Текст книги "Город Золотого Петушка. Сказки"

Автор книги: Дмитрий Нагишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

6

Дни тянутся за днями.

Впрочем, пожалуй, так нельзя сказать – они, скорее, мелькают один за другим. Странное свойство обнаруживают незнаемые края – дни в них словно сгорают в печи, как сгорает бумага: вот только что ты поднес ее к огню, и уже пылает она, и не успел мигнуть, как невесомые, испепеленные ее остатки уносятся куда-то, влекомые нагретым воздухом, и – нет ее.

Едва Игорь успевает встать с постели, едва войдет он во вкус тех дел, которые сменяют беспрестанно друг друга, как день уже окончен, и уже пылает закат, и, как пожар, багровым отсветом озарено все небо, и уже взрослые на берегу гадают по цвету облаков, какая погода будет завтра, и вот слышатся так надоевшие слова: «Игорь, пора спать!» – «Я сейчас!» – «Пора спать!» – «Ну мама, еще немного». – «Поговори с папой. Я не могу больше, как попугай, твердить одно и то же… Дима! Отправь сейчас же ребенка спать!» И – хочешь не хочешь – ленивыми, усталыми ногами приходится шагать к дому и укладываться в постель именно тогда, когда кажется, что вот сейчас и начнется самое главное, самое интересное, что вот сейчас-то и произойдет что-нибудь необычайное!

А как не быть необычайному в этих незнаемых краях?

Здесь все так не похоже на знакомые места. На каждом шагу возникает что-то, за чем стоит совсем другая жизнь, какие-то такие дела и дни, о которых Игорь и не мыслил прежде, а сейчас это вторгается в его голову настоятельно, властно, требуя внимания и поглощая все его время…

И, уже лежа в постели, Игорь продолжает перебирать в памяти события прошедшего дня и ясно, ощутимо все видит вновь, как будто пережитое повторяется опять, словно виденный прежде фильм.

Андрис не оставил Игоря. Как-то само собой получилось, что он после того утра, когда они впервые встретились и купались вместе, стал приходить сюда не только потому, что отец велел ему подровнять газон возле лип, или поправить осыпавшиеся или сдвинутые с места кафельные плитки клумб, или подрезать слишком низко висящие ветки там, где они мешали прохожим. Андрис по-прежнему делал это с охотой и с приятным сознанием того, что скоро он станет настоящим садовником, как нередко говорил ему отец, когда замечал, что Андрис устает или ленится… Закончив все, что надо было сделать, Андрис не уходил теперь со двора, а оставался с Игорем, которому приятно было, взяв из рук Андриса инструменты, и самому сделать что-то.

Игорь вспоминает вновь то, на что в продолжение дня натыкается его взгляд или на что обращает его внимание Андрис…

Ребята сбили клумбу у Охотничьего домика, и Андрис идет туда с видом занятым и недовольным. Дело не в том, что ему не хочется поправить эту клумбу, – Андрис не лентяй! – но он думает: почему ребята сделали это, разве им не приятно, когда клумба цела и красива? Ну что стоило пробежать чуть-чуть левее, а клумба была бы цела! Игорь собирает рассыпанный кафель, одновременно он глядит на Охотничий домик, и мысль его работает, работает… В этом домике есть огромный камин, как видно, приспособленный для того, чтобы в нем зажаривать целиком кабана или косулю. В этом домике сбоку есть необыкновенная полукруглая дверца, к которой ведут полукруглые ступеньки. А на фасаде, под самой крышей, прибиты рога сохатого; большие, ветвистые, они заставляют думать о тех временах, когда баронская охота мчалась здесь, и улюлюкали доезжачие, и, высунув красные длинные языки, собаки неслись за загнанным зверем, и всадники – в высоких шляпах с петушиным пером! – соскакивали с коней и шли на него с ружьем в руках или с охотничьим кинжалом. Лай собак, рев зверя, выстрел!.. Картина рисуется Игорю очень ясно…

Но Андрис тихо смеется, глядя на Игоря веселыми голубыми глазами.

– Ты смешной! – говорит он Игорю. – Этот домик, мне отец рассказывал, выстроен совсем недавно, когда у нас уже не было никаких баронов. Потом, здесь давно заповедник, охотиться нельзя…

– А камин?

– Ну что камин? Сидели себе господа на мягких креслах у этого камина, попивали себе винцо да толковали о делах – что купить и что продать.

– А рога?

– Ты думаешь, этого лося убил сам хозяин Охотничьего домика?

– А кто же? Я, что ли?

Андрис опять смеется. У него очень хорошая усмешка – спокойная, совсем необидная. Где видел Игорь такую усмешку?.. Андрис говорит:

– Конечно, не ты. Но и не хозяин Охотничьего домика. Он был коммерсант, и если он кого-нибудь и убивал, то не лосей, а своих конкурентов. А Охотничий домик, и камин, и рога для того, чтобы все видели, какой хозяин аристократ и какой у него хороший вкус. Так говорит отец! – Андрис улыбается опять, но тон его уже не дает Игорю возможности добавить что-либо к этому разговору. Уж если отец Андриса сказал!..

Ах, вот где видел Игорь эту усмешку – у отца Андриса, когда тот подмигнул ребятам там, на берегу, в первый день. Игорь невольно говорит:

– Знаешь, Андрис, ты – сын своего отца!

Андрис солидно отвечает:

– Каждый – сын своего отца!

И они идут дальше…

Вот Рыбачий домик на самом берегу, лишь отделенный от пляжа деревянной загородкой. Тут крохотные две комнатушки вмещают всего лишь кровать, да стол, да игрушечно-маленькую кухню, но прямо за порогом – море! Просторное, безбрежное, бурное или притихшее. И при взгляде на него тотчас же исчезает ощущение тесноты этих комнатушек, и в этом домике ты чувствуешь себя невольно обитателем не нескольких квадратных метров, а обитателем огромного мира… Здесь хранятся садовые инструменты. Если отдыхающих будет очень много, они займут и этот забавный домик, а пока это база Каулсов, отца и сына – Яниса и Андриса. Старший Каулс сидит на пороге домика. Ему тесно, такому большому, на маленьких ступеньках, но он совсем не чувствует их тесноты – большое, сильное тело послушно Янису Каулсу: хочется посидеть на ступеньках, и хорошо, сиди! Короткая трубка в его руках чуть дымится. Голубые глаза устремлены на море. На берегу этого моря прошла вся жизнь старшего Каулса. Кто знает, какие мысли теснятся в его голове в этот момент! Он мельком взглядывает на ребят и едва заметно кивает головой. Так же он смотрит на сына, когда тот ставит заступ, грабли и лопату в уголок.

Андрис говорит:

– Я все сделал, отец!

– Ну, тад лабс ир! – отвечает отец и пускает прозрачный дымок в сторону.

Они долго молчат.

С берега доносится шум. Плещутся волны и лижут прибрежный песок. В воде с криком и веселым смехом плескаются купальщики. Гоняются друг за другом ребята. Кто-то играет в серсо – летают в голубом воздухе ивовые кольца и нанизываются на длинные тонкие прутья с перекладиной, похожие на рапиры. Из-за дюны, от станции железной дороги, доносятся свистки электрички. Где-то лает собака…

Далеко в море виднеются рыбацкие моторные лайбы. Если хорошо прислушаться – услышишь слабый-слабый звук их моторов. И вдруг воздух сотрясается от грохота. Раз… Другой… Третий… И в чистом небе, далеко за лайбами, вспыхивают белые облачка, а сбоку, откуда-то с этого же прозрачного неба, доносится рев реактивного самолета. Игорь вопросительно глядит на Каулса.

– Ученик! – говорит тот, не вынимая трубки изо рта. – Балтфлот…

Он поднимает вверх глаза и следит за то появляющимися, то исчезающими следами разрывов зениток над морем, за длинной белой дымовой контрольной полосой, которую вдруг оставляет за собой невидный в небе самолет… Игорю становится несколько неуютно… Они думают об одном и том же с отцом Андриса. Забыв о потухшей трубке, Каулс вдруг говорит:

– Когда в воздухе наши самолеты – это хорошо!

Невольно в памяти Игоря всплывают слова: «Зашел с хвоста или с брюха, дал очередь и – порядок!»

Андрис неожиданно говорит:

– Игорь сказал, что я сын своего отца!

Усмехаясь, Каулс глядит на Игоря и отвечает:

– Каждый сын – сын своего отца!

И вдруг как-то глубоко задумывается, совсем забыв о ребятах, нахмурив брови. Лицо его тотчас же становится как-то старее. Андрис тихонько трогает Игоря за рукав и кивает в сторону – пошли! Когда Рыбачий домик скрывается за деревьями, он говорит Игорю:

– Отец мой был в Советской Армии. Попал в окружение. Был у немцев в концлагере. Бежал. Партизанил…

– Как интересно! – невольно говорит Игорь.

– Интересно? – спрашивает Андрис с каким-то совсем новым выражением лица. – Интересно? Не знаю… Иногда он, вот как сейчас, замолчит – и все, будто его и нет тут! «Интересно»…

Они идут молча. Вдруг Андрис говорит:

– У него ни одного целого ребра нет.

Это – об отце.

– Почему?

Андрис молчит.

Игорь краснеет. Что за дурацкий вопрос он задал! И тотчас же вспоминает хорошую усмешку Каулса. Наверно, за этой усмешкой кроется многое. А его большие, добрые руки сильного человека – всегда ли они держали заступ и грабли? И Игорь видит в них гранату, автомат, винтовку, видит эти руки, туго перехваченные веревкой, врезающейся в тело.

…Вот Белый домик. В этом доме есть громадное, во всю стену, окно, сделанное так, что, когда смотришь в него, сад за ним кажется прекрасной картиной, искусно передающей живую прелесть природы. Ощущение это настолько сильно, что глаз не сразу замечает движение в этой картине – как от ветра колышется листва на деревьях, как нежданно на дорожке вдруг появляются люди.

…Вот Шведский домик! С какой стороны ни посмотришь на него, он отовсюду кажется другим: то одноэтажным, то двухэтажным, то трехэтажным – так ловко расположен он на пригорках. Все в нем необычно – и перила, сложенные из красного кирпича, и угловые окна, и столбы, затканные диким виноградом, и ниша в стене, про которую Андрис говорит, что в ней раньше стояла дева Мария… А кто такая дева Мария?

И Андрис опять смеется и говорит:

– Ты не поймешь.

– Почему же я не пойму?

– Ты не учил закон божий…

– Какой, какой? Ах, это про Моисея и Христа!.. Так ведь закон божий был еще до революции, когда нас с тобой и в помине не было! – Игорь высоко поднимает брови и морщит лоб.

– У нас совсем еще недавно в школах учили закон божий! – говорит Андрис. – Мы – молодая советская республика. А потом пришли советские танки. Потом стала Советская власть.

Ох, как все это непонятно! Разве может быть, что Советская власть «стала недавно»? Ведь, сколько помнит себя Игорь, он всегда жил при Советской власти…

– И при фашистах тоже учили закон божий! – добавляет Андрис.

– А ты видел?

– Что?

– Ну, фашистов…

Андрис уклоняется от ответа. Он говорит:

– Они же всюду тут хозяйничали… Вот в том доме, где вы сейчас живете, отдыхали гитлеровские офицеры, они часто к хозяину этого дома ходили в гости. У него сын служил в войсках эсэс… Потом он вместе с немцами убежал, когда Красная Армия освободила Ригу…

Столько новостей, что сразу всего и не поймешь как следует. Тут расхаживали гитлеровцы. Отец Андриса был в плену. Значит, все здесь было по-другому, и здесь, на мирном Янтарном берегу, шла жестокая, упорная борьба за Советскую власть.

И все, что слышал Игорь за день, в сумеречный час, когда медленно погасает вечерняя заря, чтобы через два часа смениться зарей утренней, представляется ему особенно ярким, выпуклым, живым, словно Игорь сам все это видел. Глаза его закрываются, но он ясно видит все это. Как это может быть, а?

«Здесь гитлеровские офицеры отдыхали!» – говорит Андрис. И Игорь вздрагивает – может быть, и на этой кровати, на которой он лежит сейчас, раскинув ноги и разметав руки по сторонам, лежал какой-нибудь палач? А где-то там, за окном, в тени деревьев, по которым пролегает воздушная беличья дорога и которые шумят сейчас и ровно, и глухо, и многозначительно, таились народные мстители. И вот уже Игорь ясно видит – там стоит отец Андриса, а с ним еще какие-то люди. Они сжимают в руках гранаты. Отец Андриса почему-то без рубашки (как там, на берегу моря) – мускулистый, загорелый, – подходит к окну и молниеносным рывком бросает гранату в окно. Ужас овладевает Игорем, он хочет крикнуть: «Товарищи! Здесь же я!» И тотчас же другая мысль осеняет его: «Я не дам палачам уйти от расплаты!» И он крепко сжимает рот. И вот – огонь, дым, грохот, разрыв гранаты!.. Игорь мечется на постели, порывается куда-то бежать и кричит что-то. Он чуть не падает на пол.

Знакомая, душистая, теплая ладонь гладит его по голове, успокаивая. Мама Галя, уставшая от длительной прогулки, которую папа Дима все растягивал и растягивал, подходит к Игорю.

– Заигрался! – говорит она. – И во сне все то же!

– Ну как же – уйма впечатлений! – полусонным голосом отзывается отец, мостясь на кровати поудобнее. – Тут ведь история на каждом шагу. Ливонцы, тевтоны… И Петр Первый, и красные латышские стрелки… Здесь…

Мама Галя закрывает ему рот рукой.

– Здесь все слушатели уснули, дорогой товарищ! – говорит она, стаскивая с себя одежду и с наслаждением растягиваясь на прохладной постели. Она сдерживает зевок: – И лекция не состоялась… До завтра, папа Дима!

– До завтра! – отвечает отец, гася в себе желание присесть на мамину кровать и подержать ее руку в своей, как любит он это делать.

7

И вот оно – завтра… Которое уже?

Андрис осторожно становится на камни и заглядывает в окно к Игорю. Он дружелюбно рассматривает маленького Вихрова, который спит, открыв рот и посапывая довольно громко. Андрису даже не хочется будить приятеля, и он медлит…

Андрису немножко смешной кажется та жадность, с которой новый друг его накидывается на все новости. Андрис чувствует себя щедрым и чуточку благодарным Игорю за его неустанные расспросы. Оказывается, он, Андрис, много знает и может многое рассказать! Это очень приятное чувство, не правда ли?.. Найдя в Игоре чуткого слушателя, Андрис и сам по-новому начинает относиться ко всему тому, что он видел и о чем слышал и что до сих пор было само собой разумеющимся. О том, что гитлеровцы бывали в этом доме, известно решительно всем – и рыжему Петериту, и драчуну Янису, и рыболову Езупу с большой вихрастой головой, всем знакомым мальчишкам с улицы Базницас, – и ничего примечательного в этом факте, кажется, не осталось. Но вот Игорь расспрашивает и расспрашивает его обо всем, и Андрис вдруг с особой силой ощущает уже забытые чувства, вспоминает рассказы взрослых, и сами по себе приходят к нему какие-то такие слова, каких прежде он не знал и не говорил.

…У отца к непогоде ноют сломанные и сросшиеся кости, но он не стонет, даже если очень больно, он только скрипит во сне зубами. «Почему ты скрипишь зубами, отец?» – спрашивает его Андрис. «Гитлеровцы выучили меня этому!» – отвечает отец со своей постоянной улыбкой, и непонятно, шутит он или говорит всерьез. Он не раз рассказывал, что в фашистском концлагере военнопленные боялись стонать, чтобы их, как больных, непригодных к работе, не уничтожили.

К ясному солнечному дню, в который грешно сидеть дома, эти мысли Андриса не имеют никакого отношения, но, глядя на Игоря, юный Каулс вспоминает о многом.

– Вот сурок! Вот лентяй! – говорит Андрис и бросает в Игоря сосновой шишкой. – Вставай, засоня! – говорит Андрис тихо и дотягивается до друга сосновой веточкой.

Ветка колется, как папы Димина небритая щетина, и Игорь тотчас же вскакивает, готовый к новым открытиям…

Призывно шумит море.

Вчера был шторм, а сегодня – тихо. Как будто и не это море волновалось всю ночь, кидало на берег жадные волны и несло откуда-то изломанные, измызганные стволы деревьев, щепу, изорванные водоросли и пену, как у бешеной собаки.

– Идем искать янтарь! – предлагает Андрис.

Игорь широко раскрывает рот. Янтарь? Где? Ведь янтарь – это бусы, мундштуки, сережки, запонки, что продаются в ювелирных магазинах! Прозрачные изделия всех оттенков – от светло-чайного до почти черного с золотыми крапинками, как в маминых глазах.

– А настоящий янтарь ты видел? – спрашивает Андрис с улыбкой.

– Настоящий?

– Ну да! Тот, что приносит море во время шторма…

– Море?!

Игорь еще шире открывает глаза и рот… Его охватывает чувство некоторой обиды – неужели Андрис считает его таким дураком, который способен верить в сказки! Конечно, тут – незнаемые края, Янтарный берег, но все же…

Мама Галя – такая хорошая после сна – заглядывает в дверь. Папа Дима только крякает, глядя на ее разрумянившиеся щеки и ясные глаза, – ему так хочется поцеловать ее, но он стесняется ребят и натягивает простыню на голову.

– Куда вы ни свет ни заря? – спрашивает мама.

– Мы хотим идти искать янтарь! – говорит Андрис вежливо. – Его надо искать сразу после шторма, как только утихнет море…

Мама Галя лукаво глядит на Андриса.

– Может быть, вы разрешите и мне идти с вами искать янтарь? – говорит она, подозревая, что янтарь – лишь отговорка, а на самом деле ребята опять уйдут куда-нибудь так, что их и не найдешь. Она, как и Игорь, не очень-то верит в щедрое море Андриса.

Андрис не принимает шутку мамы Гали. Он солидно говорит:

– Конечно, и вы можете идти с нами. Вы счастливая?

– Не знаю! – со вздохом отвечает мама на этот неожиданный вопрос. – А это имеет значение?

– Как же! – с горячностью отвечает Андрис. – Кто не очень счастливый, тот мало находит янтаря. Так говорят у нас…

– Пошли, пошли! – говорит мама и выталкивает Игоря из комнаты.

Андрис соскакивает с окна.

…Узкая, длиннейшая коричневая полоса выброшенных морем водорослей тянется вдоль всего берега, пропадая вдали. От водорослей исходит какой-то странно знакомый запах. Игорь тянет носом и не может вспомнить, что это такое. А мама говорит вслух:

– Ой, как пахнет йодом!

Они идут рядком, то обгоняя друг друга, то становясь в одну шеренгу. В руках у них прутья. Они легонько ворошат водоросли, как сухое сено, несколько отворачивают пласты, чтобы посмотреть – не скрывается ли под ними янтарь.

Андрис, как добрый хозяин, и тут хочет отдать своим друзьям то, что знает он и чего не знают они.

– Вообще-то, – говорит он, зорко всматриваясь в водоросли и совсем не нагибаясь, – янтарь надо искать в полосе прибоя. Это надо делать ночью…

– Ну, Андрис, но-очью! – Мама Галя разводит руками.

– Я понимаю, что вам было бы это трудно, – поспешно говорит Андрис. – Но я говорю «вообще-то»… Человек идет по колено в воде. Он освещает прибой фонарем, лучше – электрическим. Вода – светлая. Камни и водоросли – темные, они не светятся. А янтарь – светится. Очень просто. Остается только взять его из воды…

Ленивое море подбрасывает к ним любопытные волны, которые, осыпаясь с легким шелестом, спрашивают шепотом: «Ну, ш-то? Наш-шел? Наш-шшел?»

Андрис говорит:

– Не спешите! Идите потихоньку, приглядывайтесь. Вы увидите его сразу.

Игорь с мамой приглядываются, то и дело нагибаясь, обманутые видом каких-то водорослей, обточенных волной обломков дерева, бутылочными стеклами и всякой всячиной, не успевшей обсохнуть и потому сверкающей в лучах солнца.

– Раньше, в старину, Балтийское море называлось Янтарным! – говорит Андрис. – На этом берегу много янтаря бывает. Он и называется Янтарным. Дзинтаркрастс по-латышски… Другой берег, – Андрис вытягивает руку вправо, – больше освещается солнцем. Его называют – Солнечный берег!

Ах, вот почему высокий пассажир в самолете, когда Вихровы подлетали к Городу Золотого Петушка, сказал эти слова. Как интересно! Вдруг мама Галя останавливается, что-то поднимает и говорит:

– Ой, Андрис! Посмотри-ка!..

– Янтарь! – говорит Андрис, бросив мимолетный взгляд. – Вы счастливая! Какой хороший кусок! Чистый и большой…

На ладони мамы Гали, взволнованной находкой, лежит кусок янтаря. Теперь видно, что янтарь ни с чем нельзя сравнить – он похож только на себя, и ни на что больше. С голубиное яйцо величиной, светло-желтый, прозрачный, словно напоенный светом, он не сверкает, нет – он просто светится. Как будто внутри его заключен солнечный лучик. Он не такой, как в витринах, – круглый или овальный, гладкий, точеный. Края его неровны и испещрены царапинами – море немало покатало его по берегу, изломы его то тусклые, то светящиеся…

– Вы счастливая! – говорит чей-то голос.

Мама Галя и мальчики оглядываются.

Позади них оказывается отец Андриса и с ним тот человек с загорелым лицом, который летел с Вихровыми из Москвы в Ригу. Кирпично-красный, он чуть поднимает брови, удивляясь встрече с мамой Галей, но эта встреча доставляет ему явное удовольствие, что видно по глазам. Мама Галя тоже узнает попутчика, и они здороваются. Попутчик первым протягивает руку маме Гале и бережно, ласково берет ее руку. Он говорит:

– Балодис! Инженер…

Он стоит высокий, прямой, стройный, низко наклоняет голову перед мамой Галей, не теряя своей выправки. Это получается у него красиво – как-то церемонно и вместе с тем просто.

– Рад приветствовать вас на Янтарном берегу! – говорит он. – Вы убедитесь, что у нас тут необыкновенно хорошо. Кто раз приехал сюда, будет стремиться к этому берегу всю жизнь. Вот смотрите: где вы можете еще найти такую прелесть?

Он раскрывает ладонь левой руки, на ней сияют зерна янтаря.

– Вы тоже счастливый! – смеясь, говорит ему мама Галя.

– Да, конечно! – говорит Балодис и улыбается во весь рот. – Всю жизнь!

Отец Андриса философски замечает, глядя на янтарь:

– Смола сосны. Только и всего! А как приятно найти его!

– Смола? – осторожно спрашивает мама Галя. Ей неловко сознаться в своем невежестве, но она пересиливает себя.

Балодис широким жестом обводит вокруг:

– Когда-то тут был лес. Потом стало море. Оно покрыло эти места! Потом море отступило и унесло сосну с собой на дно. Теперь смола сосны всплывает. И мы называем ее янтарем…

Отец Андриса добавляет серьезно:

– Янтарь помогает от плохого настроения и сглаза.

Балодис с покоряющей простотой вдруг берет маму Галю за руку и высыпает ей в ладонь весь янтарь, что собрал:

– Это вам для хорошего настроения! Лаби?

– Лаби! – в тон ему отвечает, розовея, мама Галя тем же словом, значение которого ей уже известно.

Некоторое время они идут вместе, и море очень вежливо и своевременно подбрасывает им маленькие крупинки янтаря. А солнце все выше и выше лезет по небосводу и сердито говорит: «Что вы, как дети, за янтарем гоняетесь! Домой пора! Домой!»

Море подбрасывает им также венок из листьев дуба… Кто и где сплетал его – как знать! – но он лежит на берегу совсем свежий, зеленый, с редкими каплями воды на крупных листьях. Балодис поднимает его и надевает на голову Янису Каулсу.

– Это память о Лиго! – говорит он и обращается к маме Гале: – Есть у нас такой праздник, когда все янисы – именинники… Говорят, в эту ночь папоротник расцветает.

Янис неловко снимает с себя венок и, смущаясь, несет в руке, волоча по песку. Игорь осторожно берет венок и накидывает его на голову маме Гале. Она не сопротивляется.

– Вот кстати! – говорит она. – А то солнце так и жжет!

Ах, хитрая! Она чувствует, что венок ей идет. В этом венке она совсем как девушка. Глаза ее сияют, голова поднята вверх, и лицо подставлено ветру с моря. Полы ее халата развеваются от быстрой ходьбы, и загорелые стройные ноги легко и твердо ступают по горячему желтому песку…

Балодис с улыбкой смотрит на маму Галю, склоняя набок голову, чтобы лучше видеть ее лицо. Он хлопает Яниса по плечу тяжелой рукой и что-то говорит по-латышски. Янис оглядывает маму Галю, и у него теплеют глаза.

Навстречу идут двое. Это Петровы – муж и жена. Они в столовой сидят за одним столом с Вихровыми, и между ними возникла та близость вежливых людей, которая ни к чему не обязывает. Они кивают маме Гале, так же как кивают, когда садятся за один стол, – с вежливыми, ясными улыбками, готовые откликнуться на любую шутку или выразить сочувствие, если это будет нужно, и рассчитывают на то же со стороны Вихровых.

Муж – журналист, много поездивший и много повидавший. На губах его всегда блуждает немного насмешливая улыбка, редкие седеющие волосы тщательно зачесаны назад и смазаны бриолином. Чуть сутулый, он держится всегда несколько важно, и Игорь робеет в его присутствии – еще бы, этот человек выступает по радио, печатается в газетах, его имя немного знакомо Вихровым. Знакомство с ним слегка льстит папе Диме. Жена Петрова – артистка. Она очень мила, держится с подчеркнутой скромностью, одевается просто, но так, что на ней всегда задерживаются взгляды мужчин. У нее мальчишеская фигура – прямые плечики, тонкая талия и узкие бедра. Светлые глаза ее смотрят на всех как будто застенчиво, но это, пожалуй, усвоенная манера, а не свойство Петровой. На язык она довольна остра, чего с застенчивыми людьми не бывает…

Мама Галя приветливо раскланивается с Петровой. Та задерживается взглядом сначала на Балодисе, потом на венке мамы Гали и вдруг с самой красивой из всех своих улыбок говорит:

– Вы как Турайдская Роза сегодня! В этом венке… Красивая!..

Они разминулись, и мама Галя оборачивается назад, чтобы спросить:

– Кто, кто? Какая роза?

– Турайдская Роза! – уже кричит Петрова и делает ручкой маме Гале. Она добавляет: – Это совсем неплохо! Вот спросите у них!

Петрова показывает на Каулсов.

Обеспокоенная мама Галя обращается к Балодису:

– Скажите, что это такое, пожалуйста!

Каулс глядит на часы, потом показывает их Балодису – им куда-то надо торопиться, и оба они, чуть не бегом, удаляются в сторону рощи. Балодис успевает, правда, поцеловать руку мамы Гали. На ее вопрос он делает жест рукой:

– Андрис расскажет!

Андрис смотрит вслед уходящим и говорит про Балодиса:

– Он хороший. Вместе с отцом партизанил в Видземе.

Вынужденный объяснять, кто такая Турайдская Роза, он говорит с некоторым затруднением:

– Есть такой замок – Турайдский… И есть такая сказка. Не сказка. Как это, когда все как будто правда и не совсем правда, потому что давно было и никто уже не знает, было или нет.

– Предание! – подсказывает Игорь.

Андрис кивает:

– Предание, вот так! Была такая девушка. Красавица. Ее называли Турайдской Розой…