Текст книги "Древние славяне"

Автор книги: Дмитрий Шеппинг

Еще поразительнее в этом отношении соединение языческих праздников с христианскими, так, напр., соединение обрядов и даже имени нашего древнего Купала спраздником рождества Иоанна Крестителя; празднество Тура, Ярылаи русалок с церковными праздниками Троицкой и Всесвятской недели, даже последняя в Галиции до сих пор удержала древнее имя Турицы.У латышского племени праздник бога растений и хлебов Пергубриусасовпал со днем Св. Георгия; наконец, у финнов простонародные обряды во дни Св. Илии Пророка, Воздвижения Честного Креста, Св. Екатерины (по–фински Kajsan peiwa) и Св. Оловса носят ясные признаки языческих воспоминаний. Сюда еще отчасти принадлежит и представление диавола с рогами, с козлиными ногами, вероятно, искаженный образ представления Тораили Тура,которых имена нередко в устах народа перешли в брань и вполне соответствуют диаволу или черту, так, напр., Беромили Паром–Праму словаков и карпатских славян, или Чернобогу люнебургских вендов.

Таким образом, обняв общее развитие нашей мифологии и посторонних на нее влияний, мы видим, что главною чертою народного миросозерцания славянина было равное поклонение всем добрым для него и вредным явлениям природы. Это мнимое равнодушие его к случайностям земного существования проистекало из глубокого сознания жизни, где все эти случайности примиряются в общем законе вечного разума. Но когда позднее человек, отклонившись от природы, предался исключительно поклонению кумирам, когда, в то же время, невольно сознавая в душе своей их нелепость, он не мог их уважать, между тем как невежество и суеверие заставляли человека их бояться; тогда невольно стал он искать спасения от них в чародействе и из религии покойного и ясного сознания перешел к религии тревожного, таинственного, из религии примирения к религии страха. Ясно, что при этих условиях вера Христова не только не могла найти у нас сопротивления, но явилась славянину спасительным исходом из тревожного и недовольного состояния души, в которое низвергло его невежественное идолопоклонство.

Мифы славянского язычества

Нет сомнения, что в славянской религии существовал когда–то момент чистого деизма; но время утратило для нас память об нем, хотя самое слово Бог, которое во всех славянских наречиях, выражая идею высшего существа, Творца вселенной и конечной причины всех явлений, ясно намекает нам на этот первоначальный момент религиозных верований наших предков. Подтверждение этой мысли мы находим у летописцев, так, напр., Прокопий говорит ясно, что славяне поклонялись одному Богу Творцу; но далее называя его владетелем грома и молнии, именем которого клянутся и которому приносят жертвы на высоких горах, он, по–видимому, смешивает его с Перуном. Определительнее в этом отношении свидетельство Гельмольда, он рассказывает, что славяне верят в Бога Творца, который, предавшись вечному покою в своем небесном жилище, не занимается мелочными делами земли и не внемлет мольбам человека, предоставив управление земли своим внукам или прибогам. Такое понятие о высшем божестве объясняет нам причину, по которой ему не строили храмов, не молились и не приносили жертв; этим объясняется также, почему Прокопий мог легко смешать его с Перуном,как и случилось это позднее в самом народе, который, забыв первоначальное свое предание о Боге, перенес имя это на его земных наместников и прибогов и стал поклоняться Световшпу, Перунуили Радегасту,как главному божеству и богу богов и самое имя высокого существа низвел к названиям частных божеств природных явлений, как Утребог, Землъбог, Стрибоги пр.

Корень слова Бог, Боже, Бози,общий всем славянским наречиям, сохранился у нас во многих производных словах как: богатый, убогий– бедный, (коринт.) побожать– сожалеть и обожать, сбожать– обеднеть, божак– малая монета для нищего, прабог, прибог (лауз.), небог (чешек.), Богавецили Богававец,– гадатель (краин.), Божница, Богатырь, буг– река. Древние мифологи [2]2
  Попов и Кайсаров считают имя Буг за коренное название Бога; Чулков же и Г. А Глинка упоминают о реке Буг как о предмете обоготворения.


[Закрыть], опираясь на буквальном смысле сказаний летописцев о поклонении славянина рекам и водам, стараются произвести от имени Буга и самое название Творца; справедливее, впрочем, искать корень этого слова на Востоке, этой общей колыбели всех народов, языков и религиозных верований индоевропейского племени. Так, Гануш старается доказать тождество нашего слова Бог с индийским Буддою, но справедливее, кажется, мнение Касторского, производящего его от санскритского bhaga (felicitas) – Богават, или Бога–Вани (вечное существо).

От идеи единого Бога человек вскоре перешел к обоготворению жизненных сил природы, как проявлению его творческой силы. Но как главное проявление этих жизненных сил основано на законе вечного возрождения и плодотворности, то весьма естественно, что этот закон сделался главным предметом религиозных верований человека, который стал обоготворять его во всех его явлениях растительного и животного царства. Так как закон оплодотворения имеет два главных момента: мужского и женского плодородия – силы мгновенного зарождения и силы постепенного развития зачатка, то эти два момента отразились различно в антропоморфическом мифе через аллегорические символы неба как общего понятия о влиянии светил и атмосферы на земную растительность и земли, как матери и кормилицы всей природы. Этот общечеловеческий миф Озириса и Изиды, Сатурна и Геи вполне не выразился в славянской теогонии по двум причинам, из которых первая, как уже выше упомянуто, происходит от неразвития субъективности наших кумиров, которое лишило их брачных уз, связывающих у других народов царя небес с богинею земли; вторая же причина заключается в особенном взгляде человека на природу, в которой он, пораженный явлением рождения,пренебрег самую причину сего явления и уступил таким образом женскому началу плодородия главное место в своем религиозном миросозерцании. Таким образом, небо, потеряв для него значение мужеской силы зарождения, стало явлением посторонним и постольку лишь достойным поклонения, поскольку оно могло своей случайностью вспомоществовать общему развитию растительной природы.

Итак, земное плодородие, как главное проявление жизни, стало для славянина конкретным ее выражением, которого символ – земля, а женщина – образное олицетворение. При свойственном нашему язычеству дуализме к понятию жизни необходимо присовокупилось и понятие смерти, не как отрицание жизни, но, напротив, как частное проявление самой жизни в плодоносном моменте ее разрушительной деятельности. Вот почему славянин не страшился смерти: он видел в ней один лишь частный случай общего закона жизни; через подчинение же понятия смерти родовому понятию жизни у него первое понятие делается как будто особенным свойством второго; и потому–то боги смерти, вытекая в его религиозной фантазии из богов жизни, принадлежат к одному и тому же разряду божеств и служат также олицетворением жизни в процессе разложения, подобно богам плодородия, олицетворяющим жизнь в процессе развития.

Все боги производительной силы жизни, обоготворяемые славянином, как частные односторонности одного родового понятия, как многоразличные воды одного общего источника, проистекают все из одной первоначальной основной идеи жизни, которой двойственное проявление в богинях жизни и смерти (Живыи Моры)мы легко проследим до самых частных и незначительных божеств нашего мифа, вообще носящих на себе несомненную печать их общего происхождения от этих двух первообразов обоготворенного развития земного плодородия и жизни природы. Но самое понятие развития необходимо влечет за собою условие совершаться в известной продолжительности более или менее определенного времени, и поэтому всякое явление, подвергающееся закону развития, непременно заключает в себе два понятия начала и конца и разделяется посему на несколько степеней, или эпох, своего развития.

В нашем мифе боги жизни и смерти олицетворили собою эти две оконечные точки в законах жизненного развития, для которого богиня жизни – начало, а богиня смерти – конец. Таким образом, все боги плодородия разделяются у наших языческих предков как по значению своему, так и по филологическому происхождению имен их на две главные категории: богов жизни и богов смерти, как главных деятелей в процессе полного развития жизни, т. е. ее зачатия, постепенного созревания и разрушения (смерти), проистекающих из первообразных представлений Живыи Моры.Так, относительно человеческой жизни, Живаолицетворяется под различными именами и формами Дзиевы, Девы, Дидолады, Дидилиии пр. в понятии девственной красоты, юности и плодоносной силы, любви и брака; напротив же Мора,как Хорст, Морена,выражает эпоху бесплодной, болезненной дряхлости – увядания жизни и неизбежный конец ее – смерть. Относительно же растительной природы Жива(как Севаи Весна)изображала момент весеннего возрождения природы – зелень лугов, полей и дубрав; Мораже (как Морена, Хораи Кродо)олицетворяла момент окончательного развития растительной силы природы; созревание плодов, как предвестников временной смерти растений, падение листьев и зимнего сна всей природы. Вот почему и времяисчисление древних славян, прежде чем прибегнули они к общим законам астрономического измерения времени, носило на себе печать того же происхождения от богов земного плодородия и бесплодия. Год, начинаясь весною, с возрождением растительной жизни, и оканчиваясь бесплодным отдыхом земли под снежным покрывалом зимней природы, разделялся на две главные половины – весныи осени.

Предание сохранило для нас бесчисленное множество различных имен божеств и духов плодородия и смерти, но все они с малыми исключениями связаны между собою таинственным узлом их общих корней, которые ясно намекают на тесную связь их общего значения. Эти корни для богов жизни – жив, сиви див,для богов смерти – мор, хори кор;посему нам и должно теперь обратить внимание на эти корни и на значение слов и названий богов.

Корень живили сивозначает во всех славянских наречиях, как и во всех именах нашей мифологии, идею плодородия и жизни, напр. жизнь, жить, живот, жито, жатва, сеять – посев и даже, быть может, французское Seve (сок растения) также и названия наших богов: Жива [3]3
  От богини жизни сохранились имена города Ziviec и горы того же имени, где находился храм Живы.


[Закрыть] , Сиева, Сейвина, Дзиева, Дживица, Дзевонна, Живонна, Джидка, Житиврат, Сибог, Живбог, Жилбоги пр. То же видим мы и у других народов: в греческом языке и мифе Ситоозначало жатву и употреблялось как имя Деметры; в индийском же мифе Сита– богиня хлебопашества, Ситон, Ситта,или Сантуситта– название Бумы на острове Цейлоне; Ситиаурата,наконец, – бог весны и сын солнца. Из этих сравнений можно почти положительно определить, что санскритское слово сития– жито – как общий корень не только вышеупомянутых индийских богов, но и всех славянских слов и названий, совпадающих с словом ситиякак по значению, так и по звукам.

Если корни жив, сив, севотносятся к производительной силе растительной природы (жито, сеять и пр.), то и корни див–девнамекают, по–видимому, на элемент человеческого плодородия (дева, дед, дитя). Таким образом, слова: дивный, дивиться, удивление, дева и девица (дивица); название богов Дзидзилия, Дидилия, Дзевонна, Живонна, Дзива, Дзева, Дива(жива), Дзедка,латышская Диза;также латинские Deus–divus,скандинавское Див(духи добра) и наконец индийские Магадева– высший Бог; дева– общее название божества; Девагуел– общее название полубогов. Дева Джанани– индийская нимфа; Девагди– внучка Брамы; Деваги– Царица и богиня, от нее родился Вишну в преображении Кришны Аватары. Деваяни– дочь планеты Венеры; Девамуни– общее название злых ниспавших божеств; Деван–Нагари– язык богов или дев.На этом диалекте санскритского языка написана книга ведения– Веды. Девандрен– Дева Индра, т. е. Бог Индра. Деванци– дочь солнца (Индри). Деведаши– баядеры и пр. и пр.

Все эти слова очевидно имеют своим корнем див, дев,что и может служить намеком на тесную связь их общего значения.

В славянских наречиях днередко переходит в дж, дзи ж.Это можно видеть в словах: водить, вожди, вожу, родить, родзен, рожден, рожать, также и в названиях богов: Дева, Дзиева, Сиева, Севаили Жива.

Корень мор, смрд, мрж, мрзнаходим мы во многих славянских словах: мор– в значении смерть, морить, умора, мороз, мрак, мерзость, маркотно и пр., также и в названиях богов Морена, Мардзана, Пизамара, Смаргла (Семаргла), Радамасклаили Радамаргла, Рарашкиили Марашки, Мерот, Моревит, Мара, Мора, Кикимора, Мура, Мурашки, Маросы, Маркоты, Дамораи Давора.Этот корень морсохранился и в иностранных названиях смерти на латинском, французском и на прочих романских языках, исключая немецкий язык, в котором этот корень удержался только в словах mord, morder. В прусско–славянском мифе мы встречаем Мароса,или Мара,в литовско–прусском – Маркоттови Маркополов,которых Гануш находит у славян под именем Маркотов.В древней римской теогонии встречаем мы богиню mors или Морту(богиню смерти) и брата ее Морфея, бога снов. Наконец персидский Мортихорас– бог зла и эманация Аримана, как будто соединяющий в своем имени оба корня мор и хор,может служить нам намеком на их восточное происхождение.

Прямой переход буквы м в к или хна славянском языке отыскать трудно, хотя и находятся некоторые редкие примеры такого перехода в церковно–славянском языке; так употребляется в предложном падеже: злым и злых. Легче было бы доказать этот переход посредством изменения м в в, вв хи, наконец, х в к,хотя такая теория еще весьма неосновательна. В самом деле, губные буквы м, п, б, ви ф,часто заменяются одни другими, так, например, в иллирийском языке: mnogo i vnogo – tamnica i tavnica – Benetke, Vnetke i Mietke (Венеция) – Venetiani i Mieteani и пр. Подтверждением сего могли бы в мифологии служить явление польской богини ада – Воры,которая тождественна с Морой, Водану краинцев, как уверяет Гануш, называется Моран,и иллирийские богини Давораили Дамора.С другой стороны русские слова: вор – воровство и пр. могут легко иметь соотношение с богами сна, смерти и мрака наравне с словами бор – бурый и пр., носящими также на себе печать ночного, черного и тайного.

Если допустить возможность этого перехода мв в,то весьма нетрудно доказать связь букв х с б.Многие из славянских наречий любят соединять эти звуки. Малоросс заменяет ими чуждый ему выговор фи говорит хвабрика – хвартуна вместо фабрика – фортуна; этим объяснить можно явление буквы вв русском хворать – хворый, который корень сохранился у поляков в своей чистоте, – хорий.У иллирийцев переход в в х весьма часто встречается; так, напр., влаче, хлачеи также кляче,что объясняет производство русского слова кляча,дурная лошадь, от глагола влачить. Переход х в кподтверждается во всех славянских наречиях многочисленными примерами, о которых здесь излишне было бы говорить и к которым принадлежит и самое название бога Хорсаили Корса.Таким образом, богиня Мора,переходя в польскую Вору,сделалась со временем мужским богом Хвором, Хороми Кором; Маросже или Морсперешел постепенно в Ворса(не существует), Хворса, Хорсаи Корсаили Корша.Эти корни кори хорнаходятся не только во многих словах языка русского, как, напр., кара (Божия) – корить – укора – покорить – покорность – корысть – короста – корчить – хворать – хворый (по–польски хорый)– хоронить, похороны и пр.; но и в географических и исторических названиях славян, как Карпатские горы – Каренция, древний языческий храм в Рюгене – Корсунь (Херсонь) – Хорваты – Хорваты – Кроаты – Хорутане и пр. Вообще хрв– крв—хрб– крбкак и срби срвсуть основные корни славянского языка, из которых происходят как все вышеупомянутые названия, так и имена сербов—сорабов—сервов и споров; корень же сей ищет Шафарик в словах хребет, брег или брех и гора, что, впрочем, до нас не касается, хотя мы с этим и не совсем согласны.

Подобные примеры слов с корнями кори хорнаходим мы в иностранных мифах. Так, у скандинавов встречаем имена Караили Кари,бога ветров и холода, и сына его Хростаили Фроста(холода). Вообще же весь миф о Кариимеет, по–видимому, славянское начало. В греческой мифологии, кроме имени перевозчика Харона,напоминающего своим созвучием наше слово хоронить, встречаются также многие слова в языке с корнем кор,как, наприм., корос – дитя, каре – девица, и имена богов Корос– бог света, Корифаиос– название Юпитера в Аркадии, Коропаиос– Аполлон, Кориос– Афродита и Артемида, Кирос– имя Дионисия и Якха (Вакха) в Древней Греции. Кроме того, оракулы в Коропии и Корсии (в Беотии). По–персидски солнце называется коршид,hur–chur–shid или кор, корежот санскритского корня кри– творить, делать и кара– Творец, податель. По всем этим этимонам весьма трудно определить, имел ли какое–нибудь влияние греческий Коросна нашего Хорша?В нашем мифе Корсаили Хорша (Горхо– Корхо– Курхо– Хворш—Хореи пр.) есть еще с корнями кори хор– злые духи под названием Кароссовили Каруссов,которые встречаются всегда в соединении с Мароссамии Маруссами;кроме того, у далматов – Летницаили Хора,у вендов – боги Коревити Кродоили Крдо (Кордо);наконец еще у карпатских русняков – Корчунили Крачун.

Из этих филологических исследований мы, между прочим, видим, что Живаи Моренасуть коренные названия богинь, олицетворяющих у нас жизнь и смерть; но здесь жизнь не есть еще собственное понятие жизни вообще и относится к ней как частное к родовому понятию, соединяющему жизнь и смерть в одну идею жизненного начала. Эта идея, как сказали выше, имела у всех народов два одинаковых аллегорических олицетворения, выразившихся в земле, как символе плодородия, и женской груди, как символе кормления. Так, напр., египетская Изида, Диана Эфесская у греков и германская Гертаолицетворяли понятие земли, как матери природы под формою многогрудной женщины; точно в таком же понятии обоготворялась у поляков Дзидзилия,у нас и сербов Дидилияи Додола.Венды и полабцы обоготворяли Цицуили Цицерлу,которая, по своему имени, как будто намекает на понятие mater, mamella; но она нигде не удержала сего значения и является нам богинею покровительницы родов и грудных детей, почему и трудно определить, имела ли она когда–нибудь высокое значение, приписываемое ей Юнгманом и Ганушем. С другой стороны, богини земли, курляндская Земмаи польская Земина,как олицетворяющая землю в более частном значении ее материка, вероятно, также сюда не относятся; поэтому мы скажем об них при описании богов невидимой производительной силы минерального царства.

Несравненно лучше и до скорейших результатов достигли бы мы, если бы стали искать этого общего понятия о жизни в мужеской форме Живы,как Живбога– живого, Жилбога– жизни и Жизлбога,переделанного Машем в Числбога,хотя это лицо совершенно тождественно с понятием Живы;почему не без основания можно предположить, что Живабыло имя высшей богини жизни вообще, перешедшее в частное понятие начала жизненного развития. В этом разряде коллективных духов нашего мифа встречаем имя дев жизни, которое соответствует вполне понятию жизни вообще. Венелин приводит еще имя Живиц,называя их славянскими Парками. Вероятно, что Живицы—Дзиевицы—девицы было не что иное, как девы жизни всех прочих славян и что из них позднее развилась индивидуальность Живы,подобно личности Моры,которая, очевидно, произошла из коллектива существующих до нашего времени у всех славян поверий о злых Марах, Мурахили Морах(кикиморах), ниспавших со временем до степени домовых духов сна и ночного мрака. Имя Моры,как окончательный момент развития растительной жизни в плоде, является относительно самого растения в значении богини старости и временной смерти его; относительно же человека она является богинею осенних плодов, почему и переходит от злого значения богини смерти к значению доброй богини плодородия. То же самое двойственное значение получает она под именем Марцаны,как богиня смерти животных. В этом отношении она, доставляя человеку богатые плоды звероловства, уподобляется благодетельной Диане. Однако же Морена,как богиня осени и зимы, удержала свое первоначальное значение временной смерти природы, что ясно видно из уцелевших еще обычаев хоронить изображение Морыпри наступлении весны, олицетворяя в этой церемонии не только окончание зимних холодов, но и смерть прошедшего года.

Идея смерти у западных славян слилась с понятием страшной неизвестности о будущей жизни. Отсюда родились все чудовищные представления богов смерти, переделанные позднее христианскими хрониками и народным страхом в богов грозного ада, тождественных с понятием диавола. Так, у сербов Смрди Смертница, уболгар смерть носит имя Мерота,которое встречаем мы и у балтийских славян с привычным прибавлением слова вит– Меровитили Моревит;у сорабов существует до нашего времени, близ Гёрлица, гора смерти, на которой видны еще доныне остатки древнего кумира смерти; но кто был этот кумир – определить трудно. Немецкие ученые назвали его Флинцом;но это имя чисто германского происхождения от древнего немецкого слова. Flinzstein – кремень, сохранившегося в названии ружья – Flinte. Этот кумир представляют в виде скелета со львом на плечах и факелом в руках; но эти атрибуты, очевидно, приписаны ему изобретательным воображением мифологов XVII века, у которых мы в первый раз встречаем его имя и изображение. Подобное же представление скелета сохранилось также и в русских повериях о злом Кащее и сербском Ребренезе. Впрочем, трудно положительно различить богов смерти вообще от богов, олицетворяющих зимнюю природу, каковым была у славян Самаргла,которой кумир находился в Киеве.

Почти нет сомнения, что наши предки верили в будущую жизнь. Это ясно вытекает из их почтения к мертвым и языческого обычая поминать покойников в тризнах и радуницах, который, будучи освящен благодатным влиянием православия, глубоко укоренился в быту русского и сербского народа; тогда как, напротив, между западными славянами почти совершенно исчез. Трудно теперь при обычаях христианских поминок определить обычаи языческих тризн и радуниц; вероятно, состояли они из трапезы, как будто приготовленной для мертвых и за которою живые осушали свои слезы и стенания медом и водкою. Эти пиршества производились обыкновенно на могилах умерших, но нередко и в домах живых, приглашающих в этот день своих покойных праотцев к себе на хлеб и на соль.

Виелоны, тризны и радуницы суть племенные названия одного и того же коллективного понятия духов, хранителей усопших душ, в первой эпохе нашего мифа. Позднее овладела выражением этих собирательных понятий богиня Виелонаили Тризна,которая посему, как олицетворение смерти, стала почти тождественною с Морою.Странно, что в то время, как у нас языческие предания о смерти развились под влиянием православия в высокое почитание и частое поминовение в бозе почивших, эти предания на западе под влиянием католицизма перешли в совершенно противоположное понятие ада и вечного мучения. Это подтверждают самые боги западных славян, из которых одни, как Нийили Пий(в женской форме Ния, Нимва, Нинива, Пия)– Пик—Пекольник(тождественный с прусским Пиколлоот слова пекло – ад), являются у поляков и чехов богами ада, тождественными с греческим Плутоном; другие же, как Радамас, Родомысл,или Радамаргла [4]4
  Как имя, так и значение Раданасаочень сомнительны. Некоторые считают его за злого полевого и домового духа и смешивают его с Матохойили Махой(размах). Под именем Разамарглыпринадлежит он, по–видимому, к искажениям Симарглыи Зимарглы.Наконец, почитают его в имени Родомысла,как подавателя советов.


[Закрыть] , Припекал (Прилегал)и Судицы(сербские Парки), являются грозными судьями ада, имея страшными исполнительницами своих приговоров Беду, Воруи Кугу(у Маша Куда)или Худину(Прозерпина), с которыми одинаковое значение, по словам Стредовского, имеют чешские фурии: Драчицыили Тассании тождественные с ними сербские Дражницыи Стражницы [5]5
  Между ретрскими кумирами находим мы славянского Сервера под именем Миты, так же как и изображение скандинавской богини ада Hela, но, вероятно, что оба эти понятия внесены только Машем в список славянских божеств.


[Закрыть] .

Если теперь мы допустим, что славяне имели хотя темное сознание о будущей жизни, то нет сомнения, что понятие смерти, влекущей за собою награду или наказание, необходимо должно было принять двойственное значение добра и зла. Но из этого нельзя заключить, как думают некоторые мифологи, что все качественные названия богов зла, как, напр., Крвник– Злодий– Злебог– Худичьи пр., относились бы исключительно к богам смерти и вечного мучения. Наконец, принадлежат сюда еще, по приданному им мифологами значению зла и смерти, некоторые символические изображения животных, как., напр., лев и дракон – Чернитрау балтийских славян, у нас змеи и чудовища, известные из наших преданий и сказок.

Исторически доказано, что лев, признанный учеными за изображение Чернобога,перешел к славянам от знамен побеждавших их саксонцев. В самом деле, этот лев саксонских знамен, одним видом своим предвещая славянам угнетение и гибель, мог легко в их суеверном и напуганном воображении перейти в символ постыдной смерти или презренного рабства и побудить их таким образом к обоготворению этого знака грозной победы как могучего кумира, к которому они стали прибегать для отвращения от них несчастных следствий подпадения под чуждую власть. Точно такое же значение имел у балтийских славян и вендов дракон–чернитра, который, вероятно, подобно туровой голове, перешел из капища на воинские знамена редарян по примеру саксонского льва, что доказывается переходом этого дракона в гербы города Росток и многих древних семейств Мекленбурга.

Об русских змеях и чудовищах мы ничего положительного сказать не можем; но, по примеру гипотез об обоготворении предыдущих зверей и чудовищ, мы можем также предположить, что чудом морским олицетворяли древние славяне набеги норманнов, варяго–руссов, совершающиеся всегда посредством водных сообщений; тем более что древние корабли норманнов имели часто вид рыбы или какого–нибудь морского зверя. Это легко могло подействовать на воображение славян и заставить их обоготворять эту чудовищную форму норманнских кораблей, сохранившуюся для нас в песне:

 
Один корабль лучше всех:
У того было у сокола у корабля
Вместо очей было вставлено
По дорогу каменю, по яхонту;
Вместо бровей прибавлено
По черному соболю якутскому
И якутскому ведь сибирскому;
Вместо уса было воткнуто
Два острые ножика булатные;
Вместо ушей было воткнуто
Два остра копья Мурзамецкия;
И два горностая повешены,
И два горностая, два зимние;
У того было у сокола у корабля
Вместо гривы прибивало
Две лисицы бурнастыя;
Вместо хвоста повешено
На том было соколе корабле
Два медведя белые заморские,
Нос, корма по–туриному
Бока взведены по–звериному.
 

Что касается до огненных крылатых змей или змоков наших сказок, то достоверно можно предположить, что они имели почти подобное значение и перешли к нам из Литвы, где богу Потримпопосвящался змей, за которым ходили священники Ромовы. Он лежал в храме под скирдами хлеба и кормился одним молоком, почему у латышей до сих пор змей сохранил имя молочной матери – peenamahtes. Если справедливо предположение Касторского, что большая часть западных племен нашей Древней Руси находилась под влиянием Ромовы и что кривичи даже получили свое имя от прусского первосвященника Криве, то такое подчинение славянских племен храму Ромовы не могло произойти добровольно, но было, вероятно, результатом кровавой войны, которая в народной фантазии могла легко олицетвориться в грозной форме летающего огненного змея – бога Потримпо.