Текст книги "Город Золотого Петушка. Сказки"

Автор книги: Дмитрий Нагишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

6

Калитка со штурвалом была открыта настежь, а перед ней прямо на землю настланы были сосновые ветки. И каждый, кому случилось в этот день идти по улице Базницас, видя эти ветки, знал – в этом доме случилась утрата, и калитка открыта не потому, что хозяин не бережет свое добро, а потому, что каждый добрый человек может сегодня войти в этот дом и разделить горе хозяев, сказав им хорошее слово или просто поглядев печальным взором на того, кто собрался в последнюю дорогу…

И один за другим шли люди в дом Яниса Каулса, как в свое время зашли они к его отцу, чтобы проститься с ним навсегда. Но Петер Каулс отправился в свое последнее плавание лишь тогда, когда уже ослабели его руки и ноги от ходьбы по жизненным дорогам, и глаза его уже плохо видели, устав от вечного созерцания морской глади, и сердце работало только так, как может работать старый, изношенный мотор, выслуживший все сроки. А Янис ушел из этой жизни совсем не ко времени! Еще ясны и зорки были его глаза, крепки были его ноги, как крепки корни сосен, и сильны были его руки, которыми мог он остановить лошадь на всем скаку, и в его широкой груди билось молодое, здоровое, сильное сердце, которое гнало по жилам Яниса Каулса молодую горячую кровь, питавшую это тело богатыря… Знала подлая рука, куда нанести удар, чтобы это тело перестало жить!..

Но где же эта рука, где человек, который, страшась Яниса или завидуя ему, может быть ненавидя его, остановил его сердце ничтожным кусочком стали? Кто проникнет в тайну, скрытую молчанием Каулса и шумом моря, которое когда-то оплеснуло детское тельце в руках Петера Каулса, так окрестившего своего первенца, а спустя годы – равнодушно сомкнуло свои зеленоватые воды над телом сына Петера, чтобы никто не узнал тайну его гибели, тайну того, что произошло на берегу моря в одну темную ночь. Не прошел ли убийца сегодня по сосновым веткам, заглушающим шаги, не был ли тут – с руками, опущенными вниз, и с выражением лицемерной печали на лице?.. Кто знает?! Свой или чужой? Конечно, чужой, даже если в его кармане лежит такой же паспорт, какой лежал в кармане Яниса.

Много друзей было у Яниса Каулса, много ног прошлось по веткам, и вот уж совсем были они затоптаны и занесены морским песком. Перешептываясь, все шли и шли люди. Постояв минуту, выходили прочь и, теряясь в догадках, строя предположения и поглядывая туда, в сторону залива, толпились на улице, запрудив ее. Кто не знал садовника Каулса, который партизанил, которого гитлеровцы морили в страшном лагере, которому знакома была смерть и опасность и который больше всего на свете любил деревья! Все знали его, и весь поселок чувствовал смерть Яниса как свою утрату и ощущал глухую тревогу: разве нельзя еще жить спокойно? Разве еще ходят «они», которые мечтают накинуть латышам старое ярмо на шею? Разве не перевелись еще те, кто падок на чужие деньги, кто может поднять руку на честного человека?..

…Восемь здоровых мужчин – сверстников Яниса Каулса, тех, которые вместе с ним когда-то босоногими бегали по этим уличкам и таскали чемоданы богатых туристов-иностранцев, – восемь здоровяков подняли, кряхтя, тяжелую домовину с телом своего Яниса и зашагали, куда повел их пастор – немолодой человек с грустным лицом, в черном сюртуке и белом маленьком галстуке на тонкой шее. Пастор шел неторопливо, легко касаясь земли сухонькими ногами в начищенных штиблетах, и сжимал в руках свой требник с распятием, которое было обращено к цели путешествия…

Игорь взял Андриса за руку. Андрис не ответил на его пожатие, но и не отнял своей руки. Так они и шли вместе, нога в ногу, не глядя друг на друга. Андрис не глядел даже на гроб. Покрасневшие глаза его были устремлены на ноги тех, кто шел впереди, ступая осторожно и неловко…

Среди деревьев, на кладбище, было сумрачно – лучи солнца не пробивали густую листву, только кое-где солнечные блики ложились золотыми пятачками на зеленую траву, на дорожки, протоптанные чьими-то ногами. Вот и последнее пристанище отца Андриса – у подножия высокой березы. Это – плакучая береза, тонкие ветви ее стелются по ветру от малейшего дуновения ветра, и покрыты они множеством мелких-мелких листиков. Ветви спускаются шатром и почти касаются земли, бережно прикрывая собою то место, где лежать уроженцу Пиебалги. Долго придется лежать тут Янису…

Никто не говорил здесь ни слова вслух, только неясный шепот шел со всех сторон. Но вот утих и шепот, и только шуршали ветки березы, задевая друг друга. Пастор стоял, полузакрыв глаза, и лишь одним пальцем постукивал по переплету своего требника, что выдавало его волнение. Кто-то подошел к нему и сказал, что сделано все, что следовало сделать. Тогда он осмотрел толпу и поднял глаза к небу. Негромко он сказал:

– Никому не положено перейти это, и никто не ведает ни дня, ни часа, когда предстанет перед престолом господа, – ум наш бессилен постичь неисповедимые пути его. Как жнец срезает сноп в поле, так смерть кладет предел жизни…

И вдруг тетя Мирдза, которую поддерживали под руку соседи Каулсов, сказала сквозь рыдания:

– Да ведь жатва-то не поспела, господин пастор! Поглядите на нашего Яниса – разве господь его взял? Злая рука…

Женщины испуганно бросились к ней. Кто-то сунул ей под нос нашатырный спирт. Кто-то склонился к ее голове так, что совсем заслонил от всех. И она затихла. Андрис стал смотреть на пастора, как бы впервые увидев его только сейчас. Пастор промолчал, не опуская глаз, и, когда рыдания тети Мирдзы затихли, строго сказал опять:

– Как жнец срезает сноп в поле, так смерть кладет предел жизни! Не дано нам знать, где и когда вознесем мы последнее свое дыхание… Но скорбим мы, когда перед лицом господа предстает не старец со спокойной душой, познавший горести и радости жизни, как к желанной пристани, к последнему прибежищу направляющий смиренный дух свой, а человек молодой – полный сил и надежд, полный замыслов на добро ближним своим. Ибо не все свершил он, что мог! Ибо ушел он должником с нивы жизни, не исполнив урока своего до конца! Но не слезами и воплями, не горестными криками надо провожать ушедшего от нас, а добрым словом – в семени своем еще жив Янис Каулс, и думать надо не об отмщении, а о том, как вырастить из этого доброго семени доброе растение во славу господа и на радость живущим… Андрис, сын Яниса! Господь да благословит тебя на трудную жизнь! Пусть даст он тебе силы на то, чтобы быть, как и твой отец, хорошим гражданином и добрым христианином!..

Андрис не сводил глаз с пастора. В глазах его светился какой-то вопрос, что-то невысказанное. Казалось, что он вдруг крикнет сейчас что-то. Но он промолчал, подавив в себе это желание.

А пастор – голос его вдруг как-то осел, стал сиплым, пастор несколько раз кашлянул, чтобы прогнать комок, ставший у него в горле, – сказал, что ему довелось, по воле бога, принять первый вздох своего прихожанина Яниса Каулса: случилось так, что в поселке, когда жена Петера Каулса готова была разрешиться, не было повитухи и перепуганный Петер, когда жене стало очень плохо, думая, что она умирает, прибежал к пастору, чтобы он причастил ее. И пастор пришел для того, чтобы принять младенца! И вот тот, кто пришел в этот мир при помощи этих рук – пастор поднял вверх свои искривленные ревматизмом бледные руки, – принимает от них же последнее благословение.

У Игоря, которому никогда не приходилось бывать на похоронах, как-то мелькало в глазах.

Он то видел все с удивительной резкостью – и сухие, воздетые к небу руки пастора, и сумрачных людей, что стояли неподалеку в позах землекопов, недовольных перерывом в работе, и лицо Эдуарда, на скулах которого все время играли жевлаки, и бледность папы Димы, который перемогался, чувствуя себя очень плохо, но не имел силы, чтобы уйти, пока не кончится этот печальный и горестный обряд, и то, что в сторонке лежал нарезанный аккуратными кусочками дерн, и обмякшее безвольное тело тети Мирдзы, тяжело опиравшейся на плечи женщин, и лицо Андриса, который часто-часто мигал из-за слез, застилавших его глаза, – то переставал что-либо видеть и слышать, занятый своими мыслями.

Он не видел, как опустили гроб с телом Каулса в могилу, но видел, как подошли к ней землекопы и опять отошли, с лопатами в руках. Потом неожиданно увидел он ровный срез могилы с веселым желтым песком – таким же, из какого ребята строили свой Янтарный город.

В этот момент кто-то разжал его пальцы и высвободил руку Андриса, которую до сих пор, сам того не замечая, сжимал Игорь. Андриса подтолкнули на самый край глубокой ямы. Эдуард наклонился к его уху и что-то сказал. Андрис замотал отчаянно головой и отпрянул назад. Но дядя заставил его взять горсть земли и бросить ее в могилу. Андрис бросил и сразу же громко заплакал, когда услышал, как мягко и глухо упала эта горсть земли на крышку гроба. Эдуард сделал то же и отступил в сторону, прижимая к себе Андриса. Заплакала тетя Мирдза, а с ней и женщины, которые уже не держали Мирдзу, а торопливо кидали горстями землю в могилу…

А в ветвях березы, склонившейся над свежей могилой, перекрикивались воробьи, перелетавшие стайкой с дерева на дерево, и дятел деловито долбил и долбил кору березы, не обращая внимания на то, что происходит внизу.

Не оглядываясь, уходили с кладбища люди. Только Андрис с Эдуардом и тетей Мирдзой остались на какое-то время под плакучей березой и молча стояли, думая свои невеселые думы…

Папа Дима так же молча ожидал Каулсов у выхода с кладбища.

– Пойдем! – сказал Игорь.

– Мне надо поговорить с Эдуардом Петровичем, – сказал отец. – Ты можешь идти. А то мама, наверное, беспокоится уже…

Игорь замотал головой – он не хотел идти один.

Когда Каулсы закрыли за собой калитку, из часовенки вышел пастор. Он был в пальто и шляпе и выглядел усталым. Заметив, что его ждут, он кивнул головой – сейчас, сейчас!

Папа Дима подошел к Эдуарду Каулсу и, сказав, что он не считает возможным откладывать то, что он хочет сказать, передал ему все, что рассказал Игорь о подслушанном разговоре. Эдуард слушал молча, дав знак тете Мирдзе и Андрису, чтобы они шли вперед с пастором, и только щурил глаза, показывая, что он слушает.

– Вот такое дело, Эдуард Петрович! – сказал наконец папа Дима. – Игорю кажется, что вторым человеком был именно Ян Петрович! Если бы не трагическая гибель вашего брата, я и не подумал бы рассказывать это вам. Но эта ножевая рана – уже не несчастный случай! Может быть, у Яна Петровича были враги. А в этом случае все важно, не правда ли?

Эдуард грузно ступал по дороге, держа в руке свою трубку, которую так и не закурил, едва папа Дима начал говорить.

– Я думаю тоже так! – сказал он наконец, крепко пожал руку папе Диме и тяжело похлопал Игоря по плечу.

Вихровы пошли домой по берегу. Чуть заметные волны пришептывали им вслед: «Ну, шшшто? Ну, шшшто?» Розовые блики вдруг побежали по волнам – солнце перед самым закатом, на той линии, где море отделялось от неба, прорвалось сквозь облака и осветило землю последними лучами, пообещав назавтра ветреный, погожий день.

Странный, жалобный крик пронесся над заливом и затих. Потом он повторился еще, но уже дальше. Игорь поднял глаза.

– Что это такое, папа? – спросил он.

– Журавли курлыкают, Игорек! – ответил отец.

Улетая на юг, чуть заметные на сером небе, вытянув длинные ноги и шеи, подбадривая друг друга криками, далеко разносившимися в вечернем воздухе, летели стаей журавли…

Летели стаей журавли

1

Летели стаей журавли… Каждый видел левое крыло переднего, и косяки их проносились над Янтарным берегом, покидая его, чтобы вернуться сюда весной. Невыразимо жалобное, печальное что-то было в их криках. Не для того они кричали, чтобы опечалить людей, а лишь затем, что вожак хотел знать – все ли тут, не отстал ли кто, не изменили ли кому-нибудь силы и по-прежнему ли сильно машут их крепкие крылья, не потерян ли товарищ, которому далекий путь оказался непосильным? – но невольно грустно становилось, когда слух улавливал эти далекие крики…

По-прежнему ярко светило солнце, но уже все раньше и раньше касалось оно вечером той черты, на которой кончался день. Ночи делались заметно длиннее – это были уже не июньские ночи, которые мимолетно пролетали над землей, и заря вечерняя горела на небе до зари утренней, дожидаясь ее, чтобы из рук в руки передать вчерашний день новому!.. Все чаще сердито шумело море, подступая к самым дюнам и обнажая корни сосен. И северные ветры налетали все с большей яростью, словно не могли уже сдержать своей злости на лето, так неохотно уходившее с Янтарного берега. По-прежнему шумели деревья своей листвой и хвоей, но уже в зеленом их уборе обозначались новые краски, не только прибавившие рощам красоты, но говорившие о том, что не вечен зеленый наряд их, не вечно лето!..

До сих пор Игорь не замечал изменений в природе – так занят он был этой затянувшейся игрой. Но теперь черная тень, как про себя назвал Игорь того, с усиками, омрачила эти золотые дни – нет, не одни забавы в ярком лете, не одни красоты природы и занимательные места, не одно безоблачное счастье и добрые люди были на Янтарном берегу…

Когда услышал он крики журавлей, он по-новому взглянул вокруг.

Все тона красного, оранжевого, желтого, золотистого, багряного хлынули в зеленое море листвы – осень боролась с летом и побеждала! Теперь каждое утро делало прежние места непохожими на вчерашние. Вот вечером, ложась спать и напоследок взглянув в окно, Игорь видел, как переворачиваются на ветру светло-зеленые листья клена под окном, а наутро уже не зеленые листья глядели в окно, а янтарно-желтые, словно за ночь кто-то подменил дерево. Золотистыми стали и гигантские липы, что отгораживали дом отдыха от магистрального шоссе. В лучах вечернего солнца они пламенели теперь, как жаркий огонь, и листья их казались прозрачными. Но видно, не стоило липам играть с огнем: все больше по утрам оказывалось у их подножий опавших листьев, все реже становился их богатый покров, и вот уже через листву деревьев стали различимы дома на другой стороне улицы, и электричка, летя по высокому полотну, словно проносилась через липы… Шурша по дорожкам, катились, подгоняемые ветром, сухие листья. Когда ветер дул на море, волны залива долго качали их, а потом выбрасывали на берег, хороня в песке навсегда. Лето уходило с побережья. Но разве давно оно началось? Кажется, вот-вот только распустились по-настоящему деревья, кажется, вот-вот только вчера цвела сирень!..

Андрис и тетя Мирдза каждое утро сгребали большие кучи листвы. Но к вечеру дорожки опять покрывались ею. Они обстригли клумбы, и часть луковичных растений унесли на зимовку в подвал, а малину пригнули к земле и засыпали, чтобы зимой ей было теплее. По привычке Игорь стал помогать Андрису.

Тетя Мирдза сказала ему, когда он нечаянно толкнул ее:

– Не мешай, мальчик!

Игорь отошел в сторону. Андрис вдруг выпрямился и сказал:

– Отец никогда так не делал, тетя! Игорь помогал мне все лето… Вам надо было идти куда-то, так идите; мы справимся вдвоем с Игорем!

Тетя Мирдза со вздохом погладила поясницу и сморщилась – ей так трудно было нагибаться! – и, не глядя на племянника, сказала:

– Ну, тад лаби!

Взяв со скамейки свою авоську с пустой бутылкой, она ушла.

– Ну, как у тебя дела, Андрис? – спросил Игорь.

– Какие у меня могут быть дела, Игорь! – грустно сказал Андрис. – У меня все болит и болит тут! – Он прижал руку к сердцу. – Все болит и болит. Только ничего с этим не поделаешь… Дядя Эдуард говорит, что время – лучший врач. А мне кажется, что я никогда в жизни ни одной минуты не забуду из тех, что были в эти дни…

– Тетя Мирдза тебя любит! – сказал Игорь.

– Да, конечно, она любит меня. – Андрис чуть заметно усмехнулся. – Она и шагу не дает мне ступить, будто я маленький. У нее никогда не было детей, так она обращается со мной, как с грудным… И кричит она, все время кричит, по всякому поводу.

– Как кричит, на тебя?

– Нет, не на меня. У нее просто очень громкий голос… А папа никогда не кричал. Я что-нибудь сделаю не так – он подзовет меня, поглядит в глаза и скажет: «Не так надо, сынок! Давай я тебе покажу!» И покажет! – Голос Андриса дрогнул, но он тотчас же заговорил о другом: – Разъезжаются наши дачники. На улицах совсем тихо стало…

Он прислушался к чему-то. Поднял голову и Игорь. Резкий, цокающий крик послышался с липы. На суку сидела белочка. Глядя на ребят, она покрикивала на них недовольно.

– Сердится! – сказал Андрис. – Мы ей мешаем!

– Ну чем же?

– Тут у нее мастерская! – сказал Андрис. – Стой тихо, она посердится-посердится, да и перестанет! Сядем лучше…

Они сели. Игорь увидел, что на коре липы был сделан крупный надрез, сквозь который просвечивала мякоть луба. Вся кора с этого места была снята. «Кто это сделал?» – хотел спросить Игорь, но Андрис взглядом велел ему молчать и не шевелиться.

Белочка, убедившись, что ребята и не думают уходить, фыркнула на них устрашающе несколько раз, а затем занялась своим делом. Ловко двигаясь по стволу, она принялась прогрызать луб сначала сверху, потом внизу. Лубяная труха сыпалась вниз, цепляясь за кору. Значит, и кору здесь очистила она же? Конечно! Иначе чего было бы ей пугать ребят, усевшихся под этой липой.

Затем, взбежав вверх, к верхнему надрезу, она отщепила зубами волокно и быстро побежала вниз, потянув его за собой, пока оно не оторвалось у нижнего надреза. Теперь в ее зубах оказалась длинная, желтовато-коричневая полоска луба. Белочка взлетела опять на тот же сук и вдруг, к великому удивлению Игоря, повесила отодранную ею полоску на сучок. Нимало не задерживаясь, она опять принялась драть луб с того же места. Игорь вопросительно поглядел на Андриса, но тот нетерпеливо махнул рукою – если хочешь знать, смотри дальше.

Уже полоскались по ветру, вися на суку, с полдесятка лубяных ленточек. Белочка отщепила было еще одну, но остановилась и помчалась на сук. Сев на задние лапки, она принялась сворачивать лубяные волоконца в пучок, изо всех сил работая лапками и зубами. Получился у нее довольно большой узелок. Тут она одним движением закинула его на спину, держа один конец лубяной нитки во рту, и полетела по воздушной дороге, перепрыгивая с ветки на ветку, смешно поматывая своим узелком на спине. Игорь, открыв рот, следил за нею, пока она не исчезла в деревьях, где-то у Охотничьего домика…

– Гнездо на зиму делает! – пояснил Андрис только теперь. – Видишь, как это у нее ловко получается? Я знаю ее – это моя старая знакомая, гнездо у нее спрятано в дупле, на самом донышке. Там у нее будет очень тепло, дерево еще очень крепкое.

– Если бы кто-нибудь мне рассказал что-нибудь подобное, я ни за что не поверил бы! – сказал горячо Игорь.

– А теперь поверишь? – прищурился на него Андрис, которого белочка немного развеселила. – Знаешь, животные очень сообразительные. Мне иногда кажется, что они хорошо понимают людей и умеют разговаривать между собой. Конечно, это не так, но… мне так кажется… А белочки очень умные и добрые. Я, знаешь, чуть не убил Андрюшку, когда он ранил одну белочку из рогатки! Ох, как я на него сердился!..

– Да, где этот Андрюшка? – сказал Игорь. – Я его что-то не вижу.

– Уехал вчера, – сказал Андрис. – А вы когда уезжаете?

Игорь испуганно сказал:

– Зачем? – и спохватился.

В самом деле, они должны уехать скоро: папа Дима целое лето не задыхался, у него не было приступов, он великолепно выглядит, школьные занятия на носу, и так Игорь доберется до своей школы с запозданием, уже папа с мамой говорили об этом как-то… Да, лето кончилось. И скоро придется прощаться с Андрисом. С Андрисом и с этими местами, которые стали такими близкими, такими родными, что расставание с ними дастся нелегко. Он окинул взором все вокруг – последние дни он тут. Потом дальняя дорога, и он уже не увидит этих лиц, этого шоссе, этой электрички, этих дорожек, каждая из которых носит на себе следы забот Андриса, этих сосен и этих дюн и Янтарного моря – только в воспоминаниях его они будут жить, такие же яркие, как сейчас, в осеннем убранстве, и такие же, какими были они весною и летом. В памяти уживется и то и другое – и весна, и осень, и игры, и жизнь, и горе, и радость, испытанные здесь. И невольно Игорю взгрустнулось. Он помрачнел.

– Ну, что ты! – сказал ему Андрис. – Рано еще печалиться. Хотя мне тоже не хочется, чтобы ты уезжал… Знаешь, Игорь, когда ты уедешь в свои края, ты не дружи там ни с кем так, как со мной дружил, а?.. А на следующее лето приезжай опять сюда, ладно?..

Игорь только головой кивнул. Слова Андриса вызвали в его душе какое-то слабое воспоминание и были почему-то очень знакомы, но он не мог вспомнить, почему создалось у него такое ощущение. Может быть, он и вспомнил бы, но тут в ворота вошел невысокий, незнакомый человек с черным портфелем. Заметив ребят на садовой скамейке, он обернулся к ним:

– Ребята, как найти товарища Вихрова?

Андрис показал на Игоря:

– Вот он скажет.

Игорь указал на раскрытое окно их комнаты, видное отсюда:

– В этом доме, направо первая комната.

– Спасибо! – сказал незнакомец и пошел к дому.

– Кто это? – спросил Андрис.

Игорь удивленно пожал плечами – он видел этого человека впервые.

– Понятия не имею!

– Пройдемся! – предложил Андрис.

И они поднялись со скамейки. «Куда идти?» – хотел спросить Игорь, но тут же понял, что Андрису не хочется идти на берег, и направился в глубь сада, по дорожке, уже опять занесенной опавшими листьями. Но в этот момент из окна выглянул папа Дима и позвал Игоря домой…