьбы ждали.
 
 
Доехали так они
и до погоста:
«Откройтесь–ка вы,
гробовые ворота!
 
 
Откройтесь пошире,
я знаю – есть место,
везу я на свадьбу
млáду–невесту!»
 
 
И черные двери
немедля открылись,
жених и невеста
в могиле скрылись.
 
 
При жизни не стали
супругами милые,
а вот могила
их соединила.
 

 
Течет речка, протекает,
ветки явора купает,
все мосточки залила,
лишь один не заняла.
 
 
Там охотничек все ходит,
панну за руку он водит.
Вот он яблочко сорвал,
кинул в воду и сказал:
 
 
«Плыви, яблочко, далёко,
вместе с волнами потока,
к самой мельнице, туда,
пусть несет тебя вода».
 
 
Только яблочко приплыло,
жернова остановило,
обмелела вдруг река,
затопила берега.
 
 
Почему колеса встали,
сердце тешить перестали,
почему они молчат,
покружиться не хотят?
 
 
Возле Табора у леса
жил охотник неизвестный,
в заповедник он ходил,
шляпу с перышком носил.
 
 
Пас оленей тонконогих,
любил девушек нестрогих.
Он оленю приказал,
чтоб на мельницу бежал.
 
 
«Ты беги, олень, скорее,
своей силы не жалея,
прямо к мельнице, туда,
где под явором вода.
 
 
Там под явором, страдая,
сидит панна молодая,
там стоит она грустна,
одинешенька–одна.
 
 
И колеса замолчали,
а от них и все печали.
Перед ней рога склони,
прыгай в воду, не тони.
 
 
Только до колес достигнешь,
там и яблочко увидишь,
рогом яблочко проткни
и обратно в лес спеши».
 
 
Ночь близка, олень несется,
вся земля под ним трясется,
рог то вскинет, то пригнет,
красно яблочко несет.
 
 
Плод охотник разрезает,
видит: птичка вылетает —
это панночка была,
та, что в яблочке жила.
 

В Чехии славной шумит Черный лес, скала исполин, вздымаясь над лесом, вот–вот скроет свою вершину в облаках.

Могучий Забой стоит на ее вершине, стоит и обводит печальным взором земли вокруг горы. Грустные мысли навевает ему увиденное. Кажется, будто голубь воркует, но это плачет Забой.

Долго, очень долго стоял он в тяжелой печали. Наконец встрепенулся и помчался, как олень, вниз, в долину, по дорогам заросшим к своим друзьям и соплеменникам. У всех он побывал, от дома к дому всю землю родную обошел, каждому мужу сообщил по секрету тайну великую, богам поклонился и дальше в путь полетел.

День прошел, за ним другой, и когда на третий месяц проглянул сквозь сумрак ночи, собрались мужи в Черном лесу. Вскоре появился и Забой. Тогда все спустились в овраг глубокий, где лес дремучий стоит непроходимой стеной, где тайну великую могут услышать только земля да небо. Сел тут Забой на дерево упавшее, провел по струнам гуслей пальцами своими, и раздалась вещая песня:

– В глубине оврага пою я песню вам, мужи Чехии, обладающие сердцами братьев и взглядом огненным! Песня моя проистекает из самого сердца, а в сердце моем горесть засела змеею. Отца не стало, его Бог призвал. Жен своих вдовами покинул, детей сиротами оставил, старшего среди них не назначил, не молвил при смерти своего завета. А тем временем в отчизну нашу пришли чужеземцы, завладели страной и распоряжаются всем по воле своей иноземной. По своим чужеземным обычаям наложили бремя на чехов, на жен наших и детей, с утра самого раннего и до ночи поздней. Одну подругу присудили нам иметь на всю жизнь.

Выгнали воронов из рощ священных, богам велели поклоняться иноземным. Чеха неволят поклоняться им, обеты творить перед ними. Кто же теперь наших старых богов чествовать будет, кто принесет им вечерними сумерками еду и питье? Где наши предки являлись с пищей и дарами, где предавались святым молитвам, уже нет богов. От древ священных там остались лишь пни да сучья сухие.

Ах, Забой! Песня, спетая тобой, вырвалась прямо из сердца твоего горем объятого. Ты пел ее сердцам нашим, и сердца наши откликнулись на нее. Как старый Люмир силой песен своих и даром слога своего потрясал и весь Вышеград, и даже страны целые, так и ты потряс души, мою и моих всех братьев. Богам угоден певец, поющий песни такие. Пой, Забой, пой свои песни! Боги вложили в сердце твое дар воспламенять пением души людские.

Так говорил Славой. А в очах его уже огонь блистает. Видит это Забой и вновь заводит песню свою.

– Были двое юношей. Мужали они с годами, мужали и телом и душой. Часто уходили они в дремучий лес, где метали копья, бились на мечах и учились владеть всяческим оружием. Когда же они возвращались в отчий дом, то радостью светились их лица.

Птенцы оперились, тела их окрепли, души воспылали ненавистью к врагам, и полетели они в бой вместе с родной дружиной. Как буря неудержимая, навалились они на недруга, воинов вражеских поражая Перуном небесным. А как домой воротились, так с ними вернулся и благой час покоя, довольства и мира.

После слов этих вскочили мужи чешские, заключили Забоя в объятия и дали друг другу обет нерушимый с врагом биться до победы окончательной. Ночь уже подходила к концу, вышли они из оврага, поодиночке прокрались меж деревьев вековых и разошлись незамеченными.

Минул день, минул и другой. Когда на третий день ночь пала на землю, Забой ушел в лес, а войско за Забоем. Ушел в лес и Славой с не меньшим войском. Души мужей, на борьбу поднявшихся, вождям преданы, в сердце своем несут они месть королю, а в руках мозолистых оружие смертоносное.

– Эй, брат Славой, туда, где с вершины горы виден весь край наш отчий, туда направим мы стопы свои. На востоке от горы, где лес чернеется, встретимся мы с тобой. Поспеши же туда, как лис осторожный – незаметно и быстро, за тобой следом и я явлюсь.

– К чему, брат, нести нам оружие на гору? Лучше ударим отсюда, как вихрь, охватим врагов.

– Нет, брат Славой. Если хочешь ты змею уничтожить, вернее всего наступить сапогом на голову ей и раздавить ее ногою. А голова змеи там, на горе.

Разделилось войско надвое. Впереди одной половины Забой выступает, вторая за Славоем идет. Лесом дремучим идут, к вершине горы спешат. Когда пятый раз солнце засветило на небе, храбрые чехи сошлись, встретились и войско врагов увидали, следят за ним, осматривают, как лисица добычу.

Выстроил королевское войско Людек. Но не боятся его отважные чехи, рвутся они в бой, чтобы одним ударом сразить его разом, напоить землю потоками крови вражеской, трупами неприятеля поле усеять.

– Слушай, Людек! Ты раб над рабами короля своего; ступай и скажи своему властелину, что слова его для нас что дым, развеваемый ветром.

Разъярился Людек. Словно гром, разнесся по горам его голос. То войску своему отдает он приказы. Был тогда полдень, солнце вовсю сияло на небе, и лучи его ослепительно отражались на доспехах войска немецкого. Двинулось оно в атаку по Людекову приказу, сжимая оружие стальными рукавицами.

– Слушай, брат Славой. Я на них двинусь вперед, грудь на грудь, а ты стороной обойди, как лис, проберись незаметно.

И понесся Забой на врагов, и грянул грозою. Славой же принял сбоку, ударив Перуном.

– О братья! Смотрите: тут боги наши разбиты рукою немецкой; тут под секирою звонкой пали дубы вековые – жилища наших богов бессмертных; отсюда ненависть немецкая изгнала воронов священных. Здесь даруют нам боги победу над святотатцами, кровавою жатвой мстя за себя.

Движутся враги вперед, как черная туча, с Людеком во главе, а Забой им навстречу. Как молния огненная, сверкают его взгляды, как дуб вековой, через лес продираясь к другому дубу стремится, так и Забой рвется с Людеком сразиться.

Напряг Людек все свои силы и нанес мечом своим сокрушительный удар. Но не достиг он цели, только три кожи рассек на щите. Поднял Забой топор боевой, размахнулся и запустил его в Людека. Отскочил тот в сторону, и попал топор в дерево; вековой дуб треснул и повалился на войско вражеское, убив разом тридцать воинов.

Разъярился Людек и закричал, к Забою обращаясь;

– Зверь ненасытный, змей подколодный! Мечом бейся со мною, оружием героев со мной сразись!

И схватился чех за меч, и разрубил щит врага, как щепку. Ответил Людек ударом на удар, но укрылся герой щитом, и лишь скользнул булат по коже.

Раззадорились оба, рубят друг друга, и уже кровью покрылись их тела. Вокруг же пылает лютая сеча, кровь льется рекой, люди валятся, как снопы. Смерть пирует вовсю, собирает свою страшную жатву.

Долго длится день, солнце уже клонится к закату, вечер ложится на землю, а воины все бьются. Бьются с дружиной Забоя, бьются с храбрым Славоем.

– Враг окаянный, отправляйся в ад! Довольно напился ты крови нашей!

И, воскликнув слова эти, Забой схватил боевой топор, но Людек увернулся. Поднял топор Забой и во врага его метнул. На куски разлетелся щит, пробил топор панцирь, рассек грудь врага. Кровь бьет потоком, сталь душу из тела вынимает. А топор летит дальше и еще дюжину немцев успокоил вечным сном.

Страх объял немцев, воплями своими они поле битвы огласили. Чехи же возликовали, радость в их взорах светится.

– Видите, братья, – молвил Славой, – Бог победу нам дарует. Теперь разделитесь надвое: гоните врагов вправо, гоните и влево их, проклятых. Меж тем пусть приведут коней быстроногих из долин близлежащих, пусть огласятся окрестности их ржаньем. А ты, брат Славой, лев этой битвы кровавой, преследованием доверши пораженье врагов.

Тут отбросил Забой свой щит, схватил топор в одну руку, меч в другую и бросился на врага, устилая его трупами дорогу свою.

Громят чехи королевское войско. Неведомый ужас охватил немцев, гонит он их с поля битвы, не сопротивляются уже, а спешат в бегстве постыдном жизнь спасти и при этом гибнут на каждом шагу.

Вот и коней привели.

– Гей, на коней, на коней! Мчитесь, воины, летите на конях быстрых, топчите врагов, истребляйте их повсюду.

Вскочили чехи на резвых коней, на врагов поскакали. Удар за ударом наносят, гнев свой вымещают на них. Равнины мелькают, долины и горы позади остаются.

Река преградила им путь, катит свои воды, бурлит средь камней. Немецкое войско бежит, в волны бросается. Уносит чужеземцев река, крутит, тянет к себе на дно, и только немногих отпускает, на другой берег выносит. А чехи на своей земле, знают броды и переправы, счастливо перешли на противоположный берег.

Расправив свои широкие крылья, ястреб, как туча кровожадная, летает по небу, добычу выискивая. Так и дружина Забоя разлилась по полям и долинам, как смерть за врагами носится, везде разит их и топчет копытами коней своих. Ночью при свете луны их громит, днем при солнца сияньи истребляет, в темную ночь лиходеев казнит, в утро седое спать укладывает сном вечным.

– Вперед! – взывает Забой, – Понесем дальше наше мщенье.

– Брат! – отвечает Славой. – Горы родные уже перед нами, врагов совсем горсть осталась, и те уже милости просят. Повернем же назад, а королевские воины и так сгинут.

Словно вихрь, чешские дружины мчатся домой с радостными кликами.

– О братья! Вот и гора! Здесь боги нам победу дали, здесь души погибших остались, взад и вперед они по деревьям летают, и птицы и звери боятся их, лишь одни только совы ночные меж ними витают спокойно. На вершине горы предадим земле тела павших, а спасителям нашим, богам, пищу поднесем, молитвы вознесем им усердно, сложим костер из оружия врагов истребленных.