Текст книги "Евангелие от смартфона (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Корсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Что ж, мы почти закончили – на все двадцать вопросов мы, как смогли, дали ответы. Теперь пользуясь правом задать свой вопрос, я хочу спросить вас, дорогие мои радиослушатели, а хотели бы вы вновь увидеть Иннокентия Давыдова? Хотели бы вновь побывать на его концерте, услышать его песни? И что вы готовы сделать ради этого? Я могу ответить только за себя и Тимона: ради этого мы готовы на все. И я призываю всех – ученых, экстрасенсов, медиумов, создателей виртуальной реальности, инопланетян, ангелов – сделайте так, чтобы Иннокентий Давыдов к нам вернулся.

* * *

На этот раз мне не пришлось пробираться тайком в Санаторий – меня ждали. Молчаливый санитар, пришедший за мной на КПП, проводил меня в холл, который уже нетерпеливо мерил шагами Верховский. Как и вчера – со спутанными волосами, в дешевых очках и в развевающемся белом халате. Только сейчас халат был надет поверх зеленого хирургического костюма.

Наверное, резал кого-нибудь, живодер, мрачно подумала я.

Завидев меня в дверях, Верховский рванул в мою сторону. Выглядел он обеспокоенным. Даже больше, чем вчера.

– Нашли? Есть результаты?

– Пока нет.

– Но вы хоть представляете, где он находится? У кого? Когда его можно будет вернуть? – доктор с надеждой заглядывал мне в глаза, словно надеясь обнаружить там ту самую соломинку, за которую собирался зацепиться.

Я мотнула головой, одним жестом ответив на все его вопросы «нет».

Вот сколько раз читала в книгах фразу «в его глазах поселилось разочарование», но никогда не верила, что этот процесс можно наблюдать воочию. Оказалось, можно: глаза Верховского в один момент потускнели.

– Пойдемте, – сказал он, еще больше ссутулившись. – Не будем терять время.

Мы поднялись на второй этаж, судя по табличкам, занимаемый администрацией заведения, свернули в коридор с чередой запертых дверей-близнецов, по другой лестнице спустились на несколько пролетов вниз, вновь одолели длинный коридор без окон, и оказались перед запертой на кодовый замок металлической дверью.

– Мы разве не в ваш кабинет направлялись? – удивилась я.

– Нет. Нам нужно специальное помещение, оборудованное записывающей аппаратурой. Прошу.

Верховский чиркнул именной картой по замку, набрал код и, дождавшись зеленого сигнала, открыл дверь, пропуская меня вперед.

Помещение отдаленно напоминало комнату для допроса. Тот же большой, крепко привинченный к полу стол, несколько стульев, голые стены, обитые светло-серыми пластиковыми панелями, лампы дневного света на потолке. Из общей картины выбивались разве что медицинская кушетка возле стены, пара кресел с небольшим столиком в углу, да солидная стойка со сложной аппаратурой.

– Присаживайтесь. Кофе хотите?

Я выбрала кресло, постаралась устроиться поудобнее, хотя это далось мне с большим трудом – кресло явно предназначалось для человека более солидной комплекции – и задумалась.

Шефу пришла в голову гениальная мысль использовать подопечных Верховского для поиска Андрея, о чем он и договорился с доктором. Если правда то, что рассказывают о возможностях сенсов, то найти парня для них не составит труда. Однако, если шеф додумался до этого, то неужели руководителю проекта, к тому же кровно заинтересованному в результате, подобная мысль не пришла в голову? Не верю. А если пришла, то неужели он за все это время ни разу не попробовал? Не верю второй раз.

– Неужели за все эти дни вы сами ни разу не попытались? – спросила я.

Направлявшийся к кофеварке Верховский замер на полпути.

– Да, пытался, – он смущенно пригладил волосы. – Дважды. И оба раза безуспешно. Но по разным причинам. Видите ли, Номер Два – чрезвычайно мощный сенс, но он сильно устал после сеанса ГРУ, поэтому ничего не смог увидеть. Понимаете, сильных сенсов ГРУ использует на полную катушку – все дни расписаны, и выжимает досуха, мальчики потом пару дней вообще ни на что не годятся. Еще я пробовал поработать с Шестнадцатым, он слабее Второго, ни разведка, ни безопасники не берут его в дело, но иногда и у Шестнадцатого бывают проблески. Но, увы, не в этот раз. Мы промучились больше часа, все бесполезно… Только, прошу, не надо нигде распространяться об этом моем самоуправстве. Я не имею право по своему желанию и ради своих нужд использовать сенсов…

Просящий Верховский выглядел жалко до противности. Он взглянул на меня глазами побитой собаки, дернулся, было, в сторону аппаратной стойки, но с удивлением заметил кружку у себя в руках и смутился:

– Ах да, вы же кофе просили…

Он завозился возле кофеварки, изредка кидая в мою сторону сложные взгляды. Внимание со стороны Верховского было мне неприятно.

– Что это за аппаратура? – перевела я разговор на другую тему, чтобы немного отвлечь его от своей персоны.

– Когда идет сеанс, включается запись. Оригинал записи хранится в спецотделе, копия идет мне для анализа состояния сенса, другая копия – заказчику сеанса. Заказчиком обычно разведка, реже кто-то из администрации президента, безопасность, МВД, еще реже космос, бизнес, личные просьбы. Два ящика внизу на стойке обеспечивают секретность, в частности, защиту от прослушивания. Выше расположено реанимационное оборудование. Иногда приходится и его применять.

Верховский закончил сражаться с кофеваркой и протянул мне кружку:

– Пейте. У нас еще есть минут десять.

Он кому-то позвонил, перебросился парой фраз, сплошь состоящих из медицинских терминов и звучащих для меня полной тарабарщиной, и в конце разговора потребовал на сеанс «номер четыре», после чего принялся копаться в углу, включая приборы.

Через восемь минут в дверь постучали и на пороге комнаты появился здоровенный санитар с выправкой спецназа, а за ним понуро опустив голову плелся, видимо, тот самый Номер Четыре.

Я с нескрываемым любопытством уставилась на него.

Зеленая толстовка, синие спортивные брюки, на ногах мягкие тапочки, давно зажившие шрамы на голове, апатия и заторможенность во всем облике. Но главное, что меня удивило, – это лицо и глаза парня. Лицо напоминало безжизненную маску, а в потухших глазах не промелькнуло ни единой искорки интереса. Чувствовалось отсутствие чего-то очень важного, жизненно необходимого. Может, самой жизни?

Санитар усадил Номер Четыре на стул, ловко нацепил ему на голову шлем, приладил на грудь и левую руку электроды, затем уселся рядом, разложив на маленьком столике шприцы с ампулами.

– Им иногда плохо становится, нагрузка на сердце большая во время сеанса, – ответил санитар на мой невысказанный вопрос. – Кто с ним сегодня работает? Вы?

– Н-н-нет, – испугалась я. – Я даже не знаю, что надо делать…

– Лучше я, – решительно заявил Верховский.

Он уселся напротив сенса и положил на стол перед ним фотографию Андрея.

– Внимательно смотри на фотографию перед тобой, – медленно, с расстановкой проговорил доктор. – Ты видишь этого человека?

Сенс молчал.

– Смотри на фотографию, – четко выговаривая слова, повторил Верховский. – Ты видишь его?

– Вижу, – еле слышно ответил парень. Голос его был глух и безжизнен, так мог бы разговаривать автомат.

– Что он делает?

– Сидит. Вода на лице. Больно. Вот тут, – сенс медленно приложил ладонь к груди. – Давит. И здесь тоже больно. Сжимает, – рука сенса неторопливо как механизм легла на горло.

Верховский удивленно пробормотал, ни к кому не обращаясь: «Сердце? Быть такого не может…» и, прочистив горло, громко приказал:

– Смотри вперед. Что видишь?

– Кровать. Человек. Лежит. Накрыт белым. Голова белая, – через силу выдавил парень.

Голова белая? Что это значит?

– Посмотри направо. Что видишь?

– Стол. Человек сидит на стуле. Женщина. Спит. Рядом дверь.

– Посмотри налево. Что видишь?

– Стена. Белая. Провода. Экран. Линии. Разноцветные. Зеленая точка. Танцует.

И тут меня осенило – это же палата реанимации, где лежит Вероника! Но как бы проверить мое предположение? Ведь сенс не может подойти к кому-нибудь и прямо спросить: скажите, пожалуйста, это Центральная клиническая? Или может? Хоть бы вывеска какая попалась…

– Огонь, свечи, кровь… – тем временем продолжал бубнить Номер Четыре.

Я дернула за рукав Верховского, но тот нетерпеливо отмахнулся от меня – видимо, и сам понял, что парня занесло – ну какие свечи в палате реанимации, и продолжил допрос:

– Встань и выйди в дверь. Что видишь?

– Коридор. Длинный. Стол. Диван. Спит человек.

– Пусть выходит из отделения, потом спустится вниз и найдет вывеску, – прошептала я.

– Найди лестницу и спускайся – приказал Верховский. – Что видишь?

Парень молчал.

– Черт, лестницу найти не может, – еле слышно выругался Верховский. – Вы там были? Нет? Где там лестница?

– Пусть идет прямо до конца коридора и откроет дверь, за ней будет площадка с лифтами. Рядом с ними лестница, – так же шепотом ответила я.

Верховский тут же отдал соответствующий приказ, к которому добавил свое неизменное «что видишь».

– Дверь, – ответил сенс.

– Открой дверь. Что видишь?

– Большой зал. Пусто.

– Это холл в больнице, – прошептала я. – Пусть пройдет вперед к входной двери и выйдет наружу. Там на стене есть вывеска.

Верховский вывел парня в больничный двор и приказал прочитать вывеску.

– Есть! – услышав название больницы, Верховский с облегчением откинулся на спинку стула.

Как я и предполагала, это была Центральная клиническая, в которой лежала Вероника. Надо было срочно звонить шефу, но что-то удерживало меня на месте.

– Что Андрей делает сейчас? – неожиданно для самой себя громко спросила я, хотя и не была уверена, что парень послушается меня.

– Снимает бинт, – мучительно медленно проскрипел Номер Четыре.

– Свой? – удивилась я.

– Нет.

В этот момент лицо сенса исказила легкая судорога, глаза закатились, но через секунду лицо опять стало неподвижной маской. Только дышал он теперь заметно тяжелее, с редкими всхлипами, было видно, как под тонкой фуфайкой поднимается и опускается впалая грудь. Верховский с беспокойством глянул на санитара, тот ответил непонятным жестом.

– Что он делает теперь?

– Идет по коридору.

– Иди следом, – приказал Верховский.

Спустя несколько минут он спросил:

– Где ты сейчас находишься?

– Холодно. Шкафы. Металлические. В них люди. Мертвые.

И оттого что это было сказано застывшим, мертвым голосом, слова прозвучали еще страшнее. Мне показалось, что даже толстокожий санитар вздрогнул, не говоря уже обо мне с Верховским.

«Это морг», – прошептал санитар.

– Что он делает? – дрогнувшим голосом осведомился Верховский.

– Ищет.

Сенс долго молчал, потом тем же безжизненным голосом продолжил:

– Нашел. Открыл дверь. Там человек. Мертвый. Холодно. Вода на лице. Больно здесь, – и парень вновь показал на область сердца.

– Что Андрей собирается делать? – не выдержав, вновь встряла я.

– Так нельзя спрашивать, – возмущенно зашипел на меня Верховский, – он вам не ответит. Они понимают только простые вопросы и приказы…

Но парень вдруг медленно, словно автомат, повернул голову в мою сторону, и мне показалось, что в его глазах, на мгновение утративших привычное безразличие, сверкнула искра понимания. Его мелко затрясло и он с видимым усилием выплюнул, стуча зубами:

– Рубеж. Помочь. Свобода.

Эти слова отняли у него последние силы и, уронив голову на грудь, он то ли заснул, то ли потерял сознание.

– Вколи ему стимулятор! Быстро! – рявкнул Верховский санитару. – Двойную дозу.

И зашипел мне:

– Не вмешивайтесь! Молчите! Подобные вопросы отбирают у мальчиков много энергии, а мы еще толком ничего не узнали!

– Но…

– Цыц! – шепотом прикрикнул на меня Верховский и с трудом придав голосу спокойный и размеренный тон переключился на начавшего подавать первые признаки жизни сенса:

– Десять часов назад. Ты рядом с Андреем. Посмотри направо, теперь налево. Что ты видишь?

Номер Четыре молчал. Вернее, он честно скашивал глаза направо и налево, видно было, как дергается его кадык, как кривится в напряжении рот, пытаясь что-то сказать, но…

– М-м-мы-ы… – выдавил из себя Номер Четыре.

– Еще стимулятор. Быстрее… – приказал Верховский

– Константин Аркадьевич, не выдержит он больше! – тихо, но решительно возмутился санитар.

– Коли! – хрипло завопил Верховский.

Санитар быстро вогнал в предплечье сенсу вторую ампулу. После чего парень затрясся, изо рта пошла пена и, изогнувшись всем телом, он окончательно потерял сознание. Санитар проворно сорвал электроды, одним выверенным движением расчехлил спрятанное у стены инвалидное кресло, и, усадив в него беднягу, коротко бросил нам:

– Сеанс закончен.

Верховский, шаркая ногами, словно старик, отошел к стене и тяжело опустился в кресло. Сеанс вымотал доктора едва ли не больше, чем его подопечного. Пару минут я тоже приходила в себя, а потом бросилась звонить шефу.

Полковник выслушал мой доклад молча, лишь буркнул в конце короткое «возвращайся». Чувствовалась, что он не доволен.

Убрав смартфон в карман, я подошла к Верховскому – нужно было переслать Ганичу запись сеанса. Не знаю, понял ли меня доктор. Он окинул меня безумным взглядом и схватил за руку.

– Его надо обязательно найти, понимаете… Вы не представляете, насколько он ценен, – бормотал Верховский словно в бреду. – Найдите его, я верю вам, именно вам, обязательно найдите его. Только сразу мне сообщите, больше никому, только мне, они же его уничтожат…

Ну вот, и где остался Егор со своим советом одеться посексуальнее? В луже, вестимо. Не до фривольностей сейчас нашему ловеласу, ох, не до фривольностей.

Верховский цеплялся за мои руки, умоляюще заглядывая в глаза. И вдруг, словно застеснявшись своего внезапного порыва, резко отпустил меня, рухнул в кресло и застыл, закрыв лицо руками.

Что я могла ему ответить? Казенное «это моя работа» и «я сделаю все возможное»?

– Я постараюсь, – сказала я.

Доктор вяло кивнул, поднялся, но уходить не торопился и смотрел на меня, словно хотел что-то еще сказать. И почему у меня уже не в первый раз создается впечатление, что все хотят мне что-то сказать?

* * *

Всю обратную дорогу я находилась под впечатлением сеанса. Размышляла обо всем сразу и ни о чем конкретно. И внезапно пришло понимание. Вода на лице – это слезы, которые душили Андрея. Поэтому Номер Четыре и показывал на горло. И сердце щемило отнюдь не реальной, физической болью, это ныла и страдала израненная душа. По-женски мне было жаль Андрея, оплакивающего свою возлюбленную. Мне были близки его порывы – помочь близкому человеку, быть рядом с ним. И в то же время я испытывала за него гордость – ведь дошел. Дошел, несмотря на свое состояние, раны и боль, – дошел. Как же надо любить другого человека, чтобы ради него пройти через такое, – бежать из части, сутки блуждать по лесу, попасть в лапы Верховского, вновь бежать. И, главное, найти силы, чтобы преодолеть все это. Я молча глотала слезы и выжимала из машины все, на что та была способна. И словно проникшись моим настроением, по стеклу застучали струи дождя – за окном начался ливень.

Однако какая-то другая часть меня, более холодная, рассудочная, продолжала мыслить трезво. Именно она внимательно фиксировала все мелочи, анализировала ситуацию и задавала вопросы. Андрей вовсе не похож на остальных роботоподобных «номеров» Верховского, – подсказывала мне наблюдательность. – Он действует и чувствует как обычный человек, но… Что же получается? Либо операция прошла неудачно и Верховский лжет. Либо это была какая-то совсем другая операция или вообще не операция, а нечто иное… И тогда… Верховский снова лжет. И как все-таки Андрей смог сбежать из охраняемого бункера?

Нет, хватит, так недолго и шизофрению заработать.

С этими невеселыми думами я добралась до окраины Москвы.

Надо заправиться.

Я вышла из машины, заплатила за бензин и купила в маленьком безлюдном магазинчике шоколадку. Шоколад – сладкое напоминание о беззаботном детстве, о любимых праздниках, о том счастливом времени, когда ты еще не понимал, насколько безразличен и жесток взрослый мир. Неудивительно, что взрослые каждый раз возвращаются к этому суррогату счастья в трудные минуты. Я с отвращением взглянула на взятые из дома бутерброды – есть совсем не хотелось. Так и пила черный кофе, откусывая шоколад прямо от плитки. Большой глоток черной горечи, затем маленький кусочек сладкого удовольствия, как и вся наша жизнь.

Дождь заканчивался, а вместе с последними каплями меня постепенно отпускала грусть. Я почти успокоилась, а когда приехала в отдел, то и вовсе превратилась в энергичного трудоголика, какой, думаю, меня и хотел видеть шеф.

– Ну? Взяли? – нетерпеливо выкрикнула я, врываясь в кабинет шефа.

И сразу попала в удушливую и нервозную атмосферу. В воздухе витал легкий дух табака, густо замешанный с невыплеснутой агрессией и разочарованием.

Ремезов, заложив руки за спину, с недовольным видом расхаживал возле плотно задернутого окна, Демин, морщась, пил горячий кофе, Егор что-то искал в своем телефоне, а малознакомый оперативник чинно, как школьник за партой, сидел за столом.

– Нет, – быстро взглянул на меня Егор, откладывая телефон.

Сейчас он утратил свою обычную жизнерадостность и выглядел если не подавленным, то каким-то потускневшим и усталым. Шеф так вообще отделался вялым жестом руки в мою сторону.

– Почему? Что случилось? Сенс ошибся? – удивилась я, подсаживаясь к столу.

– Упустили, – коротко бросил шеф.

Он уселся в свое кресло и, неприятно сморщившись, начал пересказывать мне – наверное, далеко не в первый раз за день – историю нашего сегодняшнего фиаско.

Да, эта была та самая клиника. Спящий человек на диване в больнице, как я и предполагала, оказался тем самым полузнакомым оперативником. Проверенным в работе, дисциплинированным и ответственным парнем, конечно же, никогда не позволявшим себе уснуть на посту. Но сегодня «вот прям как накатило», – с виноватым видом разводил он руками. Сразу же после моего звонка шеф пытался до него дозвониться-достучаться – но где там, агент спал сном праведника и на вызовы не реагировал. Саша Демин, отсыпающийся дома после суточного дежурства, был срочно вызван из дома, но для работы не годился. Взлохмаченный, с красными глазами, непрестанно зевая, он постоянно тер глаза и отвечал невпопад. Было спешно поднято на ноги еще двое оперативников, которые прочесали больницу вдоль и поперек, но Крылова не нашли. Егор также сразу сорвался после моего звонка, но опоздал и он. Андрея в больнице уже не было. А то, что он там был, подтвердили камеры наблюдения, записи которых уже успел просмотреть умница Ганич.

– Вернулись к тому, с чего начали, – проворчал шеф, но тут же встрепенулся как старый боевой конь, отгоняя упаднический дух.

– Но есть и плюс, – подпустив уверенность в голосе, произнес он. – Мы теперь точно знаем, что Крылов в городе. А также можем предположить, что он обладает неким суггестивным воздействием на людей. Это если, конечно, не считать, что Олег просто заснул.

Оперативник при этом жутко покраснел и опустил голову, словно напроказивший школьник.

– Не красней, не девка, – обрезал его шеф и продолжил начатую мысль: – Кроме того, мы можем полагать, что парень в полном сознании и вполне дееспособен. Еще как дееспособен, раз сумел выбраться из Санатория и добраться до города. Что еще?

– Передвигается свободно, – справляясь с очередным зевком, заметил Демин, – только как-то странно. Если сбежал к своей девушке, то зачем потом по больнице плутал? Думаю, версию с похитителями можно отбросить.

– Искал выход? – робко вставил свои пять копеек проштрафившийся оперативник.

– Да нет, не похоже, – задумчиво протянул Егор. – Я хоть и смотрел запись одним глазом, но и то заметил, что двигался он так, будто преследовал определенную цель. И цель эта у него появилась после посещения реанимации.

– Цель? В морге? – фыркнул Сашка и презрительно надулся. – Не говори ерунды. Из реанимации он сразу в морг направился.

Со своего места мне было видно, что Сашка злится – у него слегка пульсировала синяя жилка на шее. Чисто по-человечески я его прекрасно понимала. Во-первых, ему было неудобно за своего заснувшего на посту подчиненного, во-вторых, в отделе появился новый человек с непонятным статусом. В-третьих, этот непонятный человек знал о промахе его оперативника. А ведь могло быть еще и в-четвертых, и в-пятых…

– А не зашили ли в него программу, а? – задумчиво протянул Егор. – Что думаешь, Антон? По крайней мере, со стороны это видится именно так. Вот она-то его и ведет. Остатки человеческого тянут к подруге, а программа тащит совсем в другое место.

– И что же это за место? – язвительно осведомился Демин. – Если кто-то в действиях парня видит определенный смысл, то ему стоит просветить остальных. А если не видит и только умными словами бросается…

Ремезов стрельнул в Сашку глазами. Означать этот взгляд мог только одно: прекрати.

– Ганич сейчас собирает информацию с уличных камер наблюдения вблизи больницы, – как ни в чем не бывало заметил Егор. – Посмотрим, может, удастся нарыть что-то существенное.

Мне же все это виделось совсем по-другому.

– За девушку он свою беспокоится – вот и вся его цель, – тихо сказала я. – Несчастный, измученный мальчишка с израненной душой, на которого устроили настоящую облаву, а которому всего-то и надо, чтобы его любимая была жива и здорова.

Шеф скривился, как если бы у него внезапно заболели зубы, и бросил выразительный взгляд на Егора. Тот слегка пожал плечами.

– Я не исключаю ни одной версии, – обратился ко мне полковник. – Возможно, ты и права, но тогда тем более Крылов нуждается в том, чтобы его быстрее нашли и помогли ему.

Шеф говорил убедительно, но почему-то я ему не верила. Не знаю, какой информацией обладал мой начальник – у него всегда помимо официальных были какие-то свои, скрытые источники, но у меня определенно сложилось мнение, что он знает больше, чем говорит.

– Итак, что дальше? – спросил, зевая, Демин.

– Ты идешь отсыпаться, – остудил опера шеф. – Олег тоже свободен до завтра. Наблюдение нигде не снимаем, даже в больнице.

– Я думаю, Андрей скоро там появится, – сказала я.

– Почему? – живо спросил шеф.

Что толку объяснять людям, которые не понимают – парнем движет чувство, поэтому просто пожала плечами:

– Считайте, женская интуиция.

– Надежный источник, – хмыкнул шеф.

– А если попробовать еще один сеанс у Верховского? – вдруг спохватился Егор. – Наш профессор, думаю, будет только «за».

Ремезов устало потер лоб.

– Разговаривал я с ним уже на эту тему, – сказал он. – Нет у него больше никого, все заняты. Двое сильных сенсов на разведку пашут без продыха, сегодняшний только через пару дней оклемается. Сказал, завтра кого-нибудь попробует подыскать, но, скорее всего, без шансов… Ладно, на сегодня все свободны.

Демин, слегка приобняв Олега за плечи, повел его домой, Егор о чем-то тихо заспорил с шефом, а я решила посмотреть видеозаписи.

Сначала сеанс в Санатории. Верховский хоть и расстался со мной в расстроенных чувствах, но запись сеанса переслал в отдел, не забыл.

Компьютер, пошуршав пару мгновений, выдал изображение. Правую половину экрана занимал крупный план флегматичной физиономии Номера Четыре, а левая сплошь состояла из графиков и диаграмм.

Я вслушивалась в рваную речь парня и краем глаза отмечала изменения на графиках. Некоторые двигались плавно, как желтая линия, постепенно сходящая на нет к концу сеанса, или синяя, к финалу достигшая верхней границы. Физическое состояние и расход энергии? Да, наверное, что-то в этом роде. Другие дергались с каждым сказанным словом. Особенно меня впечатлил сильный выброс сразу на нескольких диаграммах, когда сенс сказал «Рубеж. Помочь. Свобода». Интересно, о чем это он? Слово «рубеж» у меня ассоциировалось только с секретным отделом. Но вряд ли об этом отделе было известно парню, заживо погребенному в застенках Санатория. Значит, он имел в виду что-то другое? И для кого просил помощи? Кого просил освободить? Себя? Андрея? Или это Андрей должен был кому-то помочь?

Я досмотрела запись до конца, однако, ничего нового по сравнению с увиденным воочию она для меня не открыла. Затем я перешла к записям с камер наблюдения в больнице. Оказалось, Ганич не только успел смонтировать видео, убрав все ненужное, но и отретушировал его.

Сначала на экране возник больничный коридор, по которому шла скособоченная фигура, прижимающая левую руку к груди. Замотанная бинтами голова, болтающаяся не по размеру толстовка с капюшоном и почему-то босиком. Босиком!

Я нажала на паузу и впилась глазами в экран.

Точно! Я уже видела его!

В самый первый день расследования в больничном сквере. Он сидел на скамейке и впитывал – почему-то именно это слово пришло мне на ум – солнечный свет. Но… Я вспомнила спокойный, почти безмятежный, как мне тогда казалось, его вид. Андрей ничем не напоминал жертву вивисекции или принуждения. Да и сейчас он свободно, в одиночестве разгуливал по больнице. Значит, я была права – не было никаких таинственных похитителей, возможно, парню кто-то помогал, но в свободе его никто не ограничивал.

Если же правы шеф с Егором, и Андреем движет некая программа, а за всей этой историей кроется некая зловещая фигура, то почему Андрей оказался в больнице? Чтобы оказать кому-то помощь, как предполагал Верховский? Но почему выбрали именно ту больницу, где находится Ника? Или это простое совпадение? Нет, таких совпадений не бывает.

Я вновь запустила запись.

Все было так, как и «увидел» сенс. Андрей прошел в палату, долго смотрел на лежащую девушку, затем взял ее за руку. Наверное, по его лицу действительно текли слезы. Наверное, щемило сердце и сдавливало горло. Потому что, глядя на него, у меня щемило и сдавливало.

Но вдруг он резко переменился. Запись была плохой, но даже она смогла передать, как Андрей внезапно вздрогнул, быстро наклонился к лежащей на кровати фигуре, потом начал снимать… нет, даже срывать бинты с ее лица. Отбросив бинт, он долго смотрел на нее. Насколько могла, я приблизила изображение. Качество оставляло желать лучшего, но лицо девушки казалось неповрежденным, по крайней мере, никаких страшных ран, о которых распинался лечащий врач, видно не было. Как и никаких признаков недавней пластической операции, требующих столь плотной повязки. Впрочем, само по себе это еще ничего не значило. Довольно часто людям, несведущим в медицине, действия медиков кажутся странными. И вполне возможно, существовало немало медицинских показаний, согласно которым наглухо бинтуют лицо. И все же… Нечто смутное крутилось в моей голове. Роман говорил о каких-то странностях, ребята в казарме тоже… Нет, не помню.

Я быстро прокрутила запись почти до самого конца, и лишь когда Андрей зашел в морг, внимательно сосредоточилась на экране. Было видно, как Андрей одну за другой открывает дверцы холодильника, секунду смотрит на тело, и переходит к следующему. Что он ищет? Лишь однажды он задержался надолго – стоял и смотрел на тело. Интересно, чье? Я увеличила картинку, но все равно почти ничего не смогла разглядеть – камера была настроена на прозекторский стол, холодильник же оставался практически за полем видимости.

И лишь когда Андрей убрал тело обратно, я смогла увидеть расположение ячейки. Завтра с утра обязательно проверю.

* * *

Возле машины меня догнал Егор.

– Тебя проводить?

– Если ты рассчитываешь на ужин или еще что-нибудь, вынуждена огорчить – я устала, да и дома шаром покати.

– Ужин – это неплохо, а о чем-нибудь еще – даже мечтать не смел, – хмыкнул он. – Я просто хотел позаимствовать твою машину до утра. Утром я верну ее.

Я пожала плечами:

– Провожай.

На Москву опустился поздний вечер, после дождя столица выглядела свежей, умытой. Она даже помолодела, сверкая мокрыми тротуарами и чистыми стеклами зданий. Словно кокетка, гордящаяся дорогими украшениями, город блестел яркими вечерними витринами, уличными фонарями и огнями машин, которые, как и утром, заполонили проспекты и улицы. Только теперь эти длинные светящиеся ленты, змеившиеся во всех направлениях, напоминали мне не механические щупальца, а светящиеся вены и артерии великана, которым, собственно, и была столица.

Наш путь пролегал через старую Москву. Чем ближе мы оказывались к центру города, тем меньше становилось пешеходов на узких и кривых улочках города. Казалось, дождь вместе с пылью и грязью смыл и дневную суету. Сумрак окутал старые дома Бульварного кольца, придав им таинственность. Длинные тени, отбрасываемые куполами московских церквушек и старыми деревьями, причудливыми узорами ложились на асфальт. Здесь Москва была совсем другой – тихой и немного загадочной.

По дороге мы заехали в ресторан взять пиццу домой, но, окинув взглядом небольшой уютный зал, решили остаться. Вернее, остаться решил Егор, а я не стала противиться. Мир, состоящий из таких маленьких уютных заведений, беззаботных вечеров и милых людей, был крайне далек от наших будней. Эти люди не подозревали ни о жестоких опытах Верховского, ни о коварных замыслах кремлевского серого кардинала. Они просто жили, получали удовольствие от встреч друг с другом, от вкусной еды и хорошей музыки. И мне хоть на время захотелось стать одной из них.

Теплая, сочащаяся сыром с ароматами прованских трав пицца была весьма соблазнительной, атмосфера романтической, а Егор обаятелен. Он рассказывал смешные истории, шутил, а я крутила в руках бокал и размышляла о последних событиях, не забывая смеяться и кивать в нужных местах. Работа обязывает – уметь поддерживать видимость беседы в любой момент.

Думала я об Андрее. Где он сейчас? Где ночует? Чем питается? Как чувствует себя? Ему лежать надо, капельницы, процедуры, перевязки… В какой-то момент даже закралось сомнение – а Андрей ли это был там на записи? Но Ганич дал стопроцентную гарантию совпадения... Почему-то именно эти простые бытовые подробности занимали меня больше всего. Не во что его превратили. Не почему его так усиленно ищут. Казалось бы, не получилось с одним – будут следующие. Но всем почему-то нужен был именно Андрей. Ключевое слово «всем». Его искали все – Верховский, Советник, шеф вместе с Егором. Торопясь и расталкивая локтями друг друга, как будто опаздывали на последний автобус. Любопытное сравнение, надо над ним поразмыслить…

– Ты меня совсем не слушаешь.

– Просто задумалась, наверное, устала.

Егор опять завел что-то увлекательное. Только вот у меня создалось впечатление, что он меня забалтывает, легко и непринужденно подкладывая вкусные кусочки на тарелку, одновременно такие же лакомые кусочки лишней и бесполезной информации закладывает мне в голову, отвлекая при этом от чего-то нужного и важного.

Почему сложные вопросы люди предпочитают решать во время еды? Потому что сытый человек становится добрее? Или потому, что становится глупее? Работающий желудок отбирает силы у организма, для мозга остается мало чего. Это как у сложного агрегата – если работает одна система, то другая в это время самопроизвольно выключается.