Текст книги "Евангелие от смартфона (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Корсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

В здание мы вошли с торца, шумная процессия свернула к лифтам, а я направилась в главный холл, которому мог бы позавидовать пятизвездочный отель где-нибудь в Эмиратах – столько мрамора, хрусталя и вычурной позолоты, приходящихся на кубометр пространства, мне давно не доводилось видеть. Выбрав физиономию подобрее за стойкой информации (надо же, у них нет регистратуры!), я поинтересовалась, где могу найти профессора Верховского.

– Поднимайтесь на третий этаж, первый коридор направо, он вскоре должен подойти, – последовал приветливый ответ.

Я бодро застучала каблуками по мрамору лестницы, лихо свернула за угол… И чуть не уперлась в знакомую широкую спину, обтянутую серым пиджаком.

Реакция моя была молниеносной и неожиданной даже для самой себя – долгий прыжок назад. Не знаю, почему я это сделала, – сработала ли женская интуиция или защитные рефлексы дали о себе знать, – но мне нисколько не хотелось, чтобы шеф лицезрел мой обескураженный вид. Его-то самого ничто не могло обескуражить…

Но надо же, полковник здесь! Откуда? Как он узнал? И что это за высокий темноволосый парень в черной кожаной куртке рядом с ним?

Поразмыслив с минуту, я решила, что в присутствии шефа в Санатории есть большой плюс – вызволять Андрея из когтей Верховского теперь мне придется не в одиночку. Я уже дернулась, чтобы сделать шаг, но моя интуиция вдруг воспротивилась. Прежде чем воочию предстать перед начальством, сначала позвони, сказала она мне.

Из своего укрытия я прекрасно видела, как шеф достал из кармана мобильник, быстро глянул на экран, но отвечать не спешил. Как не спешил и сбрасывать вызов. Ответил он лишь на пятом звонке.

– Тебе срочно? Я занят, – в голосе полковника Ремезова наметились сварливые нотки.

– Да, срочно, но я быстро.

Я в двух словах рассказала о своем визите в воинскую часть, не забыв добавить, что абсолютно уверена: мальчик находится в ЦМЧС 77. Дальше я поделилась своими ближайшими планами, первым пунктом которых значился разговор с Верховским.

Шеф молчал. О, знаменитая пауза полковника Ремезова, которой могла бы позавидовать сама Сара Бернар!

– Насколько ближайшими? – наконец спросил шеф.

– Я уже тут, на третьем этаже, – ответила я и вышла в коридор.

Шеф – сама невозмутимость – молча кивнул мне и убрал мобильник в карман. Зато его напарник в черной куртке смотрел с любопытством, как будто видел перед собой редкую зверушку, затем подмигнул мне и ехидно покосился в сторону шефа.

– Егор – наш коллега, Анна Уманская, – нехотя буркнул шеф, представляя нас друг другу (заметьте, никаких подробностей!), и тут же перевел взгляд на конец коридора, откуда к нам торопливой походкой приближался человек в распахнутом белом халате. Под халатом виднелись дешевые хлопчатобумажные брюки и поло от Ральфа Лорена.

Это был Верховский. Я никогда не видела профессора Верховского на фото, но почему-то считала, что лучшие годы ученого остались давно позади. Наверное, я оказалась очередной жертвой стереотипа – раз доктор наук, к тому же полковник, то уж точно не меньше полтинника. Этому же человеку было от силы лет тридцать пять – тридцать семь, не больше, хотя сутулость, ранние морщины, неряшливая стрижка и очки в старомодной оправе добавляли ему еще лет десять.

Поравнявшись с нами, доктор обменялся рукопожатием с мужчинами и остановил долгий взгляд на моей персоне. Шеф коротко кашлянул.

– Вы нашли его? – быстро спросил Верховский, повернувшись к шефу.

Так сыграть невозможно! Или я вообще ничего не понимаю в людях!

Все – напряженный взгляд, нескрываемое возбуждение, резкие, порывистые движения – говорило о том, что Верховский взволнован. К этому я оказалась совсем не готова. Я ожидала чего угодно – холодной отчужденности, бесстыдной лжи, глупого замалчивания. Ожидала, что придется спасать парня, применяя силу, но только не этого. Я ошиблась второй раз за сегодняшний день – сначала посчитав Андрея Крылова жертвой неуставных отношений, а потом, когда рассчитывала найти его здесь в качестве жертвы ученого-садиста. Это много. Непозволительно много.

Узнав, что поиски все еще продолжаются, Верховский сник, еще больше ссутулился и распахнул двери, ведущие в кабинет.

Наверное, именно в этом шикарном кабинете и проходят переговоры с будущими клиентами – комната совсем не походила на рабочее место серьезного ученого, зато располагала к комфортной и конфиденциальной беседе. Все, начиная от дорогого пушистого ковра на полу и заканчивая выставленной на виду защитой от прослушки в виде большого Готторпского глобуса, указывало на то, что именно здесь ведутся серьезные дела, замешанные на больших деньгах.

Верховский уселся за письменный стол, предложив нам на выбор диван и кресла. «Кожаная куртка» предпочел диван у стены, показывая этим, что отдает инициативу мне с полковником. Мы заняли кресла «в первом ряду» возле стола Верховского.

Со своего места я отлично видела обоих мужчин и не смогла удержаться от сравнения. Оба высокие, почти одного роста, только Верховский из-за сутулости казался ниже. Парень в черной куртке был красив, хоть сейчас на обложку журнала, Верховский тут явно проигрывал. Когда-то давно, в юности, наверное, его можно было назвать симпатичным, но работа наложила отпечаток на внешность. Бледная не по-летнему кожа, морщинки вокруг глаз и рано проявившиеся носогубные складки старили его. «Черная куртка» выглядел спокойным и уверенным, даже самодовольным, а Верховский не находил себе места. Он то сцеплял, то расцеплял руки, хватался за карандаш, хотя тот ему был совсем не нужен. Парень в куртке…

Все, хватит, сказала я себе, прекрати пялиться на мужиков, а то пропустишь все самое интересное.

– Но где же он? – вопрошал Верховский. В его голосе чувствовались растерянность пополам с недовольством. – Ведь уже третий день идет!

– Ищем, – шеф, как всегда, был лаконичен.

– Вам не кажется, что настало время для откровенного разговора? – прозвучал голос с дивана.

– Да, пожалуй, – Верховский потер небритый подбородок. – Что вы хотите знать?

– Все. И с самого начала.

– Если с самого начала, то придется вернуться на месяц назад.

* * *

…Комиссии Верховский не любил. Хотя кто в здравом уме любит комиссии и проверки? Мало того, что отвлекают занятых людей, так еще и вселяют ложные надежды. Но Верховский комиссии не любил особо. Его неприязнь зарывалась корнями в глубокое детство. Визиты вышестоящих лиц для доктора были сродни приходу Деда Мороза, когда родители ставили маленького Костика на табурет и заставляли читать выученное накануне стихотворение. И ладно бы только стихотворение, но потом приходилось отвечать на каверзные вопросы вроде «сколько добрых дел ты сделал в этом году, мальчик?». Не то чтобы это было трудно для Костика. Он рос умным мальчиком, стихов знал достаточно, да и добрых дел всяко мог припомнить больше одного, но участвовать в этом представлении было глупо и унизительно. Да и подарок – оплаченный мамой кулек с конфетами – всегда оборачивался сплошным разочарованием. Ведь знал же, знал, что не будет там ничего кроме дешевых конфет, но всякий раз надеялся. Каждый год из-за этих глупых надежд мальчик злился на себя, родителей и фальшивого Деда Мороза. А став взрослым, злился на проверяющих.

Вот и сейчас Константин не ждал от нынешней комиссии ничего хорошего. Отнимут время, которое он мог бы потратить на исследования, зададут массу глупых вопросов, ни разу не усомнившись в собственной компетентности, в лучшем случае пообещают денег и оборудование, а он как в детстве поверит, в худшем же – наорут и пригрозят снять с должности.

Верховский одернул мундир, который терпеть не мог (но сейчас нужно, сейчас особый случай, разве можно показаться комиссии в мятых хирургических брюках?!), и вышел навстречу гостям, вольготно расположившимся в мягких креслах небольшого конференц-зала.

На этот раз ознакомиться с лабораторией пожелали новый глава администрации президента – бывший полковник КГБ Черкашин, опять же новый председатель Совета Федерации – шумная особа с говорящей фамилией Шумилина и глава счетной палаты РФ госпожа Рагозина – миниатюрная молодящаяся дама с хваткой бультерьера. Не обошлось и без первого зам. министра здравоохранения Коноплева, с которым Верховский был шапочно знаком и считал его человеком старой формации, недалеким и упертым, а также куратора Санатория полковника ФСБ Новикова – единственного, при виде кого доктор не испытывал досаду.

Пожав Новикову руку, Верховский мрачно пошутил:

– Дама из счетной палаты, говорят, настоящая ведьма, боюсь я ее.

– Не того боишься, – хохотнул куратор. – Вот кого бойся.

И полковник незаметно скосил глаза в сторону одиноко подпиравшей стену худощавой фигуры с потрепанным портфелем в руках.

– Кто это?

– Это? А это, мой друг, Феликс Маркович Майер по прозвищу Советник. Серый кардинал Кремля, – ответил Новиков.

По словам куратора, господин Майер являлся советником всех президентов РФ поочередно, но в какой именно области – не знал никто. Просто Советник. Равно как никто не знал, насколько велико его влияние. Поговаривали, что практически безгранично, что ни один важный вопрос в стране не решается без его участия. Однако, Советник дергал за ниточки власти, не покидая кремлевского кабинета с видом на Москву-реку. Только чрезвычайные обстоятельства вынуждали его присутствовать лично. Еще поговаривали, что визит Советника не сулил ничего хорошего.

Час от часу не легче, вздохнул про себя Верховский, откашлялся и принялся излагать гостям историю лаборатории.

– Основоположником изучения высшей нервной деятельности в России является академик Павлов, но только академик Бехтерев подошел к исследованию мозга целостно, создал уникальную научную школу, позволившую ему воплотить в жизнь основную системную концепцию. Сущность этой концепции состоит в целостном подходе к человеку. Именно Бехтереву принадлежит идея создания в начале 1903 года института для психологических и неврологических исследований. Благодаря усилиям ученого 9 июня 1907 года Николай II рассмотрел дело «Об учреждении в Санкт-Петербурге Психоневрологического Института» и утвердил его. Так был организован Психоневрологический Институт.

Бехтерев полагал, что для развития любого научного направления в психоневрологии – психиатрии, неврологии, наркологии, криминологии – должны быть созданы отдельные научные учреждения, которые бы и образовали особую структуру нового Института. Так в 1907 году был организован Педологический институт, в 1908 году – Криминологический, в 1909 году – лаборатория экспериментальной психологии, в 1910 году – нервно-хирургическая клиника, в 1911 году – физиотерапевтическая клиника и Противоалкогольный Институт. Всего было создано 15 научных учреждений. Среди этих пятнадцати была небольшая лаборатория, занимающаяся изучением запредельных возможностей человека под руководством тогда еще совсем молодого невролога Аристарха Георгиевича Борсука.

К моменту создания лаборатории немецкий невролог Бродман уже осчастливил мир своей картой цитоархитектонических полей коры больших полушарий головного мозга, выделив 52 поля. Параллельно с ним в Германии работали супруги Оскар и Сесиль Фогг, давшие полное – насколько было возможно в те годы – описание структур мозга. На исследованиях немецких неврологов и базировалась дальнейшая работа Борсука.

– Если можно, без специальных терминов, – проворчал глава администрации президента, недовольно сморщившись.

– Простите, – извинился Верховский. – Постараюсь попроще. После революции возникла насущная необходимость в поддержании работоспособности, и главное, нормальной мозговой деятельности стареющей партийной верхушки. Однако медикаментозные и физиотерапевтические методы не давали нужного результата. К примеру, традиционная медицина так и смогла поставить на ноги Ленина. Примерно в те же годы на западе начались первые эксперименты по экстрасенсорному шпионажу и воздействию на человека на расстоянии. Перед нашими спецслужбами встала задача защитить от вражеских экстрасенсов секреты страны и жизнь ее лидеров. Эти два момента дали толчок развития экстрасенсорики в России. Страна, как никогда, нуждалась в своих магах и чудотворцах.

ОГПУ в те годы металось по стране в поисках знахарей, шаманов, медиумов, которых активно привлекали к сотрудничеству. Действовать старались без излишней грубости. Эти люди были нужны государству, были нужны их способности, а, чтобы они не скрывали свой дар, в ход шли не угрозы, а уговоры и обещания. Однако ни шаманы, ни колдуны не оправдали возложенных на них надежд. Как не оправдал надежд и приглашенный в Москву Оскар Фогг, получивший в 1927 году собственный исследовательский центр – Институт исследований мозга.

Затем в ОГПУ сменилось руководство, а вместе с новыми людьми пришли и новые идеи: не искать повсеместно людей с особым даром, а создавать их. И тут на первый план вышла та самая небольшая лаборатория с ее бессменным руководителем, теперь уже профессором Борсуком.

В качестве основной базы для лаборатории был выбран Санаторий, на территории которого вы сейчас находитесь. Во времена Первой мировой войны он принимал на лечение высший командный состав и членов правительства. Санаторий славился квалифицированным персоналом и прекрасными бытовыми условиями, его считали главной здравницей российской элиты. Здесь, в этих стенах, и продолжил работу профессор.

В начале Великой отечественной войны рядом с Санаторием соорудили бункер, соединенный подземным ходом со зданием. В 50-е годы бункер был перестроен, расширен и оснащен, и лаборатория Борсука переехала под землю. Кстати, в начале 50-х годов лаборатория пережила серьезный кризис, штат был расформирован, а все сотрудники чуть было не объявлены врагами народа. Борсук был снят с должности и отправлен в Воронеж простым физиологом, где вскоре и умер. Но спустя несколько лет в политических верхах страны произошли изменения, и лаборатория заработала вновь.

– Начало пятидесятых? – задумчиво проговорила Рагозина. – Это когда Сталина отравили?

И уже обращаясь к Черкашину, заметила:

– А не специально ли тогда лабораторию распустили? А? Как думаете?

Однако Черкашин лишь передернул плечами и попросил Верховского рассказывать дальше.

– Вернемся назад в тридцатые годы прошлого века, – рассказывал дальше доктор. – Именно тогда в исследованиях Борсука произошел прорыв. В 1935 году он получил первые обнадеживающие результаты, причем, совершенно неожиданно и при загадочных обстоятельствах. Долгие годы Борсук исследовал различные травмы мозга. В основном он работал с ветеранами Первой мировой, получившими проникающие огнестрельные ранения головы. Борсук пытался локализовать поврежденные участки мозга и сопоставить их с нарушениями тех или иных психических функций. Изучение последствий мозговой травмы в то время было единственным источником, позволявшим соотнести особенности психики человека с конкретными структурами головного мозга. Это сейчас мы пользуемся методами нейровизуализации, показывающими зоны функциональной активности мозга, такими как компьютерная томография, дающая представление о целостности мозговой ткани, или функциональная и диффузионно-тензорная МРТ. Тогда же ничего подобного не было.

Глава администрации президента снова сморщился, но промолчал.

– Кроме того, профессор занимался электростимуляцией различных областей коры головного мозга, но до 1935 года никакая стимуляция не давала нужного результата. В качестве испытуемых Борсук использовал неизлечимо больных людей, с их согласия, разумеется. Привлекались к опытам и осужденные. Однажды ему попался молодой человек 18-ти лет в очень тяжелом состоянии – избитый до полусмерти. В процессе эксперимента пациент пережил клиническую смерть, но его удалось реанимировать. И, воскреснув в буквальном смысле слова, парень вернулся с того света практически новым человеком – обладателем сильнейших экстрасенсорных способностей. Но нащупать необходимые условия для появления экстрасенсорного дара удалось намного позже. Их было три: возраст около 18-20 лет, физическое и психическое здоровье и сильнейшее физическое и моральное напряжение в течение предыдущих суток перед воздействием, желательно с последующей клинической смертью.

При этих словах дама из Совета Федерации незаметно перекрестилась.

– Однако, эти условия были необходимыми, но далеко не достаточными. По-прежнему не было полной «карты» мозга, да и далеко не каждый молодой и здоровый человек в результате воздействия на мозг становился обладателем экстрасенсорных способностей. Даже после удачно проведенных операций нередко получались «пустышки». Какая польза государству, к примеру, от обладателя телекинеза, который может лишь двигать спичечный коробок, находящийся не далее 30 см от него самого? К тому же новоявленные маги и экстрасенсы эффективно работали лет шесть. Максимум семь. Лаборатория постоянно нуждалась в притоке свежей крови…

– Ну да, ну да, – покивала Рагозина. – Беломорканал, лагеря, чистки в рядах комсомола, высших учебных заведениях.

– К сожалению, вы правы. Отчасти это делалось для того, чтобы пополнить ряды экстрасенсов, которых постоянно не хватало. К примеру, только над одним серьезным случаем, таким как инфаркт, инсульт, рак, в день работают до трех сенсов. В экстремальных случаях, когда, например, «вытаскивали» после инсульта Брежнева, попеременно работало шестеро сенсов. Брежнева вытащили, а Андропова не смогли – не оказалось сенса… э-э-э… нужной специализации.

– Специализации? – удивилась дама из Совета Федерации, – Разве у ваших э-э… подопечных есть специализация?

– Да, конечно. В зависимости от того, какие участки мозга подвергнуты стимуляции, возникают разные способности. Но раз мы постепенно перешли к вопросам-ответам, то я вас внимательно слушаю.

– Клиническая смерть-то и стресс при чем тут? – недовольно осведомился глава администрации президента.

– С научной точки зрения у меня нет объяснения. Однако если говорить по-простому, то вы наверняка слышали о том, что после клинической смерти человек становится другим, меняются интересы, увлечения, даже характер, появляются новые способности, нет, не сверх, а обычные. Скажем, человек был инженером, проектировал двигатели, после комы начал писать картины. Или был сантехником, а стал философом. Мы считаем, что после смерти, хотя бы и клинической, отключается нейропрограмма – психоматрица, заложенная изначально. Но после возвращения «с той стороны» новая программа уже не закладывается, то есть остается некий избыточный ресурс, который и может быть направлен на развитие сверхспособностей.

По поводу стресса. При стрессе резко, скачком меняется физиология организма – состав крови, гормональная составляющая, нервная ткань и много чего еще, что мы пока не можем измерить приборами и о чем только догадываемся. При стрессе мобилизуются все ресурсы нашего организма. Вы наверняка слышали о случае, когда мать в состоянии сильнейшего стресса сдвинула грузовик, чтобы освободить из-под колес своего ребенка. Люди рассказывают, что в стрессовом состоянии перестают работать физические законы, например, ощущается замедление времени. В этом состоянии психика работает не просто на максимуме, а на сверхмаксимуме. Это самый удобный момент для…

– Каким образом вы набираете контингент сейчас? Гулага больше нет, – вопрос Рагозиной застал Верховского врасплох.

Он бросил выразительный взгляд на куратора – пора уже ему спеть свою сольную партию, тем более, что доставка пациентов была вотчиной полковника.

Новиков нехотя принял эстафету:

– У нас работает специальная программа на базе ближайшей к лаборатории воинской части. Психоневрологом проводится первоначальный отбор кандидатов и постоянный мониторинг их состояния, часть которых после э-э-э… некоторого психологического и физического воздействия становится пациентами доктора Верховского.

– Необходимое условие в 18 лет, – вставил зам. министра.

– Да, в части постоянно находится несколько сотен потенциальных кандидатов нужного возраста.

– Постойте, а как же клиническая смерть, стресс? Или сейчас все это больше не нужно? – спохватилась дама из СовФеда.

– Увы, нужно. В воинской части созданы условия, скажем, э-э-э… тяжелые в психологическом плане…

– Да говорите уж как есть! – возмутился глава администрации. – Что вы как девица – все «э», да «э»!

– Как есть? – медленно, с расстановкой спросил Новиков, тяжело глядя на собеседника. – Пожалуйста. В части процветает дедовщина в самой крайней, самой неприглядной форме, но прессуют только тех, кого отберет психоневролог, на остальных время не тратят. Также врач выдает рекомендации о наиболее эффективных способах доведения кандидатов до нужной кондиции. Когда пацан не выдерживает и сбегает, его гоняют по лесам, травят собаками, палят в него из автомата. Вертолет, барражирующий над головой, служит дополнительным раздражителем. Примерно через сутки измученного и сломленного парня подстреливают и на вертолете доставляют сюда. Вертолет оснащен реанимационным оборудованием, полет сопровождает врач-реаниматолог. Умереть ему не дадут.

– Но это же ужасно! – воскликнула глава счетной палаты. – Есть же тюрьмы, в конце концов, осужденные! Берите их!

– Увы, мадам, – неожиданно подал голос молчавший до сего момента Советник. – Преступники не годятся.

– Да, это так, – подтвердил Верховский. – Все стало бы намного проще, если бы можно было привлекать асоциальные элементы и лиц, приговоренных к пожизненному сроку. Но к великому моему сожалению, сверхспособности вырастают только на здоровой основе. Нужен обычный человек, с обычной психикой без патологии. Проживший тихое, без потрясений, детство – мама, папа, любовь и забота. Конечно, можно и в тюрьме найти домашнего мальчика, но их мало, очень мало.

– Но это не гуманно! – не сдавалась Рагозина.

– Не гуманно, – подтвердил Советник. – И теперь вы откажетесь от услуг детей, замученных в застенках доктором Верховским? Не станете здесь, в Санатории, проходить процедуру омоложения? К пластическому хирургу под нож ляжете? Тогда я с удовольствием займу ваше место в очереди. Заодно перепишите на мое имя и место вашего мужа. Ему назначено на послезавтра, не так ли? Кто-то еще испытывает угрызения совести и готов отказаться от лечения?

Все молчали. Советник обвел компанию долгим взглядом и продолжил:

– Но даже если все вы готовы перейти в «Кремлевку», то государство не готово остаться без этих парней. Если бы не они, то и России бы уже не было, вас бы уже не было. Хотите пример?

Несколько лет назад глава одной ближневосточной страны, получив от своей разведки некую обескураживающую и шокирующую информацию, настолько испугался, что в тот же день на личном самолете ринулся в Москву. Кремлю хватило одного получасового телефонного разговора, чтобы понять всю сложность ситуации и сразу же организовать аудиенцию на высшем уровне. А после этой «встречи в верхах» в течение пяти дней шестеро таких вот мальчишек попеременно контролировали трех человек – генерала НАТО, президента некоей западной державы и главу крупнейшей транснациональной корпорации, чтобы те ненароком не произнесли роковые слова, а лучше и вообще забыли о некоей полученной информации. Как только кто-то из них вспоминал или собирался заговорить на данную тему, так на него сразу же нападал безудержный кашель, неожиданно расслаблялся сфинктер или происходило нечто столь же физиологическое.

Другой пример. 1982 год, война за Фолклендские острова. Казалось бы, локальный и не слишком примечательный конфликт, не несущий никакой угрозы миру. Но события наверняка развивались бы по другому сценарию, если бы не вмешалась пара мальчишек из Санатория. Денно и нощно подменяя друг друга, они сумели оградить мир от ядерной катастрофы, которую чуть было не устроила британский премьер, шантажируя президента Франции. Да и точное попадание французской ракеты в британский эсминец «Шеффилд», несущий на борту ядерное оружие, не было связано с мастерством аргентинского пилота. Вряд ли он бы смог поразить цель в 7-бальный шторм при нулевой видимости, прошив несчастный «Шеффилд» буквально от борта до борта, без помощи все тех же мальчишек.

Молчание затянулось. Было слышно, как дама из СовФеда тяжело, со всхлипами дышит. Чтобы как-то разрядить обстановку, Верховский предложил посмотреть лабораторию.

Все дружно поснимались с кресел, образовав в дверях давку. Так же дружно спустились на служебном лифте в бункер, где накинули на себя розовые одноразовые халаты и надели бахилы и шапочки. Это было не обязательно, но Верховский не смог отказать себе в маленьком удовольствии – уж очень комично выглядели члены комиссии в данном наряде.

Осмотр лаборатории не занял много времени – две операционные, реанимационное отделение, ныне пустое, лаборатория для проведения анализов, и другая, побольше, заставленная сложной аппаратурой для исследований, томограф, вычислительный центр.

– Как видите, оборудование не самое современное, не помешало бы что-то поновее, но деньги не выделены. Все ушло в Роснано и Сколково, – пошутил Верховский.

Однако никто шутку не поддержал. Все чувствовали если не подавленность, то неловкость уж точно.

Члены комиссии миновали помещения для персонала, разгрузочную комнату с мягкими диванами и кофемашиной и свернули в коридор, по обеим сторонам которого шеренгой выстроились запертые двери с окошками, словно в тюрьме или психлечебнице.

– Здесь живут наши подопечные, – объявил Верховский. – Сейчас познакомимся с кем-нибудь из них. Кого хотите? Есть целители, их больше всего, но я думаю, целители вам не особо интересны, с ними вы и так встретитесь в нашем Санатории. Есть прогностики, сталкеры, телекинетики. Ну?

Все молчали. Тогда Верховский мысленно пожал плечами и достал мобильник. Через пару минут после вызова в коридоре появился плечистый санитар в светло-зеленой униформе.

– Володя, открой-ка нам Номер Восемь.

Плечистый Володя приложил карту к электронному замку на двери под номером 8, повернул ключ и скрылся в помещении. Через минуту он вышел в сопровождении коротко стриженого молодого человека в темном спортивном костюме. Движения парня выглядели замедленными, взгляд затуманенным, и сам он казался то ли не выспавшимся, то ли не совсем здоровым. Он апатично смотрел на свои кеды без шнурков, незнакомые люди его совершенно не интересовали.

– Номер Восемь по фотографии может определить, где находится и чем занят человек в данный момент, – объявил Верховский. – Независимо от его расположения на земном шаре. Кто хочет попробовать?

– С ним все в порядке? Он нормальный? – осторожно заглядывая молодому человеку в лицо, осведомилась дама из Совфеда.

– Да, вполне, – заверил ее Верховский. – После операции они несколько заторможены и апатичны, но в остальном все в норме.

– Это разве в норме? – с сомнением приглядываясь к парню, не сдавалась дама из Совфеда.

– Оперативное вмешательство повреждает долговременную память, стирает личность, они лишены чувств и эмоций, не способны к личностным инициативам, зато безукоризненно выполняют простейшие команды. Рефлексы и базовые навыки как, например, речь сохранены. И поверьте, так лучше. Для всех лучше. Итак? Кто первый?

– Нет уж, увольте, – отрезала Шумилина.

Первой решилась Рагозина, она достала айфон, нашла фото мужа и показала апатичному парню в спортивном костюме.

– Едет в автомобиле, широкая улица, много машин, высокие новые дома, рядом проезжает ярко-красный трамвай, – голос парня был глух и невыразителен, словно говорил автомат.

Рагозина набрала мужа:

– Ты где сейчас? Едешь по Ленинградскому? Трамвай рядом есть? Красный? Нет, ничего, все в порядке. Да, я проверяю, но на этот раз не тебя. Целую, до вечера.

Следующим отважился на эксперимент бывший полковник КГБ Черкашин. Номер Восемь бросил мимолетный взгляд на его мобильник и глухо буркнул:

– Она мертвая.

Черкашин удовлетворенно хмыкнул и продемонстрировал фото Мэрилин Монро.

– Не считается, – отрезала дама из СовФеда. – Эту актрисульку все знают.

– Ну а этот гражданин чем занят? – осведомился Советник. Выступив вперед, он протянул Восьмому свой айфон.

На этот раз парень задержал взгляд на изображении подольше.

– Он в большой комнате, один. Говорит по телефону. Он смеется, но ему невесело, он чего-то боится, не прямо сейчас, а вообще.

– Спасибо, молодой человек, – Советник выглядел удовлетворенным. – А какую фразу этот человек сказал сейчас?

– Old agreement in force[1]. – безо всякого выражения на отличном английском произнес Номер Восемь.

– Замечательно, молодой человек. Просто замечательно. Вот тот, про которого я спрашивал, – Советник показал фото Государственного секретаря США. – А беседует он сейчас вот с этим человеком, – и он продемонстрировал другую фотографию очень известного российского политика.

– Смею вас уверить, что эта беседа действительно проходит в данную минуту, – заявил Серый кардинал, – и мы ждали от госсекретаря подтверждения, что старые договоренности действительно остались в силе. Я думаю, все удовлетворены демонстрацией, и мы можем признать деятельность лаборатории и профессора Верховского успешной.

Возразить Советнику никто не посмел, да и не хотел.

Под общее молчание санитар Володя, положив толстую лапищу на загривок своего апатичного подопечного, повел парня обратно в комнату-камеру. Члены комиссии молчаливо смотрели им вслед, затем, словно очнувшись, быстро засобирались на выход. Лишь Советник, деликатно взяв Верховского под руку, осведомился:

– Константин Аркадьевич, не уделите ли мне полчаса для конфиденциального разговора?

– Да, конечно, – растерялся Верховский, машинально оглядываясь на Новикова.

Ему удалось уловить едва наметившуюся презрительную усмешку, промелькнувшую на лице куратора. Нечто подобное, слегка окрашенное типично бабьей жалостью, сверкнуло в глазах мадам Рагозиной – не так крепок оказался железный Серый кардинал, ох не так! Болезнь ломает всех.

В кабинете Верховского Советник по-хозяйски расположился в кресле, предварительно свалив на пол лежавшие там бумаги, покопался в ветхом портфеле и выудил столь же древнюю и потрепанную медицинскую карту с печатью «Кремлевки»:

– Ознакомьтесь, пожалуйста.

Сколько раз Верховскому приходилось проходить через эту процедуру: высокопоставленные лица, столкнувшись с серьезным заболеванием, правдами и неправдами прорывались к нему, униженно протягивали свои медкарты и просили, просили, просили… С одним и тем же результатом.

– Поймите, я не врач, – залепетал Верховский, скрестив на груди руки, тем самым показывая, что не готов выполнить просьбу. – Я ученый. Я не компетентен в вопросах лечения, в конце концов…