Текст книги "Царь с востока"

Автор книги: Дмитрий Хван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

    – То братья Разины подбили товарищей галеру ту увесть! Вона – Иван, Степан да Фрол! – рассказывая о том случае князю Барятинскому, довольно щерившийся атаман Корнилий Яковлев кивал на трёх молодцев. – На галере той коих турок зарезали, а коих и попленили. А ишшо христьянским рабам, что в цепях были, свободу дали! А Степан первый на борт ступил, он и голову турского живота лишил!

    Позже, с жалостью оглядев освобождённых галерников, воевода отрядил их в обоз, а братьям Разиным велел дать по серебряному рублю.

    А тем временем основная часть армии развёртывалась согласно утверждённому плану, первым делом произведя рекогносцировку местности будущих осадных работ и расположения полков. При этом уже в первый день прикрывавшие штабных офицеров драгуны отогнали и рассеяли несколько ногайских ватаг, осмелившихся приблизиться к ним. Начштаба воеводы князя Черкасского Лазарь Паскевич внёс несколько изменений в план осады, сочтя негодными некоторые из ранее предоставленных ему карт Азова и окрестностей. Уделил внимание ангарец и возможной вылазке части турецкого гарнизона в первые дни осады, вместе с атаманом Яковлевым они составили удобные для врага подходы к лагерю и в вечерних сумерках казачьи патрули заняли там наблюдательные посты. Лазарь не ошибся – с наступлением темноты турки устроили вылазку из крепости, надеясь пленить кого-нибудь из русского войска. Думая, что пришедший под старые стены крепости неприятель, не успевший ещё устроиться, будет беспечен и самонадеян, они сурово просчитались. Патруль донцов, подползший к земляному валу, засёк турок и сумел скрытно сообщить о том. Огородившийся обозными повозками русский лагерь не спал – несколько полков, назначенные в караул, были наготове, ожидая схватки ежечасно. Турецкий отряд, подкрадывающийся к повозкам, перед которыми были разложены костры, был внезапно освещён ярким светом прожекторов и почти что весь расстрелян, а пытавшиеся бежать – зарублены. Так азовский гарнизон лишился почти что двух сотен воинов. Лишь малую часть их оставили для расспросов. Оставшаяся часть ночи прошла спокойно. А уже с рассветом в стане русского войска закипела работа – команды солдат от каждого полка, а также обозные мужики занялись обустройством лагеря. Кто-то сооружал полковые лазареты и рыл ямы для сооружения над ними отхожих мест. Другие насыпали валы, где устанавливались осадные орудия, наполняли землёй плетневые туры, оборонявшие воинов от турецких пуль. Пленных ногайцев заставили собирать юрты, захваченные донцами во множестве. Вырытые полуземлянки застилали шкурами и циновками – словом, всё делалось для того, чтобы избежать болезней среди солдат. Но всё же Паскевич надеялся на скорую сдачу крепости, полагаясь на сильную артиллерию. Ангарский воевода посоветовал Черкасскому покуда не начинать рытьё минных галерей под бастионы, посоветовав дождаться результатов бомбардировки Азова. Пальбу начали двухпалубные корабли, а затем уральские гаубицы заговорили и с дюжины галер – остальные ушли западнее – сторожить устье Дона. Первые бомбы врезались в северную стену, затем за дело взялись пушки и мортиры на суше. После долгих часов беспрестанной пальбы уже во многих местах старых стен из местного известняка появились повреждения, была частично обрушена одна из башен, повреждены минареты, а в городе начались пожары. В обед артиллерией был сделан перерыв, а после недолгого отдыха и чистки стволов обстрел продолжился. Вечером изрядно повреждённые стены внезапно для их защитников осветились ярким светом. Это прожектора, установленные на валах и кораблях нацелили свои лучи на крепость, после чего бомбардировка продолжилась, столь же сильная и яростная, как и днём. Наутро, в крепость, над которой стояло зарево пожаров, князь Черкасский направил парламентёров с предложением о сдаче. Яков Куденетович обещал сохранить жизни защитников города, если сдача будет подтверждена без излишнего промедления, иначе обстрел будет продолжен и тогда никакой пощады туркам ждать не придётся. Главный воевода, чьи чёрные глаза сверкали лихим пламенем, широкими шагами мерил покрытую травой землю перед входом в свой шатёр. Только что вернулись парламентёры, доложив, о просьбе турок дать им чуть времени. Черкасский рыкнул от недовольства, хотев уж было дать отмашку пушкарям, но, увидев спокойное лицо своего начальника штаба, повременил. Остановившись вдруг и заложив руки за спину, князь снова подошёл к ангарскому воеводе, осмотрев его с таким интересом, словно и не разговаривал с ним только что:

    – Небось не выдержат турчане, Лазарь Миронович?

    – Обожди с час, Яков Куденетович, – степенно отвечал Паскевич. – А после снова начнём. Но только, думаю я, раньше они сдадут Азов.

    – Так и поглядим, – буркнул князь, взявшись осматривать крепость в увеличительную трубу.

    И снова ангарец оказался прав – не прошло и получаса, как из-за разбитых ворот и каменных завалов показалась процессия знатных турок. Их пропустили до шатра воеводы, а атаман донцов немедля прислал добрых толмачей. Вокруг шатра собрались офицеры и сдерживаемые ими солдаты, с интересом оглядывающие гостей. Вычурные одежды их, грязные да обгорелые, вызывали усмешки у нижних чинов, которые то и дело осмеивали парламентёров. Но лишь одного окрика Черкасского хватило для того, чтобы прекратить обидные реплики и смех – солдаты унялись и вскоре разошлись по своим делам, к тому же близилось время обеда.

    Турки сдали крепость. В городе князь разрешил остаться лишь жившим тут грекам, а все остальные должны были его покинуть. Кроме того, Черкасский задержал в плену две тысячи вражеских воинов – необходимо было очистить крепость и город от многочисленных трупов, затушить пожары и расчистить улицы. Только после этого воевода обещал им свободу. Между тем Паскевич посоветовал Якову Куденетовичу начать отвод части войск от Азова. Ещё в Воронеже решено было оставить в усиленном артиллерией Азове шесть полков солдат и три роты драгун – на случай попыток отбить крепость. Пора было и начать раздачу земли стрельцам, коих государем решено было поселить на Дону, на устраиваемой Азовской линии укреплённых поселенений. К тому же было ещё время распахать и засеять придонские луга. Семьи стрельцов, выехавшие вместе с ними из Москвы, сейчас находились в Тамбове, ожидая своей участи.

    – Воевода князь! Яков Куденетович! – обратился после вечернего пира к хмельному Черкасскому Паскевич. – Что будешь с полоном делать? Отпустишь ли в Крым?

    – Не лучше ль перебить их к чертям? – нахмурил брови крепко стоявший на ногах князь. – Иль утопить?

    – Разве не обещал ты им свободы? – опешил Лазарь.

    Воевода в ответ рассмеялся, а потом крепко обнял ангарца, поблагодарив его:

    – За усилие твоё да за пушки, что заводы теперь льют, благодарствую тебе да царю твоему Соколу! Пусть здрав он будет многие лета! А за турок тех не переживай! Завтра и решим. Устал я...

    Следующим утром, посадив многих пленников на галеры и струги, флотилия вышла в Азовское море. Среди кораблей была и турецкая галера, захваченная Степаном Разиным сотоварищи. На неё посадили турецких военачальников и самых знатных горожан, за вёсла взялись янычары, коих приковали, как ранее прикованы были истязаемые рабы. Она должна была последней подойти к приближающемуся скалистому берегу близ древнего града Корчева, за этим зорко следила дюжина ангарцев с соседней галеры, с которой на турецкое судно в нужное время были перекинуты мостки. К оробевшим туркам перешли двое, а остальные взялись за мушкеты. Одетые, словно лекари в чумное время, оказавшиеся на турецкой галере ангарцы прошли на её корму, где один из них открыл лоснящийся на солнце стальной чемоданчик.

    – Ну что, Савва, – глухим тоном проговорил один из них другому. – Твоя сторона правая, моя левая. Время нас рассудит.

Глава 13

    Москва, Ангарский Двор. Июль 1660.

    Посланец из неофициальной столицы Русского царства града Вильны, от главы переведённого в тот город Посольского приказа прибыл к воротам Ангарского Двора ранним утром, едва отпели своё петухи. Взяв коня под уздцы, он нерешительно прогулялся вдоль ворот после чего, недолго потоптавшись у чуть приоткрытой калитки, набрался смелости и потянул калитку на себя, чтобы заглянуть внутрь и позвать караульного или кого-нибудь из дворни.

    – Эй! Ты куда собрался без приглашения, молодой человек? – послышался вдруг звонкий голос. – И коня пошто за собой тащишь? Рази он пройдёт?

    Парень непонимающе повернул голову – на лавочке у ворот, как казалось ему, дремала молодая женщина. Нет, совсем девица... Да ещё так нахально смотрит на него своими глазами зелёного цвета. Гонец опешил:

    – Передать письмо... Игорю Сергеевичу, Ангарского Двора начальнику.

    – От кого? – девица с интересом посмотрела на гостя.

    – Кто ты такая, чтобы спрашивать? – покраснел парень от недовольства и волнения. – Позови кого-нибудь из мужчин! А ну!

    – Из дворянчиков что ль? – рассмеялась нахалка, легко встав со скамьи и пройдя пружинистой походкой к калитке. – Оружен? – оценивающе оглядев парня, кивнула на пояс:

    – Сдашь саблю, – у собеседницы оказался вдруг неожиданно твёрдый голос. – Как звать-то?

    – Артемий Хмелевич, – буркнул посланец.

    – Так от кого прислан? – она прищурила глаз, шире отворив дверь.

    – Немочно мне говорить о том, только передать письмо наказано, – нахмурился Артемий.

    – Понятно, – улыбнулась и кивнула головой девица.

    'Что за дурная девка!' – подумал парень, укоряя себя за излишнюю нерешительность.

    Наконец, с той стороны сняли запор и ворота стали открываться.

    – Проходь что ли! – пробасил дюжий воин, поманив гонца широченной ладонью.

    Он и принял уздцы, отведя коня в стойла.

    – Снимай саблю, Артём! – требовательный голос всё той же девицы и её протянутая рука заставили парня снова покрыться пунцовыми пятнами.

    – Ты смеёшься надо мной?! – не выдержал он.

    – Марийка, говорил я тебе... – неслышно для Артемия проговорил девушке на ухо подошедший к ней молодец. – Нечего провоцировать парня, тут тебе не Владиангарская таможня.

    – Коля, ты скажи спасибо, что подменила тебя да юбку длиннющую одела! – задрав носик, ответила Мария.

    Николай принял у посланца пояс с саблей, передав его напарнице, и проводил его в столовую, чтобы парень вдоволь поел с дороги.

    Пока гость жадно хлебал густые щи, вылавливая из дымящейся миски куски мяса, положенные туда щедрой рукой поварихи, Николай, привалившись к стене и сложив руки на груди, стоял у приоткрытого окна, наблюдая за гонцом. Опытным глазом начальник охраны оценивал парня:

    'Ну да, дворянчик из обедневшей шляхты, каких много... Младший сын, наверняка – пошёл на службу к новой власти. У-у, голодный какой! Кто такого пошлёт? Воевода? Купец?'

    Вскоре в пустом зале столовой раздалось усталое:

    – У-уф! – после чего послышался звук отодвигаемой миски.

    Похватав оставшиеся на широком блюде пироги и засунув их в свою котомку, Артемий встал из-за стола и с готовностью поглядел на Николая.

    – Следуй за мной, Артём, – не слишком вежливо проговорил начальник охраны, выходя в коридор.

    Пройдя по диагонали пустой внутренний двор, они прошли аллею, обогнув цветочную клумбу. Впереди было двухэтажное здание с широкой каменной лестницей.

    – Клуб? – прочитал Хмелевич надпись над входной двустворчатой дверью.

    Пройдя внутрь, Артемий оказался в полутёмном коридоре, где, едва не столкнулся с девушкой, неожиданно вышедшей из-за двери, на которой висела табличка 'Читальный зал'.

    – На лестницу, – приглашающим жестом показал ангарец.

    На втором этаже они остановились перед очередной дверью...

    'Радиокомната' – снова прочитал надпись Хмелевич, а Николай постучав, прошёл внутрь, сказав гонцу обождать немного. Вскоре из комнаты вышел плотный пожилой мужчина с чисто выбритым лицом и короткими, седыми волосами. Он внимательно осмотрел Артёма и пригласил его пройти дальше по коридору. Там оказалось открытое помещение с низеньким столиком посредине и четырьмя диванами вокруг. На столе стояла доска, покрытая чёрными квадратами, а на них фигурки... Артём видал однажды такие в Вильне, но не смог вспомнить название этой игры. Был на столе ещё и деревянный футляр, на котором стояло два стаканчика для костей, что лежали рядом – эту игру Хмелевич-младший и вовсе не знал. Артемий уселся на один из диванчиков, после того как сел старший из ангарцев и указал ему на место напротив. На соседний диване расположился Николай.

    – Артемий! – кашлянув, заговорил седой. – Я Игорь Сергеевич Задорожный, начальник Ангарского Двора в Москве. Говори, кто таков, кем послан, с чем послан... Слушаю.

    Хмелевич покосился на сидевшего поодаль Николая.

    – Ты на него не смотри, на меня смотри...

    Вздохнув, гонец заговорил:

    – Моё имя Артемий Антонович Хмелевич, родом из Вильны. Отец мой, Антон Глебович, служит в Посольском приказе. Послан я от самого головы... Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащёкина. После того, как приехал он с отчин псковских, отца к себе звал, а отец, взяв меня со службы в гродненском гарнизоне, наказал мне привезти на Ангарский Двор письмо от самого головы, значит... Письмо личное.

    – Так давай его, – протянул руку Игорь.

    Артемий вскочил с диванчика, в спешке снял кафтан, чертыхаясь, оторвал подкладку и достал кожаный мешочек. Из него он и извлёк запечатанное сургучом письмо. Протянув его Задорожному, он снова сел и вытер рукавом выступивший пот. В помещении воцарилась тишина и стали слышны непонятные звуки – будто где-то недалеко пищали мыши, но как-то однообразно и вроде бы писк то и дело повторялся. Артемий поглядывал на старшего среди ангарцев – тот непонимающе тёр пальцами лоб, уставившись в текст письма. После чего потом свернул бумагу и тяжелым, ожидающим взглядом посмотрел на гостя.

    – Письмо прочитано? – спросил Хмелевич.

    Седой молча кивнул.

    – На словах передать велено мне, что Афанасий Лаврентьевич будет в Нижнем Новгороде в декабре. Просит он прислать к тому времени человека от царя Сокола, дабы дела важные обсудить.

    – Всё?

    – Истинно говорю, мною сказано всё без утайки, – перекрестился Артемий.

    – Коля, – чуть растерянно позвал удивлённого начальника охраны Игорь Сергеевич. – Артемия пока определи на постой. Поглядывай там внимательно.

    – Есть, – Николай проводил гостя на выход.

    А начальник ещё пару минут сидел в тишине, погрузившись в собственные мысли, потом решительно встал и направился к радистам:

    – Ребята, ночью организуйте связь с Нижним!

    Задорожный пошёл было к оставленным им последним сообщениям, что он разбирал перед визитом гонца, но на полпути остановился, ещё раз глянув в бумагу:

    'Ныне ведомо мне, кто вы есть и откуда пришли тако же'

    Ангарская фактория, Нижний Новгород, Царство Русское. Декабрь 1660.

    Глубокой ночью Тимофея, отдыхавшего в караулке при воротах, бесцеремонно разбудил Иван, его старший товарищ.

    – Что? – встрепенулся юноша. – Уже моё время на двор иттить?

    – Тимоха! А ну, пошли, поможешь ворота отпереть! – пихнул его в бок товарищ. – Гости скоро прибудут. Потом ещё подрыхнешь малость и сменишь меня.

    'Что же это за гости такие? Нешто ночью добрые дела делаются?' – недоумевал Тимофей. Недоумевал да помалкивал, ибо знал – дурного за ангарцами допрежь не водилось, а доброго он от них получил сполна. Его, вечно голодного сироту, чья мать умерла от лихоманки спустя два года после его рождения, а отец сгинул на работах при тульских заводах Виниуса, ненавистный дядька при подвернувшемся случае отвёз с обозом в Коломну, где и оставил его на самобеглом судне. Не просто оставил десятилетнего мальца, а продал за серебряную монету. Но Тимоша не гневался на дядьку – с тех пор он был ему благодарен за такой поворот судьбы. Всё к лучшему.

    Холодно. Морозец щипал нос и щёки. Похрустывал под ногами мягкий снег. От фигур людей, которые негромко переговариваясь, ожидали неведомых гостей, валил пар, подсвеченный из оконцев караулки. Парни подошли к приоткрытой калитке, где уже находился начальник охраны фактории и двое его ребят.

    – Открывай ворота! – послышался возглас начальника.

    Тимофей с Иваном кинулись отпирать засов, охранники помогли им развести створки. На дворе появились огни. Спустя несколько секунд в открытые ворота на вороных жеребцах влетела четвёрка всадников, а за ними крытый возок – рядом с возницей двое крепких юношей в заснеженной одежде.

    – Тимоха! Ворота запирай, дурень! Чего вылупился? – Иван подтолкнул друга. – Не наше дело глядеть, кого ночью принесло. Вишь, тайно обставлено? Я-то и не знал, до последней минуты. То-то...

    – Ничего, – вновь запирая засов, пыхтел Тимофей. – Вот к лету школу-то закончу, тогда другой будет ворота тягать.

    – Правильно мыслишь, – выдохнул облачко пара Иван. – А всё-таки интересно, кто это приехал? Верно, важная птица.

    Некоторое время спустя

    Ордин-Нащёкин долго не начинал предметного разговора. Сначала он с нарочитой радостью согласился испить горячего чаю с обжаренными в масле хлебцами и мёдом, потом долго расспрашивал о здоровье царя Сокола, его жены, детей. Интересовался Ордин-Нащёкин и сыновьями сибирского царя, причём известие о женитьбе старшего сына Сокола на сестре корейского государя привело его в восторг. Правда после этого известия Карпинскому пришлось долго и обстоятельно рассказывать о Корее, о торговле с ней и с китайским царством. Грауль, так же как и Петр, приехавший в город на Волге для встречи с приказным головой, пока отмалчивался, потягивая ароматный напиток. Известие, полученное в Ангарске от начальника московского Двора, не стало откровением – слухов об Ангарии на Руси ходило уже множество, но вот автор письма... Это был один из самых влиятельных людей в государстве, определявший всю её внешнюю политику, ближайший советник Романова, щедро им обласканный. Разумеется, в Ангарском кремле моментально связали пропажу на Руси посвящённого в их тайну отца Кирилла, как оказалось, сгинувшего после встречи с Патриархом, послание от Строгонова, сообщившего о том, что священник схвачен и недавнее письмо Афанасия Лаврентьевича. Наконец, воздав должное китайскому чаю, который пользовался всё большим спросом в купеческих лавках русских городов, Афанасий устроился в кресле удобнее и, оглядев спокойным взглядом собеседников, произнёс:

    – Значит, всё в вашем царстве ладно и справно...

    – Афанасий Лаврентьевич, – не выдержал Грауль. – Что с отцом Кириллом? Умучили на дыбе, железом или ещё как? Жив ли он вообще? К чему эти расспросы, если вы желали говорить о деле?

    – Можно и о деле, – степенно кивнул боярин. – Со служителем Церкви нашей ничего дурного не случилось, он сам всё патриарху Павлу поведал, без утайки.

    – И вы поверили? – усмехнулся Карпинский.

    – Вера тут не надобна, – в свою очередь улыбнулся Афанасий. – Ежели бы Кирилл обмануть патриарха пожелал, то не смог бы оного свершить – тяжела была бы ноша для плеч его. А теперь нет его среди нас...

    – Так сказано было... Жив он?! – опешил Пётр.

    – Жив, – улыбнулся приказной голова, зрачки его блеснули в приглушённом свете фонаря. – Да только в скиту он теперь. Что? – тихо рассмеялся боярин, увидев недоумевающие лица ангарцев. – Теперь у вас веры нет словам моим? А может, у Строгоновых о том вызнать?

    – Да-а, Афанасий Лаврентьевич, за вами не угонишься в интригах, – задумчиво побарабанив пальцами по ручке кресла, произнёс Павел, исподлобья скользнув взглядом по богатым одеждам боярина. – Так давайте уж начистоту – чего Никита Иванович желает узнать?

    – Государь мой Никита Иванович? – изобразил удивление Афанасий, разведя руки в стороны, однако глаза его оставались прежними – цепкими и внимательными. – Государь не ведает о беседе нашей, о словах Кирилла. Патриарх Павел известие о словах ангарского попа мне направил, в Посольский приказ.

    – А кто ещё знает? – спросил Карпинский.

    – Токмо те, кому следует, – лаконично ответил боярин, поглаживая бороду. – Лишнего уха нету, а коли будет – то его вина.

    – Так что же ты, Афанасий Лаврентьевич, от разговора нашего желаешь? – Грауль подался вперёд. – Ежели условия какие ставить нам – так то напрасное дело, должен знать.

    – Верно, – отвечал Ордин-Нащёкин. – Да токмо условие моё одно будет – царь Сибирский Сокол должон на трон московский сесть после Никиты Ивановича. А коли не пожелает – то пусть сядет сын его, старший али молодший.

    Карпинский едва сдержался, чтобы с его уст не слетело лишнего словца. Грауль поразился не меньше товарища, но хладнокровно переспросил:

    – Сел на русский трон? Неужто на Руси нету выбора?

    – Государь наш бездетен, – сокрушённым тоном произнёс Афанасий, и тут уж неясно стало – то ли боярин снова играет, то ли говорит искренно. – Невесту избрать себе не желает! Наследника нет! А уж вокруг трона вьются бояре да князья, партии собирают, союзы сговаривают... Государь болеть стал часто, не ровен час... – зашуршав богатой одеждой, Ордин-Нащёкин перекрестился, прошептав слова молитвы. – Коли загубят дело его, худо станет. Иной раз думаю – токмо я да ближние его люди понимают все задумки его – тот же флот! – вдруг истово заговорил боярин. – Бают многие – не нужен он, при отцах и дедах наших не было таких кораблей, куды на них плыть? Словно дети неразумные...

    Афанасий вдруг умолк и снова заёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее, будто что-то мешало ему.

    – Афанасий Лаврентьевич, – произнёс Карпинский, отпив стылого чая, чтобы промочить вдруг охрипшее горло, – какова же твоя партия, что за нашего государя стоит?

    – Да и остальные – что затевают, как в прошлые времена – польского королевича или шведского принца? – задал вопрос и Грауль.

    Ордин-Нащёкин долго не отвечал, собираясь с мыслями, словно решал какую-то задачу. Наконец, взгляд его прояснился:

    – Шведы сами только что нового короля получили. Да и с польскими королевичами сейчас совсем непросто. Ян Казимир не сегодня, так завтра будет низвергнут с трона, а может и живота лишён, повторив судьбу родича своего. Выборы нового короля будут, как пить дать... Фёдор Михайлович о том знает.

    – Фёдор Михайлович? – переспросил Карпинский. – Ртищев?

    – Он самый, – кивнул боярин, усмехнувшись. – Вот тебе и ответ мой на вопрос о моей партии.

    Грауль удовлетворённо кивнул – оный человек при дворе царя был весьма известен – именно Ртищев основал Преображенский училищный монастырь, из которого позже выросла знаменитая Славяно-греко-латинская академия. Он же открыл и первую в Москве больницу для неимущих. Во время польской войны Фёдор Михайлович заботился о раненых воинах, кроме того, жертвовал немалые деньги на выкуп пленных из крымского рабства – всем этим Ртищев по праву заслужил уважение и в народе, и у ангарцев. Ныне окольничий Фёдор Ртищев, высоко ценимый и государем русским, служил в Польском и Лифляндском приказах, возглавляя их.

    – А кто же ещё в партии? – продолжил Павел.

    – Мало? – тихонько рассмеялся ставший вальяжным Афанасий. – Подымай выше... Бывший епископ Коломенский.

    – Патриарх Павел? – изумился Карпинский.

    – Снова угадал, Пётр Лексеич! Ох, вот токмо не жалует патриарх государя нашего, не жалует. А то, что в Вильне тот живёт – так и вовсе ругает! Но... – спохватился Ордин-Нащёкин, выставив указательный палец. – То слова тайные есть!

    – Мы не говорливые, – хмуро проговорил Грауль, голова которого шла кругом. – Сильна же ваша партия. Кто же ещё в ней?

    – Думаю, сказанного достаточно, – вмиг посерьёзнел боярин. – Однако скажу ещё одно имя – князь Черкасский, Яков Куденетович. А теперь, пожалуй что и хватит.

    И Грауль, и Карпинский думали об одном и том – все названные боярином фамилии, включая его самого, являлись приближёнными царя. Кроме главы Церкви, разумеется – и виной тому было прохладное отношение Никиты Ивановича к патриархальным нормам бытия, увлечение его европейскими нравами, а также отсутствие у Романова всякого авторитета к высокому сану Павла. А сколько знатных фамилий Ордин-Нащёкин до поры умолчал?

    – Афанасий Лаврентьевич, но вы же не собираетесь смещать Никиту Ивановича? – осторожно спросил Павел.

    – Упаси Господь! – воскликнул боярин, сузив глаза. – Откель тебе такое в голову пришло?! Нет, государь наш править должон сколь долго, сколь ему Бог отпустит. Надобно лишь вовремя занять престол.

    Боярин вздохнул, сложив руки на животе – было видно, что он устал, а разговор сей ему всё же в тягость. Ангарцы тоже почувствовали себя измотанными – сказался недосып, общая усталость от спешного пути из Ангарска на Волгу и то волнение, что устроил им визит приказного головы. Перед тем как покинуть Ангарский Двор, Ордин-Нащёкин остановился перед дверьми из переговорной комнаты. Уронив плечи под тяжестью одежд, он наморщил лоб и огладил в задумчивости бороду. Будто вспомнив что-то важное, Афанасий обернулся:

    – Патриарх Павел писал, что ваше явленье в наш мир... Есть Божий промысел, – медленно, растягивая слова, говорил боярин. – И только он. А потому Павел на том и стоять будет, как и Ртищев, и Черкасский. Тако же и я. А более никто не ведает правды, но на нашей стороне будет. Ответ от царя Сокола жду, уповая на милость Господа.

    Более Афанасий не проронил ни слова. Уже светало, когда его возок выехал со двора. Ворота закрылись, а в комнате для переговоров продолжал гореть свет – многое ещё предстояло осмыслить ангарцам. Многое нужно было рассказать в столице сибирской державы.

    Посетивший ангарскую факторию инкогнито, приказный голова большую часть пути до Москвы также был погружён в невесёлые мысли – по прибытию в Вильну нужно снова говорить с государем о женитьбе. Или уже не стоит? Шестой десяток разменял государь. Ох, тяжко это – Никита Иванович частенько бывает груб, когда о сватовстве дело заходит. Хоть и вниманием женским не обделён, но узами брака связать себя не желает. Ордин-Нащёкин недоумевал – ведь пресечётся царственный род [17]17
  В реальной истории обладатель огромнейшего состояния не оставил наследников и, по всей видимости, так и не был женат.


[Закрыть]! Единственный раз, когда Романов всерьёз раздумывал о свадьбе, был три года назад, когда вассал и родич датского короля герцог Гольштейн-Готторпский Фридрих предлагал устроить свадьбу царя со своей дочерью Анной Доротеей. Политически сей союз был выгоден и Никита Иванович это понимал. Однако из-за отказа Анны перейти в православие брак сорвался.

    Как бы то ни было, настало время решить важнейшее дело – назначить наследника, который будет править Русью после Никиты Ивановича.

    – Решено! – прошептал Ордин-Нащёкин, когда возок его миновал град Владимир. – Заговорю о Соколе.

    Несвиж, Великое княжество Литовское, Царство Русское. Февраль 1660.

    Зимовать государь решил в граде Несвиже, в пришедшемся ему по нраву родовом замке Радзивиллов, отличные укрепления которого в прошлую войну так и не были проверены русской армией – обитатели замка сдали его, опасаясь гнева царских воевод. Ныне род Радзивиллов сильно ослаб – многие из мужчин сложили голову в недавнем противостоянии с Русью, к тому же могущественнейшая прежде семья потеряла большую часть своих огромных земельных владений в Литве. Романов оставил Радзивиллам только слуцкую да клецкую вотчины, забрав всё остальное. Никита Иванович не доверял знатнейшим фамилиям литовским, опираясь на те дворянские роды, которые присягнули ему ещё до заключения мира с Польшей. Кроме того, царь сознательно попустительствовал частым восстаниям черни. Говорили, что именно государевы люди умело направляли гнев простонародья против определённых усадеб, типографий кальвинистов, католических костёлов, иезуитских школ. Жалобы на учиняемые крестьянами притеснения, направляемые царю, оставались без ответа, зато на присоединённых территориях вовсю укреплялась роль православия, как общегосударственной, связующей народ религии. Во время визита патриарха Павла в Полоцк им была проведена совместная с униатскими архиереями служба, на которой был принят акт об отмене Берестейской унии и присоединении униатской церкви к православной. Написано было и прошение о том государю Руси, которое тот сразу же удовлетворил, отписав, что среди крестьян и мещан проповеди о вреде униатства следует вести с ласкою и терпением.

    Прибыв в Несвиж из Менска, Ордин-Нащёкин испросил встречи с государем после обеда, когда Никита обычно просматривал подаваемые ему на подпись бумаги. Не торопясь, боярин прошёл коридорами замка, сопровождаемый личным слугой правителя. У дверей царского кабинета Афанасия Лаврентьевича попросили недолго обождать – Никита Иванович выслушивал доклады штаб-офицеров армии князя Черкасского, недавно прибывших из Очакова. Этот город, называемый турками Ачи-Кале осаждался русским войском под началом князя Барятинского с начала января, а спустя две недели был взят в результате внезапного штурма отрядами казаков, которых поддержали солдаты и корабельные пушки "Коршуна", "Орла" и "Сокола", блокировавших город с моря. Как только офицеры покинули государя, снова появился слуга:

    – Великий государь ожидает! – приказной голова медленно поднялся с резного креслица, стоявшего у покрытой гобеленами стены.

    Пройдя в раскрытые солдатами Корельского охранного полка, расквартированного в Несвижском замке двери, Афанасий оказался в рабочем кабинете царя. Там же находился и Фёдор Ртищев, склонившийся над расстеленной на столе картой.

    – А-а! Афанасий! Друг мой! Рад видеть! – Никита Иванович, искренне улыбнувшись, подошёл к склонившемуся в поклоне боярину, приобняв его за плечи. – Как добрался?

    – Слава Богу, государь, слава Богу, – проговорил, кивая, Афанасий. – Как здоровье твое?

    – Недурно, друг мой! Лекарь-то у меня зело знатный! – со смешком пробасил царь, обходя Ртищева, замеревшего у края стола с зажатыми в руках костяными фигурками.

    Романов поманил боярина к столу, кивая Ртищеву:

    – Фёдор, покажи сызнова.

    Ртищев, слегка поклонившись, заговорил, выставляя на карте костяных воинов:

    – Нынче в Каменце... И Брацлаве полки стоят. На Перекопе... И в Очакове. В Корчеве и Азове. Турки силы не сбирают, токмо в Хотине, как пишет князь Барятинский, сильный гарнизон. Кизи-Кермен сожжён и разрушен, а по Днепру плаванье свободно.

    – Ангарская типография... – Афанасий, внимательно осмотрев немалый лист плотной бумаги, прочитал и слова на печати, что стояла в углу её.

    – За карту сию сибирского царя благодарить надобно, – подтвердил государь. – А фигурки из клыка мамонта резаны. Как и те шахматы, что были присыланы в позапрошлом годе.