Текст книги "Автопортрет"
Автор книги: Дмитрий Каралис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– Я хочу выпить за нашу дорогую Элечку, которая..
– Да, Элечка у нас очень дорогая, какая у нее брошка появилась симпатичная...
– И сама она симпатичная...
– ...которая является для нас примером доброты и...
– Не только доброты, – встревает какой-нибудь охламон, – но и женственности!
– ...доброты и женственности...
– А как она хорошо готовит! – влезет какая-нибудь дама-сотрудница.
– И на работе ее уважают!
И стоит бедняга с рюмкой, тост уже сбился, уже обсуждают колготки и шарфики, которые давали в "Пассаже". Постоит, постоит и буркнет: "За тебя, Элечка!".
И тут начинается: так за что мы пьем? Что, все уже выпили? Ну, Элечка, за тебя!
Затоптали тост своим бескультурьем и говорливостью. Из самых лучших побуждений затоптали – всяк хотел добавить что-нибудь хорошее.
А человек, может, самого главного не успел сказать, ради чего поднимался с рюмкой.
Трудно представить грузинское застолье в этой ситуации. Это наше, русское.
Я бы предложил действовать так: перебили тебя – сядь и дай слово перебившему: "Пожалуйста, говорите вы. У вас, видно, что-то более важное. Прошу! Я вас пропускаю вперед".
Примерно так все и было на мой трезвый взгляд. И до обидного мало говорили о Феликсе.
И я ушел с тяжелым сердцем. Поехал на Васильевский, принял душ, отошел немножко, позвонил Барышеву, потом позвонила из Зеленогорска Ольга. У них все в порядке.
Поковырялся в бумагах, покурил и лег спать. И проспал на полчаса на работу.
26 июля 1983. Гатчина. Дежурю в ОТХ.
20 июля в Зеленогорск приезжали Аркаша Спичка и Ефим Ильин. Говорили о моей повести, парились в бане, пили. Я экспромтом завалил пол в бане свежескошенной травой. Пахло приятно. Спичка был в восторге. Мне и самому понравилось. Аркадий афористичен, застенчив и крайне деликатен. Потом, взяв Ольгу, ходили в "Домик лесника". Уже без Спички – он уехал электричкой. На следующий день опохмелялись и вели всякие разговоры. За пивом, на лавочке, мы с Ефимом неожиданно придумали сюжет пьесы – "Клад". Условились начать ее в сентябре у меня на даче. Ильин просто ненавидит М. Говорит, что он дерьмо. М. я знаю мало, но знаю, что пишет он хорошо.
Вспоминаю, как при нашем знакомстве Ефим рассказал мне историю, как он дал милиционеру в морду на набережной Мойки, неподалеку от своего дома. Старушка-еврейка переходила улицу и чуть не попала под машину. Милиционер подошел к ней и, грубо взяв под локоть, прошипел: "Что, жидовская морда, очки купить не можешь? Поезжай к своим, там тебе купят." Ильин, слышавший это, подошел и дал милиционеру в морду. В милиции он написал заявление, где детально изложил все обстоятельства. Дело замяли.
Еще Ефим сказал, что он занимался боксом в "Буревестнике". Там же, где и я – у Соболева Ивана Панфиловича. Очевидно, мы с ним были в разных группах. Или просто изменились здорово. Сейчас Ильин похож на молодого Карла Маркса. Выступая на концертах, он говорит: "Мне поступила записка из зала не я ли снимался в кинофильме "Юношеские годы Карла Маркса"? Нет, это не я". Еще он имитирует получение следующей записки: "Как вы относитесь к женщинам?" "К женщинам я не отношусь..."
Ильин – псевдоним. Настоящая фамилия – Бурман. Ефим говорит, что запсевдонимиться ему пришлось, когда вышло негласное указание поменьше печатать евреев.
Мне нравится говорить с ним о литературе. Он, как и я, балдеет от Трифонова, Казакова, Воннегута, Конецкого, Житинского, О'Генри, "Черного принца" А. Мэрдока, Паустовского, знает "Путешествие по карте" Вельтмана и т.д. Мы читали с ним одни и те же книги, и это сближает.
Зашел с соседней площадки механик З. Бывший "химик", бывший зам. директора колбасного завода. Крепкий пятидесятилетний мужик. Восточный человек. Неприятная манера подталкивать тебя локтем и говорить: "Сышь? Сышь?" (Слышишь?)
Долго беседовали. Теперь, когда мы оба на свободе, разговор проще и доверительней. Рассказал, как у него на заводе было навалом коньяка. И начальников со всего города – любителей закусить и выпить на дармовщинку. Коньяк добавляют в сырокопченую колбасу для ароматизации. Вернее – должны добавлять. У них на заводе была специальная гостевая комната, где готовили шашлыки, пили коньяк, играли в карты и оставались ночевать. Мяса на колбасном заводе хватало. Коньяка тоже. Районное и городское начальство не уходило с пустыми руками. Когда З. прихватил ОБХСС, все отвернулись. Прихватили их с сосисками, "за отступление от рецептуры". Оно заключалось в том, что по ночам приезжали цистерны с пульпой целлюлозы, из которой делают туалетную бумагу, и эта клетчатка, целлюлоза заливалась в сосисочный фарш, который, оказывается, течет по трубам в виде густой жидкости.
– Так что я сосиски никогда не ем. И тебе не советую.
– Так ведь вас же... накрыли.
– Ха! Ты думаешь что-нибудь изменилось? Это испокон века так. Меня закрыли, другой пришел. Ему жить надо, людей кормить надо? Надо. Все тоже самое. Не ешь сосиски...
Сосиски из туалетной бумаги произвели на меня впечатление. Я расстегнул свою сумку и отдал две вареные сосиски собакам.
"У кого денег много, те, обычно, считают себя умнее всех, – философски заметил З. – Это их и губит". Кого он имел в виду – себя или других – не ясно.
Еще он сказал, имея ввиду общественную работу в своей спецкомендатуре No1:
– Как у начальства заминка с чем-нибудь, так зовут нас, активистов.
У него было пять лет. Ст. 92, ч. 3, ст. 175. Три года – на зоне. Год на "химии".
– Зона – это школа жизни. Я вот сейчас с человеком минуту поговорю, и сразу вижу, чем он дышит. Я уже знаю, на что он способен, а на что нет. В тюрьме прошлое не имеет значения. Главное, на что ты способен сейчас.
Когда он ушел, я озаботился: а как он после нашего разговора определяет мою сущность? На что я способен, а на что нет?
5 августа 1983г. Дежурю в ОТХ.
Вчера отвез Миху повесть "Феномен Крикушина". На даче его не застал. Оставил соседке.
Два дня "писали пьесу" с Ильиным. Говорили и пили. И выпили и наговорили много, но написали мало. Ничего не написали, кроме некоторых тезисов. Что-то в сюжете не то.
Настроение после выпивки поганое. Заставляю себя писать новый рассказ. Идет со страшным скрипом. В основном, из-за самочувствия.
Поиграл с собаками, прошелся по гаражу. Здесь, на 3-й площадке, спокойней и веселей.
С шоферами я не пью, и поначалу это вызывало подозрения: заложить нас хочет. Сейчас успокоились. Иногда оставляют недопитую водку – на ночь выпьешь. Пил несколько раз, закрыв ворота и пересчитав машины. Все чувства обострялись – тянуло писать. Писал. Но утром обнаруживал переборы в написанном, нескладухи.
Найти Марселя Пруста – "В поисках утерянного времени".
9 августа 1983г.
День рождения Феликса. Ему был бы 51 год.
На кладбище не сходил – дежурю в ОТХ.
Мих прочитал повесть, вроде понравилась. Опасается, что ее не напечатают – уж больно, дескать, шизовая фантастика: человек пишет рассказы, которые сбываются. И как, говорит, понимать жанр? Некоторые могут подумать, что это было на самом деле – все, дескать, написано реалистично. Сказал, что в эпизоде с пацаненком Женькой у него пощипывало глаза. У меня тоже пощипывало, когда писал. Бумага прозрачна.
"Товарищ собака, вы зарядку сделали?", – спросил я Альму. Она завиляла хвостом.
Прочитал Гоголя: "Нос", "Как поссорились...", "Портрет", "Исповедь автора" и "В чем существо русской поэзии". Две последние вещи весьма сильны и интересны. Раньше не читал.
Наш "Клад" мне не нравится. Мы его с Ефимом периодически пишем, но сюжет слаб, слаб.
Идет дождь. В будке жарко, на улице прохладно, и у меня мгновенно созрел насморк.
Вчера ходили с Максимом устраивать его в ясли. Заведующая, узнав, от кого мы пришли и прочитав записку, улыбнулась дежурной улыбкой, неприятной по своей сути. Перед этим она отчитывала нянечку и была злой. Устроились. Завтра Максим пойдет в новые ясли рядом с домом.
24 августа 1983г. Зеленогорск.
Ходил за грибами на "утюжку". Три сыроежки за два часа. Сухо в лесу, хотя и идет дождь.
Есть, есть грибные места – болотца и перелески, поросшие травой лесные дороги – там водятся красные, подберезовики и маслята, можно угодить на крепыша с бежевой шляпкой, есть еловые леса с сыроежками и моховиками, но я, наверное, консерватор: хожу из года в год утюжить сосновые боры за старым финским кладбищем, куда начинал ходить еще с отцом. "Утюжка" для меня больше, чем сбор грибов. Я брожу по холмикам, заросшим вереском и вспоминаю отца, мать, Феликса, вспоминаю и даже вижу, как отец бредет, насвистывая и неспешно раздвигая палкой вереск, шевелит белый мох в поисках мелких шоколадных боровиков. Вижу его старую соломенную шляпу, темную рубаху на ссутулившейся спине.
– Будешь бегать – грибов не найдешь, – раздумчиво говорит отец. – Здесь надо утюжить. Не ногами искать, а терпением.
И правда: в пятый раз пройдясь по ложбинке, я обнаруживаю три крохотных боровичка с недозревшими желтоватыми шляпками, вылезшими рядом с сизым трухлявым стволом поваленного дерева.
Утюжка...
25 августа 1983 г.
Вчера звонил Виктор Конецкий. Похвалил повесть и меня. Меня больше. К моей радости сообщил, что мне дано от Бога легкое перо – явление, как он сказал, редкое. И есть чувство юмора и умение подмечать характеры. И еще знание жизни. Чуть не выжал из меня слезу своими похвалами. Сказал, что продолжать писать мне безусловно нужно. Мне дано от Бога, он в таких вопросах ошибается редко. Договорились встретиться 26.08. и поговорить о повести предметно. В ней есть некоторые шероховатости, объяснимые недостатком литературного опыта. О ее судьбе, пока ничего определенного сказать не может. Может быть, ее следует иначе организовать.
Боюсь, что он погорячился в своих оценках. Но хотелось бы верить, что он прав. Очень хотелось бы. Ольга обрадовалась не меньше моего.
30 августа 1983. Дома.
В пятницу, 26-го виделся с Конецким.
Позвонил ему, как договаривались, с утра. Звонил с Балтийского вокзала, вернувшись с суточного дежурства – с авансом в кармане, связкой отборных реек
под мышкой и сумкой в руке. Виктор Викторович чистосердечно признался, что вчера надрался, плохо себя чувствует и попросил привезти сухого опохмелиться.
Я засуетился – мой любимый писатель помирает! не допустим!
Спрятал у заводского забора рейки в траву, взял такси и назвал адрес (но с заездом в Елисеевский). В Елисеевском вина не было, взял пакетик молотого пахучего кофе, шоколадку, сигарет. Погнали дальше. Сухое нашлось в угловом кафе возле дома классика. Взял три бутылки, взлетел на лифте на шестой этаж, позвонил скромно – "дзинь". Открывает мужчина персидской внешности – усы, глаза, толстые седоватые волосы; замшевая куртка. Похож на директора магазина, блатника. Оказалось, писатель Мусаханов. Он уже опохмелил.
Конецкий представил меня, как начинающего прозаика, написавшего неплохую повесть. Ни прибавить, ни убавить. Мусаханов вскоре ушел.
Я услышал от Конецкого комплименты и заверения, что я – сложившийся писатель. Во время разговора он неоднократно порывался сесть за машинку и напечатать письмо-рекомендацию к редактору "Невы" Хренкову Т.Д. Потом привалился к подушке и уснул.
Я решил добудиться – очень хотелось получить рекомендацию в "Неву". Простыми обращениями к спящему этого сделать не удалось. Трясти за плечо не решился. Я позвонил Ольге, все объяснил и попросил звонить без перерыва по номеру Конецкого. Поднес звенящий телефонный аппарат к дивану. Виктор Викторович перевернулся на другой бок и сладко засопел. Я ушел, защелкнув дверь на ригельный замок с помощью расчески.
Утром позвонил ему и спросил – что же делать с повестью? Может, отдать в какой-либо журнал, например, "Аврору"? Конецкий сказал, что это я должен решать сам. "Я вам сказал – вы писатель. А теперь разбивайте морду о редакционные рогатки, боритесь! Входите в литературу. Это ваше право". Он выпил снотворного и хочет спать.
Сегодня съездили с Максимом в "Аврору", и я сдал повесть секретарю. Ответ будет месяца через полтора. Будем ждать. И писать новую повесть "Шут". Уже пишу.
2 сентября 1983г
Дежурю в ОТХ и думаю сразу о трех вещах: о пьесе "Клад", повести "Шут" и рассказе о Белове. От такого коктейля в голове путаница.
По телевизору показывали древнейшего человека Земли – пакистанца, родившегося в 1823 году. Ему 160 лет! Он родился, когда были живы Пушкин и Грибоедов, Бальзак и Лермонтов...
У нас в гараже авария. В наш "камаз" влетел с боковой дороги грузовик с бычками в кузове. Грузовик сгорел, пассажир погиб. Его выбросило из кабины. "Камаз" целехонек, только задний мост прицепа поврежден.
Водитель Воробьев, "химик", который убил кухонным ножом друга, застукав его в постели своей жены, успел вытащить водителя "газончика" из горящей машины, а потом еще спасал со сбежавшимися колхозниками бычков.
Я узнал об аварии вчера, позвонив Куликову домой. И он обеспокоил меня – сказал, что слышал от механиков, будто в нашей машине обнаружились неисправности. А выпускал машину на линию я. У меня во рту сделалось сухо. Это же статья!
Я пошел к соседу по даче и позвонил от него своему начальнику Сашке Игнатову, в Гатчину. Тот успокоил. Сказал, что просто треп.
Перепечатываю "Феномен Крикушина". Осталось страниц 20. Пытаюсь сокращать. Получаю удовольствие, когда нахожу слова, которые можно выбросить.
Порезал серпом указательный палец левой руки и бью по клавишам неудобным средним. От этого и темпы соотв.
Огурцы уже пошли вовсю. Пупырчатые, с мелкими черными колючками. Вчера мы с Ольгой сняли первые три штуки и насчитали десяток на подходе. Картошку подкапывали несколько раз. Хорошая картошка, гатчинская. Синеглазка и супер-элита. Последняя – вырастает до размеров кабачка, сливочно-желтая, плоско-овальная. Бывший участковый Вася Козак привез мне посадочный материал по весне.
14 сентября 1983г., среда. Деж. в ОТХ.
Пишу "Шута". Сопротивляется, негодник. Решил писать от первого лица. Фон, декорации – моя бывшая кафедра. Прототипы героев – наши сотрудники. Шут – сотрудник, который по должности должен говорить начальству правду. Его спрогнозировала ЭВМ после социологического опроса сотрудников.
Дважды за последнее время ходил за грибами в Зеленогорске. Не густо.
26 сентября 1983г. Деж. в ОТХ.
Нельзя же только подавать надежды. Надо их и оправдывать.
Вчера ездил помогать строить баню Молодцову.
Он прочитал мою повесть "Феномен Крикушина". Понравилось письмо, но не содержание. Сказал, что водить дружбу с моими героями ему не хотелось бы. Герой д.б. героем. Чтобы с ним хотелось сесть и выпить. Как, например, герои В. Пикуля. Извинился. Предполагает, что такое восприятие возможно из-за личного знакомства с некоторыми прототипами и своего плохого самочувствия. У него опять что-то с горлом – першит, он кашляет. Собирается сдать объект в конце сентября и ложиться на обследование.
Когда он об этом говорил, в глазах стояла такая тоска, что потом весь вечер у меня было плохое настроение. И глаза его в тот момент были похожи на глаза его матери. Возможно, он боится худшего. С горлом мучается около года. Надежда бодра, ничего плохого про болезнь мужа не говорит.
Сын Димка в Усть-Куте, на практике, которая затянулась, потому что грузчики там в дефиците, а навигация заканчивается. "Давно ли он у нас с тобой в электричке обклался? – пошутил Молодцов. – А сейчас уже студент-грузчик. Девочки, джинсы. Время летит..."
Да, летит.
28сентября 1983г. С утра в Зеленогорске.
Колол дрова, топил баню, копал картошку. Немного писал. Точнее, записывал отдельные фразы и сюжетные ходы, которые приходили в голову. Бросал топор и спешил в дом, к бумаге. Или втыкал вилы, споласкивал руки в бочке с водой и хватал ручку. Что-нибудь делаешь руками, но в голове живет сюжет, язык перекатывает фразу, шлифует ее, пока она не станет ритмичной и содержательной. Люблю такое состояние. Но плохо с образностью. Очень плохо. И не знаю – как учиться.
Поздно вечером приехали Джексон и Мих.
Парились в бане. Ужинали. Они выпили две бутылки водки, я – две бутылки лимонада. Разговаривали, спорили. Я в три ночи залег в постель и изредка подавал оттуда голос. Был трезв, но балдел вместе с ними. Не спали всю ночь. В 7 часов поехали за грибами. Раньше – темно.
Спорили: нужен ли партком на предприятии в мирное время? Хорошую ли диссертацию написал Коля Филиппов по управлению складскими запасами на предприятиях речного флота? Что значит – любить? И о прочей сопутствующей ерунде.
Джексон неоднократно называл Миха демагогом. Я поддакивал из теплой постели.
Грибов нашли мало. Хороших мало, а вообще, по целой корзине. Видели зайца.
На обратном пути сошли на "утюжке" и добрали грибов там. Водил Миха и Джексона смотреть скелет на старом финском кладбище. Показывал с гордостью, словно скелет – моя собственность. Скелет без головы. Кто-то сложил кости возле разрытой могилы, и они лежат там с лета. Остатки сгнившего гроба рядом.
Ребята уехали, и я занялся грибами. Сварил солянку, не пожалел укропа и чесноку. Поел, подремал.
Копал котлован под парник на месте бывшей финской помойки. (Мы живем на месте сгоревшей финской усадьбы.) Нашел много гильз, ухват, вентиляционную решетку. И множество симпатичных бутылочек и пузыречков. Зеленых, коричнево-табачных, прозрачных. Замочил их в баке с водой – пусть отмокают.
12 октября 1983г.
3-го октября случайно встретились с Ефимом Ильиным около дверей "Лениздата" и... пошло-поехало. Только 6-го октября Ольга выловила меня в Зеленогорске. Не пил полтора месяца и дорвался.
Сначала пили в баре Дома писателей, потом в кофейной на Суворовском, потом в электричке, везущей нас в Зеленогорск, а потом и в самом Зеленогорске. Такой вот штопор. К счастью, успел позвонить домой и предупредил Ольгу, что еду с Ильиным в Зеленогорск, писать пьесу. Соврал, что нам уже готовы выплатить аванс в одном театре, но требуют пятидесятипроцентной готовности.
Говорили о нашей пьесе, ругались из-за сюжета, хулили Чехова, Достоевского, Толстого, Костю Мелихана, хвалили Зощенко и Ивлина Во, Курта Воннегута, О'Генри и друг друга. А потом оказались в кафе "Родничок" на Приморском шоссе возле залива, Ефим привел к нашему столу какую-то Любку-уборщицу, и разговоры о литературе иссякли. Страшная, как смертный грех. Ильин всерьез затеялся притащить ее к нам на дачу. И притащил. Слава Богу, что она не смогла найти подружку для меня.
Пошел дождь, мы приехали на дачу, я стал затапливать печку, а Ефим уволок Любку на второй этаж. Я допил портвейн, постоял на крыльце, потосковал о прошедших годах, помечтал о писательском будущем, поймал славный пронзительный кайф, и тут спустились молодожены. Покашливающий Ефим и Любка с припудренным желтоватым синяком. Славная парочка. Любка пошла добывать на вокзал выпивку и добыла.
Спрашиваем Любку, где она живет.
– В стране дураков и негодяев!
– Это где это?
– В Рощино.
Когда я достал граненые лафитнички из серванта, она прокомментировала: "Буржуазные стопочки".
Ее фраза: "Спи скорей, а то замерзнешь".
Поутру я говорю:
– Сейчас будем пить кофе. Растворимый.
– Какое кофе – индийское или натуральное?
Я не мог смотреть на нее за завтраком. И на Ефима не мог. Стыдно было. Он же вел себя, как ни в чем ни бывало. Прибрав и помыв посуду, Любка ушла, пообещав вернуться к вечеру. Я надеялся, она не придет.
Мы с Ефимом отстояли очередь в ларек, выпили пива, пошли бродить на залив. Говорили. Я позвонил Ольге, сказал, что пишем с Ильиным пьесу. Буду завтра. Да, вчера немножко выпили, но лишь для вдохновения. Не волнуйся.
Ольга заволновалась.
Вернулись домой, я вставил в машинку чистый лист, посадил Ефима, стал диктовать. Постучали немного по клавишам, задумались. Заспорили.
– Плохо что-то идет, – сказал Ильин. – Надо выпить...
Взяли старые ломаные зонтики, побрели к вокзальному магазину. Возвращаемся – у калитки стоит Любка. Какая, к черта, пьеса! Ефим – на второй этаж, я – топить печку.
На следующий день – тот же сценарий. Пиво, прогулка по заливу, разговоры о пьесе, Любка.
Спрашиваю Ефима: "На кой хрен она тебе сдалась? Еще подцепишь чего-нибудь..."
– Да нет, – махнул рукой, – она же в пищеблоке работает, их проверяют.
6-го октября поздним утром сидим опохмеляемся. Дождь, тоска. Пора домой ехать. Любка хихикает – она выходная. Я лежу на кровати, покуриваю. Вдруг Любка дернулась: "Какая-то женщина идет!" Глянул в окно – Ольга!
Загасил сигарету, лежу. Входит.
– О, какая славная компания! Выпиваете? – А голос подрагивает, движения резкие. – Надо и мне выпить. – Взяла чистый стакан, Ефим налил ей. Выпила, закурила, спрашивает меня игриво: – Вот так ты, мой дорогой, пьесу пишешь? Понятно...
Любка испугано:
– Вы только не думайте, я с ним не была.
Ольга осмотрела ее презрительно: "Мне такое и в голову придти не может".
Любка: "Ага, ага, ну тогда я пошла". – И за дверь. Ефим за ней провожать. Бросил, можно сказать, в самый трагический момент сюжета.
– Немедленно собирайся, – Ольга говорит. – Я с работы отпросилась. Негодяй! Так он пьесы пишет. А я дура уши развесила... Как чувствовала...
Я попробовал хорохориться – дескать, писатели должны изучать жизнь простых людей, она нам интересна как персонаж, вот и машинка у нас наготове, мы за ней записывали, но Ольга зонтик в руке сжала – "Не зли меня лучше! Собирайся!" И вышла на крыльцо. Собрался, вышел.
– И машинку забирай! Больше ты сюда не поедешь!
Покорился. Уехали.
Такой вот штопор.
Сегодня дежурю в ОТХ. Съел кочан капусты – угостили водители. Во рту горько.
Пишу "Шута". Сопротивляется, гад. Но и я не сдаюсь – давлю с переменным успехом.
17 октября 1983г.
В "Гатчинской правде" вышел мой рассказик "Двое". Механик Иван Исаакович, финн, сказал: "Ну, юмор – это было так... хохмы. А это, – он поиграл ладонью около сердца, – за душу берет. Мне понравилось..."
В "Гатчинской правде" сотрудничал и печатался Куприн. А теперь мы продолжаем высокие традиции русской литературы. Вот, даже малые народы финны – оценивают по достоинству наши рассказики.
Стали спорить, где находится деревня Миньково, в какой стороне, если смотреть из гаража. Шофер Эдик Хвичия сориентировался так: "Ага, Грузия там, – он ткнул пальцем в сторону дальнего забора с обмасленной дыркой, словно эта дырка и была входом в его чудесную республику. – Значит, Миньково там!", – он повернулся в противоположную сторону".
22 октября 1983г.
Сегодня в "Смене" вышла моя "Картина". Спичка сказал, что это первая вещь, в которой он не изменил ни строчки. Добротно, дескать, написано. "Ты заметно растешь", – сказал Аркадий. Было приятно. Я признался, что писал и пил небольшими дозами водку. Аркадий сказал, что это иногда полезно.
12 ноября 1983г.
Вчера ездил к А. Житинскому в Комарово в Дом творчества. Говорили о моей повести "Феномен Крикушина". Он похвалил, но сдержаннее В. Конецкого. Готовность ее к печати определил в 70-80%. Дал мне рекомендацию в Клуб молодых литераторов. Похвалил замысел "Шута". Говорили о разном.
Когда я в начале разговора достал бутылку "Алазанской долины", он испуганно отпрянул от стола: "Нет-нет! Лучше не надо. Я пить не умею... Хочу сегодня поработать. Если хотите – пейте". Я убрал бутылку в портфель принять ее он отказался.
Сегодня в "Смене" вышел рассказик "Динь-дзинь".
6-го ноября ездили с Ольгой в Мельничий Ручей, в пансионат Октябрьской ж. д., где я выступал как автор-исполнитель в концерте от Клуба сатиры и юмора.
Новичок Жильцов к зависти старичков эстрады положил зал своими текстами. Даже я ржал за кулисами. Действительно смешно. Ценно, что в вещах Жильцова не бывает пошлости. Старички сдержанно похваливали Жильцова, чувствовалась ревность.
17 ноября 1983.
Пишу "Шута". Подготовил развернутый план.
Есть пролог, эпилог, середина, завязка, отдельные герои, сценки, размышления автора-героя, но повести еще нет. Может, это будет роман? Что лучше: стиснуть текст до размеров повести или растянуть его до романа?
Недавно прочитал Г.Г. Маркеса – "Хроника объявленного убийства". Сильная вещь. Особенно конец.
Прочитал А. Вознесенского – "О", в "Новом мире", 1882г., No 11. Дрянь. И вещь дрянь, и автор, очевидно, дрянной мужик. Хвалится и выпендривается на каждой странице своими знакомствами и способностями. Пижон от поэзии.
Прочитал Ю. Нагибина "Дорожное происшествие" и Е. Евтушенко "Ягодные места". Сильные вещи. Евтушенко пишет от сердца, но не как профессиональный прозаик. Чувствуется поэт.
23 ноября 1983 г.
Вчера меня приняли в Клуб молодых литераторов при Ленинградской писательской организации. Особенно высоко оценили рекомендацию А. Житинского. Честно говоря, было приятно. И до сих пор приятно. Как же! Уже есть официальный значок цехового братства. "Член Клуба..." и все такое прочее. Привел меня в этот самый КМЛ Аркадий Спичка. Я трясся от страха. Он сдал меня на руки заведующему клубом, бывшему сокурснику по Университету, со словами: "Принимай молодое дарование, едрена мать!"
Конечно, это все ерунда: писать за меня никто не станет. "Работать и работать!", – как поучал В. Конецкий. Он говорил немного другими словами, но в переводе на печатный язык звучит именно так: работать и работать!
Мы поставили выпивку. Какой-то нетрезвый поэт читал в нашу честь стихи.
19 декабря 1983г. Дома.
"Феномен" в "Авроре" печатать не будут. Редактор отдела прозы Невзглядова сказала, что будь повесть похуже, можно было бы. Но лучше не падать духом и искать своего издателя. И писать, писать, писать – брать редакционные баррикады количеством. Чтобы они, дескать, привыкли к моему имени. Отнес в "Неву". Невзглядова симпатичная тетечка. Женственная, и чувствуется – умна.
"Шут" вчерне готов, перепечатываю. Надеюсь до Нового года отпечатать первую редакцию, по сути – черновик.
27 декабря 1983г. Дежурю в ОТХ.
Вчера был в Лениздате у Спички. Давал читать свои рассказы. Ему понравился "Пропавший диплом". Советовал послать в "Лит. Россию". До "Невы" не дошел, потому что мы с ним и еще двумя литераторами пили сухое вино в его кабинете, а потом и водку. Но немного.
Аркадий – уникальный мужик. Литературный нюх, чутье, любит выпить, но не пьянеет, читал, по-моему, все, что написано, но не строит из себя всезнайки, держится со всеми ровно, на нужной в его должности дистанции. Славный мужик.
Адольф – бывший редактор "Ленинградского речника", его сняли за карикатуру, где у коровы вместо вымени была нарисована фига. Мужик бедствует, перебивается случайными заработками. Второй – тот еще типчик. Выгнали из "Вечерки" за выпивку. Служит референтом ген. директора снабженческой конторы. Но ведет себя так, словно он и есть генеральный директор, барин.
Утро. Спал сегодня с 3 до 7 утра. Встал, помылся снегом, сделал зарядку и выпил крепкого чаю. Вялость прошла. Стал выпускать парк на линию. Сейчас еду в электричке в Ленинград. У всех на лицах предновогоднее настроение читается. Везут елки. Думают о продуктах к столу. Хвастаются мандаринами, говорят, где купили горошек и майонез...
30 декабря 1983 г. ОТХ.
После общего собрания в гараже мы – четверо дежурных механиков собрались в нашем вагончике, выпили водки и дали, наконец, клички щенкам. Мальчика назвали Мухтаром. У него разноцветные глаза – голубой и темно-серый с бурыми крапинками. Девочку решили назвать Трешкой, по традиции. Факт присвоения кличек щенкам записали в журнал приема-передачи смен. Все равно его начальство не читает.
Мне, кстати, дежурить в ночь с 31 на 1-ое. Ольга собирается приехать ко мне на дежурство. На главной площадке будет дежурить отставной опер Володя Корытченко. Спросил меня, сколько я намерен принести выпивки. Он принесет шампанское и бутылку водки. Елки уже есть – шофера привезли. Будем с ним кооперироваться и справлять в нашем вагончике – здесь потише.
1 9 8 4 год
4 января 1984 года.
С ума сойти! Уже 1984 год.
Если верить собственному предсказанию, жить мне осталось два года. Кошмар! Еще ничего не успел сделать хорошего. Предсказание родилось так. В 18 лет я играл с ножом, и он угодил мне острием в линию жизни на левой ладони. Образовалась дырочка, превратившаяся позднее в нечто вроде шрама. На основании чего я сделал вывод, что таким образом Судьба дает мне понять, что половина прожита. Тогда это меня встревожило, но не очень. Впереди лежало еще 18 лет.
Сейчас, когда настроение плохое, печалюсь.
Кажется, все это было вчера. А прошло, пронеслось 16 лет! Ей Богу, как будто вчера я угодил ножом в ладошку. Шрама, кстати, сейчас не видно. Может, пронесет? Дай-то Бог.
1983 год дал мне известную свободу. Спасибо ему.
Написал повесть, несколько рассказов, печатались юморески и один маленький, но трогательный рассказик – "Двое". Что еще? Приняли в Клуб молодых литераторов. Обласкали В. Конецкий и А. Житинский. Конецкий потом, правда, отматерил за назойливость. Но с похмелья сделал это – я разбудил его телефонным звонком. Житинский дал рекомендацию в КМЛ.
Хорошо. Идем дальше. Написал, но не до конца отпечатал вторую повесть "Записки шута". "Написал" – громко и нахально сказано. Собрал кучу фрагментов и эпизодов, которые теперь сшиваю единой сюжетной нитью. Получается пока плохо. Много воды. Перепечатка рукописного текста неминуемо влечет за собой переделку. Иногда зависаю над абзацем в несколько строк на полчаса.
Убедился, что не умею организовывать свой рабочий день. И жизнь тоже. Много суеты. Отвлекают детали. Три выходных дня после суточного дежурства в гараже деваются неизвестно куда. Особенно, если болеет Максим, и они с Ольгой дома. А болеет он часто – насморк, простуды, кашель.
Ручейки гонораров весьма тонкие – 15-20 руб. в месяц.
Что было плохого в минувшем году? В основном, баталии бытового фронта идет притирка позиций с Ольгой. Это треплет нервы и лишает вдохновения. А так – ничего, жить можно. Правильно говорят: "Жизнь тяжелая штука. Но по сравнению с чем?".
8 января 1984г.
Я на дежурстве. Сторожа нет. Есть телевизор и два щенка неизвестной породы. Третий – Чапик – куда-то сбег. По смене мне его не передавали.
Бывший участковый милиционер Васька Козак, крепкий усатый западный украинец, долго не мог справиться с замком, матерясь с похмелья и сопя за тонкой дверью. Я его разбудил своим приходом. Около топчана стояли пепельница с окурками и бутылка с остатками водки. Полыхали жаром трамвайные электрические печки. Пахло луком. Я открыл дверь настежь и форточку.
Васька допил водку и закусил пахучей красно-коричневой колбаской.
– Брат привез, – похвастался он, с хрустом откусывая забранную в блестящую шкурку тонкую колбасину.
Общение с братом-украинцем сделало свое дело: Васька стал путать русские слова с украинскими. "Ну, сегодняшнюю сводку ты зробишь".
Васька собрал вещи, покряхтел, сунул мне руку – "До побаченя!" и уехал с цыганом Мишей на "Зиле". Миша был в бараньей жилетке, яловых офицерских сапогах и галифе. И в фетровой шляпе.
