Текст книги "Царь с востока"

Автор книги: Дмитрий Хван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3

    Ангарск, август 1647 (7155)

    Разомлевшая кошка разлеглась на широкой лавке под окном, изредка поводя свесившимся хвостом. Тепло ей. Летний день в самом разгаре. С реки доносятся детские крики, смех – уроки закончены, и теперь самое время искупаться, поваляться на песке, прогретом ласковыми лучами солнца. Слышны и радостные возгласы играющих в волейбол ребят постарше. Солнце щедро изливается на Приангарье, но жары нет – виной тому прохладный ветерок с Ангары. Шла последняя декада августа, комары да мошка исчезли, а потому можно было смело открывать в светёлке окна. Оттого она казалась ещё более светлой и просторной.

    – Смотри, Аннушка, Павел Лукич-то сызнова идёт, – проговорила миловидная женщина, выглянув в открытое окошко из-за шёлковых штор. – И чего он?

    – А то не ясно, сестрица? – улыбнулась Анна, покачивая на руках спящего ребёнка.

    Старшая сестра вспыхнула и отошла от окна, младшая же проводила её озорным взглядом. Мария, вдова почившего государя, мальчика родила в Тобольске, в начале июля прошлого года. Роды были тяжёлыми, и Мария изрядно намучилась, прежде чем стала счастливой матерью. Ранее ради того, чтобы не тревожить находившуюся на сносях женщину, отплытие парохода задержали на две драгоценные недели. Она сильно ослабла, но на пароходе были медики – ученики Дарьи Поповских, тут же взявшие молодую маму под свою опеку. Тогда же перед ангарцами возникла непредвиденная проблема – сёстры наотрез отказались подниматься на борт 'Вихря', разведшего пары и готового отчаливать от тобольской пристани. Решение нашлось быстро. Капитан парохода Онфим Холмогоров смекнул освятить судно. Для этого из стоявшей неподалёку Софийской соборной церкви, где недавно крестили ребёнка, наречённого Владимиром, пригласили батюшку. Священник согласился провести обряд освящения за щедрое пожертвование церкви. Грауль скупо отсчитал несколько золотых монет, качая головой. Лишь после обряда Милославские взошли на корабль. Шведы же, в том числе и Аксель Оксеншерна, такого неприятия не выказали, хотя было видно, что путешествие на самодвижущемся судне для них стало серьёзным испытанием. Кстати, в Тобольске пришлось здорово расширять факторию под склады. Если сотрудничество со Строгановыми продолжится, то именно в Тобольск будут приходить их обозы с платиной, кристаллами кварца и другими необходимыми ангарцам товарами.

    'Вихрь' в конце октября причалил у второго Ачинского острога, возведённого на Чулыме, вместо прежнего на Белом Июсе, сожженного енисейскими кыргызами. Воевода Яков Тухачевский, из смоленских дворян, с радушием принял гостей, накормил и растопил для них баню. Оставив судно с частью команды на зимовку в Ачинске, ангарцы и их спутники погрузились в крытые повозки, направившись к Ижульскому острогу. Преодолев около полусотни километров, обоз, сопровождаемый конными стрельцами, достиг берега Енисея, где стояло укрепление воеводы Ивана Вербицкого, происходившего из сынов боярских. Оба острога – и Ачинский, и Ижульский – прежде частенько подвергались нападениям кыргызов. Однако ангарцы и вооружённые ими казаки и стрельцы всякий раз с успехом и великим для нападавших уроном отбивали эти атаки. После побед под стенами острогов следовали карательные рейды в становища неприятеля, которые всегда бывали разоряемы. Оба острога и дорога между ними представляли собой последний отрезок Сибирского тракта, который вёл с Руси к царству Сокола. Поэтому защита их была первостепенна и для ангарцев, и для царских воевод. Врагу спуску не давали. Тем кыргызам, кто не желал замиряться, пришлось в итоге откочёвывать к югу, к джунгарам.

    После долгой дороги Грауль и его спутники в конце ноября прошлого года ступили, наконец, на ангарскую землю. Со дня прибытия в сибирскую державу прошло уже десять месяцев, Милославские жили в Ангарском кремле, занимая левую часть недавно выстроенного терема. Павел Грауль, крестный отец Владимира, к московским беженкам заходил теперь частенько, пользуясь правом дядьки. Поначалу жалея сестёр, в пути долгом прикипел он душою к старшей из них. Вот и захаживал теперь часто, играл с маленьким Владимиром, пил чай да поглядывал на Анну. Та, без сомнения, понимала что к чему, но память об убиенном муже была ещё жива. Конечно, не по любви выходила она замуж, но брак был освящён церковью. Однако постепенно Анна и Мария привыкали к ангарской жизни, к непривычным местным обычаям, благо Андрей, приставленный Морозовым охранять сестёр, пытался нарушить уклад их жизни, ограниченный теремом и кремлёвской часовней. Всё чаще Милославские выбирались на прогулки по Ангарску. Всё чаще Грауль сопровождал их.

    Попавшие в Сибирь шведы, члены семьи бывшего канцлера, также жили в кремле, в отдельном двухэтажном доме. Аксель и его жена Анна, дочь Катарина и внучка Барбара занимали первый этаж. Часть дома занимал и Йохан Аксельссон с супругой – болезненной и тихой Анной Стуре, детей у них не было. Остальные помещения занимала прислуга. Младший сын бывшего канцлера двадцатичетырёхлетний Эрик и две дюжины охранников – молодых парней, набранных на службу в родовых землях семьи Оксеншерна, жили в казарме, причём сам Эрик и его ребята прошли половину из двенадцатинедельного курса молодого ангарского бойца-пехотинца. C помощью сержантов-инструкторов ими уже были заучены основные команды и военные термины, проведено знакомство с оружием и амуницией. Два шведских отделения, наряду с остальными, начали участвовать и в традиционных для подготовки бойцов Ангарии соревнованиях. Отделения на первом этапе обучения постоянно соревнуются между собой и на тренировках, и на маршах, и на строевых смотрах. Потом начинается более плотное изучение оружия, а вскоре на стрельбищах проходит и огневая подготовка. Далее, к восьмой неделе обучения настаёт время заключительной вводной части – тренировочного лагеря под Иркутском или Удинском, где проходят рейды на местности, ориентирование и выживание в тайге и финал – полуторасуточный марш-бросок в полной экипировке. Это задание основывается на взаимовыручке и общекомандном духе бойцов. Прошедшие его зачислялись в состав определённого полка – Сунгарийского, Селенгинского, Уссурийского, остальные же пополняли гарнизоны поселений, охранных команд при рудниках или направлялись на переобучение для работы на благо державы.

    Самого Акселя только недавно освободили от частых бесед с властной верхушкой первоангарцев. Вёл переговоры и активно участвовал в обсуждении важнейших вопросов заместитель и правая рука воеводы Матусевича – Лазарь Паскевич, который, как и Оксеншерна, в совершенстве владел латынью. Он же ранее всю душу вытряс из иезуитов Гонсалу ди Соуза и Иоганна фон Рихтера, пленённых солдатами Сунгарийского полка в разгромленном маньчжурском лагере. Поначалу служители ордена, мешая китайские и латинские слова, просили отпустить их, бедных христиан, проповедовавших слово Христа среди народов, не знающих истинной Церкви. Но Лазарь тогда же объяснил им, что выполняемые ими функции военных советников автоматически делают их военнопленными. Иезуиты поведали многое из того, что интересовало Матусевича. Они и не стали делать тайны из своей основной миссии – проникая в Китайское царство, братья ордена старательно и прилежно изучали язык и обычаи китайцев, чтобы впоследствии приспособить христианский обряд к местным культам, не потеряв смысла обряда. Это делалось для того, чтобы убедить китайцев в христианских корнях их языческих верований. Так например, брат-иезуит ле Конт рассказал китайцам, что Конфуций, это "Вдохновлённый богом мудрец" и с успехом использовал цитаты этого весьма уважаемого в Китае человека для поддержания основ христианства. Кроме того, братья ордена использовали в храмах традиционные для китайцев дощечки с надписью "Поклоняйтесь небу!". Иезуиты получали достойное внимание, их считали просветителями древней идеи. Обмануть китайцев, а теперь и маньчжур, гораздо легче, чем пытаться долго и, по всей видимости, непродуктивно разубеждать азиатов в их религиозных заблуждениях. Вот в Японии до определённого момента иезуитов сопровождал успех – более миллиона японцев из южных княжеств были обращены в христианство. Видя, что местные сунгарийцы также носят крестики, Гонсалу ли Соуза, как старший брат, поблагодарил властителя северных земель за просвещение туземцев словом Христовым. Кроме того, Гонсалу заявил, что среди китайцев велико число христиан и оно растёт день ото дня.

    – Вы считаете этих людей христианами только потому, что они удовлетворяются смешением их религии и христианских обрядов? – усмехался Паскевич, но иезуиты будто не замечали этого.

    – Неужели вы думаете, что стали для китайцев своими, обрядившись в платья мандаринов и научившись их языку? – продолжал спрашивать Лазарь, да всё без толку. Иезуиты были истово уверены в своей правоте и верной стратегии, выбранной для достижения нужного результата в будущем. Естественно, что отпускать братьев Матусевич не собирался, содержа их в Сунгарийске, под присмотром казаков, которые 'латынцев' не жаловали и не позволяли им ничего лишнего.

    Соколов остался доволен информацией, полученной от Оксеншерны. Разумеется, что-то Аксель утаил, о чём-то частенько недоговаривал, но что делать? Не пытать же старого человека? Зато многое ангарцы узнали о ситуации в Европе, скандинавских проблемах, шведско-польских и шведско-русских делах, отношениях Речи Посполитой с Русью и многое другое. Ход переговоров подробно записывал Владимир Кабаржицкий, выполнявший функции архивариуса Сибирской Руси. Вместе с профессорами Радеком и Сергиенко он систематизировал учебные пособия, словари и справочную литературу, составляемую для потомков. Таким образом проверялась информация, полученная Граулем и от московских осведомителей. В итоге Оксеншерна дал своё согласие на помощь в составлении проекта мирного договора с империей Цин и в заключении мира с учётом вероятного присутствия иезуитов на стороне маньчжур. Аксель заверил, что эта публика ему хорошо известна и не должна будет доставить каких-либо неприятностей, после чего проговорил:

    – Бесконечно рад, господин Вячеслав, что нахожусь у вас в гостях, но... – на Соколова смотрел усталый пожилой человек, в чьих глазах светились ум и достоинство. – Но я хотел бы умереть на Родине.

    Вячеслав заверил Акселя, что после заключения мира он сможет покинуть Сибирь, если таковое желание у него возникнет. Оксеншерна остался удовлетворён этим ответом. После обеда Соколов пригласил своего гостя прокатиться по Ангаре на паровом катере, который недавно был доставлен из Железногорска и спущен на воду после внутренней отделки, произведённой в столице. Оставалось только установить на нём вооружение и защитную надстройку. Этот катер, как и пять его собратьев, строящихся сейчас в одном из цехов комбината, предназначался для отправки на Сунгари, чтобы выполнять патрульные функции на реке и её притоках. Аксель остался в полном восторге от катера и просил назавтра повторить прогулку.

    А Соколов, после того как проводил шведа в его дом, пригласил к себе Лазаря Паскевича. С ним необходимо было серьёзно поговорить. Павел Грауль, вернувшись из Европы, настоятельно советовал Вячеславу сменить Белова на Эзеле более жёстким человеком.

    – Белов немного устал, ему пора вернуться, иначе нам это выйдет боком, – говорил Павел.

    Предложение Соколова самому возглавить балтийское воеводство Грауль отверг, настояв на продолжении работы в Москве и осуществлении координации между факториями. Но он предложил кандидатуру Паскевича, несмотря на некоторые расхождения во взглядах с помощником Матусевича в прошлом. Соколов решил поговорить с самим Паскевичем.

    Когда Лазарь вошёл в кабинет, Соколов поднялся из-за рабочего стола, обменявшись с гостем крепким рукопожатием, после чего пригласил его сесть в кресло у окна, а сам сел напротив. На Вячеслава смотрел уверенный в себе, крепко сбитый мужчина с умным, мужественным лицом.

    – О чём вы хотели поговорить со мной, Вячеслав Андреевич?

    – Лазарь, – начал Соколов, собираясь с мыслями. – Я хочу, чтобы... Нет, ты нужен нам на очень важном посту.

    Паскевич молчал, обратив на собеседника пытливый взор серых глаз, с интересом ожидая продолжения его слов.

    – Я уже общался с Игорем Олеговичем на эту тему, и он был категоричен... Ты, Лазарь, должен принять дела у Белова. Взять Эзельское воеводство под свой контроль.

    – Он не справляется? – невозмутимо сказал Паскевич.

    – Брайану просто надо немного отдохнуть, заняться семьёй, – вздохнул Вячеслав. – А вообще он большой молодец, очень многое сделал. Но сейчас там нужен крепкий профессионал.

    – Я вас понял, – кивнул Лазарь. – Когда отправляться?

    – Не спеши, – улыбнулся Соколов. – По весне, когда Ангара вскроется. Обоз будет приличный. С Оксеншерна старайся больше общаться – он в твоём распоряжении.

    Эзельское воеводство, окрестности Пернова. Август 1647 (7155)

    Раннее утро на берегах безвестной речушки в двух десятках вёрст от города. Прохладно и сумрачно, по-над рекой клубится утренняя дымка. Самое время для тишины и покоя. Но нет, щебечущие птахи, встречая зарю, устроили шумный пересвист. А поскольку концерт сей начинался в одно и то же время ежедневно, то и смена ночного караула проводилась ровно с его началом. Часовой, предвкушая горячую кашу из печи и скорый сон, с нетерпением поглядывал вниз. Не прошло и минуты, как зевающий парень, хлопнув дверью, вышел на небольшой двор заставы, построенной на развалинах каменного дома богатого немецкого дворянина, сгинувшего без следа лет двадцать назад. Соединённые частоколом казарма да склад – вот и вся пограничная с Русью застава перновского уезда. К складу были пристроены стойла и вышка, откуда караульный наблюдал за мостом, к которому подходила единственная в округе наезженная дорога, петляющая меж еловых чащоб. Приставив винтовку к стенке казармы, парень, ухая и фыркая, шумно умылся водой из бочки, после чего задрал вверх широкое раскосое лицо, высматривая своего приятеля – датчанина.

    – Эй, Каспер, ты не продрог там?! – довольно лыбясь, прокричал он бойцу на вышке. – Туши прожектор, я подымаюсь!

    – Карашо, Петер, – без эмоций кивнул дан.

    На противоположном берегу пустынно, только ветер гуляет в высокой траве да темнеет стена хвойного леса. Тунгус посмотрел в увеличительную трубу – взгляд скользнул по заливаемой восходящим солнцем зелени, елям... Дорога пуста, только вдалеке вороньё, неловко переваливаясь и топорща крылья, дерётся за останки павшей ещё в начале весны лошади. Не успевшее окоченеть мясо в тот же день срезали крестьяне-эсты с ближнего хутора, а кости потом обглодали голодные по весне волки.

    Остальные трое выспавшихся за ночь пограничников, позавтракав, пили копорский чай*. Отнесли горячего ароматного напитка и дозорному. Компания на заставе собралась весьма пёстрая даже для Ангарии. Начальник заставы Михаил Савин из тобольских казаков, его заместитель тунгус Пётр, карел Осмо, освобождённый из шведского плена, эст Индрек и дан Каспер. Последние трое завербовались в эзельскую дружину по собственному желанию и прошли необходимый курс обучения в лагере под Аренсбургом. Кроме того, среди пограничников находился и немой подросток, названный Митькой, прибившийся к беженцам-кашубам, которых норвежцы Олафа Ибсена вывозили из западной Померании, оккупированной датчанами. Какого он роду-племени, никто не знал. Зато парень умело обращался с лошадьми, был трудолюбив и послушен. Когда окончательно рассвело, а птицы, наконец, примолкли, в эзельском лагере раздался звон сигнального колокола с вышки.

    – Митяйка с ночного возвращается? – неуверенно предложил Осмо, отставляя дымящуюся чашку и подтягивая к себе винтовку.

    – Нет, – уверенно сказал Савин, поглядывая на Петра. – Вона, Пётр на Феллинскую дорогу кажет. К оружию! Картечницы на стены!

    Пограничники, взяв дополнительные боеприпасы, заняли свои места на стенах, а Осмо бросился к стойлам, где оставался один жеребец – при появлении чего-либо, заслуживающего внимания на дороге, ведущей из Феллина – первого города, лежащего на пути в русские земли, по установленным правилам следовало отправлять гонца в Пернов. Савин взбежал на вышку и, взяв у тунгуса трубу, вгляделся в приближающихся всадников. Кони чужаков переходили на шаг, колонна вытягивалась. Число их Михаил оценил в три сотни с гаком. Это были русские воины – среди них были и стрельцы, и драгуны, и рейтары. Лица всадников были усталыми, а кони – измождёнными, будто им пришлось скакать несколько часов без роздыху.

    – Осмо! – Савин подозвал карела и передал ему записку. – Быстро!

    От остановившейся колонны вдруг отъехало трое всадников, и они стали приближаться к мосту. Тоболец присмотрелся к ним и вскоре узнал переднего. Это лицо он уже видел прежде и точно знал, кто это.

    – Стой! – снова закричал Савин Осмо. – Это князь Бельский! Так и передай! Князь Бельский! Скачи!

    *Копорский чай (иван-чай, русский чай) – традиционный русский чай, приготовляемый из кипрея узколистного.

    Эзель, Аресбург. Два дня спустя.

    Бельский появился в порту столицы воеводства уже на второй день, сойдя на причал с борта шлюпа 'Адлер'. На Эзеле князя, как дорогого гостя, встречали развёрнутыми знамёнами, шумно хлопающими на свежем морском ветру, небольшим оркестром, который сыграл бравурный марш, и строем почётного караула Аренсбургского полка. Белов и Саляев с искренней радостью объятьями приветствовали Никиту Самойловича. Бельский же был невесел и просил Белова о личном разговоре.

    – Да на тебе лица нет, Никита Самойлович! – не опуская рук с могучих плечей князя, озадаченно произнёс Брайан. – Что за...

    – Полковник Смирнов преставился, бают, отравлен боярами в Ладоге на пиру... – еле слышно проговорил он. – Уж сорок дён минуло, али более того.

    – Что?! – едва не выкрикнул Ринат, вмиг побледнев. Во рту у него сразу же стало сухо, а виски будто сдавило горячими щипцами.

    Позже Бельский рассказал многое. Как уже знали на Эзеле, собранный в начале апреля Земский Собор утвердил воцарение Никиты Романова. Уже через месяц новый царь отклоняет грамоту королевы Кристины о признании прежних границ между державами с включением Нотебурга – Орешка в состав Руси. В ответ Романов пишет, что 'прежний договор закреплял за Шведским королевством отчины Русские', а потому 'нынче жить по тому договору более не мочно'. Снова надвигалась война в карельских землях, старых новгородских вотчинах. Никита Иванович с рвением принялся продолжать дело прежних государей – увеличивал число солдатских, рейтарских и драгунских полков, в которые переводились дворяне и дети боярские. Особое внимание государь обратил к основанным в Туле чугуноплавильным, железоделательным и оружейным заводам голландского фриза Андрея Виниуса, а также заводу голландцев же Томаса де Свана, Тилмана Аккемы и Питера Марселиса, которые поставляли в русскую армию пушки и мушкеты. Царь подтвердил все их прежние льготы и приписал заводчикам пару волостей, для выполнения крестьянами черновой работы – подвоза дров и руды. Кроме того, как говорили в Москве, Андрей Строганов обещался Никите Романову к следующему году наладить выпуск пушек 'онгарского образца с бонбами'.

    – Значится, послал Соколов ему мастеров, – безразличным тоном проговорил Саляев, сидевший, навалившись на стол, и смотревший в одну точку. – Будут и пушки Никите.

    – Я по государеву приказу шёл к Юрьеву, – продолжал князь. – По дороге встретил посланных ко мне воеводой Ефремовым людишек, которые всё и обсказали, как есть.

    – А ты, Никита Самойлович... – произнёс сидевший, как истукан, Брайан.

    – А я пришёл сюда, – закончил Бельский. – Со мною семья и многие верные люди. И назад нам ходу теперича никакого нет. Я бы раньше пришёл, но отрок какой-то немой неверной дорогой послал нас брод искать...

    – Какой отрок? – проговорил Ринат.

    – Да лешшой его знает, – махнул рукой Никита Самойлович. – Верно, эст, пастух... Вздёрнуть его опосля хотел, да робяты не нашли ужо, сбёг.

    – Кто отравитель, известно ли? – посмотрел на князя Ринат. – Нужны имена.

    – У меня письмо от капитана Лопахина, – полез за подкладку кафтана Бельский под укоризненные взгляды ангарцев. – А ишшо на словах гонцы передали, что часть стрельцов Ефремова и солдаты Смирнова пойдут лесами до Ленинграда.

    – Куда?! – поперхнулся Саляев. – Куда пойдут?

    – До Ленинграда, – повторил князь, разводя руками. – К Васильевому острову, где устье Большой Невы. Нешто не так?

    – Всё так, – ответил Ринат. – Всё правильно...

    – Я распоряжусь готовить корабли! – воскликнул Брайан, резко встав и направившись к двери.

    Молчание воцарилось на несколько долгих, тяжких минут, покуда Саляев читал письмо. Наконец, Ринат поднял глаза на сидевшего напротив князя:

    – Ну а ты, Никита Самойлович, отчего нашу сторону взял?

    – Нешто я слепой, не вижу, что затевается? – вздохнув, отвечал князь. – Подьячие с Тайного приказа на прошлой седьмице дознавались, отчего ко мне наведываются людишки онгарские с Москвы и с каким умыслом я сносился прежде с Эзельским островом... Беклемишев-то уже схвачен. А в Юрьеве в цепи и меня взяли бы, ей-ей!

    – Тоже верно, – согласился Ринат, задумавшись. – Что же, располагайся, что далее будет – узнаем. А Беклемишева надо выручать.

    Спустя несколько дней

    Гонец, посланный Беловым к шведскому генерал-губернатору Эстляндии Карлу Карлссону Гюлленхельму, вернулся из Ревеля на четвёртые сутки. Помимо ответа нового наместника, назначенного на эту должность в начале года, в Аренсбурге появился приехавший вместе с ним старый знакомый Белова – майор Арно Блумквист, посланный Гюлленхельмом для переговоров. Эзельцам позволялось провести корабли через шведские воды, чтобы вывезти своих людей из Карелии. Однако эскадру островитян должны будут сопровождать шведские корабли. Брайан согласился с этим условием наместника.

    Майора Блумквиста сопровождали двое, по всей видимости, чиновников – одежды их были типичными для зажиточных горожан, а таковых Белов навидался в Аренсбурге. Представляться они не стали, ограничившись именами. Одного, худого и высокого, словно жердь, звали Густав, второй же, дородный обладатель роскошной шевелюры, назвался Клаусом. Переговоры проходили в бывшем епископском замке, в кабинете Белова. Шведы уже знали о том, что воевода Смирнов был отравлен на пиру. Клаус, сложив руки на животе, посетовал на известные в Швеции вероломство и кровожадность московского царя. Так, по его словам, совсем недавно Никита Романов отверг и вторую грамоту королевы, в которой она предлагала мир, отдавая Руси не только Нотебург-Орешек и Ладогу, но и Дерпт-Юрьев. Кроме того, русским купцам даровалось право торговать через Нарву с взиманием в пользу короны весьма умеренной пошлины. Московский царь и на сей раз ответил Кристине дерзко, грозя совместно с поляками начать новую войну против Швеции.

    – Скажу прямо, – сказал Клаус. – Для нас это станет катастрофой. Думаю, уния с Данией будет не столь противна нашему Отечеству...

    – Мы знаем, что вы связаны договором с датчанами и участвовали в нескольких сражениях на их стороне, – продолжил Густав. – После битвы у Скагерна, последней битвы несчастливой для нас войны, среди солдат ходили слухи о великолепных мушкетах. Их называли османскими из-за дальнобойности и лёгкости...

    – Несколько мушкетов попали к нам в руки, – проговорил Клаус. – Наши оружейники сейчас пытаются с ними работать.

    – У вас ничего не выйдет, – сразу же ответил Ринат. – Вы не сможете повторить технологию.

    – Что-то эдакое мы уже слышали от мастеров-оружейников, – нарочито озадаченно кивнул долговязый Густав. – Но мы не опустим руки.

    Саляев в ответ равнодушно пожал плечами.

    – Так с чем вы прибыли, господа? – перевёл слова Белова служивший в городском правлении Аренсбурга Хенрик Эгерод, советник воеводы. – Сказанное вами не выйдет за эти двери.

    – Нам известно, что польский король Ян Казимир сносился этим летом с царём Никитой Романовым. Они договорились выступить против Швеции в сентябре. Польские армии готовы напасть на шведские владения в Померании и атаковать Ригу, а царь с начала лета собирает войско в Новгороде... – выдержав паузу, начал говорить Густав, вознеся вверх рыбий взгляд равнодушных глаз.

    Саляев переглянулся с Беловым, и тот утвердительно кивнул – Бельский говорил ему об этом. Клаус напряжённо смотрел на Брайана, крепко сцепив пальцы рук на коленях.

    – Итак, риксканцлер Якоб Понтуссон Делагарди предлагает вам не участвовать в скорой войне и не продавать более ezelsky muskoter [4]4
  Эзельские мушкеты (швед.)


[Закрыть]врагам шведской короны. Кроме того, Делагарди будет весьма удовлетворён вашим уходом из Карелии.

    Клаус бросил быстрый взгляд на Густава и едва заметно улыбнулся, пригладив усы.

    – Я должен подумать, – быстро сказал Белов, повернувшись к Саляеву. Ринат мрачно разглядывал блестящую пряжку шляпы Густава, лежащей на краю стола.

    – Как вам будет угодно, – угодливо проговорил Клаус с приторной слащавостью на лице. – И ещё одна просьба из дворца – бывший риксканцлер не должен возвратиться из Сибирии. Никогда! – после чего гости раскланялись и покинули кабинет воеводы.

    Знатных шведов поселили в одной из казарм у северного бастиона, оставив им троих слуг. Остальных, включая драгун конвоя, оставили в пригороде Аренсбурга, приглядывая за ними в оба.

    Разговор Белова с послами из Ревеля продолжился на следующий день, после обеда. Перед этим подданные королевы провели утро на лавках, которые стояли у дверей казармы. Завтракая, они во все глаза наблюдали за процедурой принятия присяги на верность Сибирскому царю, народу и державе, которую давали семьи словинцев, кашубов и лужичан, на прошлой неделе вывезенных из Кольберга на кораблях Олафа Ибсена и Ханса Йенсена – старых друзей ангарцев. Людская вереница тянулась к главным воротам замка, где были установлены накрытые тканью столы, за которыми сидели сотрудники таможни, выписывавшие документы тем переселенцам, кто прошёл первичную проверку.

    Круглобокий норвежец и сухопарый дан, с помощью падких на золото датских чиновников, организовали в Померании несколько вербовочных пунктов для переселения людей на Эзель. Особое внимание они уделяли многочисленным осиротевшим детям и подросткам, которые, зачастую погибая от голода и лишений, влачили жалкое существование среди пытающейся выжить родни и не всегда добрых односельчан. Множество детей ангарцам отдавали несчастные матери, удовлетворяясь надеждой, что их исстрадавшееся, едва живое чадо выживет у добрых людей. Не раз уже участвовавшие в этих командировках Сергей Бекасов, купец Ложкин, Тимофей Кузьмин и Иван Микулич так и не смогли привыкнуть к ужасающим картинам ада земного – европейские провинции, по которым прокатилась смертельным катком общеевропейская бойня, будто превратились в филиал преисподней. Гниющие на полях и дорогах трупы, банды дезертиров и мародёров, болезни и голод, холодное и дождливое лето, землистые измождённые лица крестьян, полные нечистот и всякого сброда города... Хотелось зажать нос и бежать прочь из этого смрада, дальше и быстрей, лишь бы оказаться среди близких людей. С каждым рейсом число вывезенных с континента переселенцев росло, и постепенно оно составило более двух тысяч семисот человек. Но вскоре явный недостаток в средствах заставил Белова временно прекратить ввоз беженцев с континента, ограничившись плановой закупкой скота, птицы и продовольствия в Курляндии и Псковской земле. На Эзель могло быть вывезено и большее количество беженцев, но этот вопрос находился в ведении датских таможенников – сделать лишний рейс без оплаты было абсолютно невозможно. По всей видимости, стоило обратиться к королю Кристиану за разрешением этой щекотливой проблемы, являвшейся чрезвычайно важным делом для ангарцев.

    Принятие крестьянских присяг же постепенно заканчивалось:

    – Буду до могилы верен! – истово перекрестившись, воскликнул тем временем остававшийся последним в очереди семейный кашуб, после чего он получил выписанные ему документы – лист плотной бумаги с печатью воеводы Эзеля и вписанным именем. Он вовремя спрятал за пазуху вожделенную бумагу – небо стремительно заволакивало тучами, совсем скоро принялся накрапывать мелкий, противный дождь и поднялся крепкий ветер с моря.

    – Какой прок сибирскому царю от этих нищих бродяг? – искренне не понимал Клаус, неловко кутаясь в плащ. – Ещё вчера это отребье подыхало с голоду в придорожной канаве, наполненной нечистотами, а сегодня они приносят присягу?! Не понимаю!

    – Верно, у царя Сибири недостаток в рабах, – поджав губу, отвечал Густав, поправляя шляпу. – Вернёмся в казарму...

    – Они не годны для работы, – махнул рукой толстяк, – пустая трата денег! Вернёмся, снова чёртов дождь!

    – Не ругайтесь, господин Клаус! – с улыбкой поднял указательный палец Густав, заходя в открытую слугой-эстом дверь. – Это не угодно нашему Господу.

    Бородач только фыркнул в ответ. А вскоре вернулся Арно, сообщивший, что Белов ждёт их в кабинете.

    Хенрик Эгерод, встретив шведов у ворот, проводил их наверх, в кабинет воеводы. Белов и Саляев ожидали гостей за столом, приготовив необходимые документы. Поприветствовав вошедших, Брайан поинтересовался уровнем их полномочий – будет ли он достаточен для подписания государственных бумаг?

    – Не извольте беспокоиться, господин Белов, – заверил его Густав. – Наших полномочий хватит для заключения договора от имени короны, если на то будет достаточно оснований.

    – Хорошо, – кивнул Брайан, пригласив шведов сесть за стол. – Насколько я понял, у вас мало времени?

    Клаус молча кивнул, а Густав прошелестел в ответ:

    – Совершенно верно...

    – Тогда перейдём к делу, – с удовлетворением проговорил воевода. – Я оглашу наши условия. Первое – Стокгольм признаёт за Сибирской Русью нынешние границы Эзельского воеводства, включающие острова Моонзундского архипелага и ту территорию Перновского уезда, которая нами контролируется.

    Белов сделал паузу, посмотрев на Густава. Тот взметнул вверх брови и развёл руки в стороны, ожидая продолжения.

    – Это главный пункт, – пояснил Брайан. – В зависимости от его принятия можно вести дальнейшие переговоры.

    – Мы уполномочены королевой согласиться на определённые условия... – начал было Густав, принимая от Белова бумагу.