Текст книги "Город Золотого Петушка. Сказки"

Автор книги: Дмитрий Нагишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

2

Незнакомый человек встретил Игоря внимательным взглядом своих серых, спокойных глаз. При входе Игоря он сунул в портфель какие-то листки. Игорь посмотрел на отца – зачем его позвали? И в такой неподходящий момент.

– Папа, мы с Андрисом хотим погулять! – сказал он.

Отец обратился к незнакомцу:

– Андрис – сын Яниса Каулса. Они очень сдружились за лето.

Игорь нахмурился: его дружба с Андрисом никого не касалась, это его личное дело. Но тут отец сказал, кивая на неожиданного посетителя:

– Игорь, вот товарищ Аболинь хочет побеседовать с тобой. Расскажи ему, как ты дежурил у гнезда и что потом тебе пришлось увидеть и услышать. Постарайся вспомнить все, до мельчайших подробностей! – Видя, что Игорь колеблется и вопросительно глядит на него, он добавил: – Товарищу Аболиню не только можно, но и нужно рассказать все, понял?

Аболинь задумчиво постукивая о портфель острым карандашом, внимательно слушал Игоря. Он выслушал и предысторию – об Андрюшке, который так глупо убил птенца в тот день, и о том, как очередь дежурить пала на Игоря и как он обрадовался тому, что родители ушли в кино и, стало быть, не надо было ничего выяснять. Папа Дима при этом посмотрел несколько озадаченно на Игоря – значит, можно было обмануть не обманывая, интересно!

Но, когда Игорь дошел до того, как послышались ему голоса возле грота, Аболинь оживился. Теперь его интересовало все – и с какой стороны подошли люди, какими показались их шаги Игорю, где остановились, как и о чем говорили, как звучали их голоса – кто из них сердился, кто из них угрожал, какое положение они при этом занимали, как стояли, долго ли?..

– Уверен ли ты, что это был именно Каулс, а не кто-нибудь другой? Ты часто с ним виделся? Разговаривал? Слышал ли ты его голос и вблизи и издалека? И всегда узнавал?

Игорь смутился:

– Я не могу сказать этого твердо! Я вспомнил его голос только тогда, когда увидел его на песке там, возле спасательной станции…

– А как сказал тот, с усиками: «Теперь все у них полезет по швам!»? Ты это хорошо помнишь? Не что-нибудь другое, а именно это и такими словами, да? Не другими, а именно так?

Отец заметил:

– И я запомнил эти слова! Потому что Игорь спросил меня этими словами. Я страшно удивился тогда…

Аболинь продолжал:

– А потом, когда они будто бы помирились, тот, который с усиками, сказал, что он не понимает многого и что ему не с кем поговорить? Как будто все, что он сказал прежде, это результат его размышлений, в которых никто не помог ему разобраться? Так, да? – Он прищурил глаза, и они стали острыми-острыми, словно он что-то увидел вдруг. – А высокий сказал ему, что он ничему не научился?

Игорь сказал упрямо:

– «Я вижу, тебе наука впрок не пошла!» – вот так он сказал…

– У тебя хорошая память?

– Память у него завидная! – вмешался отец.

Аболинь задумался.

– Ты понял так, что этого, с усиками, кто-то чему-то учил, но он так ничего и не понял или не захотел понять?

– Да! – сказал Игорь, уже уставая от этих вопросов.

– И он был очень рассержен, когда высокий сказал ему, что мог бы стать коммунистом?

– Да, он после этого бросил папиросу, и так зло!

Аболинь щелкнул пальцами.

– Надо посмотреть, – сказал он. – Может быть, мы найдем эту папиросу. Хотя мало шансов на это, но давайте пройдемте к гроту, если я вас не отрываю от дела, товарищ Вихров! – Он поднялся.

– Папиросу я закопал! – сказал Игорь.

– Где? – быстро спросил Аболинь.

– Там же! У стенки…

Вихров торопливо собрался, и все вместе они вышли из комнаты. Они прошли по дорожке к гроту именно с той стороны, с которой пришли высокий – Каулс – и тот, с усиками. Аболинь велел Игорю сесть в гроте на то место, где сидел он, когда начался разговор. А сам с папой Димой остался там, где Игорь видел ночью двух людей. Папу Диму он поставил так, как стоял высокий, а сам стал лицом к Игорю, на место низкого. Они понемножку передвигались, чтобы было похоже, и Аболинь все спрашивал: «Так?.. Так?» – пока Игорь не сказал в свою очередь: «Так!» Тогда Аболинь опять настойчиво спросил Игоря – выше или ниже вот этих камней или наравне с ними было лицо второго? И Игорь припомнил, что подбородок второго был почти на одной линии с концевыми камнями кладки. Тут Аболинь неожиданно вынул из кармана рулетку и измерил это расстояние, что-то посчитал в уме и сказал, улыбаясь:

– Ну, я бы не назвал его низким! У него все сто восемьдесят будут – хороший рост! Это он рядом с Каулсом казался таким. У того сто девяносто пять сантиметров…

– Возможно! – сказал папа Дима.

Аболинь, с сожалением глядя на дорожку, сказал:

– Ну, после этого ливня бессмысленно что-либо тут искать! Такой потоп был, что больше и некуда! – Он обернулся к Игорю. – Ну, показывай твою папиросу!

Игорь пошарил глазами по низу и нагнулся над небольшим бугорком возле самых камней. Аболинь схватил его за руку, когда он хотел разрыть этот бугорок, поспешно сказав:

– Стоп! Стоп, дружок! Это я сделаю сам…

Он вынул из портфеля флянц-кисть и стал смахивать ею осторожно песок. Выступы камней прикрывали собой песок, прилегающий к камням, и он был лишь немного влажен – почти сухая папироса лежала там, куда зашвырнул ее Игорь.

– Ты не брал ее руками? – спросил Аболинь.

Игорь замотал головой – нет, конечно! Он до сих пор помнил, с какой злостью пнул ее ногой, чтобы не торчала на глазах… Как хорошо, что тогда пришла ему в голову эта мысль! Аболинь тихонько просунул в папиросу спичку и так вынул ее из песка, внимательно приглядываясь к ней. Он вынул из портфеля вощеную бумажку, бережно положил туда папиросу и отправил все это в портфель. Однако вслед за этим он опять нагнулся к этому же месту и сказал:

– Тут есть еще что-то! – и опять принялся убирать песок, на этот раз концом кисти. И вдруг из ямки, которая образовалась здесь, выглянула скрюченная лапка птенчика, а дальше показалось и его взъерошенное брюшко. Значит, Андрюшка целый день бродил по саду, не зная, куда девать убитого им птенчика, а потом притащил сюда и закопал. – Тот? – спросил Аболинь Игоря и засыпал птенчика вновь.

– Тот! – вздрогнув, сказал Игорь.

– Ну ладно! Делать нам тут больше нечего! – сказал Аболинь. – Еще один только вопрос: этот низкий, который оказался высоким, очень худой, да? Ты говоришь, у него сильно запавшие щеки?

– Да!

– Такие, как у меня? – спросил Аболинь, у которого было сухощавое лицо с крепко сжатыми губами. Он вынул при этом папиросу из портсигара.

– Нет, что вы! – сказал Игорь. – У него совсем провалившиеся щеки! Он очень-очень худой!

Аболинь закурил. Выпустив дым из ноздрей, он неожиданно затянулся и сказал Игорю, ткнув пальцем в свои сильно запавшие в это время щеки:

– Ну, а теперь – похоже, да?

– Точь-в-точь! – невольно сказал Игорь.

Аболинь рассмеялся:

– Ну, значит, разговаривал с Каулсом – если это был Каулс! – человек ста восьмидесяти сантиметров ростом, брюнет спортивного сложения, курящий «Казбек», возможно отбывавший наказание в местах заключения, но не низкий и не истощенный, так? Немного, но уже кое-что.

– Вы сыщик? – спросил Игорь, давно уже догадавшийся, что Аболинь пришел к Вихрову только по делу Каулса. Значит, убийцу Яна Петровича уже ищут!

– Я следователь! – ответил Аболинь.

Они медленно прошлись по дорожкам к морю. Аболинь шел по предполагаемым следам Каулса и его убийцы, мысленно восстанавливая их движения, чтобы представить себе, как все это могло произойти. Они вышли за калитку. Через небольшую рощицу на дюнах вилась тропинка. Она обрывалась там, где кончался растительный покров. Дальше был небольшой откос, отмечавший границы самого высокого прибоя, и от этого места до самого приплеска – и налево и направо – расстилался пляж. Аболинь посмотрел на залив.

Вихров показал пальцем:

– Вот там, за второй мелью, обнаружили его тело.

Аболинь вынул из портфеля планшетку и скупыми, точными движениями сделал кроки местности, обозначая в метрах расстояние от одного приметного предмета до другого. Потом он повернул назад.

Вихров осторожно спросил:

– Скажите, если это не секрет, есть ли у вас какие-нибудь подозрения? Удастся ли найти убийцу Каулса?

Аболинь сосредоточенно выпустил дым изо рта и вынул папиросу.

– Дело и простое и сложное! – сказал он. – Все зависит от того, как смотреть на него. Может быть, это частный случай, банальное преступление по личным мотивам. Может быть, это лишь звено в какой-то цепи преступных связей, в какой-то системе отношений… В дни подполья Каулса предали профашистские элементы, в прошлом связанные с полицией Ульманиса, ненавидящие все советское и смертельно боящиеся возмездия. Есть такая категория господ, предпочитающих не иметь свидетелей… Он сидел в гитлеровских концлагерях, потом находился среди перемещенных лиц, где между соотечественниками были очень сложные, весьма запутанные взаимоотношения.

Он помолчал, потом кинул искоса взгляд на Вихрова:

– Вам не придется стыдиться знакомства с ним. Товарищ Каулс боролся против немцев, но я бы не назвал его очень сознательным борцом за социализм. Боюсь, не принадлежал ли Каулс к таким людям, которые наивно думают, что они могли бы построить социализм «по-латышски»… Не случайно наши враги пытаются играть на национальных чувствах латышей. Но, как видите, они просчитались.

Аболинь посмотрел на часы и сел на скамейку в парке. У него было время подумать именно здесь, где перед его глазами смутно вставала сцена свидания Каулса с тем, кто пустил в ход нож, чтобы заставить Каулса замолчать навсегда. Вихров сделал Игорю знак, что он может идти, но Игорь сел рядом. Как он мог пропустить хоть что-нибудь на этом пути по следам убийцы Каулса!

– У меня нет готовой версии! – сказал Аболинь и опять замолчал. – Так, только некоторые варианты возможного…

Он, не глядя на Вихрова, закурил. По его лицу нельзя было понять ничего. Игорь не сводил с него глаз – ах, вот как, оказывается, ищут преступников! Вместо того, чтобы пустить по следу собаку, гнаться за тем, кто пытается уйти от карающей руки закона, и в этой погоне были бы крики, выстрелы, мчащиеся машины, таинственные особняки и – наконец! – железная рука преследователя на плече убийцы – надо думать, размышлять и рассматривать какие-то варианты, словно речь идет о партии в шахматы.

А Аболинь глубоко задумался под шелест листвы, метавшейся от порывов ветра. Убийство из личных мотивов: зависть, ненависть, порыв раздражения, злоба, страх, боязнь разоблачения? Каулса также могли избрать с целью вербовки, а когда эта попытка не удалась, свидетель был уничтожен.

Не может исключаться и еще одно – иностранным разведкам нужны советские документы, иногда идут на крайние меры, чтобы заполучить их. Паспорта у Каулса не оказалось! Если бы это было банальное убийство по личным мотивам, разве преступник стал бы обшаривать карманы убитого и тем более похищать документы?

Грабеж? На такого дядю, как Янис Каулс, никакой сумасшедший не накинется, если ему не надоела жизнь. Аболинь даже усмехнулся, представив себе это.

То, что рассказал сегодня этот мальчик, кое-что проясняет и, конечно, сужает границы возможных поисков. Что следовало из этих показаний? Первое: убийца – давний знакомый Каулса. Тут Аболинь оживился – чутье подсказывало ему, что это именно так. Второе – в юности Каулс и его убийца принадлежали к разным слоям латышского общества и жили в разных условиях. Что еще? Убийца некоторое время, уже при Советской власти в Латвии, был за рубежом или в местах заключения. Среди перемещенных? Был амнистирован или отбыл свой срок наказания?.. Настроен он антисоветски, и, если не является прямым агентом врага, если не выполняет вражеского задания, сея неуверенность и сомнения в людях, питая их недовольство, он все же является недоброжелателем Советской Латвии. Это не все, но уже кое-что. Кое-что…

Аболинь сидел молча очень долго.

У Игоря затекла нога, и очень осторожно, чтобы не помешать Аболиню, он начал растирать ее рукой. Вихров стал думать над тем, как уйти, чтобы не потревожить Аболиня, – попрощаться с ним или удалиться незаметно? Ему стало ясно, что следователь, конечно, не будет посвящать его, постороннего человека, в ход своих рассуждений, и с самого начала было наивно рассчитывать на это. Латыши такой народ – словечка лишнего не проронят.

Мама Галя непременно сказала бы ему, застав в такой позиции: «Думать надо, папа Дима! Думать! И желательно – головой!» Дойдя до этого рассуждения, Вихров покраснел и поднялся.

Аболинь также встал со скамьи.

– Как жаль, что ваш сын не знает латышского языка! – сказал он невесело.

Вихров виновато развел руками.

– Не успели научиться! – сказал он.

Аболинь усмехнулся.

– Русский язык гораздо труднее латышского! – сказал он. – Но я выучился говорить по-русски в течение года, когда это стало нужно. Я не виню вас. Чужие языки даются не сразу. Некоторые люди из старых республик живут здесь по десять лет, а по-латышски только и могут сказать, что «Ес несапрот! – Не понимаю!», «Палдиес! – Спасибо!» да «Лудзу! – Пожалуйста!», и, представьте себе, обходятся этим вполне. И даже находят в этом предмет гордости! – Он рассмеялся и добавил: – Трудно считать это очень вежливым.

Папа Дима опять развел руками.

– Не могу не поблагодарить вас за помощь! – сказал Аболинь, подавая руку. – Счастье, что ваш мальчик не уснул на своем посту, и очень хорошо, что он не ушел со своего поста, что было бы со всех точек зрения плохо. Счастье, что он не перепугался и – главное! – что он ничего не забыл из того разговора. И наконец, хорошо, что он сохранил для нас эту вещественную улику! – Он хлопнул легонько рукой по портфелю, в котором лежала папироса того, с усиками…

– Я рад, если все это в какой-то степени поможет следствию! – с чувством сказал папа Дима, пожимая протянутую руку Аболиня.

3

В этот день все время кто-нибудь заходил к Вихровым.

Едва папа Дима проводил Аболиня, как в комнату Вихровых постучались Петровы. Василий Михайлович очень церемонно пожелал папе Диме и маме Гале «счастливо оставаться!», а его жена преподнесла маме Гале недавно вышедшую книгу очерков своего мужа. Папа Дима тотчас же перенял книжку и стал ее рассматривать.

Петрова сказала маме Гале:

– Мне жаль расставаться с вами, Галина Ивановна! Я очень привязалась к вам за это время…

– Ко мне! Только ко мне! – сказала, смеясь, мама Галя.

Петрова и папа Дима тоже засмеялись.

Мама Галя задумалась и сказала:

– Чем же мне вас отдарить! – Она оглянулась вокруг, и взгляд ее упал на красивый латышский платочек, что купила она совсем недавно. Она поспешно схватила его и протянула Петровой. – Вот возьмите, прошу вас! Очень хорошенький, не правда ли? – Она накинула платочек на свою шею и добавила: – Он спасет вас от простуды и от тысячи других несчастий! Пощупайте, какой он мягенький и тоненький! – И она нагнулась к Петровой, подставив ей свою шею.

Петрова порозовела еще больше и с явным смущением сказала маме Гале:

– Милая Галина Ивановна! Я не буду отсекать вам голову, чтобы убедиться в чудесных свойствах этого платочка! Он так идет вам самой, так к лицу! Впрочем, вам все к лицу! Единственное, что я у вас возьму в отдарку, – вот это! – Она подняла голову мамы Гали, несколько смущенной собственной выходкой, и крепко поцеловала ее в обе щеки, добавив: – Не поминайте меня лихом! Будете в Москве – знайте, что у вас есть искренние друзья.

– Отчего вы так поспешно уезжаете? – спросил папа Дима Петрова.

Тот показал на жену:

– С тех пор как она увидела мертвого Каулса, я ее не узнаю: плохо спит, заскучала, места себе не находит. Поедем до хаты – может быть, успокоится дома.

Когда они ушли, папа Дима сказал укоризненно маме Гале:

– Зачем ты с ней так, Галюша? Неловко получилось…

– Ну, оставь это! – сказала мама. – Она умная! И я вовсе не плохо отношусь к ней, поверь мне…

– Ах, Галя, Галя! – сказал папа Дима со вздохом и поглядел на маму Галю долгим взглядом.

– Ах, Дима, Дима! – сказала мама ему в ответ тем же самым тоном. – Вы, мужчины, часто думаете, что только вы наделены способностью что-то понимать и переживать, а нам, бедным, нужно только принимать все ваши переживания и размышления как нечто должное и обязательное! Как часто вы просто не думаете о своих близких, довольствуясь лишь тем, что они тут, у вас под боком.

Папа Дима озабоченно поглядел на маму. Лицо его тотчас же выразило обеспокоенность, смятение. Он подошел к ней близко-близко, и постоянным движением своим стал гладить брови мамы, успокаивая ее. Она досадливо мотнула головой, но смирилась и замолкла, закусив губы. Она не хотела ничего больше говорить при Игоре. А папа бережно подхватил ее на руки, неожиданно для нее и для себя! Мама не сопротивлялась, сказав только удивленно:

– Смотрите-ка, чемпион по поднятию тяжестей выискался! Надорвешься, папа Дима!

А папа Дима ответил, немного задохнувшись:

– С тобой-то, люба, не надорвусь. Никогда! Мне легко с тобой…

Он сел рядом с нею.

А Игорь вышел в сад – хорошо, что опять нет между папой Димой и мамой Галей никаких недомолвок и что они друг друга понимают с полуслова. И хорошо, что они никогда не ссорятся!.. Ну, пусть побудут вдвоем! И хорошо, что Петровы уехали. Нет, правда!..

4

Аболинь приходит еще раз.

Тихо постучавшись, он открывает дверь, здоровается. Кинув взгляд на чемоданы, на неизбежный при сборах беспорядок в комнате, он вежливо говорит:

– Покидаете нас. Надеюсь, вам понравилось здесь.

Да, конечно, здесь хорошо! Вихровы надолго запомнят этот ласковый берег и тихий шум моря, и сосны на берегу, и добрых людей, что живут здесь. Но мама Галя тотчас же зябко передергивает плечами при воспоминании о происшедшем. Какой ужас! В тишину Взморья, как гром среди ясного неба, ворвался чужой, конечно, это чужой! И вот нет Яниса Каулса, садовника, доброго человека, чьи сильные руки хранили красоту родной земли.

Аболинь негромко говорит:

– Тишина. Покой… Это только так кажется. На самом деле это далеко не так. Нельзя доверять тишине. Нельзя слишком много радоваться и принимать в сердце каждого…

Он раскрывает свой портфель.

– Извините! Я должен еще раз поговорить с вашим сыном. Вы можете присутствовать. – Он вынимает из портфеля какую-то фотографию и показывает Игорю. – Тебе, Игорь, не знакомо это лицо?

Фотография темная, человека на ней почти не видно, лицо его неясно. Оно лишь снизу слегка освещено – спичкой или слабым фонариком. Широко раздутые ноздри, толстая нижняя губа, непомерно увеличенная черной тенью, тяжелый крупный подбородок – этого лица Игорь никогда не видал, но он колеблется, ответить ли так определенно? А что, если он обознается?.. В глазах его растерянность, он пожимает плечами.

Аболинь молча вытаскивает еще одну фотографию, сделанную так же. Это другой человек, другое лицо. Игорь уверен в этом. Но и это лицо незнакомо ему… Аболинь вынимает и показывает ему еще одну подобную фотографию и кладет их все рядом – одну к одной. Еще более растерявшийся Игорь переводит недоуменные глаза с одного лица на другое и не знает, что сказать. Аболинь негромко спрашивает – ни одна черточка в этих лицах не напоминает Игорю того, который с усиками? Игорь вглядывается в среднюю фотографию, если бы на этом лице были усики, он остановился бы на ней.

– Но у него нет же усиков! – говорит он.

Аболинь неприметно усмехается.

– Да, усиков тут нет! – подтверждает он, и в его голосе Игорю чудится какое-то удовлетворение. – Усиков нет! – повторяет он и над чем-то задумывается некоторое время. Потом он вынимает из того же портфеля мягкий карандаш и вдруг на средней фотографии уверенной рукой проводит над верхней губой сфотографированного человека две тонкие черточки, чуть наметив их. – Вот такие усики пошли бы ему? – спрашивает он, словно забавляясь.

Игорь вскрикивает:

– Ой! Теперь совсем похоже! – И он с ужасом отстраняется от фотографии. – Это он, товарищ Аболинь!

Папа Дима строго говорит:

– Ты подумай, Игорь, прежде чем утверждать! – И ему не нравится, что Аболинь сделал. По мнению папы Димы, это что-то не то! Что-то не то!

Но Аболинь спокойно говорит:

– Это не то лицо. Но теперь я знаю, как выглядит «то лицо». Нам очень важно установить тип лица, это уже даст известное сужение направления поисков убийцы. На всех трех фотографиях, как видите, даны три основных типа черепа, очень грубая фокусная наводка, так сказать. Когда у нас будет фотография подлинного преступника, ваш сын не станет задумываться, то ли это лицо! Но теперь мы не будем фотографировать ни таких, ни таких людей! – Он убирает правую и левую фотографии. – А такие люди нас будут специфически интересовать! – Он убирает и среднюю. – Ну, извините за беспокойство! Будьте здоровы!

– Очень интересно! – говорит папа Дима, когда Аболинь уходит.