Текст книги "Безумие"

Автор книги: Дмитрий Кончаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Ну ладно, панк – не панк, а все равно разнообразия хочется.

Не успел договорить, вижу – вот оно! Разнообразие! По бетонной дорожке навстречу нам шел человек. Не просто человек – это был ОБРАЗ. Пожилой, седой, в усах, в пилотке, грудь в медалях. Даже форма, показалось, была образца сорок третьего года. Как в кино. Откуда, думаю, здесь такое?

– Муха, смотри.

Муха поворачивается.

– Ой…

– Как думаешь, тоже панк?

– Точно, если не сказать… хиппи.

Двинулись навстречу, поравнялись.

– Добрый день.

– Здрасьте.

Лицо обветренное, морщинистое, багровое, густые седые усы, усталые глаза. Мы все видели такие лица – на кадрах кинохроники: советские солдаты на улицах освобожденных Варшавы, Будапешта, Праги. Их осыпали цветами. Пожилые солдаты. Последних призывов – молодые уже почти все к тому времени погибли.

Я представился. Он улыбается, молчит, немного смущен. Потом говорит:

– Меня здесь Дедом кличут. А вообще меня Виктор зовут.

Я тоже смущен, но знакомство завязать необходимо.

– А вы, простите, кто?

– Я? По контракту служу, танкистом. Механиком-водителем.

– ???

– А я еще в Афгане служил, тоже танкистом. А после армии в нашем колхозе, под Оренбургом, трактористом стал работать.

– А здесь-то как оказались?

– А тут как началось, я на контракт заявление написал.

– И что, взяли?

– А то.

– А возраст?

– А чего возраст? Я шестьдесят пятого года рождения.

Да, думаю, тяжела колхозная жизнь.

– А танки-то с афганских времен изменились ведь, да и навыки…

– Да не-е-ет, танки все те же. Чуть-чуть изменились. А навыки чего – что трактор, что танк.

Короче, мы подружились. Затащили в гости, в кемпинг, выпили-закусили. Поговорили. Оказалось, у него жена, трое детей, всем селом в Чечню провожали. Спрашиваю: «Как родные отпустили?» «Плакали. Но отпустили. У нас в колхозе зарплата две тысячи. А здесь почти тысяча в день».

Он в штурме Грозного участвовал. Тоже много чего видел. И еще интересную вещь рассказал – я этого не знал. Оказывается, большинство танков, штурмовавших Грозный, не имели радио. Чтобы сориентироваться, скоординироваться, приходилось из люков по пояс вылезать, руками размахивать. И правда, сорок третий год. Нет, даже сорок первый. Помните: «Российский солдат устоит против кого угодно, кроме российского Министерства обороны»?

А потом мы с ним большой сюжет сделали. Тут целая история была, я вам сейчас профессиональную тайну раскрою.

У нас, как вы помните, спутниковый телефон был. Так вот, другая группа, тоже со «спутником», к нему из Москвы в оренбургское село вылетела. И в условленное время мы «телемост» устроили. Как он по телефону с женой и детьми общается. Мы его снимали, другая группа – семью. Потом отправили кассету в Москву, и там нашу и оренбургскую пленки смонтировали. Получился эффект телемоста в прямом эфире. Конечно, это было, некоторым образом, надувательство, но сюжет очень трогательный получился. А если еще учесть, что в Чечне военные связи с домом вообще не имеют…

Забегая вперед скажу, что через несколько месяцев Дед благополучно вернулся в свое село, к семье. С новой медалью и при деньгах.

После съемок к нам подошли какие-то ребята. Зеленые платки-банданы, камуфляж, кроссовки, оружием обвешаны. Совсем не сорок третий год. Представились разведчиками, контрактниками, попросили дать позвонить домой. Мы, конечно, не отказали.

Потом один за нами увязался. Хотел дружить. Мы были не против. Его звали Сэм. Настоящего имени так и не назвал – разведка, мол, сами понимаете. Мы понимали.

У меня, естественно, был профессиональный интерес. Рассчитывал, что с ним можно будет в какую-нибудь авантюру ввязаться. Разведка все-таки.

Ничего не вышло. Нет, тусовался он у нас каждый вечер, иногда вместе с друзьями по оружию. Водку пили (нашу), по телефону звонили. Байки рассказывали, про разведку. А на «дело» взять – ни-ни, многозначительно отнекивались.

А как-то вечером принесли марихуану. Сказали – трофейная, забористая. Я в общем-то не против был, разнообразие все-таки. Хотя меня она совсем не берет, никогда. Я, как вы поняли, по другой части. А ребята обрадовались, особенно, понятное дело, Муха.

Ну, раз, другой, третий… пятый. Начал напрягаться. Это уже подрыв дисциплины. Ладно бы в обмен на информацию, а еще лучше на какое-нибудь совместное дело, так ведь нет. Марихуана – байки – водка – марихуана – байки – марихуана – байки.

На шестой, кажется, вечер, решил их жестко «отгрузить». Думаю, сегодня они еще покурят, посидят, а потом я Сэма выведу и скажу: все, отваливай.

В этот вечер Сэм пришел один. Покурили. Зашли в палатку. Все балдеют. Ну, думаю, сейчас еще немного посидим, и я ему скажу.

Мизансцена такая была: Муха лежит на матраце, балдеет. Пехота лежит на матраце, балдеет, листает журнал про видеомагнитофоны. Руслан сидит на табуретке, балдеет, читает Толстого, «Кавказского пленника». Сэм сидит на табуретке напротив, балдеет, чистит автомат. Я сижу на табуретке в сторонке, напрягаюсь.

Сэм отщелкивает от автомата магазин, откладывает его в сторону. Передергивает затвор. Выскакивает патрон. Все, автомат не заряжен. Он удовлетворенно кивает головой, направляет незаряженный автомат на Руслана и нажимает на курок. ВЫСТРЕЛ.

Кудрявые волосы на макушке Руслана всколыхнулись. За спиной, чуть выше головы, в брезентовой стенке палатки образовалась дыра.

Сэм сидит с белым лицом. Я сижу с открытым ртом. Руслан отрывает взгляд от книги, поднимает глаза, смотрит на Сэма и спокойно так говорит:

– Очумел?

Минута молчания. Немая сцена.

Потом я вскакиваю, двумя руками хватаю Сэма за грудки, срываю с табуретки, держу на весу. Автомат падает на пол. Я рычу ему прямо в лицо:

– Слышь, ты, хорошо все-таки, что ты ПОЛНЫЙ МУДАК, был бы просто мудак, попал бы с полутора метров!

В палатку врываются десантники во главе с Палычем. Видят эту сцену, ни о чем не спрашивая, вырывают Сэма у меня из рук и начинают бить.

Минуты через четыре говорю:

– Ладно, хватит, там задело, что ли, кого-нибудь?

– Нет, – отвечают, – не задело. Но могло.

А Палыч смотрит на корчащегося на полу Сэма и говорит:

– Ты, козел, тебе повезло еще. От нас фээсбэшники ушли пятнадцать минут назад. Если б при них было, тебе вообще тюрьма.

А тот шепелявит разбитыми губами:

– Мужики, я случайно, я не хотел, не закладывайте, мужики…

Закладывать его, конечно же, никто не стал. Просто вышвырнули вон, дав пинка.

Понятно, что больше к нам разведчики не приходили. Так мы были избавлены от их общества и марихуаны. А я-то голову ломал, как бы поделикатнее отшить.

А потом мы ломали головы над тем, как это могло произойти – автомат-то по всем признакам не был заряжен. А потом Палыч хлопнул себя по лбу и говорит:

– Слышьте, а у него ствол ведь был 7,62.

– Ну? И чего?

– А они его любят под 5,45 переделывать.

– Ну?

– А переделывают херово – руки кривые. В патронник наверняка два патрона заскочили, а выскочил один.

Вот такая версия. Не знаю, прав был Палыч или нет, но другого объяснения мы не нашли.

Опять забегая вперед, скажу, что несколько месяцев спустя Сэм объявился в Москве. Позвонил мне на мобильный как ни в чем не бывало. У меня тоже давно отлегло – пригласил его к себе домой, «фронтовой» товарищ все-таки.

Посидели, выпили. Он как-то ничего определенного про себя не рассказывал. Видно было, что в мирной жизни ему делать нечего. С нами еще мой друг был, из нашей телекомпании. Поздно вечером Сэм намекать стал, что ему ночевать негде. А я тогда уже не один жил, замялся, а друг мой, душа-человек, предложил переночевать у него – у Кирилла, мол, личная жизнь, а мы поедем, еще выпьем. С тем и уехали.

Утром просыпаюсь – мобильного нет. Всю квартиру перерыл.

А потом друг звонит – у него паспорт пропал.

А потом друга в милицию вызвали. По его паспорту некто какую-то аферу провернуть пытался.

А еще через некоторое время я узнал, что Сэм в тюрьме сидит.

Жалко.

После избавления от разведчиков и марихуаны наступил покой. Полный. В военном смысле ничего интересного не происходило. Несколько дней безделья. Сначала было даже приятно – утром растворимый кофе, сгущенка, потом прогулка по лагерю. Муха как-то попытался завернуть в сторону расположения Тоцкой дивизии, но я эту попытку жестко пресек:

– Что, хочешь восстановить дипломатические отношения с разведкой? По травке соскучился?

– А че?

– А то, забудь.

– А че, я ниче.

Руслан молча, исподлобья, смотрел на Диму, потом мрачно сказал:

– Слышь, Муха, я уже один раз чуть не попал в «небоевые потери», больше не хочу.

А по вечерам мы смотрели кино. С аппаратурой, как вы понимаете, у нас все в порядке было. Фильмы покупали в палатке Военторга (цивилизация!), иногда выменивали у коллег из поезда. Прямо скажу – дерьмовое в основном кино было, но это лучше, чем ничего.

Пытался отнять у Руслана Толстого, почитать, но он не отдавал, сам читал, притом медленно.

Во время просмотров в палатку иногда заглядывали всякие военные личности, но я их не пускал: «у нас монтаж, не мешайте». Нет, мне не жалко было, просто, если узнают, к нам вся Ханкала собираться будет. А у нас и так «Главпочтамт» был («спутник»), еще кинотеатра не хватало.

Исключение делалось, естественно, для Палыча и Кравцова.

Однажды сидим, смотрим, заглядывают два мужика каких-то. Я, как всегда, вскакиваю, дорогу преграждаю:

– Извините, у нас монтаж.

А они наглые такие – на Палыча с Костей показывают и говорят:

– А эти тоже монтируют?

– Нет, – отвечаю, – они комментируют. Это наши военные консультанты.

– А-а-а, – говорят, – ну-ну.

И уходят. А мы «Эммануэль» смотрели. Картинки они, конечно, не увидели, но звук!

Неудобно получилось.

Ленивое течение «лагерной» жизни было прервано Пехотой.

Как-то утром просыпаюсь от непонятного шума. Открываю глаза. Все спят. По палатке расхаживает Пехота, лицо как у обиженной прислуги. Делает уборку, яростно так. Нарочно шумит.

Я говорю:

– Вакула, ты чего с утра пораньше?

А он поворачивается ко мне, губы дрожат, в глазах слезы:

– Чего? А того! Вы совсем оборзели! Живем как в свинарнике! Почему я один должен все это разгребать?!

Ногой отфутболивает пустую банку из-под сгущенки, валяющуюся на полу, попадает в спящего Муху. Тот вскакивает, спросонья глаза таращит. Просыпается Руслан, ничуть не удивившись, меланхолично смотрит на Пехоту. Потом его глаза становятся злыми.

Я понимаю, что это кризис. Причем серьезный. Четыре мужика в одной палатке. И вокруг еще тысяч десять мужиков. День за днем, день за днем. И поварих трогать запрещено. А по вечерам «Эммануэль». Или что-нибудь в этом роде. И делать вообще нечего.

Честно говоря, чего-то подобного я ждал. Только думал, что это с Русланом случится. А первым не выдержал флегматичный Вакула. Надо срочно брать инициативу в свои руки.

– Так, мужики, – вскакиваю сам, – чего разлеглись, быстро встаем, делаем зарядку.

Все продолжают лежать. Пехота ходит из угла в угол.

– Так, вы умеете делать зарядку? – обвожу их бодрым взглядом.

Молчание.

– Черт, я тоже не умею.

Полное равнодушие.

– Ладно, тогда давайте делать уборку. Вставайте-вставайте.

Неохотно встают.

– Отлично. Сегодня все делают уборку, кроме Пехоты.

Пехота удивленно смотрит на меня.

– А я что делаю?

– А ты идешь к Палычу и колешь дрова.

– Зачем это? Их же солдаты колют.

– Надо, Пехота, надо. Поверь, это тебе надо.

Дисциплинированный Вакула пожимает плечами, но уходит.

Руслан дождался, пока спина Пехоты скроется за занавесом шатра, и сказал:

– Кир, а может, нам всем в Моздок на вертолете слетать? Ты же говорил тогда, в самолете, что отдых личного состава очень важная составляющая.

– А ты что, устал?

– Нет, но у нас ведь проблемы, видишь, даже Вакула нервничает.

– Да? А ты помнишь свою первую ночь в Моздоке? И что ты сказал тогда – «только не это, лучше козу»? Нет уж, не надо, давай уборкой займемся.

И мы начинаем делать уборку.

Справедливости ради надо сказать, что в отсутствие Пехоты сделали мы ее из рук вон плохо. Но это не важно, дело-то не в этом было.

Вернулся Вакула усталый. Оглядел помещение, скептически хмыкнул, но ничего не сказал. Цель была достигнута. Кризис миновал. Временно.

Только пообедали, в палатку заходят двое. В военной форме, подтянутые. Какой род войск, не разберешь. Ну, это они так думают.

– Здрасьте, – говорят, – можно к вам?

– Можно, – отвечаю, – отчего же нельзя.

Познакомились, они фамилий не назвали, только имена.

Я им кофе предлагаю, сгущенку, они не отказываются. Вакула хмурится («опять срач»).

Разговариваем за жизнь, о погоде, об особенностях чеченского климата. Они внимательно так на меня смотрят, изучают. На Муху косятся.

А тот, с точки зрения подтянутых, и так подозрительным выглядит, да еще и странным делом занимается – правила дорожного движения изучает.

Это он собрался по возвращении в Москву права получать. Я ему говорил: «Нельзя тебе, Муха, машину водить, ты же замечтаешься, светофор за дискотеку примешь, особенно вечером». Ну, что он мне отвечал, вы догадались: «А че, нормально балдеть буду».

Вот, изучают они нас, значит, разговаривают ни о чем. Я чувствую, что у них к нам какое-то дело, только они о нем сказать не решаются. Во-первых, Муха, во-вторых, Руслан. Я тоже какой-то не очень подтянутый. Вот если б один Пехота был, тогда другое дело, они к нему сразу симпатией прониклись, это видно было.

Но не уходят. Мне это уже начинает надоедать.

– Ладно, – говорю, – товарищи, зачем пожаловали?

Они переглядываются, мнутся. Наконец один говорит неуверенно:

– У нас есть вводная, гхм, то есть… нам поручено вам один материал предложить.

Я оживляюсь.

– Что за материал?

Они опять переглядываются, потом один говорит, почти шепотом:

– Мы двух китайцев поймали.

Мы, все четверо, хором:

– Китайцев???!!!

– Так точно, то есть… да. Наемники, судя по всему.

Ну, у меня, конечно, сразу монтаж в голове пошел. Китайцы в Чечне – это что-то новое, это покруче англичанина под Аргуном.

– Здорово, – говорю, – мы готовы этот материал, так сказать… осветить.

Они опять переглядываются, мнутся. Я напрягаюсь.

– Проблема? – спрашиваю.

– Ну… как вам сказать…

Вот когда такая муть начинается, я очень этого не люблю. Клевый материал, чувствую, что клевый, только не надо меня возбуждать, а потом бросать.

– Да уж скажите как-нибудь.

Пауза.

– Понимаете, гхм, мы вас всех туда провести не можем.

– Это куда – туда? Это не в Ханкале?

– В Ханкале, только это объект такой… не всех пускать можно.

Я уже начал догадываться.

– А кого можно? Из нас.

– Вот, товарища, – уверенный кивок в сторону Пехоты, – ну… и вас, пожалуй.

Начинаю свирепеть.

– А-а-а, понимаю, политическая составляющая?

– Что? – удивленные глаза.

– Да нет, это я так, о своем. Так что, вот этих товарищей туда пускать нельзя? – показываю на Муху и Руслана.

Мнутся.

– Ну, только двоих можно.

– А почему именно меня и его? – показываю на Пехоту.

– Ну… а можно вас на минуточку, – показывает глазами на выход.

Ага, за мальчика меня держит. Нет уж, при свидетелях будем разговаривать.

– Нельзя. Значит, так, товарищи, не знаю, почему туда только двоим можно, и не знаю, почему именно нам двоим, – тыкаю себя пальцем в грудь, потом указываю на Пехоту, – хотя догадываюсь. Но если эти два товарища, – показываю на Муху и Руслана, – вам не подходят по внешнему виду, то ничего не получится. Это – съемочная группа, работают все четверо, и никак иначе.

А потом я произнес сакраментальную фразу. Они, сакраментальные, знаете ли, чаще всего не очень понятны. Поэтому сбивают с толку всяких «подтянутых». А «подтянутые», когда их сбивают с толку, слабеют. И я сказал:

– У нас – рекламное качество!

Это подействовало. Господа офицеры обмякли. Еще через несколько секунд они сдались.

Вышли вшестером. С камерой, штативом, кофрами.

Шли по лагерю минут пятнадцать.

А вот и «объект» – огороженная колючей проволокой территория, метров сто на сто, по углам вышки с пулеметами, у входа бетонные блоки, железные ворота, табличка «Стой! Предъяви пропуск». У ворот два солдата, в касках, с автоматами.

Никаких пропусков у нас не спросили. «Подтянутые» кивнули солдатам, сказали «эти с нами».

Заходим, оглядываюсь по сторонам. Интересно все-таки, не каждый день в действующий концлагерь заходишь. Пардон, в фильтрационный пункт.

Об этих «фильтрах» много тогда разговоров ходило. Самый известный и самый страшный – в Чернокозово. Пресса много писала, и наша, и иностранная, якобы там беспредел полный творится, людей пытают, убивают. Правда, никто из журналистов там еще не побывал, не пускали. Так что это только слухи были, хотя если не пускают, значит, что-то в этих слухах есть.

А знающие люди говорили, что Чернокозово – это фигня, настоящий Освенцим упрятан в лабиринтах Ханкалы.

И вот нам представился шанс его увидеть. Уникальный шанс! Я еще и поэтому так напрягся, когда «подтянутые» мяться стали.

Ну вот, входим, оглядываюсь по сторонам. Ищу признаки концлагеря. Колючая проволока, вышки, пулеметы – это все понятно. А внутри несколько больших брезентовых палаток, несколько кунгов, это тоже понятно.

А вот это что-то новенькое – свежепостроенное деревянное «административное» здание. Для нынешней Ханкалы невиданная вещь. Барак? Там узников содержат? Хотел было задать этот вопрос, но не задал, потому что мы пошли именно туда. Сейчас сам все увижу.

Заходим, несколько маленьких комнат, перегороженных тонкими стенками, письменные столы, стулья. Офис? А где же барак с узниками?

Оглядываю пол, стены в поисках потеков крови, ничего нет.

Тем временем в помещение заходит еще один «подтянутый». По виду самый главный. В хороших очках. Лицо не то чтобы интеллигентное, но на Муху с Русланом косых взглядов не кидает, нормального облика человек. Я к нему сразу симпатию испытал.

Здороваемся, он садится за стол, мои начинают аппаратуру деловито разворачивать. Косится на камеру, но не возражает. Предлагает мне сесть напротив. Сажусь. Муха ставит камеру на штатив, ненавязчиво так начинает снимать.

– Вот, – говорит главный, – сегодня ночью в районе Черноречья двух китайцев поймали. Они из города уходили. Наемники. Сейчас их много в Грозном по подземным коммуникациям прячется. Пытаются из города выйти и в горы удрать.

– Они с оружием были? – это я в интервью включился.

– Нет, оружие они скинули, разумеется.

– Документы при них были какие-нибудь?

– Нет, не было никаких.

– А почему вы решили, что они наемники?

Он посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

– А что, по-вашему, могут делать в воюющем Грозном КИТАЙЦЫ?

Это был серьезный аргумент. Я некоторое время думал, как ответить. Тут проигрывать нельзя. Камера работает. Повисла неловкая пауза. Наконец придумал.

– А почему вы решили, что они КИТАЙЦЫ? Вы же у них загранпаспортов не нашли.

Теперь он задумался. Снял очки, протер. Потом сказал:

– Они сами признались.

– Что наемники?

– Что китайцы.

Муха прыснул смехом. Я обернулся, строго посмотрел на него. Потом обратился к собеседнику.

– Ну, хорошо, нам бы с ними побеседовать, заснять, разумеется, – аккуратно сказал, вкрадчиво, все еще опасаясь, что дело так и кончится устным рассказом. А мы же не газета, мы телевидение, нам про китайцев рассказать мало, мы их показать должны.

– А это без проблем, – неожиданно сказал старший, – Василий, приведи.

– Погодите-погодите, – я заторопился, – нам весь процесс снять надо, как выводят, как ведут, как заводят. Муха, камеру на плечо.

Это я их старшего развел, конечно, на самом деле мне важно было увидеть где и, главное, как содержатся узники. В бараке? В яме? Должен же мир узнать правду.

Выходим во двор, идем за Василием и еще одним в камуфляже. Впереди обычное строение, я даже сначала не обратил на него внимания. Сортир. К нему идем, точно. Неужели они пленных в сортире содержат? А Муха снимает, вот прикол будет.

И действительно – деревянная дверь, запертая на обычную задвижку. Помощник Василия встал сбоку и картинно вскинул автомат.

Василий отодвинул щеколду и решительно распахнул дверь.

Крикнул: «Выходи по одному!»

В проеме двери одновременно показались два крохотных человечка. Они испуганно щурили на свет свои и без того узкие глаза.

Грязные, рваные куртки размеров на десять больше, чем надо. Широкие, грязные штаны они робко поддерживали руками. Ремней не было, более того, штаны не были застегнуты – то, на что их можно было застегнуть, пуговицы или «молнии», то ли вырвано, то ли отрезано.

Огромные грязные ботинки без шнурков.

Разглядывали и снимали мы их секунд пять. А потом Василий одной подсечкой сбил обоих на землю, схватил каждого за шиворот и поволок.

Заглянул в темный проем двери, Муха с включенным накамерником сунулся за мной. Это был не сортир. На земляном полу какие-то тряпки, в углу ведро. Все. Обычный, только очень маленький сарай. Я бы даже сказал, чулан.

Василий тем временем тащил человечков. Они были похожи на маленьких испуганных зверьков. Сзади шествовал помощник, торжественно неся у бедра автомат.

Потом мы сделали с ними интервью. Выглядело это довольно странно и страшно – они стояли у стенки, ноги на ширине плеч, руки за спиной. Поэтому штаны съехали до колен.

Их колотило от страха, лица были не желтыми – белыми. Они заикались и еле-еле говорили по-русски. Испуганно жались к стене, испуганно косились на «подтянутых».

Смысл их показаний сводился вот к чему: никакие они не наемники, в Грозном жили и работали. Где работали? В китайском ресторане.

Я повернулся к старшему «подтянутому»:

– В Грозном был китайский ресторан?

– Никогда.

Я тоже ничего не слышал о китайском ресторане в Грозном. Хотя это еще ничего не доказывает.

На вопрос о документах (загранпаспорта, вы же как-то въехали в Россию?) – невразумительное бормотание: потеряли, украли.

А потом признались, что не совсем китайцы.

Сказали, что они уйгуры. Тут даже бесстрастные «подтянутые» оживились. Уйгуры – народность в Китае, исповедуют ислам.

А потом их увели.

На обратном пути делились впечатлениями. Ханкалинский «концлагерь», прямо скажем, не впечатлил. Ни зловещих бараков, переполненных сотнями изможденных узников, ни рвов с трупами, даже забрызганных кровью стен нет. Вот и верь после этого слухам.

На следующий день меня пригласили на генеральское совещание. Не удивляйтесь, меня и раньше иногда приглашали (карт-бланш все-таки, наверху вопрос порешали), только без камеры, и ничего интересного при мне там не происходило. В основном обсуждалось, как войска в предстоящую посевную будут мирным чеченцам помогать. Это тогда модная тема была. Тоска зеленая, поэтому я и не рассказывал.

А теперь есть что рассказать.

Вначале опять было скучно. Обсуждали налаживание производства соевого молока, а также соевых конфет, сыра, масла, колбасы, мяса, икры, рыбы (тоже модная тема). Не обсуждали только производство соевого портвейна.

Мой вчерашний знакомец, старший «подтянутый», тоже присутствовал. Поздоровались сухо, руки пожали.

А потом они про меня как-то забыли (примелькался?), и разговор плавно перешел на тему наемников, скрывающихся в Грозном.

В частности, генерала (фамилию называть не буду) очень интересовало задержание двух китайцев. Он хотел знать, сколько еще «косоглазых» скрывается.

Вопрос был адресован «подтянутому», тот что-то мямлил невразумительное. Генерал сердился.

В общем, я стал невольным свидетелем следующего диалога, привожу по памяти, но близко к тексту:

Генерал: «Тут политическая составляющая, мы должны точно знать: это единичный случай, или участие граждан Китайской Народной Республики в незаконных вооруженных формированиях приобрело массовый характер?»

Выжидательно смотрит на «подтянутого». Тот краснеет.

«Подтянутый»: «Не могу знать, товарищ генерал».

Генерал: «Как не могу знать? Вы же задержали двоих?»

«Подтянутый»: «Так точно, товарищ генерал».

Генерал: «Ну, так допросите, е.в.м.».

«Подтянутый»: «Их, товарищ генерал, нельзя допросить».

Генерал: «Как так?»

«Подтянутый»: «Они, товарищ генерал, говорить не могут».

Генерал: «Не понял, е.в.м.».

«Подтянутый»: «Накладка вышла, товарищ генерал… у одного челюсть сломана».

Генерал: «А второй?»

«Подтянутый»: «А второй, товарищ генерал… умер сегодня ночью».

Вот так. Не впечатлил, значит, ханкалинский «концлагерь»?

Несчастные маленькие человечки, наемники вы или нет, за каким хреном вас принесло в этот проклятый Грозный?

А за несколько дней до описанных событий у нас появились странные соседи.

Тут надо кое-что пояснить. Ханкала – своеобразный город, со своими, строго определенными районами и микрорайонами.

Каждая часть, каждое подразделение имеет территорию. Она не огорожена, но подчиняется строгому внутреннему распорядку. В каждом районе / микрорайоне / части свои сортиры, свои часовые, своя баня, своя столовка, свой центр (штаб, офицерские палатки-кунги).

А у Ханкалы как города тоже есть центр – штаб Объединенной группировки, пресс-центр, кунги высшего командования.

И, как у всякого города, есть понты – районы престижные и спальные.

Хотя «спальные» – это я условно говорю. Там особо не поспишь. Они по периметру расположены, на окраинах. Стреляют каждую ночь. То чеченцы балуются, то наши беспокоящий огонь ведут, на всякий случай.

Будет серьезное нападение – именно они первый удар примут.

А самой дырой считаются районы, расположенные ближе к горам: есть недалеко от Ханкалы горки небольшие, оттуда даже снайперский огонь ведут.

Мы крутые были, почти в центре жили, как на Кутузовском, по московским меркам.

«Рублевки», правда, под Ханкалой не было, слишком агрессивные дачники вокруг.

Но это так, извините, лирическое отступление.

Так вот, жили мы почти в центре. А рядом с нами пространство было, пустое, никем не занятое. Мы головы ломали – как это так? Такое место «под застройку», и не занято?

Часто вечерами эту тему обсуждали. Ясно было, что держат полянку для кого-то. Только мы никак не могли понять – для кого? Вроде полный комплект в Ханкале.

И вот как-то смотрим, солдатиков пригнали. И стали они строить ДОМА. Такого еще не было – не кунги даже, а именно дома, с фундаментом, деревянные, вагонкой обшивали.

Потом появилась баня. Большая, добротная. Мы думали, сейчас бассейн рыть начнут, но ничего, обошлось.

Потом построили сортиры, чуть не из красного дерева, но, правда, тоже с очком. Только их было шесть! Представляете, на нас, на всех, с десантниками, четыре, а у них шесть!

А потом приехали экскаваторы и выкопали по периметру ров! А за ним, соответственно, вал!

Я говорю своим:

– Мужики, смотрите, сейчас подъемный мост строить будут.

Ничего, тоже обошлось, дощечки какие-то положили.

Но когда с внешней стороны рва колючую проволоку поставили (в три ряда!), у нас тихая истерика началась.

Я побежал справки наводить – надо же понять, кого это к нам подселяют!

Но это пустая затея была – пресс-центр, он на то и пресс-центр, чтоб никто ничего не узнал. А куда я еще мог обратиться? Не к генералам же идти?

Даже Палыч, бывалый человек, никакой версии выдвинуть не мог.

Спустя два дня появились первые жители. Мужчины очень невзрачной наружности. Тихие очень. Толстоватые. В камуфляже. Только он как-то нелепо на них сидел. И еще – почти все были в темных очках, но не в модных таких, клевых, а в каких-то советских.

А еще через день там появилось много женщин. Вот это было уже очень интересно.

Кемпинг наш на небольшом бугорке находился, так что через вал видно было, что у соседей происходит.

Мы, естественно, всей гурьбой собрались, смотрим. А женщины такие разбитные, в диапазоне 35–45, фигуристые. Я их внимательно изучал, детально. Помада агрессивная – издалека видно – розовая, оранжевая, фиолетовая. Пергидроль, естественно. И камуфляж.

Смотрю, моя съемочная группа столбняком поражена. Ну, думаю, это мне только показалось, что после уборки и колки дров кризис миновал. Он только начинается.

Представьте ситуацию. Мы в этой дерьмовой командировке уже сами не помним, сколько… Мы уже звеним все, а тут рядом – кустодиевские фигуры, помада эдакая, пергидроль опять же. Только между нами и ими – колючая проволока, ров, вал, а внутри полноватые мужчины в советских очках. Хоть эвакуируйся. И главное, мне своих занять решительно нечем. Уборкой уже не отделаешься.

– Ладно, – говорю, – мужики, хорош глазеть, пошли по лагерю прогуляемся.

Никакой реакции.

– Ну и хрен с вами.

Развернулся, пошел в палатку. Они даже не пошевелились.

Ложусь на матрац, беру Толстого, «Кавказского пленника» – Руслану теперь не до него. Пытаюсь читать. Получается не очень.

Думаю: сколько они будут так стоять, молча, неподвижно? Надоест когда-нибудь?

Прошло часа два, наверное. Слышу – шаги. Заходят молча. Садятся на табуретки, Муха падает на матрац.

Тягостное молчание.

Потом Муха, сдавленным голосом:

– Это ва-а-аще.

Вакула, еле слышно:

– Да-а-а, ббблядь.

Руслан смотрит на меня, говорит:

– Пойдем, дело есть.

Я, конечно, не столько заинтригован, сколько встревожен.

Выходим.

Руслан закуривает, руки дрожат, смотрит на меня пронзительным взглядом и говорит:

– Слушай, а что это?

– Что – это?

– Ну, женщины эти, они кто? Откуда?

Вижу – парень на грани, пытаюсь говорить спокойно, но строго:

– Слушай, Руслан, я не знаю, кто они и откуда, я только точно могу сказать – давай без самодеятельности. Все эти рвы неспроста. Тут проблемы могут быть покруче, чем с поварихами.

Руслан опускает глаза, кулаки сжимаются:

– Я больше не могу.

Ну что мне было делать в такой ситуации? Оставалось только время тянуть.

– Руслан, давай так договоримся: ни ты, ни ребята ничего пока сами не предпринимайте. Я попытаюсь разузнать, что к чему, подход к ним найти, может, нащупаю какой-нибудь вариант. А вы пока не дергайтесь, ладно?

Он вскидывает глаза, хватает меня за плечи, резко встряхивает.

– Сылушай, Кыра, я тэбя очен прашу – сдэлай что-ныбудь!

Я просто обалдел.

– Руслан! Ты чего? Что с тобой?

– А? Что?

– Да акцент! Откуда он вдруг взялся?

Руслан растерянно смотрит на меня:

– Да? Не знаю. Не было никогда. А что, я с акцентом заговорил?

Так я окончательно понял, что дело швах.

Весь следующий день посвятил спокойным, внимательным наблюдениям.

Тихо у них было очень. Сидели в домиках своих.

Через окна видно было – пишут что-то. За столами сидят и пишут.

Дамочки иногда во двор выходили, в туалет, по дороге хихикали. Довольно звонко.

Мужчины выбирались покурить. Каждый час, я по часам засекал. Пять минут перекур, и обратно – писать. Еще очки протирали.

В общем, ничего существенного. Кроме одного. Я заметил (или мне показалось), что они друг другу совершенно неинтересны. Точнее, эти женщины совершенно не интересовались этими мужчинами.

Интересовались ли эти мужчины этими женщинами, не могу сказать – это не так важно было.

Вечером поделился наблюдениями с товарищами. Товарищи излучили сдержанную порцию оптимизма.