Текст книги "Город Золотого Петушка. Сказки"

Автор книги: Дмитрий Нагишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

Никанская невеста

Если сам плохой – от других добра не жди…

Жил на Амуре нивх Солодо Хоинга. Богатый был человек. Двадцать упряжек собачьих имел. Десять ангаза – бедняков – для него рыбу в реке неводили. Десять невольников – маньчжу – за его хозяйством следили, из тальника верёвки вили, из крапивы сетки делали. Десять никанских девушек-невольниц ковры для Солодо вышивали, халаты шили, пищу готовили, ягоды собирали. Десять амбаров его добро хранили.

Жадный был Солодо. Много добра у него было, а ему всё больше хотелось. Жадность, что река – чем дальше, тем шире. Ходит Солодо, вокруг посматривает: что бы ещё к рукам прибрать. Вещи свои с места на место перекладывает, перебирает – любуется, радуется.

Был у Солодо сын – Алюмка. Парень – нельзя сказать красивый: вся красота его была в богатстве отца. Парень – нельзя сказать умный: весь ум его в отцовском добре был. Но Солодо говорил: «Ничего, что у Алюмки кое-чего не хватает, зато амбары полны, проживёт как-нибудь!»

Пришло время Алюмке жениться.

Мать из собачьего волоса с крапивой колечко сплела, чтобы на руку невесте надеть. Стали Алюмке невесту искать. Выкуп хороший приготовили. А Алюмка гордится тем, что выкуп богатый, важничает, разбирается… Все невесты ему нехороши!

Вот одну ему показали.

– Глаза у неё, – говорит Алюмка, – некрасивые!

Говорят ему люди:

– Что ты девушку обижаешь? Это у тебя глаза в разные стороны смотрят. Оттого ты невесту рассмотреть не можешь.

Солодо на людей рукой машет.

– Мой сын богатый, – говорит, – ему красота не нужна! А глаза у него в разные стороны глядят – это хорошо! Он одним глазом за домом смотрит, а другим на реку – хорошо ли ангаза работают…

Про другую невесту сказал Алюмка, что у неё руки коротки. Говорят ему люди:

– Что ты девушку обижаешь? Посмотри на себя: у тебя самого одна рука короче другой!

Опять Солодо за сына вступается:

– Что у Алюмки руки неодинаковые – не беда: он малой рукой малые деньги собирает, большой – большие. У Алюмки мимо рук никакие деньги не пройдут!

И третья девушка не понравилась Алюмке.

– Хромая она! – говорит.

– Что ты девушку обижаешь? Это у тебя ноги колесом, между них собака пробежит.

Солодо сына гладит:

– На что Алюмке ноги прямые? Ему в тайгу не ходить – вы ему зверя принесёте. Ему на реку не ходить – работники рыбы наловят. Хозяйские ноги у моего сына: калачиком, чтобы было удобнее сидеть, с купцами никанскими разговаривать…

Ходят, невест смотрят. Ещё им одну девушку показали. Фыркает Алюмка, губу отпятил:

– Она дура! – говорит.

Посмотрели люди на Солодо, на Алюмку. Промолчали, чтобы отца не обидеть.

Ещё одну девушку Алюмке показали.

Тут у парня язык к нёбу прилип.

Кожа у девушки белая, как кора молодой берёзы. Коса до колен. Волосы чёрные, как ночь, мягкие да блестящие. Лицом девушка прекрасная. Голову набок склонив, ходит, улыбаясь, ходит. Зубы – как снег на соболёвке.

Кое-как рот раскрыв, Алюмка говорит:

– Подумать надо! Может быть, я этой девушке руку дам.

Но тут Солодо нахмурился:

– Что это за невеста, – говорит, – за ней приданого одни кости дают. В мой дом только богатая невеста войдёт!

Не нашлось Алюмке невесты среди нивхов.

Слыхал он, что на небе тоже люди живут, весёлые люди живут: на землю воду льют, на землю снег кидают. Небесные женщины – красивы да шаловливы. Иногда спускают они на землю удочки с золотыми крючками – простых людей ловят.

Думает Алюмка: «Я себе не простую невесту возьму. Я себе небесную женщину в жёны возьму!» Ходит по деревне, вверх смотрит. Под ноги не глядит. Весь расшибся, падая.

Вот однажды радуга над деревней повисла.

Обрадовался Алюмка:

– Эге! – говорит. – Видно, с неба удочку спустили. Заберусь-ка я на дерево. За крючок схвачусь, дёрну – небесную женщину с неба на землю стащу!

Живо он на столетнюю сосну взобрался: с кривыми ногами хорошо лазать. До вершины Алюмка добрался. На последний сучок верхом сел, смотрит, где золотой крючок болтается. А глаза у него в разные стороны смотрят: он один сучок с двух сторон видит. Тот сучок, на котором сидел, за небесный крючок принял. Как дёрнет изо всей силы! Сучок и переломился…

Полетел Алюмка на землю. Так ударился, что последнего ума лишился и искры у него из глаз посыпались.

– Эх! – говорит. – Плохо за крючок держался!

Видит отец, что пропадёт Алюмка совсем, если ещё раз с такого крючка сорвётся, и придумал: ехать с сыном в Никанское царство за невестой. За никанскими невестами будто бы большое приданое дают.

За дальними сопками ягода слаще!

Собрался Солодо в Сань-Син. Собрал с собой сто соболей, сто выдр, сто белок, сто хорьков, сто черно-бурых лисиц, десять нерп да десять медведей. Ещё ни за одну девушку в роду Хоинга никто такого выкупа не давал. Качают головами нивхи. А Солодо твердит:

– За такой выкуп мы царскую дочь Алюмке возьмём!

Радуется Алюмка. Ещё бы! Ни один нивх на царской дочери не женился!..

Поехали Хоинга за невестой.

По Амуру вверх поднялись. До того места доехали, где голубая вода Амура с желтой водой Сунгари встречается. На Сунгари повернули, до Никанского царства доехали.

Долго ехали. Многих людей видели. И никанские люди к берегу выходили, на Солодо с сыном смотрели, пальцем показывали, словно диковину рассматривали.

Плывёт Алюмка, спрашивает отца: «Скоро ли?» Скоро только блоха прыгает: намучился Солодо с сыном, пока до места добрался.

Тут их как почётных гостей встретили. «Зачем пожаловали?» – спрашивают. Сам амбань – начальник – к Солодо вышел. Толмача – переводчика – приставил к нивхам. Говорит Солодо сыну:

– Видал, как встречают? Богатому – везде родня!

Несколько дней гостили отец с сыном. Ходит Алюмка по улицам, глазеет. Дома стоят высокие. Крыши чуть не до неба достают. На крышах – драконы каменные, пасти разинули, красные языки высунули. На улицах – народу множество. Шум такой – будто на котиковом лежбище. Продают, покупают, меняют.

Угощает амбань Солодо морскими червяками, соловьиными язычками, ласточкиными гнёздами, мясом таким, что само во рту тает, лепёшками такими, какие, верно, только на небе пекут.

Ест Солодо. Давится от жадности: надо больше съесть, пока дают. Говорит ему амбань:

– Невест вам самых лучших покажем.

– Вот, вот, – Солодо отвечает. – Нам самых хороших подавай! За такой выкуп царскую дочь нам надо. Потому и поехали!

Повёл амбань невест показывать. Привёл в большой дом. В том доме большая комната. В той комнате сто окон. В тех окнах по сто разноцветных стёкол. В той комнате рядком невесты стоят, да столько, что у Солодо глаза разбежались. А Алюмке их вдвое больше кажется: он каждую невесту по отдельности каждым глазом видит. Стоят невесты, за каждой – раб стоит, за каждой – приданое горой навалено.

Солодо на рабов смотрит: который покрепче. А Алюмка на невест глаза таращит. Только кто их разберёт, которая лучше: у всех лица под покрывалом. Говорит Алюмка амбаню:

– Мне бы в лицо хоть одной посмотреть!

– Нельзя, – говорит амбань, – на царских дочерей смотреть – ослепнешь, того и гляди!

– Хорошие все! – шепчет Солодо сыну, от жадности весь трясётся. – Видишь, какое приданое!

Уже до конца ряда нивхи доходят, вдруг глядят: за одной невестой два раба стоят. Чуть не запрыгал от радости Солодо. Шипит сыну на ухо.

– Вот эту выбирай! Видно, из царских дочерей самая царская!..

Отдали Хоинга свой выкуп, невесту получили. Амбань им целый баркас двухмачтовый дал за невестой: шелков, чая, рису, муки на целый год. Рабы на руках невесту несут. «Наша госпожа, говорят, ногами не ходит. Такие у неё ножки маленькие, что на земле её не держат!»

Солодо с наряда невесты глаз не сводит. Халат на ней тканный золотыми драконами, на голове шляпа с бубенчиками, птичками, цветами – такая, не разберёшь, где под ней голова помещается. На руках серебряные кольца гремят. В руках – веер из бамбуковых палочек и рисовой бумаги, золотом разрисованный. Как развернёт его невеста Алюмки, так и скроется вся за ним. Хотел Алюмка на лицо своей суженой взглянуть, да невеста не даёт покрывало снять. Утешает его Солодо:

– Потерпи, Алюмка, до дома!

Поехали Хоинга домой.

Ехали, ехали по Сунгари, уже к Амуру подъезжать стали. Напали тут на них разбойники-хунхузы. Бороды в красный цвет выкрашены. Копья в два роста длиной. Мечи у них в две ладони шириной. Как вороны на падаль, налетели они на баркас на своём чёрном сампане в сорок весёл!

Всё пограбили хунхузы у Солодо. Тот едва-едва умолил жизнь им оставить. Весь баркас очистили разбойники. А невеста Алюмки в своем богатом наряде сидит – не шелохнётся. Подступились к ней хунхузы, окружили, покрывало подняли да как бросятся врассыпную! Вмиг с баркаса убрались. На свой чёрный сампан с жёлтым парусам сели – и след их простыл!

– Видно, чуть не ослепли от красоты царской дочери! – говорит Солодо сыну.

Вниз по течению скорей ехать, чем рассказывать. Быстро поплыли Солодо с сыном. Плывут, радуются тому, что хоть невесту хунхузы не взяли, тронуть не посмели.

В родное стойбище вернулись.

Хоть приданого и не привезли, зато никанскую красавицу в дом Алюмки ввели. Гости в дом набежали – невесту Алюмки смотреть. Открыл Алюмка покрывало. Поглядели нивхи и – кто куда! Последним из дома на карачках Солодо выполз.

Удивился Алюмка: куда нивхи разбежались? Стал жену рассматривать. Три дня рассматривал.

В первый день увидел он, что жена его крива на один глаз, а на другом – бельмо сидит.

Во второй день рассмотрел Алюмка, что у жены его нос на сторону глядит и зубов во рту будто никогда не бывало.

В третий день рассмотрел Алюмка, что у жены его одно плечо выше другого да малый горб на спине сидит.

Изловчился Алюмка, один глаз ладонью прикрыл, чтобы не мешал, глядит – жена-то ему в бабушки годится.

Вышел Алюмка из дома. Посидел, покурил. Слышит, вся деревня над ним хохочет: царскую дочь в жёны взял!

– Ты куда ушёл, муж мой? – кричит ему никанская девица.

– Пойду погуляю! – говорил Алюмка. – От красоты твоей глаза у меня заболели что-то! – Сел Алюмка в оморочку и уехал.

Куда уехал – кто знает? Двадцать собачьих упряжек посылал Солодо в разные стороны – сына искать. Не нашли.

Хвастун

Хвастуну верить – беды себе нажить.

Жил однажды в тайге заяц. По виду он был, как и все зайцы: уши длинные, две ноги короткие, чтобы ими еду держать, две ноги длинные, чтобы от врагов бежать. Только был тот заяц хвастун. Таких хвастунов заячий народ ещё никогда не видал. Вот один раз зайчишка маленький корешок сараны съел, а своим родичам рассказывает:

– Бежал я по лесу, еды искал. Вдруг как ударюсь обо что-то. Чуть голову не разбил. Вот, глядите – губу себе разорвал!

Смеются зайцы:

– Да, это верно – губа у тебя раздвоена. У всех зайцев такая губа.

А зайчишка говорит:

– Это у всех зайцев такая губа, а у меня особенная… Хотите слушать – не перебивайте… Ударился я, вижу – сарана стоит, таких ещё никто не видал. Стебель у сараны с лиственницу вышиной! Цветок у сараны большой-пребольшой! Корешок у той сараны с медведя толщиной! Стал я землю копать. Зубы у меня острые. Лапы у меня сильные. Две сопки земли я накопал по сторонам. Корень откопал. Такой корень откопал, что десять дней подряд ел, а и половины не съел. Вот, смотрите, какой я жирный стал!

Посмотрели зайцы.

– Да ты такой, как все, – говорят, – не толще остальных зайцев.

– Промялся я, – говорит хвастун, – сильно бежал, хотел вам тот корень показать. Добрый я. Сам наелся теперь на всю жизнь, пусть, думаю, и братья мои поедят сладкого корешка, какого никогда ещё не едали!

Кто из зайцев от сладкого корешка откажется! Потекли у зайцев слюнки. Спрашивают они:

– А как на то место дорогу найти?

– Да я покажу, – говорит зайчишка, – мне не жалко.

Побежали зайцы за хвастуном. Прибежали на ровное место. Говорит хвастун:

– Вот тут я сарану величиной с лиственницу видал. Вот тут я лапами две сопки земли накидал.

– Где те сопки? – спрашивают родичи у хвастуна.

– Река унесла.

– Где та река?

– В море утекла.

– Где та сарана?

– Повяла. Я ведь корень-то подгрыз.

– А где стебель сараны?

– Барсук съел.

– Где барсук?

– В тайгу ушёл.

– Где тайга?

– Пожар сжёг.

– А пепел где?

– Ветер разнёс.

– А пеньки где?

– Травой заросли.

Сидят зайцы, ушами хлопают: разобрать не могут, так ли было, как зайчишка говорит. А хвастун своё:

– Да такую сарану нетрудно найти. Совсем простое дело такую сарану найти. Надо только вперёд бежать да в обе стороны глядеть. Не с одной – так с другой стороны увидишь…

Кинулись зайцы врассыпную! Летят, глаза в разные стороны развели так, что свой хвост видят, а что впереди – не знают. Развели глаза, боятся ту сладкую сарану, с лиственницу величиной, проглядеть… Бегали, бегали, пока с ног не свалились. Тут от голода им и простая трава слаще сараны показалась. Только глаза они и до сих пор свести не могут…

Как медведь и бурундук дружить перестали

Когда Хинганские горы ещё маленькие были, когда нужно было выстрелить из лука и услышать, как стрела по ту сторону Хингана упадёт – вот тогда медведь и бурундук дружили.

Жили они вместе в одной берлоге. Вместе на охоту ходили. Делили всё пополам: что медведь добудет, то бурундук ест; что бурундук добудет, то медведь ест. Так дружили они очень долго. Да известно – завистникам чужая дружба всегда глаза колет. Пока друзей не поссорят, не успокоятся…

Вот вышел как-то бурундук из берлоги, захотелось ему орехов пощёлкать. Повстречалась ему лиса. Рыжим хвостом завертела, поздоровалась, спрашивает:

– Как поживаешь, сосед?

Рассказал ей всё бурундук без утайки.

Выслушала его лиса, и завидно ей стало, что два зверя вместе живут и не ссорятся. А сама она ни с кем не дружила, потому что всегда хитрила да всех обмануть норовила.

Притворилась лиса, что жалеет бурундука, лапки на животе сложила, слезу пустила: известно, что обманщику заплакать ничего не стоит. Говорит:

– Бедный ты, бедный! Жалко мне тебя.

Испугался бурундук:

– Почему ты жалеешь меня, соседка?

– Глупый ты! – отвечает лиса. – Медведь тебя обижает, а ты и не догадываешься об этом.

– Как так – обижает? – спрашивает бурундук.

– А вот так. Когда медведь добычу берёт, кто первый её зубами рвёт?

– Брат-медведь, – отвечает бурундук.

– Вот видишь, самый сладкий кусок ему и достаётся. Ты, поди, уж давно хорошего куска не видал, всё медвежьими объедками питаешься! Оттого и ростом ты маленький.

Завиляла лиса хвостом, слёзы утерла, покачала головой.

– Ну, прощай, – говорит она напоследок. – Вижу, нравится тебе такая жизнь. Только я на твоём месте первая бы в добычу зубы запускала!

И побежала лиса будто по делу. Бежит, хвостом следы заметает.

Посмотрел ей вслед бурундук, задумался: «А ведь соседка-то, пожалуй, правильно рассудила!»

Так бурундук задумался, что и про орехи забыл. «Вот, – думает, – медведь-то какой обманщик оказался! А ему верил, за старшего брата считал».

…Вот пошли медведь и бурундук на охоту.

Зашли по пути в малинник. Сгрёб медведь в лапы куст малины, присосался сам и брата приглашает. А тот смотрит – лиса-то правду сказала!

Поймал медведь еврашку – суслика. Зовёт бурундука. А тот глядит – медведь-то первым в еврашку когти вонзил. Выходит, правду лиса говорила!

Пошли братья мимо пчелиного дубка. Медведь тот дубок своротил, лапой придержал, нос в улей всунул, ноздри раздул, губами зашлёпал. Брата зовёт – мёд испробовать. А тот видит: опять медведь первый пробует – значит, опять лиса права!

Рассердился тут бурундук! «Ну, – думает, – проучу я тебя!»

Пошли они на охоту в другой раз.

Сел бурундук брату на загривок – ему за медведем на своих маленьких лапках не поспеть.

Учуял медведь добычу. Косулю словил. Только хотел он её зубами схватить, а тут бурундук как прыгнет у него меж ушей! Это – чтобы прежде брата в добычу зубы вонзить, сладкий кусок себе взять да немножко подрасти. Испугался медведь, выпустил косулю, и ушла она.

Остались оба брата голодными.

Пошли они дальше.

Увидел медведь еврашку, подкрался, а бурундук опять тут как тут! Опять перепугал медведя до полусмерти. Опять охота пропала. Рассердился медведь, а брату ничего не говорит.

Повстречались они с молодым кабаном. В другое время медведь и задираться бы не стал, а тут от голодухи у него живот к рёбрам прилип. Озлился медведь и попёр на кабана! Заревел так, что попятился кабан от медведя. Пятился, пятился, уткнулся хвостом в дерево – дальше некуда. Тут на него медведь и насел. Пасть раскрыл, зубами щёлкает, вот сейчас целиком сглотнёт!

Только приступил медведь к кабану, а бурундук опять с его загривка меж ушей – на кабана прыг! Хочет первым кабана попробовать, тут медведь совсем разозлился. Как хватит бурундука лапой по спине, так все пять когтей и вонзил ему в спину, чтобы под лапу не попадался, не мешал!

Рванулся бурундук – всю шкуру себе от головы до хвоста распорол. Взвыл от боли. Прыгнул на дерево, да на другое, да на третье.

Как пошёл с ветки на ветку перепрыгивать, только его медведь и видел!

Позвал медведь брата, когда кабана заломал:

– Эй, брат! Иди свеженину есть!

Нет бурундука, будто и не было никогда.

Пошёл медведь домой. Ждал, ждал брата, да так и не дождался.

Убежал бурундук. На деревьях долго жил, пока раны на спине не зажили. Ну, раны-то зажили, а пять чёрных полос от когтей медведя на всю жизнь у него остались.

Теперь бурундук к медведю и не подходит и мяса не ест. А случится ему от медведя неподалёку оказаться, он со злости в медведя кедровыми шишками кидает. А как медведь голову поднимет, бурундук бежать – только его и видели!

Лиса и медведь

Хитрому как доверять можно! У хитрого на языке одно, а в голове другое. С хитрецом ведешься – в оба глаза за ним гляди!

Жила в тайге лиса. Очень она ловкая да хитрая была. И жила припеваючи. Ловила фазанов, перепелок, куличков. Охотилась на птиц, да и птенчиками не брезговала, если на ее жадный глаз попадались. А уж яйца она любила!.. Сколько гнезд разорила, сколько птенцов погубила – и не сосчитать. Как-то взялась кукушка считать: «Ку-ку! Один. Ку-ку! Два», да так и до сих пор считает… Так лиса разбойничала, что в том месте стала дичь переводиться.

Но время идет – никого не ждет. Пришла и на лису напасть. Постарела лиса, видеть плохо стала, силы у нее поубавилось. А пошла она один раз на охоту, видит – идет по дороге фазан-петушок. Подкралась лиса к нему, из-за кустарника выскочила – хвать фазана! А фазан забился, затрепыхался, крыльями захлопал, шпорами своими лисе нос в кровь разодрал да и убежал. Не могла с ним лиса справиться. Фазан на куст взлетел и давай над лисой смеяться.

– Эх, ты! – говорит. – Не охотиться тебе, а шкурой быть. Ни на что другое ты уж не годна.

Заплакала лиса с голодухи да со злости. Побрела в свою нору…

Совсем у нее неудачная охота пошла.

Целый день по тайге бродит, а поймать ничего не может. Попробовала лиса даже за бруснику взяться. Пожевала, пожевала и совсем заскучала: еды много, а сытости нет.

В эту осень перелетные птицы в теплые края рано собрались. Потянулись косяки уток, да гусей, да журавлей. Летят, покрикивают – с сопками, с тайгой да с таежными озерами до весны прощаются.

Услыхала эти крики лиса и совсем помирать собралась: снег выпадет рано, а у лисы никаких запасов на зиму нет.

Идет лиса, куда глаза глядят, голову повесила.

– Поищу, – говорит, – глупее себя. Авось прокормлюсь.

Повстречалась с медведем, спрашивает:

– Ты куда, сосед, идешь?

Отвечает медведь:

– Да вот ищу, соседка, не скажет ли кто-нибудь, о чем журавли по ночам кричат?

Призадумалась лиса, потом говорит:

– Надо пошаманить – поколдовать немножко. Тогда узнаем.

Лыковый пояс лиса надела, щепочки да камешки к нему подвязала. Пошла плясать: хвостом метет, вместо бубна в собачий череп бьет. Развесил уши медведь, на лису смотрит, ладошками прихлопывает, лисе шаманить помогает.

Покружилась, покружилась лиса, потом говорит:

– Ну, сосед, узнала я, о чем журавли по ночам кричат.

– О чем же?

– А кричат они о том, что зима будет ранняя, холодная да длинная. Кричат, что все звери должны друг другу помогать. От такой зимы, кричат, и берлога не спасет!

Испугался медведь.

– Как же быть теперь? – говорит.

Отвечает ему хитрая лиса:

– Вместе жить надо. Вдвоем теплее. А сейчас, – говорит, – надо на зиму запасы собирать да в берлогу таскать!

Задумался медведь: зачем ему запасы, коли ему на всю зиму своей лапы хватает? Так лисе и сказал. Рассердилась лиса, закричала на медведя, ногами затопала:

– Кто хотел узнать, о чем журавли кричат? Ты. А узнал – делай, как говорят. Если не хочешь, я другого товарища себе на зиму найду. А ты один пропадай…

Упросил медведь обманщицу не сердиться.

Уговорились они вместе жить. Стали еду припасать, охотиться пошли. Только плохая у них охота идет. У лисы силы нет, а медведя на спячку потянуло: на дичь смотрит, а сам о берлоге думает. Какая уж тут охота!

Разозлилась лиса, а виду не показывает. Ходит, ходит – все думает, как ей медведя обмануть.

Сколько по тайге ни бродили – нет удачи…

Вдруг потянул носом медведь, шерсть у него на загривке дыбом стала: раздул медведь ноздри, глаза вытаращил, нюхает:

– Не нашим, соседка, пахнет.

Принялся шарить вокруг, что-то лапой загреб. Видит лиса – у медведя в лапах охотничий нож. Видно, охотился кто-то, да и обронил нож. Запела лиса тоненьким голосом, заплясала, будто от радости. Спросил медведь, чему она радуется. Отвечает лиса:

– Как не радоваться мне, сосед! Ведь теперь мы можем зимовать безбедно. Эта штука, что ты нашел, – заколдованная. Она одна может столько мяса принести, сколько тебе за всю охоту не добыть!

Обрадовался и медведь, что не надо теперь будет по тайге таскаться, что можно будет в берлогу залечь.

– Идем, – говорит, – соседка, домой поскорее.

– Идем, идем!

Побежала лиса вперед. Домчалась до косогора, по которому тропинка шла. Воткнула посреди тропинки нож острием вверх и назад вернулась. Медведю кричит:

– Что же ты тихо больно идешь? Бегом надо.

Побежали они. Добежали до косогора. Говорит лиса:

– Давай скатимся с горы. Кто скорее!

Согласился медведь. Покатились они кувырком. Катится лиса и поет:

– Катись, катись, мяса кусок!

– Что ты поешь? – спрашивает медведь лису.

– Да вот пою, что теперь мяса на четверть зимы есть.

Катятся они дальше. Лиса все свое тянет. Спрашивает ее медведь, что она теперь поет. Отвечает лиса:

– Пою, сосед, что теперь мяса на ползимы есть.

Наткнулся медведь на нож, что лиса на тропинке воткнула, распорол себе брюхо. А лиса во весь голос поет:

– Лежи, лежи, мяса кусок!

Охает медведь, спрашивает лису:

– А теперь что ты поешь?

– Да вот пою, сосед, что мяса теперь на целую зиму есть.

Издох медведь. Лиса медвежье мясо в берлогу перетаскала. Там и зиму перезимовала.

Вот так лиса обманула медведя.

Верно говорят, что от хитреца да плута добра не жди!