Текст книги "Безумие"

Автор книги: Дмитрий Кончаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Не проблема. Я тебе в случае чего сам поставлю.

– Не пойдет. Штамп нужен.

– Да найдем штамп, делов-то.

– Смотри.

За этим разговором въехали на взлетку. Выпрыгиваю из кабины. На лицах подчиненных – уважение. Они вообще слегка потерялись при виде этого военно-вавилонского столпотворения. А тут начальник с целым «Уралом».

– Давайте, мужики, грузимся, быстро.

Погрузились. Ребята залезли в кузов. Я, как положено, в кабину.

Узкая, почти прямая дорога в город. Много военной техники. Еще больше – грузовиков с солдатами. Пешие колонны. Камуфлированный муравейник. А над всем этим – серое небо, в воздухе – мелкие капли дождя, такие мелкие, что похоже на туман. Такая погода всегда угнетает. А если ты еще и на войне, да в первый раз… Бедные солдаты, шагающие вдоль дороги. Бедные коллеги, трясущиеся в кузове. Трясущиеся? Знали бы они, как бывает. Да, а погода… И как это «сушки» работают? Опыта прибавилось?

Въехали в город. Ну, городом это трудно назвать. Двухэтажные серые дома, одна улица (все остальные – переулки). Единственный признак светской жизни – пьяные люди в синей форме.

Пресс-центр. Двухэтажное здание, похожее на сельскую школу. Садик. Если бы не погода, было бы очень мило. Впрочем, я этот домик хорошо помню, с 94-го.

Выхожу.

– Ребята, сидите пока, не выгружайтесь, пойду узнаю, что и как.

Прапорщик открыл дверцу.

– Про путевку не забудь!

Не оборачиваясь, поднял вверх руку – не забуду.

Захожу. Типа проходная. На проходной мент. В каске. Зачем ему здесь каска?

– Вы к кому?

– Здрасьте, во-первых. Во-вторых, я к себе.

– Это как?

– Да так. Это пресс-центр?

– Ну.

– А я пресс-работник.

– А-а-а. А документы можно?

Протягиваю документы. Внимательно изучает.

Отдает.

– А нет никого.

Я опешил.

– Как это нет?

– Так.

– Но пресс-центр работает?

– Работает.

– А как же никого нет?

– А я знаю? Мое дело – охранять. Вот – охраняю.

Фигня какая-то. Ничего не понимаю.

– Слушайте, товарищ, я с телевидения. У нас там аппаратура дорогая. Не под дождем же ее держать. Мы ее сюда занесем, а потом будем разбираться, ладно?

– Не положено.

Проработали вопрос, да? Порешали? Я же говорил. Точнее, думал. Вот что значит жизненный опыт. Хотя что это меняет? Ну не уходить же? Аппаратура, чтоб ей лопнуть. Авторитет, опять же. Повторяю атаку.

– Ну, я же – пресса. Значит, могу воспользоваться пресс-центром?

– Не положено.

– Ну и что нам делать?

– Вам – не знаю. Мое дело – охранять.

– Блин! От кого? От журналистов?

– Не положено.

И так минут десять.

Спасение пришло неожиданно. С улицы вошел человек. Лет сорока пяти. Стрижка «под ноль». Высокий. Плотный. В камуфляже. Из-под куртки виднелась тельняшка. На лице – небритость, перешедшая в аккуратную бороду. Гражданский, подумал я.

– Добрый день.

– Здрасьте.

– Вы кто?

– Я – Кирилл Крестовников, канал «Один+».

Он протянул руку. Я пожал.

– Костя. Заместитель руководителя пресс-центра.

Я чуть не сделал сальто. Точнее, если бы умел, точно сделал бы.

– Вы нас спасете!!!

– Какие проблемы?

Он смотрел на меня добрыми, умными, адекватными глазами.

– Да у нас там аппаратура в машине, – я махнул рукой в сторону улицы, – и вообще.

– Это в «Урале», что ли?

– Ну да.

– Выгружайте, заносите.

Я победоносно посмотрел на мента и выскочил на улицу.

Выгрузили. Отметили путевку – штамп у Кости был, надо же! Отдал водиле путевку. В нее завернул двести рублей. Он был очень доволен. Уехал.

В Костином кабинете было уютно. Стол, стулья, видавший виды диван. Электрический чайник, колбаса, сыр.

– Так вы, значит, работать приехали?

– Ну да.

– Интересно. А у нас пока еще не было команды на прием журналистов.

Ну, вы поняли, что я подумал насчет «политической составляющей», «это очень важно» и «порешали вопрос». Как бы ему намекнуть?

– Слушай, Костя, – мы уже минуты две были «на ты», – мы тут, так сказать… ну, в общем, в некотором роде, по инициативе господина Соколстремского…

– Да ну?! Как интересно! Я вообще-то сам из его аппарата. Сюда прикомандировали. А про вас мне никаких директив не было.

Ну, вы поняли, да…

– Слушай, я когда сюда ехал, меня Нелюбов уверял, что все согласовано.

– Не сомневаюсь. Там – согласовано. Они просто забыли сюда сообщить.

– А что же делать-то?

– А ничего. Располагайтесь. Здесь, правда, не очень, но вы ж не на фестиваль ехали. Изучите город.

– А работать-то?

– А работать пока не над чем. Войска начали продвижение по Надтеречному району Чечни. Район дружественный. Сопротивления нет. Это я вам военную тайну раскрываю, но ее все знают.

– Клево. Ну так, может, нам тоже начать продвигаться?

– Начнете. Я вам только аккредитацию завтра справлю, и продвигайтесь.

– А согласования? Тебе ничего не будет?

– Да пошли они на хер. Надоели. Дальше Чечни не пошлют.

– Интересно. Мы с тобой в одном направлении думаем.

– А что интересного? Все нормальные люди всегда в одном направлении думают – в нормальном.

В этот вечер аппаратный работник Костя Смирнов составил нам компанию. Город не казался уже таким мрачным. Правда, и таким веселым, как в прошлую войну. Просто здесь еще не было войск, вышедших из боев. Все войска только собирались в них вступить. А вот раньше!

Я вспомнил свои ощущения 95-го или 96-го года, точно не помню. Возвращались мы из Грозного. Через Моздок. В нем надо было провести одну (одну!) ночь в ожидании борта на Москву. Так вот, было страшнее, чем в Грозном. Толпы пьяных людей с оружием. Никакой дисциплины. Никаких командиров. Орда. Нет, в принципе оно понятно – люди вышли из огня, надо «оторваться», все правильно. Но представьте себе пьяную толпу – неприятно, да? А пьяную толпу с оружием? А пьяную толпу с оружием и съехавшими от войны мозгами? И ситуацию никто не контролирует. Власти нет. Власть – сама толпа.

Нет, это были не враги, не оккупанты. Свои, наши ребята. Но вы ходили в Парк культуры в День десантника? Детский праздник. Так-то.

А самое главное, среди этих людей военных было мало. Военные как-то тихо выпивали. А на улицах куролесили ОМОНы, прочие люди в синей форме. Как раз те, кто при штурме населенных пунктов шли за спинами армейцев. В сопровождении своих грузовиков, в которые складывали все, что можно было вывезти из зачищенных кварталов. Вот в Моздоке они и отличались особым героизмом. Как же! Люди из «боев» вышли!

Вы заметили, как я их люблю? Не я один. Их еще вся армия любит. И весь народ.

Впрочем, я отвлекся. Ничего подобного в этот раз не было. Время еще не наступило. Но скоро наступит. А мы неплохо провели вечер. В ресторане было тихо. Несколько армейских. Несколько осетин. Наша компания выглядела странно. Повторюсь – Моздок, прифронтовой город, мы – один гражданский в камуфляже, один гражданский без камуфляжа, рокер, чечен и хохол.

Мы с Костей выпивали солидно, по-мужски. Дима быстро окосел и пытался говорить о музыке. По-моему, глупости. Во всяком случае, я его довольно резко одергивал. И грозился побрить наголо. Дима, в свою очередь, дразнил Руслана Мартанова – называл его Урус-Мартаном. Руслан не реагировал, потому что пил мало и смотрел на официанток. Вакула пил в меру, но мрачно. Наверное, скучал по своей девушке. Или по видеомагнитофонам.

На выходе из ресторана Руслан задал Косте вопрос, которого я ждал. Костя не ждал, но ничуть не удивился.

– Вон водила стоит. Здесь это через них делается.

Руслан подошел к водиле, перетер.

– Он адрес спрашивает.

Костя назвал адрес пресс-центра.

– А сколько привозить?

Костя обвел нас взглядом.

– Мужики, не советую.

– Руслан, – кричу я, – лучше ни одной.

Руслан кивнул головой, что-то сказал водиле и подошел к нам.

– Одну привезет. Но только вы уж не лезьте.

– Костя, – говорю, глядя на Руслана, – а ты не советуешь по какой причине – по эстетической или медицинской?

– И по той, и по другой.

Вот, думаю, мало нам проблем.

– Но эстетическая часть гораздо страшнее медицинской, – продолжил Костя Смирнов, – тут санчасть есть военная, у них там это дело налажено, два укола (он произнес какое-то страшное название) в жопу, и все. Правда, потом какое-то время будут проблемы, то ли с пищеварением, то ли еще с чем-то, точно не знаю – не пробовал, но, говорят, зверский препарат, а вот эстетическое чувство может пострадать навсегда.

– Вольному – воля, – сказал я, глядя на Руслана.

Ночевать устроились кто где. Костя – в своем кабинете, я – в соседнем кабинете (громко сказано), напротив – Дима и Вакула. Руслану отвели бывшую ленинскую комнату.

Через некоторое время услышал звук подъехавшей машины. Посигналили. Хлопнули дверцы. «Смотреть не пойду, – подумал я, – поберегу эстетическое чувство».

Через несколько секунд со двора раздался истошный вопль Руслана:

– А-А-А!!! НЕТ!!!

Пулей вылетел из комнаты. В коридоре столкнулся с остальными. Мы кинулись вниз. «ПОХИЩЕНИЕ!!!» – билось в мозгу.

Выскочили во двор. Первое, что увидели, – огоньки удаляющейся машины. Холодный пот.

Вдруг из темноты выступил… Руслан. Даже во мраке ночи было видно, насколько он бледен.

– Руслан! Что случилось?

– Только не это, – ответил Руслан слабым голосом, – лучше козу.

Дальнейшие события развивались следующим образом.

В моздокском Военторге купили бушлат, армейские ботинки и вязаную шапочку. С ботинками проблем не было. С бушлатом тоже. А вот с шапочкой, как говорят в верхах, вышла накладка. Димин хайр никак не хотел под нее залезать. Точнее, залезал, но то один, то другой локон все время предательски вырывался на волю. Я даже развернул серьезную дискуссию насчет подстричься. Но натолкнулся на отчаянное и хорошо организованное сопротивление. Пришлось отступить.

Попытались действовать силой – методом запихивания волос под шапочку одновременно со всех сторон с последующей решительной утрамбовкой. Победа была достигнута, но какой ценой! Мало того, что Дима Мухин стал похож на гуманоида с огромной головой. Он стал похож на гуманоида с огромной ДЕФОРМИРОВАННОЙ головой – ветеран Звездных войн. Опять пришлось отступить.

Потом был найден компромисс – Дима согласился завязать волосы в хвост, а его запустить под бушлат. Получилось не очень, но все-таки лучше. По крайней мере, военные теперь начинали ненавидеть его только вблизи.

Следующий день ушел на фотографирование и оформление аккредитации. Поскольку из всех сотрудников в пресс-центре был один Костя, на этот процесс ушло совсем немного времени.

Стоит ли говорить, где мы проводили вечера? Руслан пытался знакомиться с официантками, но у него не получалось – все они были осетинками. Об альтернативном способе больше не заикался – страдал молча.

На третий день я решил, что пора продвигаться к театру военных действий. Хотя их все еще не было. Но надо же что-то делать!

Вот тут-то и начались трудности. Прежде всего, проблема была в транспорте. О гражданских нечего было и думать – не те времена. Да и, в конце концов, мы ехали сюда, чтобы работать совместно с военными! Освещать, так сказать, их боевые будни. Вот только военные об этом ничего не знали и к освещению своих будней не стремились.

Костя искренне пытался нам помочь, связывался с командирами, войска которых уходили из Моздока в сторону Чечни. Все бесполезно! Знать ничего не хотели. Журналисты? На хрен нам журналисты? Взять с собой? У нас других проблем нет?

Так прошло еще несколько дней.

Костя был растерян. Ему было неудобно. Он и сам толком не понимал, зачем сидит в этой дыре.

Я позвонил в Москву, Тане.

– Тань, это я, Крестовников.

– А, привет.

– А вы о нас не беспокоитесь?

– А что-то случилось?

– Тебя ничего не смущает?

– Что меня должно смущать?

– Ну, отправили целую группу, группа сидит в Моздоке, деньги расходуются, ничего не происходит.

– Ну…

Таня явно не знала, что сказать.

– Тань, а тут ведь про нас никто ничего не знает, никаких директив не было.

– Да ты не волнуйся, Кирилл, просто момент еще не наступил. Политическая ситуация…

Я закипел.

– Что политическая ситуация? Вопросы порешали? Проработали? «Добро» получили? Какими еще словесными шедеврами порадуешь? Если момент не наступил, че мы тут сидим? Мне в Москве есть где жить!

– Кирилл…

– Что Кирилл? Хочешь, я тебя тоже шедевром порадую? Задача продюсера – направить группу туда и тогда, где и когда ее присутствие необходимо!

– Кирилл…

– Пока, Таня. Я ухожу в автономку. До связи.

Положил трубку. Легко сказать – ухожу в автономку – пешком? Ох, август, Дагестан, я тогда думал, что мне трудно. Нет, это мне сейчас трудно.

Еще несколько дней тоскливого ожидания неизвестно чего. Бесплодные совещания с Костей. Впрочем, не такие уж бесплодные. Я от него кое-что узнал.

Вот-вот начнутся боевые действия. По плану войска будут продвигаться с запада и востока, навстречу друг другу. Западной группировкой командует генерал Шаманов, восточной – генерал Трошев. Города штурмовать не будут. Будут их блокировать. В том числе Грозный. Потом часть боевиков оттеснят в горы, а оставшихся, если не сдадутся, будут уничтожать в городах. То есть штурмы не исключены.

Когда все это начнется, сюда валом повалят журналисты. С тарелками. Костя уже получил соответствующие указания. А в перспективе вся журналистская тусовка вместе со штабами переберется под Грозный, в Ханкалу. Знакомое место, знакомый сценарий – в ту войну было точно так же.

Не знаю, была ли это военная тайна. Костя не сказал. А я не спросил.

– Сваливать надо, – говорю, – вот теперь точно сваливать. Когда здесь соберется тусовка – дурдом будет. Мне тассовками перебиваться как-то не хочется. А тарелка наша никуда не денется – вместе со всеми в Ханкалу переедет. Там мы к ней и присоединимся.

Костя со мной в целом согласился, только сказал, что не очень понимает, как сваливать. Я сказал, что тоже не очень понимаю, военные – это стена. Но продолжаю надеяться на него, Костю.

Прошло еще два дня. Мы сидели в садике, на лавочке. Изнывали от тоски. Хоть солнце выглянуло, а то совсем рехнуться можно.

Вдруг подъехал «пазик». Из него вышла группа офицеров. Погон не различил, но по общему виду – чины не маленькие.

Что бы это значило? Пока обсуждали эту тему, вышел Костя.

– Кирилл, пойдем быстрей.

Я вскочил. Заходим в Костин кабинет. Два подполковника, полковник и генерал-майор.

– Знакомьтесь, – говорит Костя, – Кирилл Крестовников, программа «ВЗОР».

Пожимаю руки.

– Генерал-майор Костюков Владимир Андреевич, – представляет Костя персонально.

Я сдержанно, как подобает, улыбаюсь. Рассматриваю. На Арбатский военный округ точно не похож. Во-первых, не толстый, во-вторых, не холеный, а также не надутый, не важный, лицо не жлобское, я бы даже сказал, умное. И загорелое. Либо в кабинете не сидит, либо в солярий ходит. Что ж, и то, и другое – неплохо.

– Костя сказал, что у вас, Кирилл, проблемы? – Ого! Генерал – на «вы»? Большая удача!

Пересиливая свою интеллигентски-либеральную натуру, выдавливаю:

– Так точно, товарищ генерал-майор.

– Можно просто Владимир Андреевич. Мы в группу «Восток» летим, можем вас прихватить. Хотите?

Я чуть не подпрыгнул, чуть не назвал его Андреичем. Короче, могло получиться «так точно, товарищ Андреич».

Вместо всего этого я сказал:

– Да.

Генерал посмотрел на часы.

– Десять минут.

– Спасибо! (Ни «товарищ генерал-майор», ни «Владимир Андреевич», просто «спасибо»).

Выскочил из кабинета.

– Мужики, быстро! Мы улетаем!

– Куда? – хором.

– На Багамы! Быстро, я сказал!

Мужики метнулись в дом. Я к себе – схватил рюкзак, собирать-то нечего, выскочил в коридор, наткнулся на Пехоту.

– А как же техника? – пробормотал Пехота.

– Ты остаешься, с техникой.

– Не-е-е, я с вами.

– Тогда техника остается.

– Да как же?

– Не рассуждать!

Я влетел в кабинет Кости. В присутствии генерала и господ офицеров (выбора не было) выпалил:

– Костик, родной, мы эту фигню в ящиках здесь оставим, ладно? Нам она там не нужна. А ты… слушай, ты нам уже здорово помог, помоги еще раз, мы потом свадьбу твоей дочери снимем, если она у тебя есть, или сына, на профессиональной технике, понимаешь, классно получится, так вот, помоги еще раз, присмотри за этой халабудой, а если отсюда в Ханкалу перебираться будут, перекинь ее туда как-нибудь, прими меры, ладно?

Произнеся все это, я вспотел. Боже, какой текст. Что они подумают? Кажется, мы уже никуда не летим.

Господа офицеры ржали. Господин генерал улыбался.

– Ну, Кирилл, у вас экспрессии! Костя, помоги человеку. Если бы все так за державу радели!

Костик, безумно напрягшийся в процессе моего монолога, моментально расслабился.

– Да не вопрос, Владимир Андреевич, сделаем.

Все встали, начали выходить на улицу. В дверях Костя придержал меня за локоть. Шепотом:

– Ну, Крестовников, ну ты гад. – Но глаза улыбались.

В вертолете («МИ-8») я окончательно осмелел. Не выбросят же нас. Подсел к генералу, перекрикивая шум, спросил:

– Владимир Андреевич, а почему вы нас с собой взяли? Никто не хотел, а вы взяли?

Он по-свойски хлопнул меня по колену, но на «ты» не перешел:

– Потому что вы наглый, это раз, потому что рожа у вас не жирная, это два, и потому, что я телевизор смотрю иногда, это три.

Ну, первые две причины мне понятны. В общем, согласен. А насчет третьей решил уточнить:

– А при чем здесь телевизор?

– А при том, что я знаю, как вы работаете. Вы не продажная тварь, не маменькин сынок и не дурак.

Вот так, нарвался на комплимент. А ведь не хотел. Или хотел? А не ваше дело.

Свершилось!!! Мы в войсках! Я люблю войска. Чистое поле. Длинные ряды зеленых армейских палаток.

Внутри – свой, ни с чем не сравнимый уют. Печка-буржуйка (конец октября), койки с армейскими матрасами (между прочим, довольно удобно), свет от генератора, в углу работает телевизор (от генератора) – картинка паршивая, но это не главное, главное – ощущение.

На одной из коек – боец: тельняшка, на голове – вязаная шапочка (ох, Дима), только шапочка стильно завернута почти до самой макушки, в ушах – наушники, на животе – плеер, не то музыку слушает, не то спит.

На другой койке солдат, согнувшись, пишет письмо. Некоторые, в углу, у телевизора, развалившись на койках и задрав босые ноги на вещмешки, галдят. Негромко так, о своем, о дембельском. Хотя я знаю – у многих это еще не скоро, но все равно – главная тема. Мое личное ощущение – уютно и почему-то совсем не скучно. Атмосфера!

Это – солдатская палатка.

А вот – офицерская. Все то же самое, в точности. Даже галдеж. Только не о дембеле, а о гарнизоне – мирная жизнь, жена-дети, светские сплетни, спокойная служба. Еще одно отличие – подмигивание: не желаете ли водочки (спиртику), а вот колбаска, лучок. Но спокойно так, без фанатизма.

И в той, и в другой палатке говорят о бабках. На этой войне солдат получает 950 рублей в день. Офицеры больше. На выходе получается приличная сумма. Любимая тема – кто на что потратит. Но мне почему-то кажется, что в результате потратят совсем не на то, о чем мечтали. Особенно солдаты.

О бабах тоже говорят, но это всем известно.

Особая тема – бани. Вот не вытравили из души русского человека эту святыню ни монголы, ни войны, ни голод, ни коммунисты. Причем баня – это не «Сандуны», – тут дело не в пиве и раках. Этого тут нет. А бани есть. И не сказал бы, что дело в паре. Какой уж такой пар во временно сколоченной хибаре? Так себе, хотя есть, конечно, и пар. Но дело тут все-таки в другом. Солдаты и офицеры хотят быть чистыми. Даже на войне. Хотя и женщин нет (почти нет), и оправдание быть грязным очевидно – война! – а вот хотят мыться. Я видел страдальческие лица людей, по какой-то причине лишенных этой возможности (перебрасывают с места на место, не успевают построить).

Поэтому войска, от взвода и выше, всегда, при любых обстоятельствах стремятся первым делом сколотить баню. Даже раньше, чем окопы и блиндажи. И гостей (нас, например) первым делом приглашают. Если ты приехал в часть, а тебе не предложили баню – значит, ты гад, враг, продажная тварь или… мент.

Вот у нас всегда так – парадоксы: в сортир не войти, а без бани никак.

Еще один аспект лагерной (военной) жизни – перемещение по нему ночью. Во-первых, тьма – глаз выколи. Поэтому если ты без фонарика, ты… ну, не знаю. Во-вторых, в разных точках (логику их размещения я выяснить так и не смог, хотя много лет пытался) стоят часовые. Что характерно, не спят. Ты его не видишь, а он тебя видит. И существует пароль. Он сообщается перед наступлением темноты. Например, пароль «девять». Это значит, ты тащишься меж палаток (хорошо, если с фонарем), а тебя окликают из темноты: «Стой! Четыре». Ты должен ответить «пять». Или «Стой! Один» – ты говоришь «восемь». И так далее. Тут надо уметь быстро считать. Ошибешься – второго вопроса не будет, получишь пулю. Говорят, некоторые призывники не справлялись. Печально.

А у нас вообще был случай, в ту войну еще, в Ханкале, кстати. Выпивали мы в одной палатке с танкистами, а потом надо было недалеко пройти, до своей. И я точно знал, что по дороге часовой будет стоять. Пароль в ту ночь был «семь». А оператор мой, Игорь Михайлов, надрался до изумления. В общем, я его вел. А по дороге говорю: «Игорек, я тебя умоляю, пароль спросят – ты молчи, я сам отвечу». – «Угу». – «Договорились?». «Угу». Идем. Окликают: «Стой! Три». Я только открыл рот, а Игорек: «Сто восемьдесят!» Да еще издевательски так. Я чуть не умер. Но часовой тоже обалдел. Не стрельнул. Потом долго ржал нам вслед. Я Игорю с утра рассказал, он говорит: «Да ты че?»

И еще. Полевая столовая. Огромный брезентовый модуль. Внутри несколько буржуек. Свет. Длинные столы. Поварихи… Меню – каша неустановленного происхождения, иногда жареная картошка, не подцепляющаяся на вилку (нет, не крошится, растекается), и, главное – сало и лук. Много. И черный хлеб. Сало – очень хорошее, с розовыми прожилками. Пойти пообедать (поужинать) на солдатском жаргоне называется «поесть парашки». Это – процесс. Вы сейчас думаете – какая гадость! Ни фига. Через много лет вспоминается и… хочется.

И последнее. Вот чего нет ни у солдат, ни у офицеров, ни даже у генералов, так это связи с внешним миром, с семьей. Американцы бы вообще воевать не стали. А наши – воюют. А связи нет не потому, что не положено. Ее просто нет. Ну нет.

Мы с нашим «спутником» были топ-звездами. Причем в этот раз у нас был не «Инмарсат» с антенной, похожей на локатор ПВО, а «Иридиум», тот же мобильник, только побольше. Очень удобно. Каждый вечер у нашей палатки выстраивалась длиннющая очередь. А как откажешь? Люди на войне. Мне потом Собакина высказала: «спутник» – это два доллара минута. Наш трафик оказался дороже самой командировки. А я ей ответил: все претензии – к Министерству обороны. Хорошо, что «Иридиум» был, по «Инмарсату» вообще – три доллара.

Вот. Это я все сразу рассказал, чтобы потом не возвращаться.

Кайфовали мы в лагере недолго. Стало известно, что вот-вот будем выдвигаться на Гудермес. Никто секрета из этого не делал. Лагерь ожил. Началась подготовка.

Я тоже готовился. Хотя чего нам готовить? Только одно. Пошептался кое с кем, и мне принесли четыре предмета. Четыре квадратных куска поролона с резинкой поперек.

– Вот, ребята, – говорю своим, – это главное.

Они смотрели с удивлением. Даже с некоторым пренебрежением. Что может быть такого в этой фигне?

– А че это? – спросил Дима Мухин.

– Это – главный амуниц современного бойца.

Ну люблю я иногда подколоть молодых.

– Да ладно. Броник, что ли? Не похож.

– Во-во, – говорю, – в некотором смысле – именно броник.

– Да ладно, – Пехота пощупал пальцами поролоновую фигню.

– Ребят, поднимите руки, кто на броне ездил. Так. Никто. Что самое главное в этом деле?

– Не е…нуться? – предположил Дима Мухин.

– Коне-е-ечно, особенно тебе, с камерой, совсем некстати. Но не только это. А… собственно, нам нужно только три таких штуки, – я небрежно отбросил в сторону один поролон.

– Почему три, – хозяйственный Пехота подобрал предмет, – нас же четверо?

– А Мартанову не нужно.

– Почему? – Руслан энергично вскинул руки.

– А тебе же легче будет. Не раз в два дня минимум, а раз в две недели максимум.

– А! – обрадовался Мухин. – Я понял, – это для жопы!

– В целом верно. Но не совсем для жопы. Это – чтобы простата под колеса не упала. Холодно в это время года на броне сидеть. А так – удобно. Ходишь – эта штука на спине, хочешь на броню – спустил пониже. Со стороны выглядит, конечно, несколько мудаковато, но здесь все так делают – вот увидите.

Раннее утро. Выступаем. Холодно. Промозгло. Туман. Знаете, что такое чеченская равнина, особенно поздней осенью, – тоска.

Ну и мандраж, конечно. Хотя в этот раз спокойней. Такая сила вокруг! И пойдем не жидкой длинной цепочкой, когда если что – хрен отобьешься. Попрем строем. Местность, как стол.

Был у нас куратор. Замполит Петрович. Я все оргвопросы с ним решал. Нашел его среди суеты. Или он меня нашел. Не разберешь – суета.

– Петрович, здорово, мы на чем двигаемся?

– Вон «Т-80», видишь? На него седайте.

– На него? Круто.

Машу ребятам. Подбегают.

– Вон танк, на нем поедем, пошли.

– На танке?

– А вы против?

– Нам бы попроще чего-нибудь.

Мы уже лезли на броню.

– А зачем попроще-то?

– Да… так… как-то.

– Давайте-давайте.

На броне уже сидели бойцы. На нас и так-то смотрели… ну, как военные смотрят на гражданских? А тут еще объяснять моим салагам при солдатах такие простейшие вещи.

Если сравнивать военную технику по комфорту… по критерию плавности хода – а по какому еще? – то по восходящей, я бы распределил ее так (основные виды): «Урал», «уазик», БТР, МТЛБ, БМП, танк. Гусеница лучше колеса. Широкая гусеница лучше узкой. По этому критерию танк – это «Бентли». Да еще «Т-80».

Разместились. Кайф. Что еще хорошего в танке – простор. Это на БТРе либо сбоку цепляешься, либо почти верхом сидишь. А на БМП при торможении можно вообще под гусеницы свалиться – места мало, а держаться не за что. А тут – кайф. Да и бойцы подобрались… эдакие. Тут только мы с поролоновыми жопами были, а солдаты на одеялах возлежали.

Поехали. Грохот. Клубы солярного дыма. В рожу – капли грязи из-под впереди идущих. В ушах – ветер. Мухин показал на свою задницу, потом на мою, потом посмотрел на одеяла. Язвительно улыбнулся. Я сделал ему рожу.

Потом нам стало не до смеха. Холодно, все равно холодно. Ветер пробирает до костей. Грязь летит. Ничего не видно. Мухин по старой операторской привычке попытался было начать снимать. Я покрутил пальцем у виска. Он непонимающе посмотрел на меня – чем, мол, недоволен, начальник, видишь, работаю. Нагнулся к видоискателю. Отпрянул. Перевернул камеру к себе. Я знал – объектив весь в говне. Он растерянно посмотрел на меня. Я опять сделал рожу. Мне было очень весело. Даже согрелся немного – он теперь его долго будет отчищать.

Характер у меня стал плохой.

Пора заканчивать с этими командировками.

К концу первой недели ноября мы полностью блокировали Гудермес.

Почему я говорю «мы»? Но ведь мы тоже в этом участвовали. По-своему.

Ребята уже приспособились к работе в полевых условиях. Дима знал, как уберечь объектив от чеченского асфальта. Что это такое? Страшная вещь. Всем известно, что такое грязь на природе. Земля или глина, обильно сдобренные влагой. Неприятно, но терпеть можно. Ходят же люди за грибами, картошку осенью с огородов выкапывают. В общем, терпеть можно. А чеченскую грязь терпеть нельзя. Это ее асфальтом называют. Всю осень, зиму и весну он господствует на чеченской равнине.

Почему асфальт? Обычная грязь прилипает, но быстро отваливается. Чеченская – только когда полностью высохнет, а сохнет она долго. И по цвету, и по консистенции напоминает расплавленный асфальт. Только холодный. Если вам нужно пройти пешком метров сто, можете быть уверены, что к концу пути на ваших ногах будет два эдаких унитаза по двадцать килограммов каждый. Избавиться от нее крайне сложно. Новички обычно пытаются потопать ногами по чему-нибудь твердому. Их лица становятся растерянными. Окружающие ржут. Единственный способ – нож, в крайнем случае – дощечка, которую всегда надо носить при себе. Эту гадость можно только срезать.

Вот так мы и передвигались – на ногах унитазы, на жопе – поролон, за голенищем – грязная дощечка. Потом, правда, дощечки выбросили и обзавелись штык-ножами. Ребята выпросили у солдат, а я добыл трофейный. Но об этом позже.

Мы работали. Знаете, на войне, даже если ничего не происходит, работа всегда найдется – солдатский быт, солдатские байки, интервью с офицерами, санитарами, сюжет «женщина на войне»… да… Руслана пришлось взять с собой. Обошлось. А также с разведчиками, контрразведчиками, саперами, ремонтниками танков и прочего. Ничего интересного, но для очистки совести, в ожидании великих событий… и тарелки.

Да, вот еще что важно. Мы нашли применение безработному Пехоте. Одно из самых неприятных занятий на съемках – таскать штатив. Его все ненавидят – здоровый, тяжелый, железный (руки мерзнут), за все цепляется. Обычно эта обязанность выпадает мне как самому длинному (а я в любой группе – самый длинный). И еще всегда говорят, что я самый здоровый (на слабо берут). Но тут!!!

– Вакула, – говорю я, – ты Пехота?

– Ну.

– Ну, вот и таскай.

Так вот, работали мы, значит.

И вот однажды, когда все байки у костра были сняты по два раза, все интервью записаны, я задумался о нашей профпригодности.

Выводы были неутешительны. Почти полтора месяца топчемся на войне, а ничего толком не сделали. А я парень импульсивный, мне мысли всякие лезут: и началось не так, и в Моздоке сидели, и здесь сидим, военные хоть делом занимаются – блокируют, а мы? А планка после Дагестана приличная, с одними байками солдатскими в Москву возвращаться как-то не очень, а великих событий, может, и не будет, может, сдадутся они на фиг и в Гудермесе, и в Аргуне, и в Шали, да и в самом Грозном. Короче, крыша потихоньку съезжает.

Лежал я так в палатке, лежал и придумал – нечего здесь валяться. Надо вдвоем с Димой потихоньку в Гудермес пробраться. Может, нам там даже рады будут. А то ведь никакой определенности – наши не штурмуют, они не сдаются…

Может, «послами доброй воли» станем (вы поняли, как у меня «потекло», да?).

Ну, а если послами не получится, так хоть сюжет сделаем классный, про жизнь в осажденном Гудермесе. И потихоньку назад. Саныч, опять же, описается – такого материала ни у кого не будет. А про то, что он «там наверху вопрос проработал», и не вспомнит. Тем более мы знаем теперь, как они этот вопрос «порешали». Короче, поворачиваюсь к Мухину, показываю глазами – «пойдем, выйдем».

Вышли. Темнело. Я его под руку, сигарету предлагаю, под ноги фонариком свечу – где асфальт пожиже. На «Стой! Три» отвечаю «четыре» (пароль «семь»).

– Дим, у меня тут идея возникла. Только ты серьезно к этому отнесись.

– Че за идея? Такая подводка…

– Погоди, ты можешь отказаться, это – чисто добровольно. Если откажешься – не обижусь.