Текст книги "Город Золотого Петушка. Сказки"

Автор книги: Дмитрий Нагишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

5

Падали листья с деревьев. Сами собой, без всякого ветра. Вот только что перед глазами был лист – такой же, как все, ни желтее, ни зеленее других! – и вдруг отделился от ветки и, крутясь, упал на землю. И все чернее становились рощи, оттого что все более обнажались стволы деревьев. Уже видны стали изуродованные стрижкой их кроны – ах, вот почему так кудрявы были вершины невысоких лип вдоль дороги: им не давали расти вверх, обрезая стволы, и вся буйная сила жизни дерева устремлялась в новые ветки, что росли вокруг обреза. И похожи были сейчас эти липы не на тех красавиц, что пленяли собою взоры людей летом, а на косматых, нечесаных нерях, чьи толстые, грубые, корявые волосы торчат во все стороны. Как преобразилась от этого улица!..

Лишь сосны оставались прежними. Они стали еще красивее теперь, когда лиственные деревья своей непрочной, преходящей красотой уже не отвлекали внимания от сосен. Краснокорые стволы их казались освещенными солнцем, тогда как оно все реже появлялось и все чаще застилали его облака не облака, а какая-то муть облачная, покров которой был так толст, что в иные дни ни единому лучику солнца не удавалось его пробить, хотя и светило оно вовсю там, в высоте, в которой то и дело слышались шумы самолетных моторов, шедших в Эстонию и из Эстонии – тут пролегала воздушная трасса.

Аля и Ляля забежали к Игорю. Они тоже были уже на отлете. Уже Мария Николаевна, так же как и Петрова, расцеловала, встретивши на дороге, маму Галю и авансом попрощалась, говоря, что они вот-вот готовы уехать. И опять Игорь услыхал хорошие слова:

– Галина Ивановна! Вы очень милы, вы мне очень полюбились, и мне грустно, что мы так быстро расстаемся, толком друг друга не узнав!

Мама смеялась и говорила:

– Не дай бог мне чаще вам попадаться на глаза – вы разочаруетесь! Я только издали хороша…

– Бросьте вы кокетничать! – сказала Мария Николаевна. – Я не мужчина, вы не дождетесь от меня незаслуженных комплиментов. – Она обратилась к папе Диме: – Берегите вашу женушку, дорогой, не обижайте ее и никому не давайте в обиду!

– Да уж постараюсь! – отвечал папа Дима.

Они, наверно, еще долго разговаривали бы таким образом – взрослые это умеют! – но Аля и Ляля в один голос шепнули Игорю:

– Покажи нам, где Андрис живет. Мы хотим попрощаться с ним.

Игорь с девочками скрылись с глаз своих родителей.

На улице Базницас все было по-старому: натерт был воском штурвал на калитке, смазаны петли, дорожки во дворе чисто подметены и на клумбах цвели еще какие-то поздние цветы, хотя и не было уже того разгула красок на клумбах, которые так поразили Игоря, когда он увидел их в первый раз. Только на окне той комнаты, где жил прежде Янис Каулс, уже не было простенькой белой занавески, а висела тюлевая штора – здесь жила теперь тетя Мирдза. А на подоконниках – вместо живых цветов, которые так любил отец Андриса, – стояли теперь в глиняных горшочках фуксии и герань, которые Янис Каулс и за цветы не считал. Игорь осторожно прикрыл за собою калитку. И в ту же секунду и Аля, и Ляля, и Игорь со всех ног кинулись обратно: оглушительный лай перепугал их до полусмерти. Девочки в один голос закричали на Игоря:

– Ой, почему ты не сказал, что тут собака?!

Уже за калиткой Игорь ответил:

– Да не было тут никакой собаки, девочки. Я и сам не знал этого.

Из дверей домика тотчас же выскочил Андрис, а из окна высунулась тетя Мирдза с подвязанной щекой. Придерживая повязку рукой, она страдальчески сморщилась и спросила:

– Куа юмс, мейтенес?

Андрис закричал ей:

– Это ко мне, тетя! Лежите, пожалуйста, я сам все сделаю.

Он подбежал к калитке:

– Что же вы не заходите?

– Да-а! – опасливо сказали девочки в один голос. – А собака!

– Она на привязи! – Андрис прикрикнул на пса, и тот, недовольно ворча, забрался в конуру. Андрис объяснил Игорю: – Это Рекс! Помнишь, он нас встретил в Сигулде. Тетя Мирдза после всего, что случилось, очень боится, спать не может… Дядя Эдуард и отдал ей Рекса. Тихо, Рекс! Лежать спокойно.

У крыльца стояли деревянные грабли. Веселые стружки курчавились возле. Тут же лежали стамеска, нож и уже оструганные зубья для грабель.

– Моя работа, – сказал Андрис, – просто страх, как тетя Мирдза ломает зубья! – Он взял в руки один зубец и, механически продолжая начатое дело, стал обломком стеклышка отделывать его.

– Ой как красиво! – сказала Аля. – Это ты сам? так гладко? Никогда бы не подумала, что стеклышком можно так обстругать.

А Ляля сказала Андрису:

– Ты не будешь надо мной смеяться, Андрис, если я у тебя кое-что попрошу? Не будешь?

– А разве я когда-нибудь над тобой смеялся, Ляля!

– Ну, скажи, что не будешь!

– Не буду, честное слово!

– Дай мне на память этот зубчик! Ты выстругаешь еще!

Андрис с улыбкой подал Ляле то, что она просила.

Аля сказала поспешно:

– Лялька у нас такая старьевщица, что невозможно! У нас комната завалена разными сувенирами – нельзя пройти, чтобы не наткнуться на что-нибудь памятное. – Аля умильно посмотрела на Андриса и взяла из его рук стеклышко. – У тебя, Андрис, есть еще такие! – сунула стекло в карман и сказала весело: – Ну, вот, теперь у меня есть возвратка. Знаешь, Андрис, если что-нибудь где-то возьмешь и сохранишь, то потом обязательно вернешься в это место. Нет, правда! Я сама замечала!

– Алька у нас ужасно суеверная! – сказала Ляля. – Просто невозможно себе представить. Если кошка перебежала ей дорогу, ни за что не пойдет дальше, хоть убей ее на месте.

– Ой, какие вы смешные обе! – сказал Игорь.

– Все девочки одинаковы! – заметил Андрис. – У дяди Эдуарда есть дочка – Расминя, – так она никогда не наденет ботинок сначала на правую ногу. Если сделает так, то потом весь день ожидает неприятностей!

Ляля спохватилась:

– Ой, Андрис! Мы зашли только на минуточку – попрощаться с тобой. Может быть, мы уже сегодня уедем в Ригу. Вот. И нам надо идти.

– Я провожу вас! – сказал Андрис и обернулся к окну. – Тетя Мирдза! Я пройдусь немного с ребятами! – И, когда из комнаты послышалось глухое мычание, в котором нельзя было разобрать ни одного слова, он крикнул: – Спасибо, тетя! Я ненадолго…

Рекс высунул из будки голову и, склонив ее набок, посмотрел на Андриса – куда это ты собрался, молодой хозяин?

– Я сейчас приду, Рекс, – сказал Андрис, – не беспокойся!

Тихо закрылась за ним калитка. Аля и Ляля, едва вышли, сразу же за углом свернули в маленький проулочек, ведший к морю. Игорь хотел было сказать, что не стоит идти к морю, но уже Аля взяла Андриса за руку и стала ходко подниматься на дюну. Пошли за ними и Игорь с Лялей.

На Взморье бывает так, что откуда-то вдруг повеет неожиданно холодом, и вот сразу станет так неуютно на этом милом берегу, и кажется море неприветливым, и словно нахмурятся прибрежные рощи, и как-то побелеет песок, утратив свой золотистый цвет, веселящий глаза. Так случилось и сейчас. Уже среди деревьев почувствовали ребята холодное дыхание залива, и не зеленовато-синие волны увидели они, а свинцово-серые. Лишь под гребнем волны, когда готова была она обрушиться на приплеск, виднелись знакомые зеленоватые тона, но их тотчас же скрывала пена… и песок под ногами был тверже обычного.

И вдруг из-под ног Игоря послышался какой-то странный, звенящий, стеклянный звук, точно стон чей-то. Игорь осмотрелся. И тут целый хор этих стонов послышался и справа и слева, и из-под ног Андриса, Али и Ляли. «Что это такое?» – хотел спросить Игорь, но подумал, что он ослышался, что ему лишь чудятся эти странные звуки.

– Сегодня пески поют! – сказал Андрис и сделал несколько шагов, почти не поднимая ног, скользя по песку.

И тотчас же завыл песок женским голосом. Аля и Ляля, схватившись за руки, побежали так же, как Андрис, не отрывая подошвы.

У-у-уй! У-у-у-уй! У-у-уй! – закричал из-под их ног песок.

– Что это такое? Почему так? – спросил Игорь, которому неприятны показались эти неживые, невеселые звуки.

– Пески поют! – сказал Андрис и пожал плечами. – Никто не знает, как это получается. Бывает так, что они месяцами не поют. А потом вдруг начинают петь. Иногда очень сильно – так и воют! Рыбаки говорят, что это к несчастью! – Андрис вдруг осекся и замолчал: какое еще несчастье могли предвещать ему поющие пески? Разве не произошло с ним самое страшное!

Аля и Ляля бежали к ним навстречу, поднимая целый вихрь звуков.

– Не надо, девочки! – сказал Игорь, поняв, что происходит в душе Андриса.

– А что? – спросила Аля. – Нельзя?

– Дурная примета! – сказал Игорь.

– Лялька! Перестань! – тотчас же крикнула Аля сестре. – На нервы действует…

И они пошли дальше потихоньку. Успокоились и пески, они почти не кричали – разве только очень прислушаться… Ступали шаг в шаг, глядя на носки своих ботинок, и крепко взялись за руки. Ведь это последняя их прогулка по Янтарному берегу… Что ни говори, а тут загрустишь! И они молчали. Только эти твердые шаги – левой! правой! левой! правой! раз! два! раз! два! – лучше всяких слов говорили о том, как дружны эти ребята, шедшие по берегу.

Шагали они, шагали и дошли до множества каких-то кучек на земле.

Аля вздохнула:

– Наш город!

Да, это был Янтарный город, над которым пронеслась целая эпоха. Как давно был он выстроен! Безжалостное время почти стерло его с лица земли. Дожди и ветры сделали свое дело. От дворцов паши-Али́ и главного кадия-Ляли́ остались только кучки песка, немного повыше других. Чьи-то следы остались здесь – через весь город пролегала тропа, под тяжестью чьих-то ног на этой тропе слились с землей и крепостные стены, и дворцы, и мазанки… Нет, Янтарного города уже не было!

Ребята стали медленно подниматься к дому отдыха. Навстречу им послышались голоса. По соседней дорожке шли к берегу Мария Николаевна и мама Галя. Мария Николаевна сказала негромко:

– Ума не приложу, куда они могли деваться!

Ляля шепнула:

– Сейчас она скажет: «Противные девчонки!»

Мария Николаевна с досадой сказала:

– Вот противные девчонки! Ну, возьмусь я за них…

Тут Аля и Ляля в один голос закричали:

– Мамочка! Возьмись, за нас, пожалуйста!

И прямо через заросли кинулись к матери, напоследок махнув рукой Андрису и Игорю.

Мария Николаевна поцеловалась с Вихровой, и, взявшись за руки с Алей и Лялей, они пошли по лесной дорожке к своему дому. Мама Галя посмотрела им вслед и тоже пошла к себе…

6

Игорь с Андрисом дошли до траншеи и грота позади Охотничьего домика. Андрис пристально поглядел на Игоря.

– Кроме папиросы, он не бросил тут ничего? – вдруг спросил Андрис. И Игорь понял, что Андрис спрашивает про того, который с усиками. Откуда он узнал об этом? Но Андрис тут же сказал: – Товарищ Аболинь со мной долго разговаривал. Рассказал, что ты слышал здесь, в гроте.

Игорь спросил Андриса:

– Скажи, ты никого не подозреваешь, Андрис?

Андрис нахмурился:

– Как я могу подозревать! И кого? Только один раз его вызвали к телефону в контору, а я чистил там клумбы во дворе. Мне было видно, как он говорил. Он был очень недоволен этим звонком. Звонил ему Янсонс. Ну… тот, которого недавно выпустили, – гитлеровский прихлебай! Я ничего не слышал – мимо проходила электричка. Потом отец повесил трубку и сказал: «На кой ты мне черт нужен, спрашивается!» Он весь этот день был какой-то нехороший – молчаливый, рассеянный, после обеда не отдыхал. Вечером ушел и… не вернулся больше! А остальное ты сам знаешь.

– А Янсонс с усиками? – спросил Игорь, затаив дыхание, уверенный в утвердительном ответе.

Но Андрис сказал неожиданно:

– Тетя Мирдза говорит, что он бритый приходил к ним тогда, помнишь? Конечно, усы можно и отрастить и сбрить когда хочешь! Ох, ничего я не знаю… – Андрис вдруг закрыл глаза и с му́кой и силою сказал: – Одно знаю – я этого проклятого своими руками задушил бы!..

…Отъезд близится, и мама Галя начинает укладку.

Сборы подходят уже к концу, когда папа Дима, несколько смущаясь, притаскивает под мышкой кипу своих книг, которые скрывались в Рыбачьем домике. Он знает, что заслужил выговор мамы Гали, и готов принять его как должное.

Но мама лишь искоса взглядывает на педагогическую артиллерию. Уста ее хранят молчание. Разве по сравнению с тем, что произошло на Янтарном берегу, трагедией подлинной и жестокой, ребячья уловка папы Димы может иметь какое-нибудь значение! Так же молча она вынимает из большого чемодана с вещами папы Димы кое-какие свои мелочи, освобождая место. Она вынимает из него даже тяжелый сувенир – сверкающий желто-зеленый кувшин с латышским орнаментом – и кладет его в свой чемодан.

Папа Дима, пыхтя, укладывает педагогическую артиллерию. Это нелегкая задача – он тоже напокупал разной соблазнительной памяти о незнаемых краях: резное деревянное блюдо на стену, задумчивый пейзаж Янтарного берега… Но наконец он захлопывает крышку чемодана и с облегчением выпрямляется. Мама Галя все время прислушивается к его дыханию, как бы не обращая на мужа никакого внимания. Папа Дима отдувается – он пыхтит как паровоз, но в дыхании его нет тех предательских хрипов, той «музыки», которая сказала бы маме Гале, что вся поездка была напрасной. Нет, он очень хорошо дышит. Ну, слава богу!

– Свой чемодан потащишь сам! – говорит мама Галя сурово. – Будешь знать, как возить с собой книги!

– Да, конечно, я сам! – с готовностью отвечает папа Дима и чувствует себя богатырем.

7

Когда Игорь вернулся домой, отец сказал ему:

– Тебе письмо, Игорек!

– Мне? От кого? – с удивлением спросил Игорь, вертя в руках конверт, надписанный не очень-то красиво – буквы так и плясали во все стороны, а на одном углу ляпнулась клякса, да так и застыла, раскинув свои ручки-ножки. – Ой, это от Мишки! сказал он, обрадовавшись. – Это Мишка не может без кляксы обойтись!

– Тебе виднее, от кого! – сказал отец. – Мы получили письмо от Людмилы Михайловны, а тебе, видно, Миша написал. Ведь когда уезжали мы – ты условился с ним переписываться? Да так и не вспомнил об этом своем обещании и о своем друге тоже. Не так ли?

– Ой, я все хотел написать, но как-то так получалось…

Он открыл письмо. Мишка писал о том, что он пошел уже в школу, что все спрашивают его, где Игорь и скоро ли он приедет. «„Ведь он – твой дружок!“ – говорят они», – писал Мишка. У Игоря залило яркой краской все лицо. «А ты мне не написал ни строчки, и я ничего не мог им сказать – и сам не знаю, когда ты приедешь. Андрей Петрович сказал сегодня, что Вихровы немного задержатся, но к концу месяца будут дома». Отец дал Мишке деньги на мороженое в день рождения, и Мишка – несмотря на то что Наташка подговаривала его сходить на угол, где стояла мороженщица, у которой самое вкусное мороженое, пошел совсем в другую сторону – на почту и купил марку для авиапочты! Ах, вот почему так быстро дошло Мишкино письмо – оно летело той же дорогой, какой добирались до незнаемых краев Вихровы! Значит, этот конверт Мишка держал в руках всего четыре дня назад… Игорь тотчас же представил себе картину: Мишка примостился к окну и сидит пыхтит – пишет письмо, высунув от усердия язык и прикусив его на сторону. Леночка рядом, тесно прижавшись к брату, следит за тем, как выводит свои кривули взлохмаченный Мишка, а Наташка – коварная, злая! – подперши руками голову, в любимой позе матери, глядит прямо в лицо Мишке и повторяет все его движения и гримасы: нахмурился Мишка, задумавшись над тем, как писать слово – «отдыхаишь» или «отдыхаешь»? – и Наташка тоже сморщилась вся; склонил Мишка голову, выводя заглавные буквы, – и Наташка чуть не ложится на стол, изо всех сил помогая Мишке… Так живо представил Игорь себе старых друзей, что даже озадаченно посмотрел вокруг, когда кончил читать письмо, – где же они, разве не слышались сейчас их голоса, разве?.. Нет, они только почудились Игорю.

Но скоро уже, очень скоро увидится Игорь с ними. Опять гостеприимно встретит его милый старый двор, в котором все будет так, как было и прежде. Но тут мама Галя озабоченно сказала, собирая белье Игоря:

– Ну и растешь же ты, Игорешка! За лето вытянулся так, что просто безобразие, – все штаны коротки, все рубахи малы, придется тебе новую форму шить или покупать: таким обдергаем нельзя идти в школу!

Э-э, нет – и в старом дворе встретят Игоря уже не те Мишка, Леночка и Наташка. И они за лето подросли и – наверно! – стали в чем-то непохожими на тех, какими он оставил их весною. Все живое, верно, вытянулось на старом дворе! «Интересно, кто из нас сейчас выше – я или Мишка?» – думает Игорь. Все выросли. Кроме Индуса – он ведь уже взрослый пес. Ох, как хочется поскорее увидеть их! Ау-у, Мишка! Ты слышишь меня? Что ты делаешь сейчас? Пришел из школы, недовольный и огорченный первой двойкой, за которую придется расплачиваться разговорами с матерью; а она, узнав, будет кричать, что Мишка бездельник и что он не жалеет ни мать, ни отца. Но пока Мишка молчит, и мать накрывает ребятам на стол – они учатся в одной смене и приходят в один час. А может быть, они уже на дворе и вспоминают сейчас Игоря и Мишка шутя кричит в эту минуту: «Ау-у, Иго-о-орь!» – и ему вторят в два голоса Леночка и Наташка.

– Папа, а сколько времени сейчас у нас, в нашем городе?

Отец, который все знает, посчитав на пальцах, отвечает:

– Сейчас здесь двадцать два. Разница в поясном времени – семь часов. Вот и считай! Выходит, у твоего Мишки сейчас пять часов утра – завтрашнего дня! Завтрашнего дня! Твой Мишка живет раньше тебя на семь часов! – и смеется. – Видишь теперь, как мы далеко забрались!..

Это ничего, что далеко, лишь бы не забывать своих друзей и чтобы они, правда, не забывали тебя, тогда и расстояние не страшно…

Письмо Мишки напоминает Игорю о старом дворе и о прощании ребят с Игорем накануне отъезда. Тогда Мишка сказал Игорю:

– Ты не дружи ни с кем там, в незнаемых краях! И приезжай скорее!

Ой, ведь то же самое сказал Игорю и Андрис, вот-вот.

Игорь становится в тупик – как же так, выходит, он изменил Мишке, когда подружился с Андрисом, и изменит Андрису, когда встретится со старым другом – Мишкой?

– Как же так? – произносит вслух, не в силах найти нужное решение, Игорь.

Отец смеется, слыша его вопрос, и говорит, что Игорь сам должен разобраться в этом – его друзья, он и должен выбирать между ними.

Игорь вспыхивает:

– Как так выбирать! Что ты говоришь, папа Дима!

Папа невинно произносит:

– Ах, не надо выбирать! Ну, ты и не выбирай! – Он хитро смотрит на Игоря и спрашивает: – Мишка твой друг? И Андрис твой друг? Значит, и ты им, каждому в отдельности, – друг? Прекрасно! Ну, и что из этого получается?

– Получается… получается – три друга! – кричит Игорь, очень довольный решением.

А папа задумчиво смотрит на свои пальцы и говорит с сомнением:

– Ах, черт возьми! Не хватает все-таки пальцев на одной руке, чтобы помнить все законы. Придется один, новый закон, перенести на другую руку…

– Какой закон? – подозрительно спрашивает Игорь.

– Почаще думать! – говорит папа Дима, щелкая Игоря по лбу.

Тут мама неожиданно, отрываясь от своего занятия, замечает:

– Хороший закон! Ты, папа Дима, запомни его хорошенько!

И папа озадаченно глядит на маму – ох, товарищ военный совет, вы всегда оказываетесь на своем посту, вы очень хорошо думаете… А товарищ военный совет говорит папе Диме:

– Знаешь что, глава семьи, поди-ка да закажи нам на утро такси! По моим расчетам, мы можем позволить себе эту роскошь в последний раз, чтобы не портить впечатления от поездки и, кстати, чтобы ты не возился с чемоданами. Подъедем прямо к поезду!

– Но…

– Ничего, папа Дима, поститься уже будем дома. Как приедем, сразу зубы на полку, и – выплачивать долги!

– Какие долги? – пугается папа. – У нас как будто нет их!

– Как будто нет, а на самом деле есть! Надо почаще думать, папа Дима!

8

Вечером мама Галя решала сложную задачу – как в дорожные сумки уложить все, что было нужно, а не только то, что в них влезало. Но, кажется, ее занимали совсем не те вещи, которыми она была обложена со всех сторон. Она вдруг оторвалась от своего занятия и спросила Игоря:

– Ты с Андрисом виделся?

– Да, мама!

– Ты простился с ним?

– Да. А что?

– Так… Ты сказал, что будешь ему писать?

– Я напишу, мама.

Она бросила свое занятие и сказала папе Диме:

– Пойдем пройдемся. Напоследок… Когда еще нам придется побывать здесь. Может быть, никогда… У меня прямо сердце защемило что-то…

Обернулась опять к Игорю:

– Ляг к стенке. На бочо́к! Вот так! Руку положи под голову. Вот так. Спи! А мы с папой пройдемся.

Они вышли, и последнее, что видел Игорь в этот вечер, была рука мамы Гали, которой она щелкнула выключателем над его головой…

Они прошлись по берегу. Постояли, молча глядя на залив.

С севера, от маяка, который бросал неверные вспышки света вокруг, подувал ветерок, и уже где-то там, в глубине залива, где ветер был сильнее, вода приходила в движение, поддаваясь давлению воздуха, и, точно вздохи моря, рождались тяжелые волны и начинали набегать на берег. Звезды померкли, и темнота плотной пеленой укрыла землю. Сочащиеся сыростью тучи, вырвавшись откуда-то, еще неуверенно, но все более смелея, поползли с севера и, радуясь неожиданно обретенной свободе, заволокли вскоре весь небосвод.

Мама Галя взяла папу Диму под руку и ненадолго прижалась к нему всем телом так, что он ощутил ее тепло. Он потянулся к ней, но мама Галя уже отстранилась и, чуть подтолкнув, заставила идти. Они поднялись к соснам, прошли под их шатром, уже глухо шептавшим что-то в темноте, ступая по песчаной дорожке, делавшей неслышными их шаги, и вышли к поселку. Папа Дима плохо ориентировался в темноте и не узнавал дорогу, но мама Галя, которая всегда говорила, что она и в темноте видит, как кошка, шла уверенно и легко. И они вышли на малоосвещенную улицу.

Как ни тихи были их шаги, где-то, учуяв чужих, залаяла собака. Ей отозвалась другая, и они наперебой, точно хотели перекричать друг друга, принялись оглашать тишину улицы истошным лаем, от которого звенело в ушах. Одна из собак была либо больна, либо стара. Она провожала Вихровых вдоль длинного забора и все кидалась на них, ударялась о прутья забора и лаяла – надсадно, со всхлипами, тяжело переводя стеснившееся дыхание, в горле у нее что-то булькало и переливалось. Временами она захлебывалась лаем и вдруг замолкала, и тогда было слышно, что она дышала, торопливо заглатывая воздух, чтобы опять так же старательно лаять, хотя, как видно, было это дело уже и не для нее: валяться бы ей в своей будке, и видеть десятые сны, и повизгивать во сне, и легонько дергать ногами, видя себя лапастым, быстроногим щенком, а не мотаться здесь под забором, вызывая досаду прохожих своим астматическим лаем.

– Служака! – сказала мама Галя и рассмеялась. – Ты когда-нибудь себя со стороны слышал во время приступа, папа Дима? Примерно вот так же ты дышишь! Что, хорошо?

– Да не очень! – отозвался Вихров.

И вдруг мама Галя остановилась у калитки, на которой папа Дима с трудом разглядел какой-то круг с шипами. Он хотел было спросить, куда привела его мама Галя, но тут взглянул в освещенное окно и не стал ничего спрашивать.

Широкое окно маленького домика бросало на дорогу пучок яркого света, озарявший поросшие травою обочины дороги, песчаную колею и аккуратный красный забор напротив, и окна чужого дома с закрытыми жалюзи.

В комнате за окном у стола сидели люди. Папа Дима тотчас же узнал всех.

За столом сидели Балодис, дядя Эдуард и Андрис. Тетя Мирдза с вязаньем устроилась на диване, в глубине комнаты. Стол был накрыт, и бутылка вина светилась под яркой лампой, точно янтарь в лучах солнца. Но это не была дружеская пирушка, и собрались люди не для того, чтобы распить бутылку вина и поболтать обо всем и ни о чем… Разговор был серьезный, душевный, и длился он, видно, давно, а едва начатое вино не привлекало внимания собеседников, и длинные спицы в руках тети Мирдзы лежали неподвижно, и клубок шерсти упал на пол с ее колен и закатился куда-то, и она совсем забыла о своем вязанье… Иногда они замолкали, но и молчание это было исполнено значения, и воцарившаяся тишина говорила по-своему и о своем. О чем говорили они – трое взрослых и один мальчик, потерявший отца и сразу как-то ставший иным? О Янисе? О жизни? Об Андрисе? О подполье? О тяжких годах войны? Или о том, что делается сейчас, сегодня? Андрис сидел как завороженный, поставив оба локтя на стол и опершись подбородком на кулаки. И Эдуард, и Балодис разговаривали с ним, как с большим, то и дело обращаясь к нему, и он кивал головой, как бы говоря: «Да. Я слушаю! Говорите!» – и текла эта беседа, как тихая река по равнине…

Лаявшие собаки угомонились. Астматическая собака еще долго стояла у забора и всматривалась в Вихровых тусклыми глазами, мерцавшими зеленоватыми огоньками, но потом устала и, уже не ожидая ничего плохого от этих людей, словно застывших у забора, поплелась в конуру.

Рекс, не отозвавшийся на пустой лай соседних собак и дремавший у ног тети Мирдзы, поднялся вдруг и повел носом. И вдруг гулко залаял, уловив присутствие чужих людей возле дома.

Тетя Мирдза недовольно пригрозила ему и велела лечь, подняла клубок ниток, нашарив его под кушеткой. Дядя Эдуард наклонился к окну и всмотрелся в темноту, но, не увидев никого, принял прежнюю позу.

Папа Дима, почему-то шепотом, спросил маму Галю:

– Ты хотела проститься с ними, повидать Андриса?

– Да! – таким же шепотом ответила мама Галя.

– Ну – так зайдем!

Мама Галя отрицательно покачала головой.

– Помешаем! – сказала она, чуть слышно вздохнув. – Погляди на Андриса!

Андрис был хорошо виден им. Свет лампы озарял его крутой лоб, светлые волосы, густые темные брови, прямой нос, решительно сжатые губы и глаза, глаза, готовые вобрать в себя весь мир, как бы он велик ни был. Все это было знакомо Вихровым, но теперь в этом лице появилось что-то новое. Огонь смертельной тоски об отце исчез из его глаз, но…

– Как он повзрослел! – ахнула мама Галя.

Да, в эти дни, палимый горечью утраты, Андрис прошел тот путь, на который ему потребовались бы при отце годы. Ах, Андрис! Дай бог тебе силы и удачи на твоем жизненном пути. Отец научил тебя любить свое дело, приносящее пользу людям, так пусть же эти руки не знают устали! Отец вложил в тебя доброе сердце, пусть же оно навсегда останется таким, готовым откликнуться и на радость и на горе людское! Отец дал тебе жизнь, пусть же смерть его, пусть же тяжкая утрата закалит твою душу!

…Той же дорогой Вихровы отправились домой, ускорив шаги, так как крупные капли дождя уже барабанили по песку и лапчатым листьям кленов.