Текст книги "Безумие"

Автор книги: Дмитрий Кончаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Да че за тема-то?

– Тебе не кажется, что мы здесь киснем?

– А че киснем? Нормально балдеем.

– А…

При такой реакции я не знал, стоит ли продолжать. Но решил попробовать.

– А тебе не приходило в голову, что снимать тут больше нечего?

– Ну, приходило. А че поделать-то?

– Че поделать? Думать надо, Муха, думать.

– Да я думал. Перетер тут даже с некоторыми. Тут есть пиплы – на гражданке лабали. Думал, фронтовой концерт организовать, классная съемка получилась бы, – Дима оживился, – представляешь, танки, окопы вокруг и пиплы на сцене в камуфляже… но инструментов нет… Может, этот, Петрович посодействует?

– Да нет, это фигня все, в ту войну и Макаревич приезжал, и «ЧайФ», нет, пиплы в камуфляже на сцене – это круче, конечно, но все равно фигня. Даже если бы инструменты были, – я увлекся, – это знаешь, что получилось бы, агитка такая сраная, типа пусть они там, в ОБСЕ, нас оккупантами не называют – у нас, мол, солдаты рок играют.

Дима немного обиделся.

– Ну, а ты че? Ты сам-то придумал че-нибудь?

– Придумал, Муха, придумал – мы с тобой в Гудермесе концерт устроим. Вдвоем.

Дима провалился по колено в асфальт.

– Ну, концерт, это я фигурально выразился. Это покруче будет. Мы с тобой вдвоем проберемся туда и сделаем сюжет про жизнь в окруженном городе. Понял?

– Круто. Ты ва-аще креативный чувак.

– Погоди, ты все осознать должен. Тут у нас три проблемы. Могут подстрелить. Либо на выходе, либо на входе. Либо уже в самом Гудермесе головы открутить. И сюда забросить. Нет, еще четвертая проблема – могут на обратном пути подстрелить. Но лично я вероятность всех этих вариантов оцениваю как крайне низкую (аналитик Генштаба).

Муха помолчал. Подумал. Вытащил ногу из асфальта. Сказал:

– Не, скорее всего, просто от…ят. Либо на выходе, либо на входе.

– А нас это пугает?

– Не-а. Это ты классно придумал. Мне по барабану, где балдеть – хоть здесь, хоть в Гудермесе.

– Так ты согласен?

– Не вопрос!

Ну, рокер. Ну что тут скажешь?

– Кир, а мы когда пойдем?

– Сейчас.

– Сейчас?

– А чего тянуть?

– А ребятам чего скажем?

– Ну… погулять пошли.

– С камерой?

– А что такого – оператор всегда с камерой.

Зашли в палатку. Чечня с Пехотой резались в подкидного. Жевали прихваченное в полевой столовке сало. Муха взял камеру. Я, чтобы отвлечь внимание:

– Руслан, что это значит?

– А что, мы же не на деньги?

– Нет, хохол понятно, ему положено, а ты как можешь???!!!

Руслан непонимающе глядел на меня.

– САЛО???!!!

Руслан проглотил кусок, взял еще один.

– Командир, ты чего? Я его каждый день в столовке ем.

– А… извини… не замечал. Ладно, мы пойдем погуляем.

Вакула вытер губы рукавом, меланхолично:

– Не нагулялись еще? В сапогах не заходите. Я уже за…ся куски асфальта выбрасывать.

Выходим. Свечу фонариком. «Стой! Три.» – «Четыре». Идем дальше. Молча. Долго. Еще несколько раз сказал «четыре». Лагерь остался позади.

– Кир, а мы куда идем-то?

– Как куда, в Гудермес.

– А он же там, – Муха махнул рукой в сторону.

– Муха, – я сел на своего любимого стратегического конька, – «там» не пройдем. Перед лагерем охранение сильное. И бдительное. Тут, понимаешь, два кольца блокирования. И чем дальше, тем тоньше. А в некоторых местах вообще дыры. Ну невозможно целый город блокировать так, чтоб муха не пролетела.

– Эт точно, – сказал Муха.

– Гы, вот и я о том. К тому же все внимание охранения обращено, как бы тебе объяснить, внутрь окружности, а мы пойдем извне. Понял?

– Ну… понял.

– Сейчас мы движемся как бы по кругу, но между двумя линиями. А они находятся довольно далеко друг от друга, поэтому нас не видно и не слышно.

– А… это мы по хорде идем?

У него тоже было «два», подумал я. Но вслух сказал:

– Ну да… по хорде. Пройдем еще немного и в той точке, где бдительность федеральных войск снизится до критического уровня, а плотность внешнего кольца станет минимальной, так вот, в этой точке мы резко повернем к центру окружности.

– А-а-а…

– Только пойдем очень тихо и осторожно.

Через некоторое время так и сделали. Пошли без фонарика. Темнота полная. Тихо не получается – асфальт чавкает немилосердно. Ноги устали – унитазы. Еле тащимся. Сколько прошло времени – понятия не имею. Не начало бы светать.

Вдруг сзади шлепок.

– Ой, бля!

– Да тихо ты! Ты чего?

– Ну, чего-чего? Искупался.

– Камеру окунул? – Я очень испугался. Куда без камеры? Вообще все зря. Причем совсем зря – навсегда. После купания в асфальте ее можно выбрасывать.

– Да нет, удержал на весу.

– Молодец, профи. Давай осторожнее. И потише.

– А мы что, эту, как ее, линию не пересекли еще?

– Да тихо ты! Хрен ее знает.

Чавкаем дальше. Вдруг асфальт кончился. Под ногами стало твердо. Странно. Я нагнулся. Прикрыв рукой, чиркнул зажигалкой. Асфальт! Настоящий! Надо же. На дорогу, что ли, вышли? Делаю несколько шагов. Чмок. Опять жидко.

– Осторожней, – говорю, – дальше опять жид…

И тут получаю удар в живот.

– Еб…

Удар по шее. Падаю мордой в асфальт. В жидкий. Получаю по печени. Краем сознания понимаю, что с Мухой происходит то же самое. Еще успел подумать: хорошо, что приняли его на дороге, а то камеру утопил бы.

– Лежать!!! – это нам.

– Руки за голову!!!

Луч фонаря.

Сзади ойкает Муха.

Меня переворачивают на спину. Все, думаю, сейчас подумают, что я негр-наемник. Точно грохнут. Это – если наши. А если не наши? Но как следует подумать мне так и не дали.

Рывком поднимают на ноги. Луч – в морду. Удар в живот.

– Кто такие???!!!

Ну, вы понимаете, ответить сразу я не мог. Выплюнул асфальт, подышал. Говорю:

– Свои мы.

Никакой реакции. А что я хотел? «Ох, извините»?

– Руки за спину, марш.

В спину уперся ствол. Пошли в неверном свете фонарика. Вижу – блиндаж. Ну, блиндаж – громко сказано, но почти блиндаж. Вталкивают внутрь. Керосиновая лампа. Никого нет.

– Командир, вот, подозрительных задержали.

Из темного угла поднимается фигура. Видимо, спал человек.

– Это что за клоуны? – Лица не видно. Голос хриплый.

– Крались в сторону города.

– А этот че, негр? А, это вы его искупали.

Пытаюсь тыльной стороной ладони стереть асфальт.

– Кто такие? – опять голос из темноты.

– Да мы корреспонденты. Из Москвы.

– Ага, корреспонденты, – голос сзади, но я не оборачиваюсь, тут одно ненужное движение, и сразу схлопочешь, – откуда тут корреспонденты?

– Ну, мы же с камерой, – говорю.

– Ага, с камерой – как раз позиции снимать.

– Ночью? – я пытался вступить в дискуссию.

– Молчать, – все тот же голос со спины.

Кто тут командует, думаю, командир, который спал, или этот, который в затылок орет?

– Палыч, документы их посмотри, – голос из угла.

Ну наконец-то! Нащупываю слипшийся карман, достаю слипшиеся документы… Палыч? Палыч??? Оборачиваюсь и получаю в торец. С разворотом падаю лицом в пол.

– Палыч, ты полегче, документы посмотри сначала.

– Я знаю, как с этими пидорами обращаться, ты болей давай, а не учи меня, студент.

СТУДЕНТ??? Я переворачиваюсь на спину.

– Здорово, мужики. Здорово, Палыч, Костя.

– ЧТО??? – хором с двух сторон.

Короче, мы выпили. Закусили. Покурили.

– Ты извини, корреспондент, что так приняли.

– Да брось ты, Палыч, – я потер подбородок, – лучше расскажите, как вы здесь оказались.

– Да нет, это ты расскажи, – Костя Кравцов сильно возмужал. Это, наверное, по привычке Палыч его студентом называл.

Я вкратце рассказал.

– Ну, вы мудаки-и-и, – сказал Палыч, – ну этот, волосатый, ладно, чего с него взять, но ты-то – взрослый мужик, из такой жопы вылез недавно…

– Ну, скучно там стало, в лагере.

– Повеселились? – лейтенант Кравцов разлил спирт.

– Давайте, – Палыч поднял стакан, – за встречу мы уже пили, теперь за здоровье лейтенанта, лихорадит его чего-то.

Выпили.

– А ты, парень, как тебя, Димка, извини, – Палыч подобрел, – насчет волосатого это я так. Рассердили вы меня. Это твое дело.

– Да че, мне по барабану.

– Слышь, Костя, – говорю, – а насчет повеселились ты правильно сказал. Правда повеселились. Ну, получили слегка, Палыч, это ты меня принял? (Палыч важно кивнул.) Ну и что? В первый раз, что ли. Зато у вас лучше. Передовая все-таки. Мы у вас останемся. Вы не против?

– Да мы только «за». С вами даже веселее. Только что начальство скажет?

– Ваше или наше?

– И ваше, и наше.

– А нашему по фигу. А ваше… У меня тут полномочия. Карт-бланш (я важно устремил палец вверх). Где хочу, там и работаю.

И тут началось.

Снаружи раздались выстрелы. Крики «Духи!». Мы выскакиваем в окоп. Тьма, вспышки. Со стороны города тоже вспышки. Свист. Пули? Да, это пули. Включился прожектор. По полю забегал луч. Какие-то тени. Кажется, движутся в нашу сторону.

Справа и слева тоже началась стрельба. Это у соседей.

Свист. Уже другой – погромче. За спиной взрывы. Кравцов бросился в блиндаж, я – за ним. Он подбежал к рации, взял наушники, приложил к одному уху:

«Сапфир, Сапфир, я Девятый, прием».

Рация ответила: «Я Сапфир, слышу тебя, Девятый, что у вас, прием».

«Нас атакуют. Кажется, на прорыв пошли, прием».

«Понял тебя, Девятый, какими силами, прием».

«Да хрен их знает, но огонь плотный, и минометы, прием».

«Понял тебя, у твоих соседей то же самое, держитесь, принимайте меры, докладывай почаще, отбой».

– Твою мать, «держитесь»! – Костя швырнул наушники на стол.

Мухин тоже оказался в блиндаже. Снимал. Это хорошо. Динамичный момент.

Выскакиваем наружу. Темно. Вспышки гораздо ближе.

– Что с прожектором?

– П…ц прожектору.

В общем, хреново. Похоже, до рукопашной дойдет.

Дима рядом. Я ору:

– Дим, «пушка» работает?

– А как же.

«Пушка» – это микрофон такой, непосредственно на камере. Общие шумы пишет. Для интервью не очень подходит, но в такой ситуации сойдет. Не разматывать же «колотушку». Это как раз специальный микрофон, для записи устного творчества. Вы по телевизору видели. Да и какое тут интервью – смешно.

– Дим, давай ближе!

Он прижимается к нам вплотную. Костя, между прочим, из автомата фигачит. Грохот, вспышки.

– Костя, – ору, – у тебя людей сколько?

– Девятнадцать стволов. Плюс пулемет.

– А у соседей?

– Примерно по столько же. И там и там.

– А этих сколько? Как думаешь?

– А я не думаю. Я знаю. До хрена!

Минут через десять стало затихать. Кажется, откатываются. Потом совсем все стихло. Костя:

– Палыч, потери?

В разрезе окопа мелькнул огонек. Это Палыч. С «Донтабаком» в зубах.

– Четверо ранены.

– Тяжело?

– Двое, кажется, да. Фельдшер разбирается.

Костя пошел в блиндаж. Мы за ним. Взял наушники.

«Сапфир, Сапфир, я Девятый, прием».

«Слышу тебя, Девятый, доложи обстановку, прием».

«Первую отбили. Считаю, что это была разведка боем. Теперь всерьез пойдут. У меня потери – четыре „трехсотых“, из них двое тяжелые, прием».

«Понял тебя, держись. К тебе „ленточка“ пойдет. Одну „коробку“ с „трехсотыми“ обратно отправишь, отбой».

«Ленточка» – это колонна бронетехники.

Костя положил наушники. Закурил. Вошел Палыч.

Дима уткнулся в видоискатель – отсматривал.

– Дим, получилось?

– Дискотека.

– А в блиндаже?

– По свету хреново, по звуку нормально. Как экшен сойдет.

Вдруг рация заговорила сама:

«Коста, Коста, давай пагаварым».

Я пихнул Диму в бок. В руках у меня уже была свежая кассета. (Пока ту перемотаешь, все кончится.) Муха среагировал мгновенно – eject, старая кассета – у меня, новая – в камере. Секунда.

Костя схватил рацию.

«Слушаю. Кто ты?»

«Я Джемаль».

«Я тебя не знаю».

«Это нэ важно. Я тэбя знаю. Коста, уводы рэбят».

«Да пошел ты».

«Коста, лэнтачка нэ прыдет. Нэ жды».

«Слышь, Джемаль, козел, не разводи меня. У меня приказ, и я его выполню».

«Коста, падумай о рэбатах, об ых матэрах. Коста, плоха будэт».

«Пошел на хер. Отбой».

Кравцов положил рацию. Я, честно говоря, от всего этого немного прибалдел.

– Слышь, Костик, а что, с той войны ничего не изменилось?

– Не знаю, а что тогда было?

– Да то же самое. На наших частотах постоянно висели. Все знали. Все передвижения. Еще и дезу гнали. Двадцать первый век на дворе…

И тут Костик произнес фразу, которую невозможно было услышать от советского офицера.

– Российский солдат, – сказал Костя, – устоит против кого угодно… кроме российского Министерства обороны.

Вот так! Новое поколение! А что? Это же клево! Эти, молодые, они уже не просто воюют, они думать научились! И не надо плесени, протухших фраз о том, что офицер должен Родину любить, подчиняться, приказы выполнять, а не рассуждать! Заткнитесь, уроды.

Вы слышали: «отводи ребят» – «у меня приказ, и я его выполню. Пошел на хер». Вот так-то! И Родину любит, и приказы выполняет, и про Министерство обороны все понимает. Одно другому не мешает. Заткнитесь.

Минут через десять началось. Все то же самое, только хуже. Мины, плотные ряды вспышек. Писать особо не о чем. На войне ничего особенного не происходит. В кино все врут. Никто не кричит «подай патроны», просто подают, никто не подбегает к командиру с выпученными глазами и криком «пулеметчика убило». Просто к пулемету ложится кто-то другой. Никто не встает во весь рост, с криком «суки!» стреляя от бедра, и затем красиво падает, прошитый очередью. Это все вранье. Все делается молча. Если кто-то что-то кричит – все равно не слышно.

Командир тоже не очень командует. А чего командовать? Все просто. Окоп. В нем мы. Дальше – поле. На его краю – они. Мы стреляем и никуда не дергаемся. Они стреляют и передвигаются вперед. Медленно. Потому что ползут. В эпоху пулеметов в атаку не бегают (только в кино). Добраться до наших окопов и перейти в рукопашную им не хочется. Их задача – заставить нас побежать. Наша – заставить себя этого не сделать. Тогда они поползут обратно. Все.

Но это мой взгляд. Может, где-то они ходили в атаку в полный рост, якобы обкуренные, обдолбанные. Не знаю. Не видел. То, что видел, было по-другому.

Это повторялось несколько раз. Сколько мы еще продержимся? Где эта «ленточка»? Может, не врал этот Джемаль?

Мне было не по себе. Хотя, честно говоря, я не только об этом думал. Было просто страшно. Каждая секунда, может быть, твоя – последняя. Наверное, все так думают. Я, может быть, немного больше других. Потому что остальные были делом заняты, а я, как всегда, бездельничал.

А Мухе нравилось – рокер! Он не отрывался от видоискателя, иногда что-то выкрикивал. Слышно не было, но мне показалось: «Дискотека». По-моему, он даже пританцовывал. Все по барабану! Вот бывают такие люди, у которых, кажется, кокаин – в крови. Организм сам вырабатывает.

А потом пришла «ленточка». На броне – солдаты, тоже десантники. Не останавливались. С ходу пошли.

В кино в таких случаях усталые, но счастливые бойцы, выдержавшие пятьсот атак, кричат «ура!». Из окопа поднимается командир, в вытянутой вверх руке – пистолет. Он кричит «вперед!». И усталые бойцы, выдержавшие пятьсот атак, продолжая орать «ура», бросаются добивать врага.

Ничего подобного. Все закурили.

– Ну что, обосрались, рябчики? – это Палыч к нам обратился.

– Почему рябчики?

– А так до революции военные штатских называли.

– Палыч, да ты эрудит.

Палыч довольно сплюнул желтой слюной в окоп.

– Ну, не то чтобы обосрались… так…

– А мне в кайф было, – Муха был бледен, но счастлив.

Рассвело. Вернулись «коробки». Остановились. Десантники спрыгнули. Совместными усилиями погрузили раненых. «Коробки» ушли. Никакой лирической лажи. Никаких «спасибо вам, братки», «держитесь тут», «до встречи в Грозном». Никакой этой фигни не было. Спокойно так, по-деловому. Один, правда, механик-водитель из замыкающей «коробки», поднял вверх два растопыренных пальца и прокричал зачем-то «форэва». Десантники остались – подкрепление.

– Ладно, рябчики, пошли пожрем.

Блиндаж. Сухпаек. Вместо кофе – спирт. Вкусно.

– Пойдем поглядим, – сказал Костя, – мне о проделанной работе отчитаться надо.

Вышли в поле.

Я говорю:

– А не стремно – по полю в полный рост шляться?

– Нормально. Теперь они долго не сунутся.

Навстречу нам бойцы волокли трупы боевиков.

Погуляли. Посмотрели. Зрелище. Еще недавно это были люди. Теперь это – тела. Даже не тела. Странный такой эффект. Тело погибшего в бою даже на тело не похоже. Скорее – груда тряпок. Брр…

Впрочем, я давно привык. Но каждый раз все равно как-то…

Вот тут-то я и разжился «трофейным» штык-ножом. А вы думали – «с боем» взял? Так, смародерил по-тихому. Но это ничего. Это – в порядке вещей.

Вернулись на позицию. Трупы собраны. Положены в ряд. За окопами.

Посчитали – 53.

Муха был разочарован:

– Че-то я не понял, мужики, всю ночь зажигали, а их всего 53. Фигня какая-то.

– Сам ты фигня какая-то, – рассердился Палыч, – волосы длинные – ум короткий.

Муха обиженно повернулся ко мне:

– Кир, я не понял.

– Понимаешь, Муха, 53 – это не фигня, это – очень много, если не сказать… сильнее. Они своих убитых никогда не оставляют – всех с собой уносят. 53 – это те, кого они унести не успели. А еще столько же или немного больше – успели! А еще раненые. Так что 53 – это разгром.

Палыч посмотрел на меня с одобрением. Кажется, еще больше зауважал.

Подъехал «уазик». Вышел полковник. Кажется, из штаба группировки.

Костя подошел строевым шагом. Представился по Уставу. Я тоже подошел. Не строевым. Пожали руки. Познакомились. Полковник был немного удивлен нашим присутствием. Но ничего не сказал. Может быть, директива все-таки прошла?

– Так, что тут у вас?

Костя доложил.

В это время Муха шел с камерой на плече вдоль ряда убитых.

– Документы изъяли?

– Так точно, товарищ полковник.

Костя передал тонкую стопку документов.

– Большинство, товарищ полковник, без документов были.

Полковник брезгливо взял их двумя пальцами. Повернулся к водителю.

– На, подержи пока.

Подошел Муха с камерой.

– Здрасьте.

Полковник кивнул.

– Товарищ Крестовников, у вас эти, – он кивнул на трупы, – сняты?

– Сняты.

– А вы можете мне кассету отдать, мне для отчетности надо, а себе еще снимете.

– Без проблем. Дима, давай.

Муха извлек кассету, достал из кармана коробку, вложил одно в другое, передал мне, я – полковнику.

– Спасибо.

Муха пошел было снимать заново. Я взял его за плечо. Махнул рукой – нам-то зачем? Уже сегодня, крайний срок – завтра, все каналы эту нашу пленочку покажут. «В результате спецоперации было уничтожено 850 боевиков».

– Товарищ полковник, а вы нас до лагеря не подбросите?

– Да, конечно.

Я повернулся к Косте, подмигнул. Он едва заметно кивнул.

Заходим в палатку. Никого. Где же Руслан с Пехотой? Надо идти к Петровичу.

Палатка Петровича. Еще с улицы слышим крик:

«Да хрен их знает, куда они подевались, вот их товарищи говорят, ночью погулять пошли и не вернулись!»

В рацию, наверное, орет, бедняга. У него инсульт будет. Пошли быстрее.

«Я тебя очень прошу, организуй поиски, мне же голову снимут!»

Заходим.

– Ничего тебе, – говорю, – Петрович, не снимут.

Поворачивается к нам. Лицо багровое. Еще немного – точно инсульт. Моментально бледнеет. Сейчас убьет.

В рацию – «Отставить поиски! Нашлись…»

– НУ, БЛЯ!!!

– Спокойно, Петрович, спокойно, все в порядке, не волнуйся.

– Вы о…ели? Где шлялись?

– Мы прорыв снимали. И доблестное отражение прорыва.

– … как… как вы туда попали?

– Журналист имеет право добывать информацию любыми доступными способами. И не обязан эти способы раскрывать.

– Крестовников, ты че думаешь, тут тебе Москва – куда хочу, туда хожу?

– Ну, извини, Петрович.

– Не, а че извини? Ты че – школьник? Может, еще скажешь – я больше не буду?

– Буду.

– Да ты…

– Петрович, правда, извини. Но если бы я тебе сказал, ничего не получилось бы, верно? А что волноваться заставили, извини. Больше не волнуйся.

– Так я за вас отвечаю!

– Ничего ты за нас не отвечаешь. За нас никто не отвечает. У нас карт-бланш.

У меня интуиция. Сейчас проверю.

– Петрович, сегодня ведь был звонок в штаб группировки? СООТВЕТСТВУЮЩИЙ?

– Ну… был.

О! Интуиция! Порешали все-таки, проработали вопрос!

– Ну, вот и успокойся.

– Так то сегодня звонок был, а вы вчера пропали!

– Но ведь нашлись же.

Да, забыл сказать. Руслан с Пехотой находились в палатке Петровича. Это они, понятно, кипеж подняли. И молодцы. Сейчас стояли разинув рты.

– Так, Петрович, спасибо тебе за все, за заботу, за волнения… извини… теперь все. Мы переезжаем. Нам транспорт нужен на полчаса.

– Это кудай-то?

– Какая разница, ты же за нас больше не отвечаешь. А, да, извини, ты за транспорт отвечаешь. Ничего особенного. До виллы лейтенанта Кравцова, на переднем краю.

Попрощались с Петровичем тепло. Хороший мужик.

Руслан с Пехотой даже ни о чем не спросили. По-моему, они смотрели на все произошедшее мистически.

А я был счастлив. Все! Теперь – свобода! Прохождение директивы – это как засор в канализации: сначала сделать ничего не можешь, но если прошло, то прошло. Бурным потоком. Теперь о нас – специфической группе журналистов – знают все. Все штабы, подразделения, блокпосты. И всем велено оказывать максимальное содействие. А мы, разумеется, будем этим широко пользоваться.

Через час мы были у Кравцова.

Опять начались будни. Через некоторое время нас перебросили под Аргун. Блокировали. Вскоре выяснилось, что блокировали зря. Боевики нас не дождались – ушли в Шали.

Вошли в Аргун. Тихо-мирно. Вообще мне эта тактика нравилась. Трошев энергично работал с местным населением. А оно на равнине было не таким, как в горах. Помягче. Как-то договаривались с боевиками, чтобы они сами уходили. Только я не очень понимаю как. Может, мирные делали вид, что договариваются, а те сами не хотели оставаться в мышеловке и уходили в горы?

Но, как бы там ни было, крови не было. Почти. Это в «ту» войну фигачили все подряд. В результате – потери, разрушения, ряды боевиков растут. Вместо одного убитого появлялись два новых, которые и не собирались становиться боевиками. Но – разрушенный дом, погибшая семья. Это все знают. Короче, большинство селений вокруг Грозного взяли без боя.

Это не значит, что легко было. Нет. И стреляли, и подрывали, и вообще не следует думать, что с цветами встречали. Кто-то рад был, кто-то… хрен их разберешь. Стрелял же кто-то по ночам. И фугасы подкладывал.

Но работы опять не было. Рваный ритм какой-то. Уже хотел подговорить Кравцова на какую-нибудь аферу. «А что, – думал я, – он парень молодой, веселый. Главное, чтобы Палыч не узнал». Но как-то ничего не придумал. Не устраивать же лихой рейд на БТРе в центр Грозного с целью захвата государственного знамени Ичкерии? Нет, в принципе классно получилось бы, Саныч бы вообще умер. Смело. Но глупо.

Потом пошли на Шали. Грозный уже почти к северу от нас был. Во забрались! Тут – та же история. Блокировать некого, все ушли. Заходим в город. Ребята Кравцова – впереди, пешком. Идут осторожно, поводя стволами из стороны в сторону (вот это – как в кино). Чуть сзади едут БТРы, мы с камерой посередине. Улицы пусты – народ по домам сидит.

Вдруг слышу крики впереди:

– Стоять! Стоять! Сюда. Руки за голову!

Подбегаем. Муха снимает. Перед нами метрах в ста – две фигуры. Робко приближаются. Боевики, что ли? Не успели выйти? Вид тот еще. Бомжи. Какие-то старые бушлаты, грязные штаны, нелепые шапки. Лица не разглядеть. Во-первых, далеко, во-вторых, грязные. Оружия нет. Скинули? Может, под бушлатами гранаты? Шахиды? Не хотелось бы. Хотя таких случаев пока не было.

Приближаются. Лица напуганные, заискивающие и… радостные? Нет. Показалось. Просто оскал напуганного человека.

Подошли. На чеченов не похожи. Хотя кто знает? Под Аргуном даже англичанина поймали. Увлекся исламом и сбрендил. Поехал с неверными воевать.

Дальше – обычная процедура: подсечка, ногой по печени (не сильно), руки за голову, энергичный обыск. Рывком за шиворот ставят обратно на ноги.

Допрос ведет Палыч.

– Кто такие?

Молчат. Стучат зубами. Смотрю – цивильные лица, хоть и грязные. Муха снимает.

– Погоди, – говорю, – Палыч, не бей – камера работает.

Машу Диме – подойди поближе, Руслану:

– «Колотушку», быстро, погоди, Палыч, погоди.

При слове «колотушка» парни совсем скисли. Руслан быстро достает из кофра микрофон, разматывает кабель, втыкает в камеру, отдает мне.

– Ребят, успокойтесь. Все нормально. Вы кто?

Мнутся. Тот, что постарше, заикаясь:

– Мы эти, пленные… заложники.

– Так пленные или заложники? Вы военные?

Отрицательно мотает головой.

– Вас похитили?

– Да.

Палыч толкнул меня в бок.

– Погоди, Крестовников, – повернулся к своим, – воины, пожрать, выпить, быстро.

Палыч был прав. Сначала накормить, успокоить. Тем более мы уже в центре. Здесь наша дислокация. Можно располагаться.

Воины быстро соорудили стол из ящиков. Пробежались по задним рядам. Собрали еду. А еды уже много было – огурчики, помидорчики, колбаска, водка, ого, «Исток», это здесь деликатес – по городу-то давно идем. Нет-нет, никакого грабежа – исключительно «добровольная помощь войскам-освободителям». Предварительная, так сказать, зачистка.

Короче, накормили, напоили. Ну, напоили несильно. Исключительно для укрепления духа. Ели они с жадностью. Себя мы тоже не забыли.

Включаем камеру.

– Ребят, вы откуда?

Старший, судорожно проглатывая недожеванный кусок колбасы:

– Я из Израиля.

– Чего? – Я что угодно готов был услышать, только не это.

– Из Израиля, – он испуганно посмотрел на нас, – но я советский… в 90-м году уехал.

– А как же ты здесь-то оказался?

– Приехал в Нальчик по делам. В прошлом году. Ну… бизнес у меня… надо было в Нальчик приехать.

– Так. И чего?

– Ну… там меня через три дня похитили.

– А как похитили?

– Ну… как. Затолкали в машину. И увезли.

– Ночью?

– Да нет, днем.

– Средь бела дня?

– Ну да.

– А как в Чечню доставили? Тут же блокпосты кругом.

– He знаю. Я всю дорогу на полу лежал.

– И что, не останавливали?

– Останавливали.

– И не проверяли?

– Не знаю. Дверцы хлопали, кто-то выходил, говорили о чем-то.

Я оглянулся на десантников. Они были мрачные. Я подумал: «Не дай бог каким-нибудь ментам сейчас появиться».

Повернулся к младшему. Пригляделся к нему. Лицо умное. Не шпана, не гопник.

– А ты откуда?

– Из Москвы.

Час от часу не легче. Еще сейчас скажет – в Москве похитили.

– А тебя где похитили?

– В Москве.

– …Да ладно.

– Правда.

– Вот прямо вот в Москве?

– На Таганке.

– …Как?

– Девушку ждал. Стоял на тротуаре. Подошли двое. Сбоку, почти со спины… Ткнули чем-то острым, не сильно, сказали – садись. И подтолкнули. А сзади уже машина, «Жигули», и дверца открыта. Впихнули и сами сели. Показали нож. Приставили к боку.

– Русские?

– Нет.

– И что потом?

– За город выехали. Там фура стояла. И повезли.

– Ну, фуры все подряд трясут!

– У них там, в кузове, в самой глубине, вплотную к кабине, перегородка была. За ней – узкое такое пространство. Там и везли.

– Останавливали?

– Да.

– А ты закричать не мог?

– Не мог. Со мной парень ехал. А когда останавливались, у нас лампочка загоралась. Не всегда. Видимо, только когда менты останавливали. Тогда парень мне к глазу нож приставлял.

– Долго ехали?

– Долго.

– Сколько примерно?

– Даже примерно не знаю. Темно было.

– И что потом?

– Привезли в село. Потом узнал, что это Ведено. Попал в семью.

– Работать заставляли?

– По мелочи. Воды натаскать и прочее. В целом неплохо было. Я даже их детей английскому учить начал.

Я подумал: крепкая психика.

– Они выкуп хотели?

– Да, только не эти. У этих я просто жил.

– А кто?

– Не знаю.

– А откуда ты знаешь, что выкуп хотели?

– Те, у которых я жил, сказали, что переговоры ведутся.

– Не били, под камеру ничего говорить не заставляли?

– Нет.

– А потом что?

– А потом стало плохо. Меня ваххабитам передали. Они заставляли укрепления строить, камни таскать, били, перегоняли с места на место.

Поворачиваюсь к старшему.

– А с вами что было?

– Привезли в Урус-Мартан. В яму посадили.

– Выкуп хотели?

– Да.

– Били, пытали?

– Да. На камеру обращение к родственникам заставляли делать. Требовали миллион долларов. Я им говорю: откуда у них столько? А они снова бить начинали. Потом снизили до пятисот тысяч.

– Работать заставляли?

– Нет, только били… и выкуп требовали.

– А с вами в яме еще кто-то был?

– Да. Два строителя из Волгограда. Один человек из Ставрополя. Двое из Пятигорска.

– Их тоже не в Чечне похитили?

– Нет. Но строителей не в Волгограде похитили – из Ставропольского края тоже, они там что-то строили.

– Что с ними стало, знаете?

– Нет.

Поворачиваюсь к молодому.

– И с тобой тоже другие заложники были?

– Я их десятки видел.

– Тоже про них ничего не знаешь?

– Двоих при мне убили.

– За что?

– Просто так. А одному голову живьем отпилили, за то, что бежать пытался.

Он помолчал. Я не мешал.

– И еще одного. В дороге. Когда перегоняли. Он идти не мог. Пожилой был. Фотокорреспондент. Еще в ту войну в командировку приехал.

У меня по спине мурашки побежали.

– Его фамилия была…?

– Да…

Я был потрясен. О его судьбе никто ничего не знал. Помолчали.

– Ребят, у меня к вам обоим вопрос: как вы здесь-то оказались?

Старший:

– Меня выдернули из ямы и привезли в Грозный, работать. Там было много таких, как я. Укрепления строили. Видимо, решили, что выкупа не дождутся. Это я потом понял. Они говорили, что война начнется. Потом сюда перегнали.

– А ты? – младшему.

– Примерно та же история. А здесь, когда вы окружать стали, это я по их разговорам понял, я уже начал по-чеченски немного понимать, у них тут суета началась. Они стали уходить. Про нас чуть не забыли. Потом вспомнили все-таки. Сегодня последние уходили. И нас повели. А как вертолеты начали над городом кружить, они совсем голову потеряли. Мы рванули в сторону. А им не до нас было. И тут вы появились.

– Понятно. Ребята, мы должны будем вас в штаб сдать, вы не пугайтесь, все нормально будет, они вас в Москву отправят. А там – одного в посольство, другого – домой. Ты вот что, земляк, телефон мне свой дай. Я же тоже из Москвы.

Он продиктовал. Первые три цифры совпадали с номером моих родителей.

– Так… ты… по какому адресу живешь?

Он назвал адрес. Это была улица моего детства.

Все. Грозный блокирован. Никаких переговоров. Будет штурм. Этого никто не скрывал.

Внутри – тысячи боевиков. Мощная система обороны. Блиндажи, окопы, рвы. Все передвижения – по подземным ходам, коллекторам. Каждый дом – крепость. Первые этажи оборудованы амбразурами. На нечетных этажах пробиты сквозные ходы – для снайперов. Было время подготовиться. При этом биться до последнего они не собирались. Хотели продержаться до конца января, а там Парламентская ассамблея Совета Европы – «руки прочь» и т. д. Но до 27 января – кровавая баня.

Это я от пленных узнал, с которыми интервью делал. У меня доступ был (карт-бланш!).

Первые пленные в этой войне – отдельная тема.

Они очень разные были.

В нашем сознании прочно укоренилось представление о боевиках как о каких-то страшных, свирепых монстрах, одним своим видом внушающих ужас. Ничего подобного. За редким исключением.

Они ничего не внушали – ни ужас, ни ненависть, разве что недоумение. Очень напуганные, жалкие, несчастные люди.

Когда мы делали с ними интервью, они еще «тепленькие» были, только-только в плен попавшие.