Текст книги "Царь с востока"

Автор книги: Дмитрий Хван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

    – На Аляске? – уточнил Карпинский, на что Назарьев энергично кивнул, шумно выдохнув.

    – Наверное, казачья ватага, которую кто-то из местных охотников навёл. Так-то там делать нечего, – рассудил Лука, – промыслу никакого.

    – Так какое дело тебя так далеко погнало, Иван Гурьевич? – продолжил Грауль.

    – Да крепостица... Ту, что батюшка мой... Городок на Яике, – собрался с мыслями купец. – Гурий Назарьев, который... Поставил на Яике-реке крепостицу деревянную, а брат мой, Михаил, отец ихней, – Иван показал на сидящих, словно истуканы, братьев, – вызвался каменную крепость строить – чтобы оборонится от ногайцев, калмыков да воровских казаков. Государь дозволил Михайле ставить крепость да токмо... – горестно развёл руки в стороны Назарьев.

    – Что же случилось? – спросил Карпинский.

    – Ныне в нужде великой семейство наше пребывает, взявшись за крепость ту. Долгов дюже много, а платить надо. Да ещё астраханцы шалят, всё спалить пытались, а сынов Михайлы едва не забили... Вот ежели золотишка, о коем я слышал, взять – то будет нам спасенье от позора великого, – сказавши это, купец поклонился Вячеславу и замер, ожидая то ли дозволения сесть, то ли дальнейших вопросов.

    Увидев знак от Грауля, купец сел на своё место, поглядывая на Соколова. Вячеслав, выдержав недолгую паузу, заговорил:

    – Каков же долг за крепостицу?

    – Почитай, уж семь тыщ золотых рублев, да ишшо немного, – горестно разведя руки в стороны, ответил Назарьев. – Ежели наши рыбные промыслы на Волге в казну отдать – того мало будет, придётся и торговлишку сворачивать. Эх!

    – Иван Гурьевич, – снова заговорил сибирский властитель, заметив, как простое и привычное на Ангаре именование отчеством, заставило ярославца, сильно взволнованного этим неслыханным доселе уважением густо покраснеть, – а если мы оплатим твои долги?

    – Как так? – растерянно выдохнул Иван. – Нешто тебе промыслы отдать?

    – Нет, промыслы нам без надобности, – доброжелательно улыбнулся Вячеслав, огладив ладонью седую, до последнего волоса, бороду. – Ты и нам, и отечеству твоему, и себе самому сослужишь службу. Службу немалую и весьма важную. Ангарский банк выдаст тебе десять тысяч золотых рублей, которые ты сможешь отправить на Русь с нашим караваном для оплаты всех долгов. Готов ли учинить со мною сей договор?

    – Готов! – измяв в руках шапку, с готовностью ответил Назарьев, склонив на миг голову и снова посмотрев на Сокола.

    – И не спрашиваешь, что за служба? – усмехнулся Вячеслав.

    – Я на всё готовый, дабы позору избежать и честное имя семьи спасти! – волнуясь, проговорил Иван. – Токмо измену отечеству не потерплю!

    – Что же, к измене я тебя не подведу, – удовлетворённо произнёс царь Руси Сибирской. – Павел, а теперь твой черёд!

    Грауль кивнул, встав с кресла. Подойдя к покрытой тканью стене, он отвёл в стороны занавеси, явив собравшимся скрытую доселе огромную карту мира, закреплённую в казавшейся невесомой резной рамке.

    – Гляди хорошенько, купец! – воскликнул Павел, призывая Назарьева подойти ближе. – Коли ты согласен на службу, то с сего дня быть тебе одним из основателей Русско-Американской компании. Договор и уставные документы уже готовы. От тебя нужна купеческая хватка и добрые люди, остальное мы берём на себя. В порту Владивостока, – Грауль указал на карте местоположение порта на юге Уссурийского края, – сядешь на корабли, кои отвезут тебя сюда, – ладонь Павла слегка коснулась западного побережья Северной Америки. Основать надо крепостицу, дома поставить да землю засеять – а она там добрая, два богатых урожая в год снимать будешь.

    – Хлебом и прочей снедью будешь Аляску да прочие землицы государевы снабжать – выгоду свою иметь станешь, – добавил Карпинский. – А после, как крепко да основательно на ноги встанешь – укажем тебе на жилы золотые.

    – Ох, Господи! – упав в кресло, воскликнул купец и обхватив руками голову, от великого волнения встормошил кудри. Племянники его сидели, кажется, боясь вздохнуть, напряжённые взгляды юношей устремились на дядьку.

    К чести ярославца, он недолго пребывал в прострации и уже скоро собрался с мыслями, а речь его вновь приобрела деловые нотки:

    – Значится, я со своими людишками должон факторию основати да царским воеводам на Алясочке хлеба да прочей снеди давать? – Иван Гурьевич почесал затылок, нахмурившись:

    – Вот токмо не пойму я – каков твой интерес в сём, великий царь сибирский? Будто для себя прибытку и не ищешь...

    – Что мне до того прибытка? – Соколов насмешливо спросил купца, прищурившись. – У нас всего вдоволь, но мы вперёд смотрим, на многие лета. А ты, купец, думай, как в грядущем память о себе оставить. Вот крепостицу отстроишь в Америке, поселенья да мельницы, потом и зверя морского бить станешь, торговать – хорошо и тебе станет, и семье твоей. По делам твоим помнить тебя будут люди, уважать будут.

    – Вроде как верно, – кивнул Назарьев, непонимающе оглянувшись на Николая.

    – Вот и ты делай так, чтобы люди тебя уважали – у нас только так дела делаются, Иван Гурьевич.

    – Ведомо мне оное, а с меня такой же спрос – я не забижаю никого, плачу по чести, никто не скажет, что де Гурьев – вор! – глаза купца загорелись огнём, борода задралась, голос окреп окончательно.

    – Вот и славно! – хлопнул в ладоши Вячеслав, довольно улыбнувшись. – С тобой мы не ошиблись, Иван Гурьевич! Не буду тебя больше задерживать.

    Далее ярославцев отвели в переговорную комнату, где был накрыт стол – прохладительные напитки, чай, сладости и лёгкие закуски. Купцы, привыкшие к обильным застольям, едва сдержали недоуменные эмоции, увидев предложенное им угощение. Однако Грауль, рассмеявшись, поведал Назарьевым о том, что за обедом важные дела в Ангарске не делаются:

    – Всему своё время, а обед – по расписанию. У нас ещё достаточно времени, чтобы проработать основное положение нашего договора, которое вы возьмёте на себя.

    Иван с готовностью согласился, присев за столик. Сначала гостям были зачитаны грамоты, предназначенные государю Руси – Никита Романов извещался об основании Русско-Американской компании и приглашался к участию в её судьбе для вящего распространения влияния русского на далёких землицах. Далее разговор пошёл о сумме, выделяемой купцу в виде беспроцентного кредита. На эти деньги Назарьев обязался нанять на Руси, в том числе и в новоприсоединённых областях, вольных казаков, мастеровых и крестьян для основания городка и нескольких поселений в далёкой Америке. После обеда переговоры продолжились, затянувшись до вечера. Но и потом они не прервались – а уже на следующий день после долгой бессонной ночи, проведённой в разговорах с ангарцами, Иван Гурьевич, с выданным ему золотом отправился в обратный путь, ступив на палубу первого же парохода, уходящего на север, к порогам. С ним из Ангарска ушла лишь малая часть людей, племянники же да почти все из его приказчиков остались в столице Сибирской Руси – готовить великий поход в землицу, именуемую Америкой. Много времени Назарьев провёл на носу парохода, слушая глухой шум машины, спрятанной в недрах судна да шипение воды, волнами отваливавшей в разные от него стороны. В сердце ярославца горела решимость, а ум будоражило осознание той задачи, что приготовил ему сибирский царь. Основать торговую компанию в союзе с людьми Сокола на неведомой и далёкой земле, куда ещё не ступала нога русского человека – это ли не вызов ему, Ивану, Гурьеву сыну? А с промыслами брат Михайла справится, он и крепостицу в низовьях Яика достроит с честию да уведомит о том государя Никиту Ивановича.

    – Вернусь вскорости... – вдохнув полную грудь воздуха, проговорил неслышно Иван.

Глава 15

Вильно – Москва, лето 1661.

 В начале лета, после пышной церемонии принятия императорского титула, прошедшей в виленском соборе Пречистой Божьей Матери, Никита Иванович вернулся в московский Кремль, сопровождаемый Патриархом Павлом. По пути в столицу императорский обоз делал частые остановки – люди приветствовали государя в каждом городке, в каждом селении собирались толпы. Романов жертвовал церквям и школам деньги, угощал восторженный люд вином и яствами, раздавал подарки. Причём тратил на это исключительно личные деньги, не залезая в державную казну. В Москве монарх закатил недельный пир – на площадях города день и ночь угощались и бражничали довольные горожане, прославляя императора. Никита Иванович поначалу частенько показывался своему народу на городских улицах, отчего происходила дикая давка хмельной толпы и лишь божьим провидением никого не задавили. Страдали и сдерживавшие напор москвичей гвардейцы, получавшие свою долю тумаков от горожан, недовольных оцеплением вокруг обожаемого ими государя. После одной из потасовок, в которой пострадали несколько солдат, Романов более не выезжал из Кремля, оставаясь в палатах до конца празднований. Там же находились и послы европейских держав – Романов надеялся на признание посланцами европейских дворов его нового титула. Однако лишь голландцы туманно намекнули на возможность оного в будущем да датчане осторожно поведали о желании Фредерика принять аналогичный титул. Исключение составила лишь крошечная Черногория, борющаяся против турецкого ига. Её властитель, митрополит Мардарий Корнечанин, в своей грамоте, присланной с послом в Москву, горячо приветствовав появление на востоке Европы православного императора, попросил у Романова и защиты от мусульманских поработителей.

 И пусть недавняя победа над турками была по сути лишь незначительным столкновением, комариным уколом для османов, которые сейчас силы свои бросали на Кандийскую войну и сдерживание восставших сербов и черногорцев, она взволновала умы и европейских монархов, и самых влиятельных персон при дворах, и церковных иерархов, и просто людей образованных. О Руси снова заговорили, как то было после решительной виктории над поляками. Растущее влияние восточного колосса становилось всё более осязаемым, что воспринималось с удивлением и недоумением. Всё большую популярность набирали антирусские сплетни и памфлеты, исходящие из сильно ужавшейся Польши, а так же из Швеции. Оказалось, что государство, расположенное далее польских пределов, в трудах европейских картографов покрытое всяческими Татариями и пространствами, населёнными представителями самых диких народов, являет собой грозную силу, о которой стали забывать со времени, прошедшем со ставшей уже древней Ливонской войны Ивана Великого. Особенно неприятными новости из Руси стали для Рима, чей некогда сильнейший форпост на востоке – Речь Посполита теперь была низведена до жалкого уровня, а продвижение католицизма на восточно-славянских землях совершенно прекратилось, униатство же быстро сдавало свои позиции среди бывших польских 'хлопов', массово возвращающихся в лоно прежней веры. Папа Александр, стремясь к союзу католических корон против противника истинной веры, слал письма, полные самых худших пророчеств, испанскому и французскому монархам, несмотря на неприязненные отношения с последним. Однако Людовик был увлечён своими интересами в прирейнских землях и интригами против Соединённых провинций, а Филипп, король некогда могущественной, а сейчас терпящей бедствия Испании, более волновался за целостность своей державы, чем за трудности католичества на задворках просвещённого мира. К тому же он едва ли забыл те обиды, которые ему причинили французы в ходе недавней войны, чуть не отняв Каталонию. Организация католического союза, мертворождённая затея папы Римского, провозглашённая им на совете кардиналов, с треском провалилась, когда это начинание отверг и Леопольд, император Священной Римской Империи, склонный к миру с Русью и продолжением совместной борьбы с османами, начатой ещё его отцом – Фердинандом. Никита Иванович в тайном послании заверил молодого Леопольда, что мир с турками – всего лишь перемирие и он не вложит меча в ножны, покуда христиане томятся под гнётом иноверцев. В том же письме Романовал советовал "своему брату" не обращать алчущего взора на Польшу, желая оставить государство оное в том положении, в коем оно и пребывает поныне.

 С тех пор прошли недели и в Москве снова заговорили о нездоровии государя – Никита Иванович долгое время не являлся народу, хотя ранее частенько совершал конные выезды по столице, всецело пользуясь любовью к нему московского люда. Теперь же государь находился во дворце, редко выходя для кратких прогулок в сады. Сидели по своим дворам и зачастившие в Москву посольства – голландское, желающее выпросить у императора ещё больше торговых преференций да персидское, прибывшее для переговоров об анти-турецком союзе. Ожидали аудиенции и гости из Швеции, с грамотой от нового короля, в коей Магнус Делагарди и регентский совет от имени малолетнего Карла просил подтвердить все прежние договоры с Русью, а также шотландцы, желавшие именем короля Карла Стюарта войти в русско-датский союз, дабы окончательно обезопасить себя от англичан. Но сейчас лишь тишина властвовала в императорских покоях – последние несколько дней Никита Иванович крайне болезненно реагировал на всякое её нарушение, устроив слугам да придворным людям тяжкую жизнь. Романову опять нездоровилось, у него то и дело перемежались приступы то крайней раздражительности, то полной апатии. Немногие теперь допускались к государю – лишь Патриарх самочинно приходил к нему да беседовал с Никитой, утешая властителя добрым словом своим.

 На сегодня же император вызвал к себе для доклада главу Посольского приказа Афанасия Ордина-Нащёкина – государь не мог оставлять без рассмотрения важнейшие дела, даже будучи больным.

 Тяжёлая, окованная железными полосами дверь тихонько приоткрылась, и появившийся в проёме гвардеец смелее толкнул её плечом. Но та предательски, с надрывом скрипнула, отчего лицо солдата-усача тут же перекосилось от досады. Перед ним открылся длинный коридор, темноту которого рассеивал свет нескольких масляных лампад, чьи огоньки колебались внутри плошек матового стекла. Оглянувшись, бывший московский стрелец – один из многих, взятых в полк охраны императора ввиду исключительной верности Никите Романову, решился позвать того единственного человека, который находился при государе постоянно:

 – Ирина Олеговна! – осторожно произнёс гвардеец – только так она наказывала её называть.

 – Пришёл кто, Герасим? – в сей же миг выглянула из-за угла помощница лекаря – девка-сиротка, подобранная Ириной в какой-то деревушке ещё на дороге из Москвы в Вильну. – Погоди, сейчас кликну матушку.

 Вскоре к вытянувшемуся в струнку солдату степенно подошла и сама Ирина, чуть склонив голову.

 – Афанасий Лаврентьевич прибыл по государеву наказу, – доложил Герасим. – Ожидает ныне...

 – Проси войти боярина, – ласковым голосом проговорила та. – Никита Иванович желает говорить с ним немедля.

 Едва Ордин-Нащёкин вошёл в покои императора, Ирина выскользнула из опочивальни, дабы не смущать своим видом чиновника.

 Боярин, пригнув голову под притолокой, вошёл в покои и встал у двери. ожидая слов государя.

 – Проходи, Афанасий Лаврентьевич... – слабым голосом приветствовал вошедшего Никита. – Садись... Посольства надобно принять, знаю...

 Ордин-Нащёкин опустился в креслице, стоявшее рядом с кроватью императора, а на столик, находившийся тут же, положил свои бумаги – посольские грамоты да отчёты приграничных воевод. Государь лежал поверх одеял, одетый в расстёгнутую на груди шёлковую рубашку, короткие и узкие штаны, а также, к неподдельному неприятию боярина, вычурные оранжевые чулки, от которых Ордин-Нащёкин поспешил отвести свой взгляд.

 Романов открыл глаза, поправив влажную материю, что была положена на лоб:

 – Афанасий...

 – Слушаю, государь, – склонил голову боярин, подвинувшись к императору чуть ближе.

 – Вот ежели помру я, – тем же обессиленным голосом заговорил Романов, – кому всё наследовать – и державу, и титул?

 – О том ранее заботиться следовало, великий государь, – спокойно отвечал Ордин-Нащёкин, тяжко вздохнув и насупившись. – Кто, как не я, о том каждый Божий день тебе говорил? Но ты же не слушал своего...

 – Нешто Долгоруким отдать? – продолжал говорить Никита, будто и не слыша своего ближайшего чиновника.

 – Господь тобой, Никита Иванович! – удивлённо, с трудом подавляя эмоции, отмахнулся Афанасий, широко раскрыв глаза. – Сызнова смута учинится! Ужель Богом данного царевича не сыскати?

 – Сокол ответ свой дал? – взглянул на боярина властитель Руси.

 В этот миг за дверью покоев послышалось какое-то шуршание, и вскоре в приоткрывшуюся дверь осторожно вошла помощница Ирины, неся на серебряном блюде закрытый крышкою кубок. Отчаянно краснея, она подложила подушку под спину приподнявшегося императора и передала ему в руки кубок, после чего, склонив голову и пятясь, покинула покои. Никита открыл крышку изящного кубка саксонской работы, и воздух моментально наполнился ароматом травяного отвара, от коего вмиг защипало в носу. Боярин едва не чихнул, с трудом сдержавшись.

 – Так что Сокол? – повторил вопрос Никита Иванович, зажмурившись и отпивая по чуть-чуть принесённого отвара.

 – С Ангарского Двора ответ был даден, – проговорил боярин, вынимая из стопки бумаг грамоту, перевязанную красной лентой. – Сокол пишет, что де по смерти государя, блаженной памяти Михаила Фёдоровича, учинил он отказ свой и потомков своих от трона московского на вечные времена. А оттого не может он сына своего прислать на Собор. Но...

 – Но? – с интересом повернул голову император.

 Боярин выдохнул, будто готовясь к чему-то неизбежному, и, взявшись за ангарскую бумагу, прочитал:

 – В грамоте сей Царь Руси Сибирской и иных земель властитель Вячеслав Андреевич Соколов предлагает великому императору русскому и многих областей властителю, Романову Никите Ивановичу с ласкою и отеческим радушием принять отрока Романова Владимира Алексеевича, будто сына родного... – Ордин-Нащёкин осёкся и замолчал, увидев исказившееся лицо государя слишком близко от глаз своих.

 – И ты молчал, паскудник?! – зашипел император, испугав боярина так, что тот едва не свалился с креслица на турецкий ковёр, расстеленный у кровати. Государь же вмиг ослаб и, уронив голову, тяжело опустился на подушку, пролив часть горячего ещё отвара на белоснежное покрывало.

 – Грамоту оную получил я недавно, – оправдывался бледный Афанасий. – Бумагу принёс посыльный со Двора Ангарского, а с нею я во дворец к тебе и явился. Не гневайся батюшка-государь, на верного слугу твоего, ибо по чести...

 – Замолчи... – устало махнул рукой Никита, – да скажи мне – стало быть, Милославские к Соколу бежали? Али он наказал их доставить к себе силою?

 – Всё одно, государь! – со спешкою заговорил боярин, выставив перед собой ладони. – Разве сын Милославской не токмо по твоей же воле и объявился? Допрежь и не слышно о нём было вовсе!

 – Сын Милославской... – усмехнулся Никита. – Что же ты мелешь, Афанасий? Это сын Алексея Михайловича, светлой памяти царя русского.

 – Прости неразумного, государь! Прости! – приказной голова вмиг упал на колени перед императором и попытался облобызать его руку, но Никита сумел вовремя отдёрнуть её.

 – А ну! Уймись! – Романов приложил ладонь к влажной материи на лбу. – Докладывай, что на украйнах ныне делается, что воеводы пишут да на что жалуются.

 – Из Каменца князь Барятинский пишет, – зашуршал бумагами боярин, – турки из Хотина дерзают на нашу сторону ходить. От того убийства учиняются да в полон людишек часто хватают. А ещё поганые предерзкими словами похваляются, будто скоро Подолье да прочие землицы султану турскому отойдут. С казаками и солдатами схватываются постоянно, а в нашей крепостице Жванец, что супротив Хотина стоит, стены до сих пор не чинены...

 – Персиян надобно принять в первую очередь, – Романов поднял руку и указующе ткнул пальцем в бумагу. – Буду говорить с ними. Надобно союз сей завесть.

 – А к сему союзу и клятву с шаха Аббаса взяти – более не учинять набеги на терские городки и граничную черту пределов наших не нарушать, – добавил Афанасий, на что государь степенно кивнул.

 – На польских украйнах спокойно ли? – после недолгой паузы снова заговорил император.

 – Спокойно, государь, – кивнул боярин с готовностью. – Да токмо с ляшской стороны в Перемышль и Белосток людишки приходят, на землице нашей поселится, немцы разные средь них да словяне тож. А ещё с Эзеля, владения Сокола, кашубцы да прочие идут в Пернов и Ригу во множестве. А бароны немецкие да прочие, насильно садят их на свои земли да всякие насилия учиняют. Оттого эзельский наместник, князь Паскевич просит тебя, великого императора русского, пришлых людишек селить на пустых землицах.

 – Это где же таковые имеются? – усмехнулся Никита, посмотрев на боярина.

 – Он и пишет, – продолжил Ордин-Нащёкин, ткнув пальцем в бумагу. – А сели их, великий государь на берегах Волги да в низовьях Днепра. Тако же за Урал посылай тех бессемейных, кто молод да крепок телом.

 – Ишь, наместник каков! Советы мне даёт, будто за Русь радеет, – прикрыв глаза, с улыбкой произнёс Романов. – Что же, пусть так и будет. Дело то нужное. Неча землице впусте пропадать.

 – Свеи ныне же не грозны, – продолжал отчёт приказной голова, доставая следующую бумагу, – вот пишут из Канцев да с Ладоги – купцов наших и православных, что в ихнех пределах обитают, более не притесняют, смирны соседушки стали.

 – Магнус не дурак, – сняв со лба не охлаждающую уже тряпицу, Романов, покряхтывая, сел на кровати, свесив ноги. – Фредерик Датский желает Швецию под унию подвесть, дабы яко Норвегией владеть и оным королевством.

 – Ежели будет так, – нахмурился боярин, – то Дания станет слишком сильна.

 – Вот оттого Делагарди более не чинит нам зла, а прежний король Карл Густав продал мне свои последние владения в Ливонии, – проговорил Романов, глядя перед собой. – Надобно теперь сторону отрока Карла Шведского держать втайне.

 – Верно, государь, – облегчённо вздохнул Ордин-Нащёкин. – Спальников звать?

 Но император не ответил, думая о чём-то своём, устремив немигающий взгляд будто бы мимо сидевшего рядом Афанасия. Наконец, пожевав губами, Романов снова заговорил:

 – Отрока-то, Владимира, надобно признать при народе... Дабы никакого обмана или лжи не было, а после смерти моей никто и не посмел смуты учинить, – вернулся к обсуждению наследника император. – Гляди, Афанасий, ты да Павел будете оберегать его от зла. А более никого у него и не будет. Ежели не уследите, вовсе пресечётся род наш, как пресеклись Никитичи и прочие колена.

 – Государь! – боярин бросился на колени, ухватив императора за ладонь и целуя её. – Живот свой положу, но отрока оберегу! Пуще всего беречь буду!

 – Полно, – отдёрнул лобызаемую руку Никита. – Сначала признать надобно его. Не лжа ли это, не самозванца или вора Сокол прислать на Русь желает. Нынче же пошли человека на Двор Ангарский да, смотри, втайне! Пусть царевича везут в Москву вскорости, поспешают! Не ровен час...

 Ордин-Нащёкин взглянул на государя полными слёз глазами, решительно свёл брови и кивнул, сжав кулаки. Поднявшись, он поклонился императору, а тот жестом усадил его в кресло и позвал служку звоном колокольчика.

 – Спальников кличь, одеваться буду, – повелел государь, а затем обратился к притихшему боярину. – Теперь о турских украйнах сказывай да не утаи ни слова из грамот воеводских. Чую, наследнику с османами крепко драться придётся. Ох, крепко!

Окрестности Владиангарска, сентябрь 1661.

 Солнце постепенно исчезало за сопками, раскрашивая темнеющее небо в мрачно-багровый цвет. Темнота и прохлада наваливалась на лагерь со всех сторон, подстёгивая усталых подростков ещё быстрее устанавливать палатки и раскладывать костры у самой стены леса, что начинался на пологом берегу бегущей по камням речушки. Вскоре заморосил мелкий дождик, из леса тут же потянуло сыростью прелой хвои. Похолодало. Пар от дыхания вился у лиц ребят, которые споро и умело обживали пустынный берег. Первые в сентябре ночные заморозки помимо хлада принесли людям и долгожданное избавленье от мошки и гнуса, настоящего проклятия тайги. Ещё совсем недавно лишь на открытой воде, на хорошо продуваемых ветром пространствах да в дыму тлеющего мха, понакиданного на угли, можно было спастись от докучливо звенящей в воздухе своры кровопийц.

 – Готов! – звонкий голос Владимира прозвучал на доли секунды раньше выкрика Игната Вышаткевича, командира пятого отделения, чьи товарищи также успели поставить две палатки и разложить костры одними из первых в учебной полуроте. Теперь трое кадетов готовили еду и поддерживали огонь, а остальные принялись за чистку оружия и починку одежды. И снова майор Осипов, с группой бойцов сопровождавший полсотни подростков в их первом учебном переходе, зафиксировал готовность романовского отделения.

 – Романов! Первый! – одобрительно сообщил майор, пройдясь мимо построившихся ребят, осмотрев их обувь и оружие, заглянув в палатки и дымящиеся котелки с похлёбкой из тушек ранее пойманных в силки зайцев, грибов и порубленных корневищ рогоза. – Вольно, теперь отдыхать!

 Вскоре застучали ложки, послышались разговоры, смешки. Все знали – осталось совсем немного, ещё чуть-чуть и первое задание будет выполнено. После ужина в центр лагеря вновь вышел Осипов:

 – Кадеты! Завтра вы должны будете предельно выложиться, чтобы достичь пристани к назначенному времени. "Вихрь" не будет ждать вас. А следующий пароход придёт только через полторы недели. Так что подготовьтесь к последнему переходу со всей тщательностью. А теперь – готовится к отбою!

 После чистки котелков Владимир выставил часового и, составив график смен, устало завалился спать. В палатке было душно, друзья уже сопели, наловчившись моментально отрубаться, но Романову не спалось – всё чаще перед ним вставали картинки неведомой жизни, о которой рассказывала ему мать. Москва, стены Кремля, расписанные стены дворцовых палат, освещаемых свечным мерцаньем... Душа паренька решительно восставала против подобных перспектив.

 Закрыв глаза, он поворочался, чтобы удобнее устроится и, наконец, заснуть. Но в голове Владимира мешались мысли и образы, заставляя его морщиться, словно от зубной боли. Хватит! Романов решил выбраться из палатки.

 – Чего ты? Рано же ещё сменяться! – удивился появлению командира у костра Егор, заместитель Владимира.

 – Ничего... – махнул рукой Романов. – Иди спать!

 Замкомотделения кивнув, вскоре скрылся за пологом палатки. Владимир же, подкинув несколько сучьев в костёр, прошёлся по периметру, занимаемому отделением, перебросившись приветствиями с ребятами из других отрядов. Теперь, выйдя из душной палатки, он почувствовал себя чуть легче. Положив винтовку на колени, Владимир присел на бревно, что лежало у костра. Отблески огня заплясали на его лице, огоньки заиграли в глазах. Снова нахлынули невесёлые мысли – ему совсем не хотелось покидать своих друзей и учителей, не желал он и бросать мысли о плаваниях в Великом океане, о которых рассказывали кадетам вернувшиеся из тех мест моряки. Не стоять ему на торжественном построении студентов перед главным входом в Университет, у надгробия первого ректора Радека...

 Полно! Парень поднялся и снова принялся обходить периметр, от берега речки до опушки, где дежурил другой кадет. Ветер, часто дувший порывами сильно мешал слушать, поэтому Романов полагался на зрение и какое-то особое чутьё, о котором офицеры говорили на занятиях. Наверное, именно оно и помогло ему почувствовать неясное движение в кустарнике. Отступив на шаг и присев у мшистого валуна, Володя рывком вытащил облегчённый револьвер, но более ничего он сделать не успел.

 – Транзистор! – раздался из темноты пароль. То был насмешливый голос майора и кадет тут же представил себе его ухмыляющееся лицо. – Молодец, приметил меня.

 – Здравия желаю, – нахмурился караульный и встал из-за укрытия.

 – Пройдём к костру, – предложил Осипов, направившись к мерцающему поодаль огню.

 По дороге майор перебросился несколькими фразами, поинтересовался и здоровьем матушки Романова, после чего они молча дошагали до костра, где офицер остановился, прищурив глаза от летящих вверх искорок.

 Выждав так с минуту, он спросил у парня:

 – Скоро в Москву, Володя?

 – Говорят, через два года, – невесело вздохнул Романов. – Как к семнадцати годам время подойдёт.

 – Что же, – кивнув, усмехнулся Осипов. – Глядишь, даже жениться успеешь, хотя у вас свои правила – царевну, глядишь, какую подберут или...

 – Я кадет ангарской армии, правила у меня общие, – отвечая, Владимир нахмурился, зашуровав в костре палкой, отчего в горячий воздух поднялся не один сноп огоньков.

 – Верно-верно, – проговорил майор. – Ладно, неси службу, кадет.

 Ладонь офицера опустилась на плечо парня, Осипов посмотрел ему в глаза и благожелательно кивнул, после чего отправился проверять остальные отделения, скрывшись в темноте.

 Наутро, когда едва-едва забрезжил рассвет, отряд ангарских кадетов, залив костры, уже оставил место ночлега и берегом лесной речушки двигался к месту сбора – пристани на Ангаре, где их должен будет забрать пароход. Южнее к этой же пристани приближались и две другие группы кадетов, так же выполнявших своё первое задание в тайге. Отряд майора Осипова, однако, вышел на берег Ангары первым, достигнув окраины маленького посёлка на пару часов раньше второй группы. У пристани уже стоял пароход, но это был не 'Вихрь'. На воде покачивался небольшой тягач с баржей, груз на которой был укрыт под просмоленной мешковиной. С недовольством поглядев на темнеющее небо, на котором собирались тёмные тучи, Осипов приказал кадетам располагаться на отдых в посёлке, где к их появлению уже приготовили обед. Сам же майор направился в бревенчатый дом, где находился дежурный по пристани – надо было выяснить, почему отсутствует 'Вихрь'. Между тем стремительно портилась погода, задул сильный ветер, порывы которого то и дело бросали в лицо падавшую с неба морось. На реке поднялись волны, а моросящий дождик превратился в яростно захлеставший косой ливень.

 Поднявшись на крыльцо, майор рывком открыл первую дверь в коридор, там он отёр лицо и повесил на свободный крючок мокрую куртку, после чего торопливо, но старательно вытер сапоги ветошью и толкнул вторую дверь, что вела в общую комнату.

 – Мужики! – с порога рявкнул Осипов, приветствуя находившихся в помещении людей. – А чего это у вас тут тягач стоит? 'Вихрь' когда... подойдёт?

 Голос его сник, когда майор увидел, что в комнате был лишь один молодой парень, сидевший на диванчике. Офицер успел заметить, как тот убрал руку с револьверной кобуры и, заложив страницу тонким шнурком, захлопнул книгу. На обложке красовалось золотого цвета тиснение, выполненное готическим шрифтом – 'Шведский язык, второй курс'.