Текст книги "Царь с востока"

Автор книги: Дмитрий Хван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

    Положив её перед собой, долговязый швед достал футляр, откуда он с величайшей осторожностью выудил очки, а точнее, пенсне своеобразной формы – более всего они походили на ножницы без обоих лезвий. Водрузив их на нос, Густав принялся читать бумагу.

    – Но среди них не было владений Эзеля в Эстляндии, – вскоре закончил он свою фразу. – Я должен буду отправиться в Стокгольм, дабы ознакомить королеву и риксканцлера с вашими притязаниями.

    – В таком случае, не буду вас задерживать, – вставая, ответил Брайан. – Ведь у вас каждый час на счету, верно?

    – Именно так, – кланяясь, произнёс Клаус.

    – А вы, господин Клаус, не спешите покидать нас, – Саляев остановил толстяка в дверях. – Составьте нам компанию в плавании, завтра утром мы выходим в море.

    Швед изменился в лице, бросая взгляды на сопровождаемого эзельскими солдатами Густава и беззвучно открывая рот, пытался возмутиться, но вскоре обмяк и, махнув рукой, присел на лавку, утерев выступившую на лбу испарину. Арно Блумквист, сильно побледневший, также остался в кабинете.

    Ранним утром следующего дня эзельская эскадра вышла в море. В её составе помимо фрегатов 'Тролль' и 'Беллуна' вошли шлюп 'Адлер' и шнява 'Рысь', которая так же, как и шлюп, была куплена на верфях Виндавы. Несмотря на малые размеры герцогства, кораблестроение в Курляндии было на высоте, но относительно уровня балтийских флотов, разумеется. Тягаться с голландским, французским или английским флотами курляндцы, конечно же, не могли, однако они были открыты для сотрудничества. И Белов пользовался расположением Якоба Кетлера. Герцог даже начал принимать к оплате долговые расписки Эзельского воеводства, зная, что его соседи дорожат репутацией. Кроме того, под эзельским флагом в море вышли два датских бота, подаренных королём Кристианом.

    Команды, набранные в Виндаве, состояли из немцев и поляков, но были и немногочисленные голландцы – в основном офицеры, перешедшие на эзельскую службу с согласия Кетлера. Командующим эскадрой Брайан назначил опытного датского капитана Ханса Йенсена, который теперь находился на "Тролле". Сам воевода также был на борту флагмана, там же обретался и молчаливый с недавнего времени Клаус, не покидавший, впрочем, своей каюты. Лишь только когда в Финском заливе эзельцы встретились со шведским фрегатом и пинассой, которые присоединились к эскадре, Клаус выбрался на мостик. Выпятив нижнюю губу, он мрачно наблюдал за работой курляндских матросов, частенько отирая кружевным платком обширную залысину – палящее солнце стояло в зените. Яркий свет заливал палубу, попутный ветер наполнял паруса покачивающегося на лёгких волнах фрегата, поскрипывали снасти. Где-то внизу вяло переругивались матросы на смеси немецких и польских крепких словечек. Неподалёку от Клауса постоянно торчал майор Арно Блумквист, смотревший на него с явно читаемым подобострастием.

    – Господин Клаус! – Эгерод по просьбе Брайана позвал шведа, который за короткое время успел возненавидеть невозмутимого переводчика. Повернувшись к Хенрику, Клаус немедля одарил дана уничижительным взглядом. Ничего не ответив, он хотел было уйти в каюту, но был остановлен окриком Белова:

    – Извольте подойти!

    – Господину Клаусу нездоровится, – попытался ответить за своего начальника Блумквист. – Он выйдет к ужину.

    – Карл Густав мог бы уделить нам некоторое время, – произнёс Брайан. – Переведи ему, Хенрик, будь добр.

    Невесело усмехнувшись, 'Клаус' спросил Белова, будет ли ему предоставлена возможность перейти на шведский корабль во время стоянки. Но эзельский воевода будто не слышал вопроса, приблизившись вплотную к шведу.

    – Господин Врангель, с какой целью вы решили хранить своё инкогнито? – поинтересовался у собеседника Брайан, не повышая голоса. – И кто же был ваш спутник, уехавший в Ревель? Его никто не узнал, в отличие от вашей персоны, адмирал.

    – Знаете, господин Белов, нашей королеве захотелось узнать, что за люди появились у наших границ, – ответил швед. – Неудивительно, что вы не знаете его, это всего лишь мой секретарь Густав.

    – Интересно, что вы расскажете королеве? – улыбнулся воевода.

    Прежде чем ответить, Карл вздохнул, собираясь с мыслями. Вскоре, прищурив глаза из-за яркого света, он непринуждённо проговорил:

    – Всё то, что уже знал прежде, ко времени моего назначения в Эстляндию. Скажу прямо, господин Белов, – лицо Карла Густава приняло уверенный вид, а в голосе прибавилось железного звучания. – Не знаю, как вам удалось склонить датчан и московитов к покровительству над Эзелем, для меня это загадка... Но, право слово, на вашем месте я бы не стал упорствовать в противостоянии со шведской короной. Или вы надеетесь на ваши мушкеты? Бросьте, вам удастся выиграть бой, но никак не войну.

    К исходу вторых суток похода корабли бросили якорь у острова Котлин, встав на ночёвку у его южного берега – там, где узкой, извилистой полосой проходил фарватер. Шведы остались у северной оконечности Котлина. Наутро эзельцы снялись и вошли в Невскую губу, сопровождаемые лишь пинассой – шведский фрегат остался на месте ночёвки. Йенсен, руководствуясь картами ангарцев, снова бросил якорь у устья Большой Невы, приказав спускать шлюпки. Боты уже ушли к берегу острова, называемого финнами Лосиным. Где-то там должны быть бойцы Смирнова.

Глава 4

    Карелия – Эзель. Начало сентября 1647 (7156)

    Ранняя осень на Балтике умиротворяющая, тихая. Часты дожди и туманы, ветер с моря всё холоднее день ото дня. Урожай убран, корма для животных заготовлены, но у крепостных крестьян ещё много работы – барщина да тягловая повинность общины перед хозяином. Кроме того, на церковь надо хорошенько поработать, не то жди беды! Терпеливы эсты. Долго зрело их недовольство, видели они, как новая власть селит на покинутых шведами землях острова славянских чужаков из немецких земель, а также выходцев с Руси. А с ними ни барону, ни епископу сладу никакого нет. Работают только на себя, лишь десятую часть отдают воеводе на кормление солдат, а за остальное – молоко ли, масло, зерно или рыбу, получают звонкую монету. А за эстов денежки получают люди барона да церковные служки. Долго ворчали крестьяне, засылали молодых парней в деревни, дабы те посмотрели за житьём пришельцев. Стали говаривать в народе, что чужаки веру имеют иную, нежели у эстов, а потому воевода не даёт их в обиду ни барону, ни церковнику. И никто над ними не властен, кроме воеводы и его людей. Школы при церквушках есть в каждой такой деревне, да и обращению с мушкетом учат тамошних мужиков. Бывали случаи, когда бароны пытались новых поселенцев научить уму-разуму, заставив их работать на себя да платить оброк, но только каждый раз бывали бароны биты. А воевода вскоре присылал солдат, которые забирали барона и увозили его в столицу, где он представал перед судом. И каждый раз барону присуждали выплатить в казну немалый штраф.

    – Всё дело в восточной вере! – началось брожение среди крестьян. – Примем её, и воевода нас защитит!

    С тех пор со всех волостей Эзеля в Аренсбург зачастили ходоки от крестьян, прося настоятеля церкви Илии пророка, построенной на окраине Аренсбурга, псковского протоиерея, отца Варфоломея, окрестить их в православие. Крестьяне рассказывали ему о притеснениях, чинимых им – а священник внимательно слушал просителей, сожалел об их незавидной доле, кормил в трапезной. Видя ласковый приём православного священника, число крестьян-просителей начало увеличиваться. Варфоломей и ранее несколько раз встречался с Брайаном, рассказывая ему про чаяния крестьянские. Но прежде Белов не смог бы действовать по своему разумению, не навлекая на себя гнева лютеранской церкви, шведских помещиков и баронов-немцев. Теперь же ситуация резко переменилась. Помимо прежней опоры воеводской власти – датско-немецкой дружины горожан и батальона наёмников, на острове оказались бойцы Саляева, три сотни воинов князя Бельского, полторы сотни стрельцов воеводы Ефремова, а также ангарцы из Карелии, которых возглавлял капитан Евгений Лопахин. Теперь настало время коренных преобразований на Эзеле и прочих землях воеводства. И пусть кто-то посмеет возразить! Для начала Брайан переговорил с Конрадом Дильсом, капитаном эзельской дружины, которую с подачи Сергея Бекасова давно уже величали милицией. Потом Белов долго общался с Йоргом Виллемсом, выполнявшим обширные функции в управлении воеводством. Оба современника этого века не поняли, почему воевода решил отнять земли у церкви и баронов и отдать их крестьянам? Виллемс посчитал это едва ли не святотатством, посягательством на жизненное устройство и принялся отговаривать Брайана. Спор был долгим и Йорг ушёл от начальника уверенный в том, что Белов совершит ошибку. Конрад же наоборот, изумившись, поддержал идею воеводы, но предупредил, что придётся усмирять мятежи баронов.

    – Рано или поздно это пришлось бы сделать, – вздохнул Брайан. – Лучше сделать это тогда, когда я уверен в своих силах.

    – Говорите, герр Йорг назвал это редукцией? – ухмыльнулся Дильс. – Что же, я готов помочь вам пощипать этих надутых святош и дворянишек.

    – Я рад, друг Конрад, что могу на тебя положиться, – ответил воевода. – Надеюсь, Виллемс всё же примет грядущие перемены и поможет мне с составлением проекта указа.

    А на следующий день в Аренсбург пришло важное сообщение. В Пернов прибыл и ожидал срочной аудиенции у эзельского наместника резко возвысившийся при Никите Романове Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, недавно назначенный главой Посольского приказа, а также пожалованный в прошлом году чином боярина. Как говорили люди, прибыл он из Москвы в великой спешке, по приказу царя. Чиновник, несмотря на относительную молодость, был весьма опытен и искусен в дипломатии и ещё при Алексее Михайловиче участвовал в нескольких важных переговорах с Речью Посполитой о межевании границ с Русью. Последним его делом было проведение границы с Датской Норвегией и установке там граничных столбов – это же предприятие стало первым для нового русского государя. Никиту Ивановича не устраивала неопределённость в Лопской землице, двоеданство её жителей, а также жалобы поморов, идущие с тех мест – поэтому по его твёрдому настоянию спорные территории были поделены пополам между коронами. Кристиан Датский пошёл на эту уступку ради заключения военного союза с Русью, получившей нового государя. Теперь же крепость Вардегуз, устроенная датчанами ещё в годы царствования Ивана Великого, передавалась Руси, и там уже располагался небольшой стрелецкий гарнизон. Поморские деревни Васино и Ваграево, называемые при норвежцах Вадсо и Вардо так же оказывались на русской половине Лопской земли, поделённой межою, которая шла по реке Тана, известной своим рыбным изобилием, от её устья и до самой шведской границы.

    Бывавший уже на берегах Ангары, Афанасий Лаврентьевич на сей раз отошёл от привычно пышного посольского выезда, уподобившись самим ангарцам. Как бы сказали в двадцать первом веке – главой МИДа была проведена деловая встреча. Ордина-Нащокина сопровождали лишь двое приказных подьячих и личный писарь, остальное посольство было оставлено им в Пернове. Датский бот, недавно ходивший к Неве, доставил чиновников в порт Аренсбурга. Как и предполагал голова приказа, встреча прошла холодно, без оркестра и почётного караула, которых он вдосталь наблюдал в своё время на Ангаре. Сибирский воевода Эзеля был сдержан, когда приветствовал Афанасия. Сухо поинтересовавшись здоровьем государя и его семьи, а так же семьи приказного головы, Брайан пригласил его в замок. В крытом возке Белов не проронил ни слова, сохраняя молчание до конца поездки.

    Едва гости и хозяева расселись за огромным, застеленным дорогой тканью, столом в нижней зале замка, едва наполнили бокалы венгерским вином, чиновник Посольского приказа заговорил, понимая, что эзельцы ждут от него только одного. За этим Афанасий Лаврентьевич и приехал в Аренсбург. Отставив бокал в сторону, Ордин-Нащокин поднялся с лавки и, оглядев мрачные лица островитян, хрипло проговорил:

    – Никоей вины за Государем и его людьми в смерти воеводы Смирнова нету! – глядя в глаза Белову, Саляеву, Бекасову, Лопахину и прочим первоангарцам, собравшимся в зале, Афанасий твёрдым голосом продолжил:

    – Сомненья не держите в своём сердце! Наговор се, дабы рассорить Русь с державой царя Сокола! Государь наш, Никита Иванович, не учинял коварства и воеводу вашего смерти не предавал, тако же и его людишки.

    – Афанасий Лаврентьевич, – морщась, произнёс Саляев. – Это только слова...

    – Не токмо! – держа себя в руках, как и подобает опытному дипломату, отвечал Ордин-Нащокин. – Схватили мы боярина, что отраву в Ладогу доставил. Показал он, что получил оную в Вологде, на дворе англицкого купца Ивана Иванова Азборна...

    – Нешто англичане извели... – нахмурившись, усмехнулся Белов.

    – А в Вологду её привёз холмогорский купец иноземец Томас Виельямов сын Тассер, – уверенно продолжил голова приказа. – Государем приказано было его схватить и доставить в Москву.

    – Тассер?! – воскликнул Ринат. – Знавал я уже одного Тассера!

    – Так он был на Эзеле, – проговорил Брайан, переглянувшись с Бекасовым. – Я говорил с ним.

    – В Вологде зарубили его стрельцы, – говорил Афанасий. – Когда на двор Азборна пришли мои людишки, дабы Тассера в приказную избу отвесть и учинить спрос, сам Иван Азборн яриться почал, собак пустил, да людишкам моим бока аглицкие немцы дубинками намяли. Пришлось стрельцов звати, так и вбили Тассера того. Взяли живым лишь его помощника...

    – Э-э... Патрика Дойла? – спросил Саляев, подняв голову, лежавшую на кулаке.

    – Нет, – погладил бороду Ордин-Нащокин. – Имя того немца Марк Петров Албрайт. Его схватили да в Москву отправили, чтобы спрос учинять. Строго с него государь наш, Никита Иванович, спросит. А Азборна велено гнать взашей с русской земли и торговлишку его пресечь, а двор его и товары взять в казну, дабы неповадно впредь было соваться куда не след.

    Эзельцы снова переглянулись, на сей раз в их глазах прочиталось явное облегчение. Никому вражда с Москвой не была по душе. Что может быть хуже разрыва отношений или страшнее того, военного противостояния с Русью? Первоангарцы опасались этого более всего.

    – Но ты, Афанасий Лаврентьевич, знать должон, что мы услышали только твои слова, – проговорил Брайан, поднимая взгляд на приказного голову, – а они требуют догляда.

    – Словно англицкий купец речь ведёшь, воевода, – невесело усмехнулся Ордин-Нащокин. – Вот и слову моему, вижу, веры нет. Нешто я не голова Посольского приказа, а пустобрёх какой?!

    Последнее предложение Афанасий произнёс, повысив голос и сжав в кулаки лежавшие на столе ладони. Глаза русского дипломата сузились до щелочек, в которых недобро играл огонёк умело сдерживаемого гнева. Покашляв, Саляев пододвинулся к Брайану:

    – Зря ты... Тут не Американия, – подмигнув, прошептал он Белову. – Такой человек врать просто не может...

    – Прости, Афанасий Лаврентьевич, – проговорил Белов, кивнув товарищу. – Но гибель воеводы Смирнова для нас очень тяжёлая утрата.

    – Вы можете направить посольство, чтобы самим догляд устроить, государь дозволили оное, – поглаживая бороду, сказал собеседник. – А ишшо я привёз от нашего государя, Никиты Ивановича Романова, грамоту, – склонив голову, приказной голова протянул руку и в сей же миг подьячий, сидевший чуть поодаль, вложил в неё свиток. – Великий князь и царь всея Руси велел передать его великое сожаление и просит вас сохранять терпение – после того, как убивцы во всём покаются, государь самолично отпишет письмо для царя Сокола.

    – Тако же, должон я говорить о горнозаводском деле на Урале, – вздохнув, продолжил Афанасий Лаврентьевич. – Государь наш предлагает ангарским мастерам стать во главе оного предприятия, благо люди ваши зело сведущи в горном деле, в литье металла и прочем.

    – Это очень важное предложение, – проговорил Белов, покачав головой. – Следует оное обсудить с нашим государем Соколом.

    – А ишшо потребно нам посылать отроков на обучение, – важно произнёс Ордин-Нащокин. – Это государева воля, хочет он и в немецкие земли отроков посылать, и в ангарские. Но токмо надобно нам, чтобы отроки непременно вертались на Русь.

    Далее беседа пошла в деловом ключе, в которой не было места прежней отрешённости ангарцев. Московский дипломат, уроженец древней Псковщины, выходец из мелкого и весьма небогатого дворянского рода, сумевший выбиться в бояре и возглавить один из важнейших приказов благодаря своим способностям, сумел перебороть в ангарцах тот холодок недоверия, что возник у них после смерти товарища. Не обошлось и без вопроса о судьбе боярина Беклемишева. На это приказной голова ответил, что Василий Михайлович хотел было отъехать с государевой службы без спросу, а оттого по указу царя был послан он в Арзамас, на постоянное житие.

    – Но коли учинится меж нами прежнее согласие, – пояснил Ордин-Нащокин, – то Беклемишеву будет дана воля уехать в Сибирь.

    Потом Белов перевёл беседу в плоскость готовящейся военной компании Никиты Ивановича в Карелии. Когда ангарцы выходили оттуда, среди местного населения гуляла информация о том, что, заняв восточные корельские землицы, Романов станет осаждать Выборг – важнейший форпост королевства в регионе. Шведы закрепились тут ещё в конце тринадцатого века, построив укрепления на небольшом острове близ берега и более-менее успешно отражая попытки новгородцев отбить эти земли обратно.

    – Под Выборг полки не пойдут, – улыбнувшись, покачал головой Афанасий. – Они ужо под Нарвою. А в Ревель, наместнику Гюлленхельму, отправили грамоту для королевы Христины – мы примем её прежние условия, ежели она и Нарову присовокупит к нашим приобретениям, да новую корельскую границу утвердит, как светлой памяти полковник Андрей Смирнов установил.

    – Нарву следует осаждать зимой – ведь шведы будут снабжать город с моря, – заметил Бекасов.

    – Так и есть, – согласно кивнул дипломат. – К зиме, даст Бог, сладим дело оное.

    – Быть может, не стоит спешить? – проговорил Саляев. – Для начала накопить новых пушек...

    – Время может быть упущено, – отвечал Ордин-Нащокин. – Ежели свеи с ляхами вскорости накрепко сцепятся, то нам надобно пощипать обоих. Даны будут рады этой войне – король Христиан ещё более упрочит своё положение перед Христиной.

    – Афанасий Лаврентьевич, – заметил Ринат. – Обратил бы Никита Иванович взор свой на Юг – Дикую Степь укротить бы. Лютуют же...

    – О том речи мне вести невместно, – вдруг насупился гость. – Да и не ведаю о том. Ежели государь изволит обратиться к южным украйнам – то и будем о том речи вести. Что лютуют окаянные, знаю... Засечные линии крепим, дабы поганые не прошли, стрельцов шлём в гарнизоны.

    – Вам бы тачанки на шляхах, по которым татары на Русь ходят, в засады поставить, прожектора кое-где поставить, – негромко проговорил Бекасов. – И казачков в округе винтарями вооружить.

    Афанасий с интересом посмотрел на Сергея. Гость заметил, что среди ангарцев нет и намёка на местничество – каждый садился произвольно, а не согласно какой бы то ни было иерархии. Кроме воеводы, сидевшего в центре стола, конечно. Говорили они, опять же, без ранжира, но не перебивая один другого – не то что голосистые бояре. Интересно!

    Вдруг раздались далёкие громовые раскаты – небо стремительно заволакивали тёмные тучи, поднимался сильный ветер, врывавшийся в помещение через настежь отворяемые им приоткрытые доселе окна.

    – Сейчас снова польёт! Затворяй окна! – ангарцы повставали с мест, спеша закрыть витражные окна кабинета, в которые вскоре забарабанили косые струи осеннего дождя.

    – Ведомо мне, что у вас есть некие ларцы, – глядя перед собой, снова заговорил Афанасий, когда все уселись на свои места. – Кои слово людское переносят на многие и многие вёрсты и что говорити можно из Москвы с человеком, что в Нижнем Новгороде обретается? Так ли? – собеседник поднял взгляд на Брайана. – И нет ли в ларцах тех бесовства али волшбы?

    – Волшбы в наших ларцах не больше чем в луче света из прожектора, – ухмыльнулся Саляев. – Просто ларец сей не свет, а слово вдаль переносит.

    – Государь наш в оных ларцах большой интерес имеет, – пояснил гость. – Как и в источающем яркий свет прожекторе. Возможно ли приобрести таковые фонари?

    – Возможно, – уверенно ответил Белов. – Стало быть, государь Никита Иванович желает учинить новый договор о сотрудничестве? Что же, думаю, царь Сокол будет не против оного.

    В двери кабинета осторожно постучали. Из-за приоткрытой створки появился человек, который сообщил, что в нижней зале накрыты столы. Белов пригласил всех обедать, объявив о паузе в переговорах.

    – И ишшо... – уже поднимаясь, Афанасий вдруг выпрямился и обратился к эзельскому воеводе:

    – Недавно безвестно сгинул феллинский воевода, князь Бельский, с невеликим отрядом, – Ордин-Нащокин внимательно посмотрел на Белова, прищурив глаз. – Бают, что он де за свеем погнался, что у Феллина разорял селенья, да так и не вернулся в город. А не убёг ли князь Бельский на Эзель?

    – Ежели меж нами учинится прежнее согласие, – после секундной паузы Брайан процитировал гостю его же собственные слова. – То будет ли ему прощение за оное и дозволение остаться на нашем острове?

    – Как государь наш решить изволит, так и будет, – усмехнувшись, ответил дипломат.

    На следующий день Ордин-Нащокин снова говорил с Беловым, но на сей раз это была личная беседа двух людей, не затрагивающая интересов представляемых ими держав. Афанасию было интересно больше узнать о жизни простых людей в сибирской землице. Сильнее прочего его поразило отсутствие в царстве Сокола боярских и дворянских родов, это казалось ему немыслимым и даже нелепым. Получалось, что государство может успешно развиваться, да и просто существовать без высших сословий! Даже Церковь не имела каких бы то ни было особенных прав! А наибольший почёт и уважение имели мастера, выходцы из крестьян: литейщики, строители, химики и прочие да воины. Афанасий Лаврентьевич от своего имени попросил ангарцев не распространять подобную информацию на Руси, посчитав это опасным для державных устоев. А на следующий день, после небольшой прогулки по Аренсбургу, Ордин-Нащокин был отвезён в порт, где стояло два курляндских и один датский торговый корабль, после чего приказной голова отбыл в Пернов, сопровождаемый Евгением Лопахиным. Капитану предстояло связаться по рации с нижегородской факторией из Москвы, так как радиостанция его отряда сгорела в Карелии ещё задолго до трагедии.

    ***

    А тем временем отряд Лазаря Паскевича, погрузившись на суда во Владиангарске, отправился вниз по Ангаре к Енисею к первому месту зимовки – Ижульскому острогу. Под командованием Паскевича находился сводный батальон, состоящий из амурских, зейских и сунгарийских дауров, укомплектованный добровольцами. Это были молодые воины, уже имеющие немалый боевой опыт противостояния с маньчжурами и их вассалами как в открытом бою, так и в томительных лесных засадах, долгих преследованиях по сильно пересечённой местности и карательных походах на селения изменников. Эти бойцы не знали иного начальника, нежели сержант-наставник, ангарский офицер, сунгарийский воевода и далёкий царь Сокол. Даурский юноша теперь воевал не за свою деревню, он давал присягу служить всем подданным своего царя. Он знал, что у него в руках самое лучшее оружие из всего, что есть на свете. Он видел, как не раз были повержены воины империи Цин, которые прежде бивали его предков. Этот воин многое знал и умел применять свои знания, а если его царю и народу стало нужно, чтобы он отправился на другой конец света – он сделает это с радостью, не колеблясь ни минуты. Такой подвиг достоин настоящего мужчины и каждый солдат с готовностью докажет это своим мужеством и воинским умением. Так что Паскевичу не стоило большого труда сформировать из достойных бойцов три стрелковые роты, миномётный и пулемётный взвода, взвод связи и санитарный отряд. Включая взвод тылового обеспечения, Даурский батальон насчитывал почти пять сотен бойцов. Причём очень многих хороших вояк по их же горячим просьбам пришлось отправить на должности ездовых, санитаров и даже кашеваров.

    Погрузившись во Владиангарске на пароход и буксируемые им баржи, бойцы отправились в далёкий путь к верховьям Енисея, сделав по пути лишь несколько остановок – в том числе в Новоенисейске, строившимся при впадении Ангары, а также под Красноярском, где Паскевич устроил двухсуточный отдых. И уже там, перед самым отплытием в Красноярск пришло тревожное известие о сожжении Ижульского острога киргизцами, а также о войске алтысарских князей Ишея и Бехтенея, которое шло к крепости. Принесли эту весть трое служилых казаков, отправленные воеводой Иваном Вербицким за подмогой к соседям на дощанике. В этот недобрый час в городке даже не было полноценного воеводы – прежний, Пётр Ануфриевич Протасьев, в конце августа сложил с себя полномочия, но ещё не отъехал с воеводства, а сменщика его только ожидали. Оборону крепости возглавил казачий атаман Дементий Злобин. Этот крепкий и сильный дончанин, сосланный в Сибирь за то, что в Смуту гулял по Руси и куролесил в Москве в войске мятежного атамана Ивана Заруцкого, полностью оправдывал свою фамилию, а равно и имя, означавшее на латыни укротитель. Прежнего красноярского воеводу, Алферия Баскакова, за снятие его с атаманства, Дементий отделал так, что бедняга неделю провалялся без памяти в съезжей избе. Злобину сие злодейство сошло с рук, на следствии он отпирался ото всех обвинений, поясняя, что воевода наговаривает на него, чтобы оправдаться в недоборе ясака. А там ещё и красноярские казаки написали прошение о возврате Дементия на атаманство, упирая на прежние заслуги своего головы, не раз бивавшего своенравных кыргызских князцов. Так, с булавой, и вернулся Злобин в Красноярск из Томска, где разбиралось его дело.

    Ижульцев, наделавших в остроге большой переполох, гомонящая толпа встревоженных красноярцев привела к атаманской избе. Злобин встретил их на крыльце.

    – Идёт большое войско! – снова затараторили усталые гонцы. – Князцы те направляются к Красному Яру с тубинцами, и с алтырцами, и с езерцами, и с маторцами, и с байкотовцами! Всех, кого смогли, взяли! Чуют киргизцы свою силу несметную! Бают, джунгарцы заодно с ними!

    Смерив казаков угрюмым взглядом из-под набрякших век, Дементий выставил вперёд руку – все разом замолкли, посмотрев на атамана.

    – Цыц, сказал же! – рявкнул Злобин, и двое бородачей, продолжавших яриться меж собою, немедля получили от своих товарищей добрых тумаков и в сей же миг умолкли.

    На Злобина страшно было смотреть. Грубое лицо казака потемнело от гнева, на переносице легла глубокая борозда.

    – Изменщику Ишейке неймётся! – прокаркал он хриплым басом. – Уж приносил шерть на верность, подлец, ан нет – сызнова обманул! Оный сучий потрох, верно, качинцев, называемых им кыштымами своими, захотел возвертать. Забыл, паскудник, что на государевых людей пасть свою разевает!

    – Ты, Дементий, веди нас навстречу нехристям! Побьём чёрта-Ишейку! – прибывавшая толпа уже полукругом охватывала атаманскую избу.

    – Неча с ними в чистом поле тягаться, дурень! – прорычал Злобин. – Идите за Петром Ануфриевичем, да скажите, чтобы он острог оборонял! Нешто ежели он более не воевода, то и службу надобно бросать?!

    – Верно!

    – За качинцами идите – ежели они хотели в служилые люди поверстаться, дабы не платить ясак, пущай сейчас и служат!

    – Да оне оборотистые! На чьей стороне сила, тому и служат! Переметнутся, ироды! – закричали многие в голос.

    – Аманатов возьмём! – возразил Дементий, потрясая тяжёлой саблей. – Я им так переметнусь, что надолго запомнят!

    – Дементий, к ангарцам слать надо! За Вторушиными покосами лагерем стоят!

    – Неча... – поморщился атаман. – Управимся, с Божьей помощью!

    – Ты, Дементий, не гонорься, шли к ангарцам! Они завсегда с нами! В Ижульском остроге их люди были – прознают об Ишейкиной измене, сами придут и не спросят! Шли к ангарцам! – эти выкрики товарищей заставили Злобина махнуть рукой и вскоре с десяток всадников, нахлёстывая коней, умчались из-за ворот острога в разные стороны – поднимать людей, собирать силу для отражения киргизцев.

    Паскевич с группой офицеров вскоре прибыл в острог и немедленно направился к атаману. Дементий даже не сразу заметил появления нескольких человек в приказной избе, где он зычно лаялся с Протасьевым, который требовал подчинить его власти и злобинских казаков. Атаман упирался и, наседая на бывшего воеводу, доказывал ему, что двумя сотнями солдат и стрельцов острог можно оборонить, а он, Злобин, со своими казачками и качинцами будет бить стоящих под стенами киргизцев из засад. В помещении, куда набилось десятка два бородачей – казаков и стрельцов, которые ратовали каждый за своего начальника, стоял дикий гомон.

    – Порядку у них нет! – кричал в запале атаман, когда Лазарь вошёл в помещение. – Ежели они под стены встанут, то я с казачками и качинскими людишками тревожить их ежечасно стану! Не сдюжат они!

    – А зачем врага до стен острога допускать? – громко осведомился Паскевич, морщась от спёртого воздуха и кислого запаха пота и сыромятных овчин.

    Дементий, тут же бросив спорить с бывшим воеводой, резко обернулся и, недобро зыркнув на ангарца, проговорил:

    – А ты кто таков?

    – Полковник Паскевич, Лазарь Миронович, вооружённые силы Руси Сибирской, – чеканным голосом ответил гость и повторил свой вопрос:

    – Так зачем вы хотите допустить врага к острогу?

    – Так сами дойдут, – заговорил Протасьев негромко, выдержав тяжёлый взгляд Дементия. – Ижульские казачки сказывают, кизгизцев до пяти тысяч будет. А у меня две сотни стрельцов, да казаков три сотни и качинцы такую же силу имеют.

    – Я уверен, – проговорил Лазарь, подвигая к себе разложенную на воеводском столе карту, сделанную на коже, – что мы можем не допустить неприятеля к острогу и избежать сожжения окрестных деревень и хуторов. Люди слишком важны, чтобы подвергать их опасности.

    Судя по карте, а точнее, схематичному рисунку течения Енисея и его притоков, а также уверенным ответам Злобина, дорога на Красный Яр была одна – в прежние годы именно по ней отряды киргизов и их кыштымов совершали набеги на русских, захвативших их ясачные земли и лишивших этим улусных князей своей ежегодной дани. Противостояние с киргизами началось с момента основания красноярского острога и с тех пор не прекращалось. Борьба шла с переменным успехом, но только в последние годы красноярцы стали одолевать противника. Причём наибольший вклад в разгром нескольких отрядов 'улусных мужиков в пансырях и куяках' внесли своими отважными действиями казаки Дементия Злобина. Красноярцы даже сорвали поход войска кочевников на Томский городок, когда преследуя тубинцев, учинивших погром в двух деревеньках близ острога, поднялись вверх по Енисею и обнаружили в Саянской землице становище тубинцев, саянцев и киргизцев. Дементий, не долго думая, напал на врага, имея лишь полторы сотни казаков. Несмотря на свою малочисленность, красноярцы 'учинили шкоту большую', разгромив дезорганизованных и впавших в панику кочевников. Тогда Красноярск и окрестные объясаченные земли на два года были освобождены от набегов. Но вскоре киргизы появились вновь – и снова пылали деревни, люди и скот угонялись в полон. Со временем от Красноярска стали одна за другой отпадать ясачные земли, а в Томск и Москву в который раз отправлялись полные отчаяния послания с просьбами усилить острог людьми, а также упорядочить выплату жалования служащих уже десятки лет казаков.