Текст книги "Безумие"

Автор книги: Дмитрий Кончаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

«Первично обработанные» в блиццопросах, которые проводили военные – спецслужбы до них пока не добрались.

Их за шиворот вытаскивали из ям, которые для таких случаев имелись почти в каждом подразделении, грязных, оборванных, с разной степенью побитости, и вперед – интервью.

Вот молодой парень, лет восемнадцать, вполне интеллигентного вида. Он напомнил мне нашего давнего знакомого – «Прафэсора»-студента. Кожаная куртка, джинсы. Все в грязи, но видно, что грязь свежая. Руки за спиной, испуганно озирается на военных, на нас смотрит с надеждой.

– Тебя как зовут? – спрашиваю.

– Лечи, – голос дрожит, еле слышен.

– А сюда как попал?

– Не знаю.

– Как это?

– Шел по улице, остановили, забрали.

– Да ты, блядь… – вмешивается в интервью кто-то из военных.

– Погодите, – говорю, – не мешайте. Шел по улице, и что?

Трясется, молчит.

– Ну?

– Шел по улице, остановили, забрали.

– Это я уже слышал. Дальше-то что?

– Говорят – ты боевик.

– А ты не боевик?

– Нет.

– А куда шел-то?

– К маме.

Военный не выдерживает.

– Да к е…ной маме он шел! Мы его на окраине поймали. Из города слинять пытался.

– Это так? – спрашиваю парня.

– Я к маме шел.

– А мама где живет?

– В Аргуне.

– А что же ты в Шали делал?

– У друга был.

– Ты где сам-то живешь?

– В Аргуне, с мамой.

– Война кругом – так ходить-то, от мамы к другу и обратно, не стремно?

– Зачем?

Смотрит на меня непонимающим взглядом.

– Ладно. Из Шали в Аргун ты пешком идти собирался?

– Не знаю.

Военный опять не выдерживает.

– Ты, блядь, лучше расскажи, зачем у тебя при себе «Кенвуд» был?

«Кенвуд» – это рация переносная, очень хорошая, удобная, еще в ту войну чеченцами широко использовалась. У наших таких не было, завидовали очень.

Молчит. Трясется.

– У тебя с собой рация была?

– А?

– Ладно, спасибо, достаточно.

Парня уводят, по дороге слегка отвешивая по почкам.

Мне было его жалко. Совсем молодой, совсем не дикий, про маму рассказывал. Зачем он ввязался в эту фигню, что теперь с ним будет?

А потом подумал: поменяйся мы местами, он бы меня пожалел?

Вот первое отличие нынешней войны от предыдущей. Чрезвычайное ожесточение. А тогда по-другому было. При всех ужасах они отдавали наших солдат матерям живыми и чаще всего невредимыми, а федералы легко отпускали схваченных боевиков по амнистии или при очередных мирных переговорах, в знак доброй воли, так сказать.

Теперь все изменилось. Слишком много отстреленных пальцев и отрезанных голов. Слишком много похищений и взрывов.

Чечены тоже изменились. Слишком много бомбежек и зачисток было в ту войну. Слишком много родственников погибло. За три прошедших года они успели это осознать. Раньше они даже контрактников от срочников отличали, ненавидя первых и снисходительно относясь ко вторым. Теперь все равно, контрактник ты, срочник, офицер или вообще гражданский. Главное, что русский.

Да… Вряд ли он бы меня пожалел.

Я так и не узнал, что с ним стало. Только потом начал догадываться. Но об этом позже.

А вот другой случай.

Этот мужик не был «тепленьким». С ним уже успели поработать «соответствующие структуры».

Приехал человек из штаба группировки.

– Собирайтесь, – говорит, – быстрее, мы зверя поймали.

Ну, я подумал: «зверь» – это в обычном смысле, в бытовом, зверьками их часто называют.

– А что, – спрашиваю, – такая спешка? Подумаешь.

– Да вы не поняли, это настоящий зверь, изверг.

Побросали аппаратуру в «уазик», поехали. По дороге, естественно, интересуюсь, что за зверь такой.

– Все на месте узнаете, – «человек из штаба» был неразговорчив.

Ладно, думаю, посмотрим. А сам заинтригован дико.

Приехали, аппаратуру развернули, ждем.

Приводят «зверя». Руки за спиной скованы наручниками. Голова низко опущена. Волосы взъерошены, весь в бороде, огромный. Конвоируют четыре автоматчика. Лица напряженные.

Я сразу подумал: были бы кандалы, наверняка надели бы на ноги. Точно зверь.

Наш сопровождающий говорит:

– Вот, такой-то, такой-то, по нашим оперативным данным, зверствовал в Наурском районе. В период с января 1997 года после вывода федеральных войск лично зарезал девяносто человек.

– Сколько???!!!

– Девяносто. Женщин, стариков, детей. Русских.

Я не поверил. Беру микрофон, Муха включает камеру.

– В чем вас обвиняют?

– Нэ знаю.

– Так я не понял, вы людей убивали?

– Убывал.

– Сколько?

– Нэ знаю, нэ счытал.

– Гхм… ну… хоть приблизительно.

– Многа.

– Русских?

– А каво эще?

– За что?

– За дэло.

– За какое дело?

– У мэна вса семя пагибла.

– А они-то при чем?

– Ви всэ пры чом.

А взгляд спокойный, равнодушный, никаких чувств, каменный.

Когда его увели, я спросил у «человека из штаба»:

– И чего вы с ним делать будете?

– Как чего, следствие проводить, потом под суд отдадим.

– Так чтобы судить, надо уйму доказательств найти. А где вы их возьмете?

– Он до суда не доживет.

– Что, застрелите «при попытке побега»?

– Ну что вы, зачем нам его убивать. Мы его в СИЗО отправим. Либо в Пятигорск, либо во Владикавказ. И все.

– Что – все?

– То. Его урки сами кончат.

Этих пленных перед нашей камерой много прошло. Обо всех не расскажешь. Были и явные отморозки, и вполне приличного вида люди. Был даже врач какой-то. Его подозревали в том, что он лечил раненых боевиков. Я удивился – ну и что? Врач – он и есть врач. Всех лечить должен. Мне ответили, что всех, только не бандитов. Тут у нас дискуссия серьезная завязалась. Я сказал, что вряд ли у человека выбор был – или лечи, или к стенке вставай. Мне ответили – еще неизвестно, может, не только лечил, может, еще и стрелял. Спорили долго. В результате сказали, что его скорее всего отпустят. Разберутся и отпустят. Я не очень поверил.

Еще удалось много ценной информации получить. Про то, как в Грозном к штурму готовятся. Серьезно готовились, про это я уже рассказывал.

Вспоминал новогоднюю ночь с 94-го на 95-й. Ее многие вспоминали. Становилось не по себе.

Но наши тоже не спешили. Готовились.

Тем временем начала работать Ханкала. Там расположилось командование Объединенной группировки, штабы всех родов войск, а также журналисты, тарелки – в общем, кипела жизнь.

Мне было необходимо туда попасть. Материала накопилась куча. Надо было смонтировать («телецентр» Костя Смирнов все-таки переправил – мужчина), перегнать (тарелка прилетела, правда, почему-то без смены). Но я не стал звонить Тане и скандалить. Возвращаться в Москву не хотелось – все только начиналось. Вы не поверите, но это затягивает.

Прощаться с Костей и Палычем не пришлось – их самих туда переводили. Там все лучшее собирали. К тому же от Шали до Ханкалы – рукой подать.

Это славное место я хорошо помнил с той войны. Тогда неплохо обустроились. Лагерь был похож на город. Деревянные казармы, водопровод, несколько каменных зданий еще советской постройки. И даже одно старинное – большое, дореволюционное, там командующий располагался, Тихомиров.

Потом, в 96-м, это все досталось гвардии независимой Ичкерии.

Прибыли на место. Ничего не понимаю. Чистое поле. Ни намека на здания. Ряды палаток. Грязь.

Чуть поодаль стоит поезд. Ханкала – это вообще-то железнодорожная станция. Только от нее ничего не осталось. Кроме рельсов. Да и те местами побомбили. Правда, видимо, уже починили.

Пока десантники располагались, спрашиваю у «местных» (это те, кто прибыл сюда на неделю раньше): а где, говорю, журналисты?

– А вон, в поезде живут.

– А…

Хорошо, что мы не в поезде живем. Я там спать не могу – ноги не помещаются. В палатке лучше.

– Муха, пойдем погуляем.

Руслан и Пехота смотрят на нас с опаской.

– Нет-нет, просто погуляем, правда.

Идем к поезду. На ногах – унитазы. Но ничего, у нас штык-ножи есть.

Захожу в ближайший вагон.

Ох страдальцы! Духота, теснота, вагоны плацкартные. Не уединишься в купе. Я имею в виду – текст написать.

Кто-то стучит на лэптопе, в соседнем расположилась аппаратная, идет монтаж. В следующем отсеке – озвучка. Корреспонденту мешают – шумят, он не может озвучить (нет, он не капризничает, просто в таком шуме озвучивать нельзя – брак будет). Он орет: да помолчите вы две минуты, дайте текст наговорить. Никто не обращает внимания.

– Брат, говорю, иди на улицу, через «колотушку» на камеру озвучь – все лучше будет.

Он смотрит на меня с удивлением.

– А действительно…

Почему с удивлением? Я на корреспондента не похож, причем давно уже. Вид военно-полевой, рожа, наверное, тоже, на боку штык-нож висит.

В следующем отсеке газетчик озвучивает заметку по «Иридиуму». Богатая, наверное, газета. Запомнилось название – он его громко произнес, гордо: «Кровь людская – не водица».

А чего они, думаю, в вагоне трутся? Все же можно на улице делать – светло еще. Ну, кроме монтажа, конечно. Не приспособились еще. Не догадались.

Перехожу в следующий вагон. Та же картина. Только вообще не протолкнуться. Знакомых пока не вижу.

Решил идти вдоль вагонов, по воздуху. Так быстрее будет. Вышел. Смотрю – две тарелки разворачиваются. Моей нет. А чего им без меня суетиться?

Захожу в следующий вагон. Из тамбура кричу:

– Тарелочники от «Один+» есть?

Нет.

В следующем – нет.

В третьем – есть.

Сидят грустные. Пол вагона коробками их заставлено. Да еще «пехотные» ящики.

– Здорово, мужики, я – Крестовников.

Они обрадовались.

– А мы думали – чего нам тут делать-то? Тебя нет, работы нет, водку всю в Моздоке выпили.

– Ну, вот он я. Работа будет. Только не сегодня. И водка будет. Сегодня.

Они заметно оживились.

– Только вы в этом клоповнике жить не будете.

– А где же?

– В кемпинге. Вы пока железо это на улицу выгружайте. Я за вами вернусь.

Выхожу на воздух. Муха даже не заходил. Он издали все понял. Стоит, курит. Балдеет.

– Пойдем транспорт подгоним.

Возвращаемся в расположение, срезаем унитазы.

– Палыч, дай БТР.

– Бери.

Как легко у нас все стало! Он даже не спросил зачем.

Подъезжаем к поезду. Жаль, не я за рулем, нельзя. А то вообще отпад был бы! Но и так ничего – эффектно получилось. Пижон я все-таки. Иногда.

Представьте себе картину. У тусовки как раз миновал первый приступ жажды труда. Большинство вышло покурить. К поезду подъезжает БТР. Уже страшно – из них многие-то первый раз на войне. За рулем – десантник. На броне – два мужика. На военных не похожи. Но и на штатских тоже. Штык-ножи. У одного – интересное сочетание армейского камуфлированного бушлата и длинных волос (в Ханкале Муха расслабился). В общем – бандформирование. Причем не чеченское, а… во! Махновское!

В БТР грузятся ящики – имущество канала «Один+», на броню садятся тарелочники под конвоем двух махновцев. Что подумали зрители? Имущество похищено, сотрудники в заложниках?

Въезжаем в расположение. Выгружаемся.

– Палыч, у нас пополнение. У тебя еще две палатки найдутся? Одна для живой силы, другая для телебронетехники?

Я, конечно, обнаглел. Думал, сейчас Палыч ворчать начнет, аргумент приготовил – сами, мол, говорили, что с нами веселее.

Палыч равнодушно забычковал «Донтабак», сплюнул желтой слюной.

– У меня нет. Щас бойцов к соседям зашлю.

Знаете, чем война отличается от учений? Или, скажем, от гарнизона? Тем, что тут страшно, а там нет? Отчасти да. Но ведь на войне НЕ ВСЕГДА страшно, а на учениях ЧАСТО страшно. А в гарнизоне – СТРАШНО СКУЧНО.

На мой взгляд (дилетантский, конечно), у войны есть маленькое преимущество. На войне больше свободы. Потому что меньше проверок. Проверять некогда – война. И некому – проверяющие любят тыл. И война сама учит – ответственности, дисциплине (настоящей, а не показной), бдительности.

На войне младшие часто обращаются к старшим на «ты». И это никому не мешает воевать.

На войне старшие закрывают глаза на мелкие шалости младших. И это тоже никому не мешает воевать.

На войне солдат может ходить в кроссовках и свитере. Потому что в кроссовках удобнее, а в свитере теплее.

На войне ни от кого не требуют начищенных пуговиц. Потому что это не имеет к войне никакого отношения.

И так далее.

Впрочем, меня могут опровергнуть и привести примеры. Но это будут примеры идиотизма. Которого на войне тоже много. Но гораздо меньше, чем на учениях и, тем более, в гарнизонах.

Это я все к тому говорю, чтобы начать рассказывать, как мы провели первый вечер в Ханкале. А провели мы его классно.

Был накрыт стол. Его сконструировали из различных пустых ящиков военного назначения. Из них же сделали скамьи.

Стол ломился от закусок. Закуски были следующего происхождения:

казенные – тушенка, сгущенка, наиболее вкусные элементы сухпайков;

коммерческие (в Ханкале уже работала палатка военторга) – колбаса «Краковская», плавленые сырки, карамельки, печенье «Лютики», тонизирующий напиток «Байкал»;

частные (запасы тарелочников, привезенные из Москвы) – сырокопченая колбаса, консервы, шоколад;

благотворительные (пожертвования жителей Шали и других населенных пунктов, через которые проходило войско Кравцова и Палыча) – консервированные огурцы, помидоры, опять же тушенка, колбаса различная.

Водка «Исток» – количество большое.

Откуда водка? Схему работы бутлегеров на войне раскрывать не буду в интересах журналистов будущих поколений. Если в зоне боевых действий вам нужна водка – она сама вас найдет. Исключение составляют лишь территории, на которых действуют законы Шариата. Да и то – ерунда это все.

Наши тарелочники были потрясены. Еще никогда их командировки не начинались так сказочно. А они люди бывалые, поверьте.

Выпили за встречу, потом – за победу, потом – молча, стоя и не чокаясь. Потом просто выпивали.

Приходили гости из дружественных подразделений.

Потом мы ходили в гости к дружественным подразделениям.

И заметьте – никаких безобразий. Криков, стрельбы в воздух. Тем более не в воздух.

Ну, легкие безобразия, конечно, были. Например, Пехота пошел в сортир. А сортиры в Ханкале построили очень быстро, потому что технологично. А технология была такая. Экскаватор вырывал яму. На яму клались четыре крепкие доски – две вдоль, две поперек. А на доски ставился скворечник. Но скворечник квадратный, а яма-то круглая. И немного шире. Таким образом, с каждой стороны оставался зазор.

Ну, в ту войну примитивно шутили. Идет человек в сортир. Дожидаются, пока штаны спустит, сядет (секунд десять), и в зазор – камень побольше. Клиенту – брызги снизу, шутникам – радость.

Но прогресс не стоит на месте. Технологии развиваются.

Пошел, значит, Пехота в сортир. А Палыч (пожилой человек!) взял шашку дымовую, да не просто дымовую, а страшную, с красным таким дымом, подождал десять секунд – и в зазор. А она ведь не сразу раскочегаривается – сначала слабый дымок пошел, а потом – раз! – весь сортир объят красным дымом, как пламенем, очень красиво. А из него Пехота выскакивает со спущенными штанами. А Муха, циник, снимает.

Всем очень понравилось.

А кроме безобразий был еще костер. Песни под гитару. Какое войско без гитары? Сначала бойцы пели – очень содержательные песни про дембель, про родную.

А потом Муха, рокер, взялся за дело.

Всем очень понравилось.

Потом мне стало казаться, что мы не под Грозным, а под Троей и палатки наши – не палатки, а шатры, а на столе – не «Краковская», а куски зажаренного на вертеле быка, а Палыч – не Палыч, а Агамемнон.

А потом я уснул. В общем, все получилось.

Наутро начали работать. Никакой опохмелки, заметьте. Война. Мы уединились в шатре. Стали отсматривать материалы. Это заняло довольно много времени. Не отсмотрели и трети – зазвонил «спутник». Опять же заметьте – не забыли включить. Звонила Таня Собакина.

– Кирилл, привет.

– Привет.

– Как вы там устроились?

– Лучше не бывает. Нет, я серьезно. (Она могла подумать, что я ерничаю, как всегда.) Классно устроились.

– Я рада. У тебя включение сегодня.

– А чего включать-то, ничего не происходит.

– Надо. Страна по тебе соскучилась.

– А… привет стране.

– Вот сам и передашь.

– Ну, Тань, мне, кроме привета, правда передать нечего. А привет могу. Только это другая передача.

– Слушай, Крестовников, ты зануда. Ты меня достал. Почему я все время должна преодолевать твое сопротивление?

– Да? Я думал, это я тут преодолеваю. Ну ладно, сколько минут позора?

– Да две-три, не больше. Сходи в пресс-центр, возьми сводку, обработай ее литературно.

– Не, давай одну. Две-три не выдержу.

– Ну давай, зануда, – она была почти ласкова. – В 22.15. А в 21.55 – техпроба.

– Понял, целую.

Поплелся в пресс-центр. Это недалеко. Захожу, здрасьте, говорю. «А можно сводку получить?» – «А пожалуйста».

Дают листок.

– А к вечеру свежачка не будет?

– Нет, только завтра утром.

– А, спасибо.

Тащусь обратно. По дороге изучаю документ.

«За прошедшие сутки силами Объединенной группировки федеральных войск (сил) на Северном Кавказе уничтожено 950 боевиков, 13 единиц бронетехники бандформирований. Захвачено 45 гранатометов, 245 единиц стрелкового оружия. Обнаружено и ликвидировано 3 склада боеприпасов. Изъято 1,2 тонны наркосодержащих веществ, ликвидировано 4 подпольных нефтеперегонных завода. Потерь в рядах федеральных войск нет».

Да, думаю, бедные боевики! Такие потери! За одни сутки! И какая лаконичность стиля! Это, значит, каждый день такие успехи! Это, значит, уже почти 100 000 боевиков уничтожено. Это только убитые. Значит, раненых около 300 000! А кто же Грозный-то обороняет? Ведь вся Чечня уже убита или ранена. А если ту войну посчитать, то уже раз восемь. А у нас потерь нет! Ни убитых, ни раненых. Действительно, я разве видел? И у Костика под Гудермесом не грузили на «коробки» – это мне показалось, и в других местах.

Вот как это можно обработать литературно?

Остаток дня посвятил отсмотру материалов.

Вечером вышел в прямой эфир. Умничать не стал. Наплел что-то про то, как все здорово устроено в Ханкале и боевикам теперь не устоять. Даже на одну минуту не натянул. 50 секунд позора. Потом были Мишины вопросы. Ну, он умный, понимает, что к чему, спрашивал обтекаемо, давая мне возможность так же отвечать.

Все. Рабочий день окончен.

Вы думаете, мы начали безобразничать? Ничего подобного. Спать легли.

На следующий день уединился в шатре. Материалы были отсмотрены, раскодированы, можно было писать тексты.

Звонит «спутник».

– Таня! Дай жить! Ты видела, что вчера было? Страна по мне уже не скучает? Я не могу говорить в эфире, когда говорить нечего!

– Кирилл, ну придумай что-нибудь.

– Тань, у меня пять сюжетов! Понимаешь, пять! В том числе бой в натуральную величину и про заложников – вообще сенсация! И еще про пленных боевиков! Они вам не нужны?

– Нужны, Кира, нужны. Но включения тоже нужны. Все включаются, и мы должны.

– Да? А ты видела, с чем они выходят? 950 боевиков уничтожены! Каждый день! Курам на смех! И они не виноваты. Они нормальные ребята. Профи. Это их пресс-центр говном кормит. И никуда не пускают. У них выхода другого нет. А у нас – карт-бланш. Так на фига нам с этой ахинеей выходить?

– Кир, ну сделай это для меня. Придумай что-нибудь.

– Таня – классная женщина. Она это просто скрывает. Но включает, когда надо.

– Придумай… – я говорил уже спокойней. – Я только одно могу придумать. Пришлите сюда еще кого-нибудь. Стажера. Парня способного. Для него это рывок будет. Он будет стараться, придумывать. Вы, кстати, смену обещали.

– Пришлем-пришлем. Скоро пришлем. Но ты у нас там один пока. Ты уж постарайся, напрягись. А мы тебя сменим скоро.

– Да не надо меня сменять. Я не устал. Наоборот, втянулся. Вы просто вторую группу пришлите, чтобы вот таких вил не было. А когда я в Грозный ломанусь, а потом, может быть, в горы или еще куда-нибудь, вы чего делать будете?

– Да пришлем, говорю же. Но мы же не можем вот сегодня прислать.

– Сразу надо было. Вместе с тарелкой. Вы когда вперед думать будете?

– Будем, обязательно будем, ты только сейчас напрягись, пожалуйста.

Мне показалось, что она говорит со мной, как с душевнобольным. А может, правда?

– Ладно, наплету чего-нибудь. Только не обессудьте. В 22.15?

– Да, а в 21.55 – техпроба. Целую тебя, мой дорогой.

Отбой. Ого! Я повертел трубку в руках. «Целую, мой дорогой». Чего это с ней?

Про вечерний позор решил не думать. Продолжил писать тексты. К вечеру закончил. Нормально получилось.

– Пехота!

– А?

– У тебя завтра звездный час!

– Че?

– Че-че. Пять сюжетов. Справимся? Все коды есть.

– Почем?

– От полутора до восьми минут.

– Не могу знать.

Вот конкретный человек Пехота – никогда не темнит.

На прямое включение шел, ну, не как на казнь, конечно, но… почти. Мысли не было ни одной. Вообще-то я никогда не готовился. В смысле – не писал тексты, не учил их наизусть. Главное, материал знать, а слова сами польются. И всегда получалось. Вообще считал включения самым легким и приятным видом работы – и драйв есть (прямой эфир!), и геморроя никакого. Но чтобы ни одной мысли не было!

Прошла техпроба. Мыслей нет. Ну ничего, еще 20 минут. Что-нибудь придумаю. Но вы знаете, как это бывает. Когда нужно ОБЯЗАТЕЛЬНО что-то придумать, причем вот прямо сейчас, как назло, ни одна мысль не приходит. Кроме одной – что времени все меньше.

Все – 22.10. Всхожу на эшафот. Руслан вешает петлю (да-да, это так называется), подключает микрофон. Из Москвы голос звукооператора:

– Кирилл, вы готовы?

Готов ли я? Кошмар.

– Тридцать секунд – включаю студию.

«…A сейчас с нами на связь вышел наш корреспондент в Чечне Кирилл Крестовников (покрываюсь холодным потом), здравствуйте, Кирилл».

– Добрый вечер, Михаил.

– Кирилл, какие у вас последние новости?

Начинаю говорить. С ужасом понимаю, что литературно озвучиваю ВЧЕРАШНЮЮ сводку. Дальнейшее помню плохо. Миша задал еще пару обтекаемых вопросов. Я что-то ответил. Потом слышу: «Спасибо, Кирилл. С нами на связи был наш корреспондент в Чечне Кирилл Крестовников». Дальше голос звукооператора: «Кира, спасибо, все нормально, отключаемся».

Ну, это он про звук говорит – все нормально, ему-то что. Звук, наверное, действительно нормальный.

Дрожащими руками отцепляю микрофон, Руслан снимает петлю, отцепляет от ремня коробочку с ручкой и лампочкой (никогда не задумывался, что это такое). Муха отключает камеру.

На негнущихся ногах иду в расположение. На унитазы не обращаю внимания. Не срезая их, дохожу до телефона.

– Алле… Таня.

– Привет, Кирилл, ну вот видишь, все замечательно!

– Что… замечательно?

– Ну что, нормальное включение, ты, как всегда, молодец.

– Ты… в этом уверена?

– Ну конечно, стоило так кипятиться. Не хуже других. Даже лучше. У тебя как-то живее получилось, красивее. И сам хорошо выглядишь.

– А… ну ладно… я рад… давай, до завтра.

– Давай, Кирюш, тебе тут все привет передают. До завтра.

ОНИ НИЧЕГО НЕ ЗАМЕТИЛИ!!! Ну пресс-центр!

С этой минуты проблема прямого включения перестала меня волновать в принципе. Все очень просто. Даже в пресс-центр ходить не нужно. Надо лишь бережно хранить ту, старую сводку – неисчерпаемый источник информации о событиях на Северном Кавказе.

Каждый день у меня начинался творчески. За утренним растворимым кофе я сам решал, сколько за минувшие сутки было уничтожено боевиков, сколько захвачено подпольных складов наркотиков, единиц стрелкового оружия и т. д.

Главное, чтобы средние цифры крутились вокруг базовых данных. Из той, первой сводки, за которой я прогулялся в пресс-центр. Например, если вчера мы уничтожили 800 боевиков, то сегодня будет 1000 (в среднем – 950), или – если вчера захватили 290 единиц стрелкового оружия, то сегодня захватим 200 (в среднем – 245). И так далее. Очень удобно.

И не беда, что цифры чуть-чуть разнились с данными других каналов. Что поделаешь, война – разночтения!

А еще была штучная информация – имена-фамилии убитых главарей бандформирований. Вот тут не схалявишь. Но эта проблема тоже просто решалась – достаточно было перекурить с коллегами с другого канала, выходившими в эфир за час до меня.

Так прошло несколько дней. Сюжеты были смонтированы, отправлены в Москву. Был успех. Личная благодарность от Саныча.

А потом я заскучал.

Прибыло подкрепление из Москвы. В виде неопытного молодого корреспондента Гриши. Гриша был чистенький, аккуратный, скромный. Очень старательный.

Я обрадовался – новый человек, про Москву поговорить можно, новости от пресс-бара узнать.

Мы даже стол организовали. Водку «Исток». Он очень испугался – как же так, мы на работе! Пить не стал. Ладно, думаю, привыкнет, унитазы поносит – все встанет на свои места.

Поговорили про Москву. Надо же, там метро, машины ездят, девушки ходят! На улицах – фонари горят. Прямо не верится.

Новости про пресс-бар. Женька уже два круга сделал: Грузия – Сербия – Израиль; Абхазия – Косово – Газа. Молодец – стабильный.

Потом я с Гришей семинар по безопасности провел. Хотя зачем ему это здесь, в Ханкале?

Гриша был очень добросовестный – каждый день ходил в пресс-центр. Хотели подарить ему штык-нож. Испуганно отказался. Пользовался дощечкой.

Очень старательно выходил в прямой эфир. Все цифры назубок знал – не халявил. Говорил с выражением.

Он был такой трогательный, что никому даже в голову не пришло дымовую шашку ему в сортир бросить.

А я отчаянно скучал.

Отметили Новый год. Подробно рассказывать не буду. Вы все знаете – ассортимент на столе, водка «Исток», песни про родную, про Никитенко Свету. Костер. Шатры. Троя. Зажаренный бык. Палыч – Агамемнон.

Гришу напоили до изумления. Мамы! Не пускайте к нам хороших мальчиков!

Потом опять пошли будни.

На какое-то время однообразное течение лагерной жизни было нарушено прибытием иностранных корреспондентов.

Мы с Мухой не могли пропустить этого зрелища и пошли балдеть. Я даже задумал сделать сюжет на эту тему. Поэтому взяли с собой Пехоту со штативом.

Американцы, немцы, итальянцы и француженка в красных сапожках на каблучках (честное слово, не вру – очень много свидетелей).

Прибыли они верхом на трех БТРах – уже зрелище.

Поселили их в поезде. В специально отведенном вагоне. Нет, он не был каким-то особенным – такой же плацкарт. Как вы понимаете, сортиры в поезде не работали. У каждого вагона – по две ямы со скворечниками. Воды тоже не было – цистерна приезжала. Муха говорит:

– Предлагаю начать сюжет с экшена – дымовая шашка в сортире.

– Погоди, – говорю, – Муха, это жестоко. Этот сортир для них сам по себе – экшен. Я бы даже сказал – хорор.

Ну, разместились они в вагонах. Пока ничего. Немного смущены, но весело так щебечут.

Я, конечно, к француженке:

– Можно интервью?

Слегка удивлена. Интервью она сама приехала делать.

– Можно, – сносно говорит, акцент не сильный.

– Как вам здесь понравилось?

– О! Очень интересно!

– А что интересно?

– Люди.

– А… да, это действительно интересно.

Они всегда говорят, что им нравятся люди, когда сказать больше нечего.

Приближалось время обеда. Ну, думаю, теперь будет экшен. Даже целых два.

За ними пришел мрачный прапорщик. А от поезда до столовки – раз восемь срезать. А француженка – на каблучках. И люди, которые им так понравились, в том числе мы, ни о чем их, естественно, не предупредили.

Ну, вы поняли – экшен был забойный. Шли они минут сорок. Хотя ходьбой это трудно назвать. А Муха снимал. Рубрика «No comments».

Дошли все-таки. Входят в столовку. Считается, что современная видеотехника не умеет передавать запахи. Большая ошибка. Еще как умеет! Надо просто крупно показывать лица иностранных корреспондентов, вошедших в армейскую столовую.

Расселись за столами. Подробно описывать не буду. Скажу лишь, что современная видеотехника умеет передавать не только запахи, но и вкус пищи.

Ушли они, по-моему, голодными.

А ведь была еще и обратная дорога!

Как вы поняли, в этот день я не скучал. Быстренько смонтировали сюжет – такой материал! В эфир он не пошел. Саныч, как мне Таня потом рассказала, долго хохотал, хлопал себя по коленям, утирал слезы. Но – зарубил. Сказал, что это – для сокровищницы программы «ВЗОР», но не для эфира – политкорректность.

Справедливости ради должен сказать, что уже через несколько дней фирмачи резво бегали по лагерю, на ходу срезая унитазы, и с аппетитом поедали «парашку». Человек ко всему привыкает.

Потом опять пошли будни. Но на этот раз длились они недолго. Забыл сказать – будни буднями, но федералы работали.

Пока мы балдели, издевались над иностранными корреспондентами, над зрителями в прямом эфире, авиация и артиллерия долбили Грозный. Точечно, как уверяли нас в штабах. Я не очень верил, помня прошедшую войну. Если со связью ничего не изменилось («Коста, увады рэбат»), то откуда возьмется «точечность»?

Будущее показало, что я был не совсем прав.

Тем временем Ханкала зашевелилась. Повысилась активность на вертолетной площадке (она была недалеко от нашего кемпинга) – «коровы» летали без передышки, возили боеприпасы.

В гости к коллегам ходить стало небезопасно – широкое «асфальтированное» поле между поездом и лагерем превратилось в проспект с оживленным движением БТРов, БМП и даже танков.

В пресс-центре темнили, но было и так понятно: вот-вот штурм.

Все – свершилось. Завтра рано утром выступаем.

Я провел короткое совещание.

– С десантниками пойду я и Муха, Руслан и Пехота – по желанию. Желание есть?

– Есть, – оба.

– Смотрите, это дело добровольное.

Хохол выпятил грудь.

– Мы уже обстрелянные.

– Обстрелянные. Да. В окопе! А тут – город, и стреляет каждый кирпич.

– Мы идем.

– Хорошо.

И тут робкий голос подал Гриша:

– А можно я тоже пойду?

– Можно. В другой раз. Твой пост здесь. В эфир выходить. Теперь сводки знаешь, какие пойдут? Закачаешься.

Рано утром грузимся на БТРы. В воздухе жидкая гадость – смесь дождя, тумана и асфальта.

Выехали из Ханкалы. Пока идем походным строем. Впереди стрельба.

Вот и окраина города. Стрельба пошла более плотная.

Дальнейшие события развивались стремительно. Мы как-то незаметно для самих себя втянулись в бой. Ну, это для нас незаметно. Даже, может быть, для Кости с Палычем. А наверху план был. Наверняка. Я даже знал его в общих чертах.

Впереди штурмовые отряды – группы захвата объектов. По улицам передвигаются тройками – впереди тройки со стрелками, за ними – тройки с гранатометами или огнеметами. Все тройки движутся парами – по разным сторонам улицы. Каждая стреляет, соответственно, по противоположной стороне. Нет, не друг в друга, вы не так поняли. Стреляют чуть вперед. Это я просто вольно процитировал сухой армейский язык.

А за ними – группы поддержки. Это десантники.

Еще чуть сзади – группы огневой поддержки. Танки, минометы.

Новая тактика ведения боевых действий в городе. В ту войну не так было – напролом перли.

Но ни один план не переживает встречи с противником. Во всяком случае, в какой-то момент мы впереди оказались. То ли тройки были перебиты, то ли с нами смешались.

Тактика опять оказалась проста. Медленно двигаться вперед и поливать каждый сантиметр пространства перед собой из всего, что есть. Так надежней.

Забыл сказать. Все спешились. Ногами передвигались. БТРы шли сзади, танки еще дальше. Впереди – пехота. В данном случае – десантники. Это правильно было. Если «коробки» впереди – их гранатометами сожгут, а потом – завал, пробка, мясорубка. В ту войну так и было. А сейчас ничего – хорошо шли.