Текст книги "Евангелие от смартфона (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Корсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Так какая же я нужна Егору – добрая или глупая?

Я смотрела на Егора и гадала – кто он? Откуда? Каким образом связан с нашими поисками? Спрашивать у нас не принято, раз сам не сказал. Да и шеф опустил этот момент, представив его «наш коллега», даже фамилии не назвал. Так ФСБ или ГРУ? Но точно не армия и не МВД. Работает виртуозно. Но и мы не лыком шиты.

Я допила вино и показала глазами на пустой бокал.

– Конечно, – спохватился Егор.

Как же я порой не люблю свою профессию. Если даже в такой приятной и романтической ситуации, как ужин для двоих, думаю только о работе и подозреваю подвох…

– У меня есть тост, – провозгласила я. И глядя на улыбающуюся физиономию Егора, заявила: – Выпьем за то, чтобы ты, наконец, сказал те слова, ради которых меня сюда притащил. Не то чтобы мне здесь не нравилось – очень нравится и пицца здесь вкусная, не то чтобы я была против беседы с тобой – ты интересный рассказчик, но у моего любопытства заканчивается терпение. Да и поздно уже.

Он удивленно воззрился на меня, а потом оглушительно захохотал.

– Песец смердящий! Раскусила! Все-таки твой шеф большой умница, если умеет находить такие кадры!

– Раскусила я, а умница шеф, – притворно обиделась я. – Ладно, выкладывай, что у тебя там. Если можно, без притч, баек и прочих сказок. Ближе к нашей действительности.

Егор внезапно посерьезнел.

– Ладно. В принципе, Антон мне не начальство и приказов мне отдавать не может, а просьбы я могу и проигнорировать, если это не личное. Но будем считать, что просьба как можно меньше говорить с его сотрудниками об этом деле под категорию «личных» не подпадает. Тем более, что я с ним полностью согласен – об этом расследовании лучше помалкивать.

Он замолчал и принялся крутить салфетку, собираясь с мыслями. То ли не знал с чего начать, то ли вообще жалел о своем порыве откровенности.

– Без притч говоришь. Если без притч, тогда так. Я понимаю, что это твое первое задание, но постарайся выпутаться из него побыстрее, ситуация становится опасной и неуправляемой.

– Опасной? Ты, кажется, забыл, где я работаю? Не в салоне красоты, не в магазине детских игрушек и даже не в школе. Опасность – это то, с чем мне постоянно приходится иметь дело. Это раз. Два – я все еще следователь по делу. Ну и три – начальство пока еще расследование на полку не отправило.

– Нет, конечно, не забыл. Но это дело особое. Даже твой шеф не совсем ясно представляет, с чем вы столкнулись.

– И с чем же таким особенным мы столкнулись? Я вижу нарушения со стороны военкомата, неуставные отношения в воинской части, похищения людей, возведенные в систему, опыты на людях... Это факты, вскрывшиеся за два дня. Есть что-то еще?

– Да, есть. И поверь, все перечисленное тобой по сравнению с этим «еще» покажется салоном красоты и магазином игрушек.

– Ты намекаешь на Советника?

– Советник – это клерк, эмиссар, смотрящий, если говорить языком криминала, а вот его хозяева – это серьезно. Очень серьезно! Игра переходит на такой уровень, который вам не потянуть. Антон интуитивно чувствовал это с самого начала, а теперь, после предупреждения Советника, убедился в этом наверняка.

– Предупреждения? Ты ничего не путаешь?

– Нет, не путаю. Все, что говорит и делает Советник, имеет даже не два, а минимум три смысловых уровня. Вспомни свое первое впечатление от визита в Кремль. Сначала тебе казалось, что вас вызвали лишь затем, чтобы устроить разнос. Но был ведь и второй, скрытый момент: узнать, на чем вы остановились, что раскопали. Но и это далеко не все – был еще и третий уровень, еще более завуалированный: предупредить, чтобы вы выходили из игры. Не зря же он обронил фразу о «другой команде». Это и было предупреждение – игра началась по-крупному. Антон – умный и осторожный человек, он все понял и вскоре сдаст назад.

– А зачем Советнику нас предупреждать? Что-то мне слабо верится в его альтруизм. Такие люди вообще никого не предупреждают и ни о ком не беспокоятся.

– Например, затем, чтобы вы не путались под ногами, и ему не приходилось отвлекаться на вас. Такое объяснение устраивает? Не обижайся, но вы для него не противники и не игроки, вы – просто досадная помеха, мешающая делать дело, прости за тавтологию. Да и бессмысленные жертвы не нужны никому, даже ему, что бы там о нем не говорили.

Я невесело усмехнулась:

– Не слишком приятно осознавать себя досадной помехой, путающейся под ногами. Но что же это за такие всемогущие «хозяева», стоящие за Советником? Ротшильды—Рокфеллеры? Ястребы—ростовщики—менялы?

– Нет. Конечно, нет. Ротшильды и прочие Рокфеллеры – это уровень того же Советника, если не еще ниже. Настоящие игроки всегда остаются в тени. Чем больше засвечено имя, тем меньшим влиянием обладает данный человек. Если имя известно, если оно на слуху, то его носитель никоим образом не является настоящим игроком.

Не люблю конспирологию. И уж никак не думала, что встречу ее адепта в лице нынешнего собеседника.

– Тогда кто же это? Тайное мировое правительство? Хозяева истории? Мировая закулиса? Всемогущая и беспощадная? – в моем голосе звучал неприкрытый сарказм.

Егор молча складывал из салфетки дракона.

– Хозяева истории... – наконец медленно повторил он, словно пробуя слова на вкус. – Да, для них подходит, хотя они себя называют Семьями. Они и есть очень древние и очень влиятельные семьи. Некоторые утверждают, что они вышли из черной аристократии Венеции, другие считают, что корни этих семей лежат гораздо глубже – Финикия, Вавилон или даже Египет, ну а самые радикальные исследователи в поисках истоков опускаются за пределы истории – в мифическую Атлантиду. Но это неважно. А важно то, что прячась за политическими лидерами, королевскими домами, громкими названиями корпораций, Семьи правят и владеют всем земным шаром. Они крайне редко вторгаются в нашу жизнь, предпочитая оставаться в тени. Оттуда они и разыгрывают партии на шахматной доске истории, передвигают игровые фигуры – королей, финансовых магнатов, президентов, устраивают войны и революции, балуются с наукой. За последние пару сотен лет они исключительно ювелирно вмешивались в нашу жизнь, число их акций можно пересчитать по пальцам одной руки.

– И? – жадно спросила я. – Что же это за акции? Или это тайна?

Надо отдать Егору должное – он сумел разбудить мое любопытство.

– Тайна, – ответил он. – Но будем считать, что ты прошла инициацию.

Егор улыбнулся, правда, улыбка получилась усталой и невеселой, и начал рассказывать.

...9 апреля 1940 года немецкая армия вторглась в Данию и Норвегию. В ходе операции немцы потеряли довольно много техники, в том числе и обеспечивающей связь. Оставшись без связи со своей армией, Берлин обратился к правительству нейтральной Швеции с просьбой предоставить ее телефонные и телеграфные линии. Швеция дала согласие.

Естественно, вся передаваемая информация зашифровывалась. Для шифрования сообщений немецкое командование использовала машину Т52. Сейчас мало кто знает о ней, однако в те годы машина являлась верхом совершенства, знаменитой «Энигме» было до нее далеко. Считалось, что сообщения, зашифрованные с помощью Т52, не подлежат дешифровке. И что толку, что шведские власти наладили регулярный перехват информации – прочесть-то все равно ничего не могли.

Попыток взломать Т52 было множество, но все неудачные. Однако профессору математики Арне Бёрлингу[3] из университета Упсалы удалось разгадать таинственный код всего за две недели. По словам ученого, при этом он не пользовался никакими техническими приспособлениями, лишь собственными мозгами.

Дешифрование немецких телеграмм продолжалось достаточно долго – с июня 1940 по май 1943. В эти годы Швеция фактически «получила доступ» к сверхсекретным сообщениям нацистов. Шведы одними из первых узнавали о планах Гитлера, в том числе и о нападении на СССР. Впоследствии Германия обнаружила утечку информации. Но что интереснее, утечку была и в Швеции: секретные данные передавались в Великобританию и США. Подозревались высокопоставленные шведские круги, имевшие тесные связи с разведкой этих стран, но конкретного виновника установить не удалось.

Бёрлингу часто задавали вопрос, как ему удалось разгадать код. Он всегда отшучивался: «Фокусник никогда не раскрывает своих секретов». В 1986 году ученый умер, так и не раскрыв своей тайны.

На первый взгляд ничего таинственного в этой истории нет. Был гений, которому оказалась по силам трудная загадка. Это самая простая версия, для обычных обывателей. Была и другая – для любителей покопаться в архивах: код Бёрлингу дал служащий из штаба Гитлера, несогласный с планами фюрера. И это действительно так, служащий был, только действовал он не по собственной инициативе, а по велению мировой закулисы. Только об этом ни в одном архиве ты не прочитаешь. Да, это было вмешательство Семей. Точечное, ювелирное, тщательно выверенное. Которое не только оказало большое влияние на течение Второй мировой войны, но, главным образом, сказалось на послевоенной организации мира. Именно поэтому мы имеем ту историю, которую имеем…

– Но почему так сложно? Зачем нужен был этот ученый, который якобы взломал код? Не проще ли было просто передать код шведским властям?

– Нет, не проще. Так им удалось сохранить видимость естественного хода событий и остаться незамеченными. Читала «Конец Вечности» Азимова? Семьи действуют по тому же принципу – максимальный результат при наименьших затратах. Это раз. А два состоит в следующем: раскрыв один секрет – узнав о том, что на самом деле Бёрлинг никакой код не расшифровывал, – обрадованный исследователь дальше копать не будет. Ему даже в голову не придет, что здесь, словно в матрешке, скрывается еще один слой.

– Неужто Азимов знал о Семьях, когда писал свой роман?

– Знал. Он вообще много чего знал.

– А были случаи, когда кто-нибудь пытался сорвать планы закулисы?

– Конечно. Во все времена были люди, которые знали о Семьях и пытались противостоять их планам.

– И кто же это?

– Да хотя бы Распутин. Если бы он был жив, то не было бы позорного отречения, Россия не была бы втянута в Первую мировую войну, по стране не пронеся бы ураган революции и ужас гражданской войны. Да и вообще все пошло по-другому. Только эта «другая» история России никак не согласовывалась с планами закулисы. И убрав Распутина чужими руками, они направили нашу историю в нужное им русло.

Егор сложил из салфетки еще одного дракончика и посадил рядом с первым.

– А вот тебе еще одна история, имеющая непосредственное отношение к нашему сегодняшнему делу, – продолжил он. – В 1922 году в связи с болезнью Ленина правительство поставило перед лабораторией профессора Борсука особую задачу: превратить обычного человека в человека с паранормальными способностями и в первую очередь целителя. Задачу неотложную – Ленин стоял одной ногой в могиле. Но Борсук не справился с ней, несмотря на щедрое финансирование и привлечение таких гениев своего дела, как супруги Фогг. Более того, на тот момент это поручение казалось ему невыполнимым. Вместо того чтобы обретать сверхспособности, подопытные гибли один за другим. Неудача следовала за неудачей, не оставляя ни крупицы надежды. И вот в 1935 году неожиданный успех. И какой успех! С определенного момента экстрасенсы и прочие волшебники штампуются один за другим. Получается, некто подарил Борсуку технологию, позволяющую штамповать экстрасенсов.

Конечно, можно сказать и так: ученый долго и усердно работал, и однажды количество переросло в качество. Только не было там количества, вообще ничего не было, нечему было перерастать. И опять же, как и в случае с Бёрлингом, повторить результат Борсука не удается нигде и никому. Хотя подобные работы велись в Германии и Японии, а позже и в США. Более того, до 35-го года и немцы, и японцы намного опережали борсуковские разработки.

Как и Бёрлинг, Борсук напрочь молчит о том, каким образом ему удалось решить задачу. А его спрашивали, и настойчиво. В те годы спрашивать умели. «Озарение снизошло», – скромно отвечал он. Так и отстали ни с чем. Его ведь даже посадить не могли – нужен был.

Разгадка наступила лишь в середине 50-х годов, уже после смерти Сталина. Возглавивший лабораторию полковник медицинской службы Монастырский обнаружил в кабинете Борсука личный сейф – чрезвычайно хитроумно сделанный и хорошо замаскированный. В сейфе лежала папка с подробными инструкциями, описанием технологии воздействия на мозг и подробной «картой» мозга. Еще там было письмо Борсуку от неизвестного благодетеля, датированное 1935 годом. Вот и возникает вопрос – что же произошло в далеком 1935 году в СССР, что мировая закулиса была вынуждена срочно вмешаться? И не только вмешаться, но и поделиться знаниями со страной, которая всегда была для них костью в горле.

– Может, это вовсе не Семьи, – заметила я.

– Это точно они. Кроме них просто некому. Никто на тот момент не обладал такими знаниями. Почему, думаешь, Запад своих сенсов не делает? Этика не позволяет? Совесть? Да ну! Где Америка, а где совесть! Не делают – потому что не могут, не умеют! Современная западная наука лишь подбирается к тому уровню, который показал Борсук в 1935 году, да и то идет иной дорогой.

Егор настолько разошелся, что посетители с соседних столиков удивленно поглядывали в нашу сторону.

– Тише, – прошептала я.

– Но и у нас прорывов больше не было, – продолжил Егор успокоившись. – До последнего момента. Диск, полученный Верховским от Советника, – это прорыв. Это кардинально новое. И опять ученый получает готовую информацию, превосходящую сегодняшний уровень мировой науки. Резонный вопрос – откуда дровишки? Потому как неоткуда этой информации взяться. Более того, сейчас они даже не скрываются – ведь Советник лично передал диск доктору. Почему они вышли из тени? Что за срочность? Что произошло в последние два месяца, что они вынуждены вмешаться? Видимо, игра идет по-крупному. И хочется надеяться, идет не по их сценарию.

От избытка информации и выпитого вина у меня кружилась голова. С трудом собрав мысли, скачущие по разным этажам моего сознания, я спросила:

– Но если они такие всемогущие, если им доступны знания, которые не доступны нам, то зачем они прибегают к нашей помощи? Зачем им Берлинг, Борсук, Верховский? Почему они сами не могут сделать то, что требуют от других?

– Есть у меня версия, – помолчав, ответил Егор. – Не столь они и всемогущи, какими хотят казаться. Существуют ограничения и для них. Но об этом надо или говорить подробно, а сейчас уже поздно, или не говорить вообще.

Однако, я была уверена, что сейчас он скормил мне полуправду, вернее, часть правды. Показал лишь верхушку айсберга. А сам айсберг в виде большой и наверняка неприглядной тайны теряется в темных глубинах истории. Откуда я это знала? Женская интуиция.

* * *

Ночью мне опять приснился Андрей. Уже без своих ужасных бинтов и в обычной одежде, но почему-то босиком. Он опять что-то говорил мне, но я слышала только одиночные слова, отказывающиеся складываться в связные предложения.

Я беспомощно разводила руками и кричала ему: «Я не понимаю тебя! Я не понимаю!»

Он грустно улыбался, а я сквозь сон чувствовал свою беспомощность. Не оправдала, подвела. Он стал удаляться от меня, и тут наконец-то я хоть что-то расслышала. Это были два слова: «нет времени». У нас совсем нет времени.

[1] Опыт – лучший учитель. (лат.)

[2] Отлично. (лат.)

[3] Arne Carl-August Beurling (1905-1986)

День четвертый. Противостояние

И вновь меня разбудили два звонка, прозвучавшие одновременно. Бормоча проклятия – тапки опять забились под кровать – я бросилась босиком к двери. На лестничной площадке в своей неизменной кожаной куртке стоял Егор. Непринужденно прислонившись к стене, он крутил на пальце брелок с ключами от моей машины. Выглядел мой напарник вполне отдохнувшим и даже где-то довольным.

И чем это он ночью занимался, что теперь лоснится как кот? Говорил, что машина ему нужна для работы… Впрочем, не мое это дело.

Мобильник по-прежнему надрывался где-то в дебрях квартиры. Я зло уставилась на Егора, тот вопросительно поднял брови.

– Ну? – рявкнула я. – Что за трезвон? Тебя же уже пустили.

– А это не я, – хмыкнул Егор. – То-то я удивляюсь, почему ты трубку не берешь.

Чертыхнувшись в очередной раз, я ринулась на поиски смартфона. Вот он, на коврике рядом с тапками.

– Спишь? – голосом шефа осведомился смартфон. Полковник в отличие от Егора с утра был хмур. – Сейчас Егор к тебе зайдет…

– Уже, – также хмуро ответила я.

– Что уже? – не понял шеф.

– Уже зашел.

– Молодец, – одобрил шеф. Спросонья я не поняла, кого он похвалил – меня или моего гостя. – Сегодня ты мне не нужна, но будь на связи. Можешь помочь Егору, если он не против.

Помочь ему, значит. Если он не против. Значит, командует теперь он. И не только командует, но еще и может быть против.

Я недовольно уставилась на Егора. Тот, как ни в чем не бывало, положил ключи на стол, помахал мне рукой и, бросив через плечо банальное «я позвоню», ушел.

Ну что ж, раз у всех свои дела и я никому не нужна, то почему бы и мне не заняться своими – удовлетворить вчерашнее любопытство. Другого момента может и не быть.

Я быстро натянула джинсы с легкой курточкой, наскоро хлебнула кофе и уже собиралась выскочить за дверь, но что-то удержало меня. Удивляясь себе, я вернулась в комнату и достала из ящика стола свой пистолет. Мне, как и любому сотруднику отдела, положено табельное оружие. Но мы не носим его постоянно, берем только в исключительных случаях. Все последние дни я не чувствовала необходимости в нем. Почему же сейчас я вспомнила о нем? Там, куда я собираюсь, оружие мне не понадобится. И все же... Покопавшись в себе и не найдя ответа, я мысленно пожала плечами и положила пистолет обратно.

* * *

Больничный морг расположился в подвале главного хирургического корпуса. Попасть в него можно было двумя путями: по старой, требующей капитального ремонта лестнице в торце длинного коридора или на столь же древнем, лязгающем и дребезжащем, грузовом лифте. Я выбрала лестницу.

Опираясь на ветхие, отполированные многолетними прикосновениями лестничные перила, я спустилась в подвал. Впереди начинался длинный безлюдный коридор с тусклыми лампами дневного света и выкрашенными до половины зеленой краской стенами. И мертвая тишина вокруг, – усмехнулась я пришедшему в голову расхожему клише.

Частично содранный линолеум на полу выставлял напоказ серые бетонные плиты. Стены и потолок хранили застарелые потеки, пыльные лампы подслеповато помаргивали, издавая тонкое, жалобное жужжание. Похоже, что небогатое финансирование, спускаемое сверху на здравоохранение, до этого пристанища мертвых не доходило никогда, заканчиваясь выше – на лечебных этажах. Что ж – живым деньги нужнее.

Использовался этот подвал, как и любой другой, для хранения старых ненужных вещей, выбросить которые было жалко. Слева вдоль стены громоздились шкафы с покосившимися дверцами, рядом с ними приткнулись обшарпанные коробки от оборудования. Справа, возле шеренги дверей с черным оконным провалом в верхней части, оставался узкий проход. Лишь за одной дверью с надписью «лаборатория» виднелся неяркий желтоватый свет.

Как я ни старалась не привлекать внимание к своему визиту, мои шаги в тишине этого царства мертвых прозвучали гулким набатом. Из лаборатории выглянул толстый лаборант в неряшливом халате, небрежно накинутым на мятую клетчатую рубашку, и вопросительно уставился на меня.

– Вы кого-то ищете? – отнюдь не дружественно осведомился он.

– Да, – кивнула я. – Морг.

Флегматично взглянув на мое удостоверение и выслушав мой не слишком связный рассказ, лаборант проводил меня до дверей морга, поковырялся в замке и впустил в помещение.

– Патологоанатома сейчас нет, но вы можете его подождать здесь.

Здесь – это значит на старом замызганном стуле возле заваленного бумагами письменного стола.

– Да, – я постаралась придать своему голосу уверенность, – мы с ним договорились, что если его не будет, я смогу сама осмотреть труп.

Лаборант пожал плечами всем своим видом показывая «делайте что хотите – меня это не касается» и, порывшись в шкафу, выдал мне одноразовый бумажный халат и перчатки.

– Холодильник там, – он неопределенно махнул рукой в сторону закрытой двери. – Здесь в шкафу медкарты, – еще один взмах руки в противоположную сторону. – Когда закончите – скажете, я буду в лаборатории, – буркнул он напоследок и ушел.

Оставшись одна, я ринулась к холодильнику. Осмотрелась, пытаясь соотнести увиденную вчера на записи картинку с действительностью. Так. Прозекторский стол находился слева от Андрея, значит, он стоял вот здесь. Я встала на его место, нашла замеченную вчера на записи ячейку и потянула дверцу на себя.

Это была девушка. Молодая и, наверное, очень симпатичная в жизни. Русые волосы, тонкие и нежные черты лица. Ладная фигурка. Пули изрешетили всю правую половину ее тела. Даже мне, человеку далекому от медицины, было ясно: выжить с такими ранениями вряд ли возможно. На животе виднелись выходные отверстия. Значит, стреляли сзади и чуть сбоку.

К ноге трупа была привязана бирка с номером.

Медицинской карты с интересующим меня номером в шкафу не оказалось, зато она нашлась в синем файлике на краю стола.

Звали девушку Камилла Неве. Гражданка Великобритании, 20 лет. Смерть наступила 24 июня в 21 час 35 минут. Я с удивлением уставилась на дату. Вот интересно, труп гражданина другой страны лежит в московском морге более полутора месяцев, и никому нет до него дела? Все экспертизы и прочие мероприятия, связанные с расследованием, наверняка давно закончены, так почему же она все еще здесь?

Я пролистала карту. Нашла заключение о смерти, подписанное патологоанатомом, из которого следовало, что Камилла умерла во время операции, прямо на хирургическом столе «в связи с множественными ранениями, не совместимыми с жизнью». Вскрытие не проводилось.

Интересно, почему?

Я задумалась и не заметила, что в морге я уже не одна. Рядом с телом стоял Андрей. В большой не по размеру зеленой фуфайке с капюшоном, накинутым на замотанную бинтами голову, и босиком. Крепко зажмурив глаза, он держал девушку за холодную белую ладонь. Вся его фигура выражала крайнюю степень напряжения. Как у человека, который, стиснув зубы, изо всех сил старается совершить невозможное.

Что происходит?

Осторожно, словно боясь вспугнуть его, я начала подниматься из-за стола. Медленно, очень медленно, мелкими шажками я приблизилась к Андрею. Его напряжение чувствовалось даже на расстоянии, а уж рядом с ним и подавно – все пространство вокруг было словно наэлектризовано. А сам он походил на натянутую струну – еще немного и не выдержит.

Внезапно он обмяк, отпустил руку и, открыв глаза, тихо прошептал: «Я не могу».

– Андрей, – позвала я. – Меня зовут Анна. Я…

– Я не могу, – повторил он чуть громче. – Я почти вытащил ее, почти…

В его голосе чувствовалась неподдельная горечь.

– Послушай меня, – я осторожно взяла парня за плечи. – Я знаю, что с тобой сделали. Я хочу помочь тебе. Мы попытаемся все исправить.

В этот момент я действительно верила, что все еще можно исправить.

Тишина.

– Андрей, ты помнишь, как попал сюда? Тебя кто-то привел?

Тишина.

Не знаю, понимал ли он, что я говорю, но сейчас он выглядел убитым горем человеком, потерявшим последнюю надежду и впавшим в полное безразличие. Сейчас он как никогда походил на зомби доктора Верховского. И если бы несколько минут назад я не видела его совсем другим, то решила бы, что Верховский сделал из Андрея свой очередной Номер.

Я потянула Андрея за руку:

– Пойдем со мной.

Внезапно он словно очнулся. По крайней мере, его взгляд сфокусировался на мне и обрел осмысленность. Пару мгновений он разглядывал меня, затем опять повернулся к телу:

– Еще раз, – пробормотал он. – Я должен попытаться еще раз.

Что попытаться еще раз? Неужели он собирается оживить полуторамесячный труп? Думает, что может воскрешать людей? Похоже, эксперименты Верховского в данном случае не лучшим образом сказались на той части мозга, которая отвечает за здравый смысл. Но если Андрей действительно считает, что может возвращать людей с той стороны, то почему не помогает своей девушке, которой еще можно помочь, а занимается какой-то иностранкой?

Ладно, сейчас не до этих загадок, сейчас надо просто его увести отсюда.

– Ей ты уже ничем не поможешь. Ты должен помочь себе. Должен поправиться, стать здоровым, набраться сил, тогда и сможешь помогать другим.

Тихонько бормоча успокаивающие слова, я бережно подталкивала Андрея к выходу из морга. К моему удивлению он не стал сопротивляться. Медленно, словно сомневаясь в правильности своих действий, он шел за мной. Мы аккуратно обогнули прозекторские столы, миновали шкаф у двери и вышли в коридор.

Поддерживая Андрея под руку и нашептывая ему на ухо какие-то убаюкивающие глупости, словно маленькому ребенку, я тихонько повлекла его к лифту.

Однако мы не сумели пройти и половины расстояния, как лифт, скрепя и сотрясаясь всеми частями, остановился в подвале. Створки дверей распахнулись, и прямо перед нами возникла высокая фигура в темном костюме. Даже скудного подвального освещения мне вполне хватило, чтобы разглядеть пистолет, направленный в нашу сторону. Я быстро толкнула Андрея к стене и прижалась рядом.

– Отдайте мальчишку, и я не причиню вам вреда.

Спокойная уверенность в голосе не оставляла никаких иллюзий – по наши души пришел профессионал. Я лихорадочно искала пути отступления и не находила. Но и просто так отдать им Андрея я не могла.

– Как хотите, – невозмутимо сказал убийца.

Глухой щелчок, как будто кто-то открыл банку пива, разорвал тишину подвала.

В меня не раз стреляли, но я никогда не видела полет пули. Такое просто недоступно человеческому глазу, ведь полет пули – это мгновение, миг. Но не в этот раз. Сейчас мне казалось, что время… нет, не остановилось, но сильно замедлилось, сделалось вязким, словно густое желе или прозрачная резина, которая тянет и тянет назад этот комочек железа, не давая ему впиться в мое тело. И чем больше это желе растягивалось, тем дальше отклонялась от своей первоначальной траектории пуля. Внезапно эта резина лопнула, и время вернулось к своему обычному ходу. Однако пуля, пущенная прямо мне в грудь, лишь обожгла мое плечо. Рукав голубого пиджака сразу же окрасился красным.

Машинально зажав рану, я привалилась к стене.

– Что здесь происходит? – ошарашенно вертя головой, в коридор выскочил лаборант.

Следующий выстрел, уже без нарушений законов физики, расплескал на его белом халате кровавое пятно. Лаборант схватился за грудь и сполз по стене. На его лице так и застыло выражение полнейшего недоумения.

Следующие три пули опять предназначались мне – отступать убийца не собирался.

И вновь я оказалась внутри тягучего прозрачного желе. Вновь я видела, как ко мне медленно приближаются раскаленные частицы металла, и вновь ничего не могла поделать – тело было сковано. На этот раз пули не просто прошли мимо, вопреки всем законам физики они словно планеты, движущиеся по орбитам, заломив крутой вираж, устремились назад.

Убийца, нелепо раскинув руки, упал. Под ним стремительно растекалась алая лужа – время опять вернулось к обычному течению. Но только теперь я заметила, что сзади кто-то тяжело, со всхлипами дышит.

Андрей?

Обернуться к нему я не успела – с лестницы донеслись глухие выстрелы, топот, возня, было слышно, как кто-то с кем-то борется. Потом этот кто-то с грохотом покатился по ступеням.

Я кинулась к распростертому на полу убийце, выхватила из его пальцев пистолет и прижалась к стене.

Как раз вовремя.

Двое мужчин, обнявшись, вывалились в коридор. Один в темном, как у стрелявшего, костюме и некто полузнакомый в окровавленной джинсовке. Темный костюм затих, уткнувшись лицом в пол, он так и остался лежать посреди коридора, а человек в джинсовке, тяжело опершись на левую руку, правая при этом безвольно болталась вдоль тела, пытался встать на ноги. Ноги отказывались его держать, по голубым джинсам текла кровь, лицо представляло собой сплошную кровавую кашу.

Наконец, ему удалось встать на колено, неловко, боком, как будто половина тела была парализована. Он с трудом повернул окровавленное лицо ко мне, и я узнала Демина. Александр протянул руку в мою сторону – то ли прося помощи, то ли, наоборот, предостерегая от чего-то.

Но почему у него черная половина лица? И совершенно черные ладони?

Я бросилась к Саше, пытаясь помочь, но тут опять прозвучал выстрел. Демин упал. На лестнице показался еще один нападавший.

Стремительно развернувшись, я выпустила несколько пуль в его сторону, но убийца проворно шмыгнул обратно за угол.

В этот момент открылись двери лифта, и в подвал с пистолетом в руке ворвался Егор.

– Сзади, – крикнула я ему и опять выстрелила в высунувшего в коридор человека.

Безуспешно – тот успел юркнуть обратно на лестницу.

Но Егор и не думал слушать меня. Он бросился прямо вперед.

Ко мне?

Нет, взгляд его был направлен не на меня, а куда-то за мою спину. И туда же полетели пули, выпущенные из его пистолета.

Но сзади же не было нападавших! И вообще, там никого кроме Андрея не было!

Однако толком удивиться я не успела, из-за угла вновь показался мужчина в темном костюме.

– Я не буду стрелять, если вы отдадите мальчишку, – крикнул он. – Живой он для вас опасен, а мертвый совершенно бесполезен.

Егор выстрелил не глядя в его сторону и бросился ко мне.

– Сильно ранена? – быстро спросил он.

Но я пыталась осознать слова нападавшего. Это про Андрея? Это он опасен?

Я обернулась. Андрея в коридоре не было.

Держась за раненую руку, я побрела назад к моргу, но и там за исключением мертвецов не было ни души.

И тут неожиданно меня окатило понимание: Егор хотел убить мальчика!

Но почему?

– Почему? – тихо спросила я, отстраняясь от Егора, пытавшегося обнять меня.

Я топталась на месте, оглядываясь по сторонам в надежде, что откуда-то сейчас появится нескладная босая фигура в зеленой фуфайке, но мой взгляд натыкался лишь на грязные стены и старые коробки.

Куда он делся?

– Где он?

– Ушел.

– Почему? – опять спросила я. – Почему ты хотел убить его?

– Потом, все потом, сейчас надо осмотреть твою руку.

Руку?

В пылу сражения я совсем не чувствовала боли, но сейчас сильнейшие болевые волны скручивали мышцы, поднимаясь от кисти вверх, к плечу. Рукав пропитался кровью. Я посмотрела на свою ладонь, прямо на глазах она наливалась свинцом. Пальцы теряли чувствительность. То ли от вида крови – своей и чужой повсюду в подвале, то ли от выплеснутого адреналина, меня мутило. Побледнев, я начала оседать прямо в руки подхватившего меня Егора.