Текст книги "Гвардеец. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Дашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Нешто вы не от Пандульфи вышли? – хмыкнул веселый ватажник.

Выходит, за лавкой ростовщика установлено наблюдение. Бандиты караулят клиентов итальянца и, выбрав подходящую жертву, грабят. Интересно, знает ли об этом Пандульфи и если да, почему не обращается в полицию и не предупреждает клиентов? Впрочем, он может находиться с разбойниками заодно – сигнал им какой‑нибудь подает, фонарем в окошко светит. Деньги, как известно, не пахнут.

По меркам того времени Петербург считался гораздо спокойней в плане преступности, чем Москва. Все же начальство близко, которое время от времени вынуждено меры принимать, чтобы очистить столицу от воров и бандитов. Да и сам Питер город молодой, жизнь в нем только налаживается, вот и не успели как следует закрепиться и войти в полную силу разбойничьи шайки.

Пройдет немного времени, и при взошедшей на престол с помощью гвардейских штыков Елизавете, Петербург переживет страшный период, когда вошедшие во вкус и, почуявшие безнаказанность гвардейцы займутся настоящим грабежом: будут обворовывать знатные дома, к коим сами же поставлены в караул, бесчинствовать на улицах, задирать и бесчестить женщин. А кое‑кто из господ офицеров наладит прибыльный бизнес, который в двадцать первом веке называется «крышеванием» – за определенную мзду гвардейцы возьмут под «опеку» трактиры, постоялые дворы, лавки купцов и менял.

Но пока в Питере тихо и спокойно, не считая улицы, где нелегкая вынесла нас прямиком в лапы разбойников.

Не дождавшись ответа, ватажник переспросил:

– Я что грю – нешто вы не от итальяшки идете?

– От него, – согласился я. – Только денег при нас нет. Мы долг возвращали, а теперь пустые как солдат после проститутки.

– Врешь поди! – ватажник хлопнул себя по правой лодыжке.

Почему – вру? Ввожу в заблуждение.

– Я честный человек. Врать мне не к лицу.

– Может ты и честный, но давай‑ка мы тебя проверим. Вдруг за подкладку что‑нибудь завалилось или в кармане потерялось, а ты и не заметил. Всякое ведь бывает, – рассудительно произнес ватажник.

М‑да, на мякине его не проведешь. И соотношение сил не в нашу пользу – шестеро на двоих, значит, каждому придется драться с тремя противниками, а они только в голливудских фильмах по очереди нападают. А шпага моя тютю – лежит у синьора Пандульфи где‑то на полке.

Нет, я, конечно, здоровей любого из разбойничьей ватаги, и Карл тоже не лыком шит. Глядишь, кого‑то из шайки‑лейки покромсаем. Но, будь я букмекером, ставки бы на нашу победу не ставил.

– Поднимите ручки, господа хорошие. Сейчас вас немножко обыщут, – улыбнулся ватажник, обнажая гнилые зубы.

Глава 12

Пожалуй, миром дело не закончится. Сейчас нас будут немножко убивать. И самое противное – все преимущества на их стороне.

Ватажник с гнилыми зубами вцепился в Карла, попытался просунуть руку в карман кафтана.

– Убери грязные лапы, мерзавец, – вспыхнул кузен, вырываясь из тисков захвата.

Его слова только подлили масла в огонь. Разбойники точно стая бродячих псов кинулись на нас, размахивая кистенями. Кузен даже не успел выхватить шпагу. Его прижали к стене, отделив от меня, стали избивать.

– На помощь, Дитрих! – закричал он.

Я действовал интуитивно и грязно – ударил головой ближнего противника, двинул коленом между ног второго, перехватил занесенный кистень у третьего и, крутанув ватажника на сто восемьдесят градусов, умудрился врезать его же оружием по обступившим Карла разбойникам. И едва не оглох от послышавшихся воплей.

– Мама! – выл упавший на колени ватажник, обхватив руками проломленную башку. Сквозь пальцы сочилась кровь.

Меня чуть не передернуло. Нет, одно дело – видеть такое в ужастиках и другое – столкнуться наяву. Я все же не могу привыкнуть к кровавому зрелищу.

– Что же ты творишь… – завопил разбойник с гнилыми зубами, оступаясь от Карла. – Лупцуйте этого гада. Он Митюху убил.

Может, убил, может, нет. Эти гады живучи. Нормальный человек давно бы умер, а всякая сволочь будет коптить белый свет еще много‑много лет. Вот так по дурацки устроен наш мир.

Внимание ватажников переключилось на меня.

Кузен воспользовался наступившим замешательством, резким движением выхватил шпагу. Лезвие быстро нашло жертву. Бандит удивленно схватился за живот и тихо опустился на мостовую.

Я схватил ближайшего разбойника за длинные растрепанные волосы, торчавшие по сторонам, будто перья гигантской птицы, рванул вниз и со смаком впечатал коленом в лицо. Надеюсь, от его носа осталось лишь жалкое напоминание.

Страх действительно удесятеряет силы. Дотоле не очень послушные руки работали будто новенькие.

– Бежим, – крикнул я на ухо разгорячившемуся Карлу.

– Куда, почему? – не понял он.

– Бежим, – закричал я, решительно подталкивая его в направлении освещенных улиц.

Не хватало влипнуть в еще одну неприятность – к ватажникам в любой момент могла подойти подмога, да и эта шестерка все еще представляла для нас угрозу.

Карл послушался окрика и припустил во весь дух. А из малого выйдет неплохой спринтер. Жаль, олимпийское движение пока не в чести.

Мы бежали долго, до колик в легких, удалившись на приличное расстояние.

– Все, – сказал я, останавливаясь. – На сегодня марафонского бега хватит. Давай искать постоялый двор.

– Герберг, – поправил Карл.

Оказывается, так, на иностранный манер, назывались в то время дома для приезжих. На весь Петербург, согласно царских указов, гербергов было настроено штук двадцать пять. На первый нам повезло наткнуться практически сразу, он назывался «Шведский трактир» и занимал двухэтажное продолговатое здание из кирпича, с деревянной крышей, высокими «английскими» окнами, украшенными орнаментом и узкими, неудобными воротами. Мы прошли по дорожке, усыпанной красным гранитным песком, и, распахнув тяжелую дубовую дверь, оказались в трактире.

Здесь было тепло и уютно. Натопленные раскаленные печки излучали нестерпимый жар, но после промозглой питерской погоды, он воспринимался как манна небесная. За широкими деревянными столами на грубо отесанных лавках сидело несколько постояльцев, судя по разговорам – в большинстве иностранцы. Я слышал преимущественно немецкую, французскую и английскую речь, перемежающуюся руганью и специфическими морскими терминами. Очевидно, «Шведский трактир» был излюбленным местом пребывания моряков с купеческих кораблей, в большом количестве пришвартовывавшихся в гостеприимных гаванях Санкт‑Петербурга. Многие курили, кольца дыма вздымались к грязно‑серому потолку, освещенному двумя люстрами. Из кухни доносились аппетитные запахи готовящейся пищи. Между столами сновали с подносами в руках две женщины в темных платьях, спускавшихся почти до пят, белых передниках и накрахмаленных чепцах голландского фасона.

Одна сразу направилась в нашу сторону, посадила за столик возле окна, ловко смахнула тряпкой невидимые крошки и застыла над нами в позе вопросительного знака.

– Что изволите, господа?

– Для начала принесите нам чаю с медом, – сказал я.

После сытного обеда в доме Густава Бирона, есть не хотелось, но горячий чай будет в самый раз. Мы порядком промерзли, набродившись по вечернему Петербургу.

Служанка быстро выполнила заказ, принеся две дымящихся чашки, источавших крепкий аромат душистого чая.

– Еще что‑нибудь? – снова осведомилась служанка.

– Душенька, скажите, у вас можно снять комнату дней на десять? – спросил я.

– Сегодня как раз освободилась одна. Шкипер с аглицкого судна «Утренняя Заря» комнату после себя оставили. Уплывают они, – пояснила женщина.

– Тогда мы возьмем.

– Одну на двоих? – уточнила служанка.

– Да. Как‑нибудь устроимся. Сколько, кстати, стоит это удовольствие?

– Рупь в день вместе с едой, – пояснила женщина.

– Сколько?! – хором воскликнули мы, памятуя, что для России это большие деньги. Скажем, за двадцать рублей можно купить вполне приличный дом в деревне.

– Рупь, – спокойно повторила женщина. – Дешевле во всем Петербурге не найдете. В «Ливонии» еще дороже выйдет – сорок копеек сверху нашей цены положите. Да и мест свободных может не оказаться. У нас комнаты не простаивают. Не вы, так другие постояльцы появятся. Ежели хотите найти того, кто квартеры в наем сдает – знайте, это и дорого, и опасно.

– А если столоваться не каждый день? – закинул удочку я.

– Поговорю с хозяином, – женщина ненадолго оставила нас и вернулась, чтобы сообщить более приятную новость:

– Хозяин согласен сдать вам комнату за семьдесят копеек в день, если будете только завтракать.

– Берем, – поспешно закивали мы.

Похоже, наши финансы исчерпаются к сроку, указанному Бироном. Ну да ничего, как‑нибудь прорвемся. Лишь бы эти полторы недели протянуть.

Служанка отвела нас на второй этаж. Комната была уже готова – пол подметен и вымыт, мягкая постель расстелена, под кроватью спряталась ночная ваза. На тумбочке горела одинокая свечка ночника.

– Может, господа пожелают скрасить свое пребывание женским обществом? – с притворным смущением поинтересовалась служанка.

Гостиничный сервис во всем его «очаровании»… Мы переглянулись. Карл почесал голову, развел плечами.

– Э… как‑нибудь в другой раз, – решил за всех я.

– Вас же двое… понятно. Не буду мешать, покойной ночи, – разочарованно хмыкнула женщина и быстро удалилась за дверь.

– Я правильно понял, что она приняла нас за… – открыл рот кузен.

– Правильно, – прервал я. – Но разборки отложим на будущее. Еще будет возможность доказать этой куртизанке, что она в нас сильно ошибалась. А пока, туши свет. Спать хочу больше чем… Ну, ты меня понял, брателла.

Мы так устали, что, не раздеваясь, бухнулись на кровать и заснули до самого утра. Уверен, от нашего богатырского храпа стены ходили ходуном. Разбудили нас чьи‑то шаги и деликатный кашель за дверью.

– Пожалуйте спуститься и откушать, – сообщила незнакомая служанка. – Вам уже накрыто.

Плотно перекусив, мы выбрались из‑за стола и посвятили день прекрасному ничегонеделанию: гуляли по улицам города, глазели на украшенные скульптурами и живописными изображениями триумфальные ворота, возведенные в честь переезда императрицы из Москвы на постоянное жительство в северную столицу. Анна Иоанновна решилась на такой шаг после долгих уговоров Миниха, который и возглавил масштабную перестройку города. Нынешний Санкт‑Петербург многим обязан его инженерному и руководительскому талантам.

Ворота поставили неподалеку от деревянной Троицкой церкви и домика Петра Первого: скромного, состоящего всего из двух комнат. Домик выкрасили в красный цвет, а чтобы он простоял дольше на память потомкам – соорудили над ним специальную крышу, удерживающуюся на каменных опорах.

Великий император любил бывать в Троице, приходя туда со всей семьей.

К вечеру мы едва волочили ноги, однако нас переполняли впечатления. Карл находил, что красивей города нет нигде в Европе.

– Может, разве что Венеция, – вздыхал он.

Полторы недели пролетели как один миг. Карл все же устроил рандеву бойкой служанке, и она сняла с него все подозрения. Я пока предпочитал воздерживаться от слишком тесных контактов с женским полом. Не то, чтобы меня можно назвать монахом, просто свободные отношения никогда не привлекали. Я из тех, кто ищет «большой и чистой любви» и не раз на том обжигается.

Отдав хозяину герберга последние деньги, мы отправились на поиски полковой канцелярии Измайловского полка. Благодаря любезности встреченных прохожих, не пришлось долго кружить по городу – ибо в привычном понимании двадцать первого века как такового военного городка с казармами, оружейкой, клубом и так далее не имелось. Был небольшой полковой двор, в котором размещались помещения, отведенные под канцелярии, штаб, магазины, конюшенные «анбары», слесарные мастерские, цейхгауз – место для хранения оружия и боеприпасов, а также оборудованный плац, где производилось обучение. Сами служивые «от травы до травы» проживали в палаточных лагерях, а потом отправлялись на зимние квартиры, становясь на постой к горожанам. К примеру, нижние чины Семеновского полка размещались в четырех с лишним сотнях обывательских домов, порой расположенных довольно далеко друг от друга. Разумеется, чтобы поднять полк по тревоге требовалось потратить уйму времени на сборы. К тому же далеко не везде в городе имелись мосты, и солдатам приходилось искать всевозможные способы переправы.

В начале тридцатых годов восемнадцатого века Измайловский полк размешался в четыреста семьдесят одном обывательском доме в Москве, затем два батальона проделали путь до Петербурга и стали на постой на Адмиралтейской стороне. Третий батальон застрял в первопрестольной еще на некоторое время и лишь в 1734 году перебрался в город на Неве, расположившись на стороне Петербургской.

Охранявшие ворота, ведущие в полковой двор, солдаты объяснили, как найти канцелярию. Казалось, двери этого небольшого деревянного дома всегда нараспашку – вбегали и выбегали курьеры, стремительной походкой выходили офицеры, хватало и лиц в партикулярном, то есть штатском платье.

Мне не раз во времена армейской службы приходилось бывать в штабах воинских частей – обычно, прежде чем проникнуть внутрь, посетителю предстояло пройти контроль дневальных и дежурного офицера.

Здесь же за дверями располагалась деревянная скамейка, на которой сидели двое караульных, преспокойно игравших в карты. Уже только один вид скучающих солдат ввел меня в изумление. Если бы кто‑то из моих бывших начальников набрел на такую картину, парням пришлось бы коротать несколько суток на губе.

– Осади назад, – непочтительно произнес караульный, только что побивший козырем карту напарника. – Чего ищете?

– Нам нужна полковая канцелярия.

– По какому вопросу? – спросил он.

– Насчет зачисления в штат полка.

– Неужто ваканции у нас появились, – удивился второй караульный, сдавая карты. – А мне говорили нету.

– Как же, держи карман шире. Так тебе и скажут, – ухмыльнулся его напарник. – А вы ступайте в унтер‑штаб, вторая дверь налево, спросите полкового комиссара. За него сейчас их высокоблагородие капитан Касаткин.

– Спасибо, братцы, – поблагодарил я.

Мы прошли по коридору, постучались в дверь и оказались в прокуренной комнате, где за письменными столами корпели писаря, заваленные грудой бумаг. Как и в двадцать первом веке, у них было полно работы, ибо бюрократии в России всегда хватало с избытком.

– Здравствуйте. Мы ищем полкового комиссара господина Касаткина, – сказал я.

В ответ только скрип перьев да шуршание бумаги. Наконец, сидевший за ближайшим столом писарь отставил чернильницу в сторону, промокнул исписанный лист и, подняв голову, спросил:

– А зачем вам понадобился Виктор Иванович?

– Господин подполковник Густав Бирон сказали явиться в канцелярию Измайловского полка на предмет поступления на службу.

Имя младшего брата всесильного фаворита произвело впечатление. На нас разом уставились пять пар любопытных глаз. Наступила полная тишина.

– Назовите ваши имена, – с придыханием спросил участливый писарь.

Мы представились.

– Подождите здесь, – сказал писарь. – Я доложу господину полковому комиссару о вас.

Потом он вернулся и пригласил войти к капитану, занимавшему отдельное помещение.

– Только поаккуратней, – попросил писарь, и я понял почему.

Полковой комиссар выглядел неважно – то ли болел, то ли мучался от тяжелого похмелья, а может все разом. Ворот измятого мундира расстегнут, нерасчесанный парик небрежно кинут на подоконник, башмаки покрыты грязью, чулки сползли, лысоватая голова, похожая на еловую шишку, вся в буграх. Лицо покрыто мелкими оспинками. Я уже успел привыкнуть к тому, что внешность многих встреченных жителей вынуждено носила следы этой страшной болезни – прививки от оспы начнут делать гораздо позднее, при Екатерине Великой.

Мне Касаткин напоминал бывшего ротного. Мы боялись его до ужаса, ибо наш старлей был человеком настроения, а менялось оно у него чаще, чем ветер. Если все в ажуре, рота блаженствовала, если нет – летали даже старики.

Капитан Касаткин посмотрел мутным взором и заплетающимся языком произнес:

– К сожалению, господа бароны, ваканций в полку нет. Все места заполнены. Рад бы помочь, да нечем. Так что ауфвидерзеен, господа, – он помахал рукой, будто провожал нас на вокзале.

– Но как же так? – выступил вперед Карл. – Нам сообщили, что берут в гренадеры полка. Сказали прийти через десять дней.

Он растерянно замолк, не зная, что сказать дальше и теперь переминался с ноги на ногу.

– Мне ничего об этом не известно, – икнув, произнес Касаткин. – Если бы в часть поступили бумаги насчет вас, я бы знал. Всенепременнейшо бы знал. Но… – он опять икнул, – не знаю. Вот такие дела.

– И что – никаких вариантов? – хмуро спросил я.

Похоже, Густав Бирон просто о нас забыл. Ничего удивительного, высоко взлетевшим людям свойственны провалы в памяти.

– Скажите, вы были на регулярной службе? – осведомился Касаткин.

– Нет, – ответили мы разом.

Я то конечно был, но светить этим при Карле не стоит. Да и чем может пригодиться здесь тот год, отданный российской армии времен сплошных перемен не всегда к лучшему.

– И о службе солдатской, об артикулах и экзерцициях ничего не ведаете? – продолжил спрашивать

– Разумеется, нет.

– И непременно хотите попасть в гренадеры лейб‑гвардии, – усмехнулся полковой комиссар. – А вы знаете, что многие, дабы попасть в нижние чины гвардейских полков вынуждены изначально побыть в обозе извозчиками? Они ухаживают за лошадьми и повозками. А там, попривыкнув к военным порядкам и требованиям, переименовываются в солдаты, как только появляются ваканции, и на их места прибывают новые рекруты. Ну, господа фон Гофен и фон Браун, – готовы начать карьеру с полковых извозчиков?

Глава 13

Глаза Карла налились кровью как у быка при виде пионеров.

– Вы… вы осмелились предложить нам, курляндским дворянам, службу в извозчиках? – он потянулся за шпагой. – Да я вас тут же вызову на дуэль и убью, клянусь честью.

Вяловатый Касаткин оживился:

– Во‑первых, щенок, дуэли запрещены. Во‑вторых – я вызову сейчас караул и они, не посмотрев на твои титулы, всыпят тебе батогов. Не хочешь неприятностей, вали отсюда.

– Да как вы смеете!

– Не кипятись, Карл, – сказал я. – Пойдем отсюда. Что‑нибудь придумаем.

– Но я не могу этого так оставить, – жалобно произнес кузен.

– Плюнь. Видишь, он не шутит. Найдем Бирона, разберемся, что к чему.

Тут в комнату вошел подтянутый офицер в чине поручика. Он молодцевато отсалютовал Касаткину, скинул с плеч епанчу и спросил:

– Здравствуй, Виктор Иванович. Что за шум, а драки нет? В коридоре слышно.

– Да вот, Василий Александрович, молодые люди буянят, на дуэль вызывают, – усмехнулся Касаткин.

– Вот как, – протянул вошедший. – Чем же ты им не угодил?

– В полк устроиться хотят, – принялся объяснять Касаткин. – Я им говорю, что свободных мест нет, а они шумят, не верют.

– И впрямь свободных местов нет. Все ваканции заняты, – повернул в нашу сторону голову появившийся офицер. – Последние вот приказом закрыты.

Он положил на стол Касаткину кипу бумажных листов.

– Это тебе, Виктор Иванович, просили передать. Прими документы.

– Сейчас, разберусь с этими, и приму по всей форме, – отмахнулся Касаткин.

Офицер, которого полковой комиссар назвал Василием Александровичем, осмотрел нас с ног до головы:

– Жаль, конечно, что вам не подвезло пораньше обратиться. Вижу, молодцы, прямо на подбор. Рослые, крепкие. Знатные могли б получиться гренадеры. Нам бы такие солдаты пригодились, тем более сейчас, когда война с туркой сурьезная намечается. Вы откуда к нам прибыли, богатыри, из какой губернии?

– Из Курляндии, – пояснил я.

– Жаль, – вздохнул Василий Александрович. – Выходит вам и в Семеновский али Преображенский полки не попасть. Они сейчас берут иноземцев разве что в музыканты. Виктор Иванович, может, возьмешь их в полк сверхкомплекту?

– Не могу, – вздохнул Касаткин. – У нас и так сверх штатов куча всякого народа приписано, одних младенцев душ эдак сто наберется, а то и больше. Матушка императрица гневаться изволит таким переполнением.

– Тогда не взыщите, – Василий Александрович развел руками. – Рад бы помочь, да нечем. Попробуйте в армейский полк устроиться. Если фортуна переменится, глядишь, и в гвардию переведетесь.

Я вспомнил о бумагах, которые принес офицер полковому комиссару:

– Господа, примите наши извинения. Не хочется докучать, но посмотрите, нет ли в принесенных документах наших имен – баронов фон Гофена и фон Брауна?

Касаткин порылся в бумагах, внимательно вчитался, потер указательным пальцем переносицу и сипло объявил:

– Господа, пришла моя очередь просить прощения. Поручик Нащокин[13] доставил приказы о вашем зачислении в полк, – полковой комиссар приосанился. – Поздравляю вас, гренадеры третьей роты Дитрих фон Гофен и Карл фон Браун. Надеюсь, вы не посрамите славы лейб‑гвардии ея императорского величества.

«Спасибо тебе, Густав Бирон», – подумал я. Подполковник не забыл о своем обещании, мало того, что устроил нас в гвардию, так еще и позаботился, чтобы мы попали в одну роту.

– Рота ваша вместе с остальными частями полка еще не прибыла из лагерей, – сказал поручик Нащокин. – Думаю, спешить на воссоединение с ней еще рано. Впереди много дел: вам надо построить мундир, получить оружие и довольствие. Жить есть где?

– Нет, мы комнату в герберге снимали, но содержать ее более не на что, – вздохнул я.

– Тогда еще и на постой надо встать. Ну, это к полковому квартирмейстеру, господину майору Шипову. Он вам билет выдаст, – Нащокин вспомнил что‑то и добавил:

– Виктор Иванович, выпиши гренадерам сумму для скудости. Видишь, поиздержались они, покуда назначения ждали.

Полковой комиссар кивнул:

– Не обижу, Василий Андреевич. Непременно войду в положение, благо деньги в казне от отпускников пока имеются.

– А мне пора! Счастливо, братцы.

Нащокин умчался так же стремительно, как появился.

Касаткин дождался, когда хлопнет дверь, открыл окованный сундучок и стал выкладывать на стол горки из монет.

– Слушайте меня внимательно, гренадеры. Оклад вам полагается самый малый для нижних чинов – племянничий. Будете получать двенадцать рублей в год потретно.

– То есть? – не понял я.

– Три раза в год, – пояснил Касаткин.

– Выходит по четыре рубля, – подсчитал я.

– Нет, – помотал головой Касаткин. – Вы будете строить гренадерский мундир, я выдам вам на руки денежный вычет из вашего жалованья, около пяти с половиной рублей. На эти деньги вы должны приобрести всю необходимую амуницию, потом узнаете какую. Они вычитаются из годового жалования, которое составит в итоге меньше семи рублей.

Я присвистнул. Выходит, мы должны себя одевать за свой же счет. Для меня, привыкшего к выданным со склада бесплатным армейским гимнастеркам – х/б и п/ш, «афганкам», сапогам, ботинкам‑берцам, головным уборам, шинелям и прочее – это было в диковинку. Зарплата худеет на глазах.

– Есть еще и вычеты за медикамент: каждую треть по четыре копейки, – продолжил нагнетать обстановку Касаткин. – А ежели кто из полку убежит или дезертирует, с каждого солдату еще по копейке. Правда, это больше армейских частей касается. В гвардии беглых не бывает. Но я счел нужным предупредить на всякий случай.

Вот те раз – снова расходы. Если и дальше будет продолжаться в том же духе, то я, устроившись на военную службу, буду еще и должен. Как люди живут? У меня же под боком имений нет, помощи ждать неоткуда. И, как говорит Карл, под Митавой мать осталась. Вроде мой сыновий долг помогать ей.

Увидев перепад в нашем настроении, Касаткин сообщил:

– Все не так плохо, господа. Вычеты вычетами, но государство заботится о вас. Будете получать дачу на мясо и соль, почти десять копеек в месяц. В магазине получите муку для хлеба, или, если хотите, можете заменить ее денежным довольствием.

Хлебопеки из нас откровенно скажу – неважные, так что мы решили взять компенсацию деньгами.

В конце разговора Касаткин расщедрился и выдал кроме мундирного вычета по два рубля подъемных. Это и были та самая сумма для скудости, о которой говорил Нащокин. Кстати, Василий Андреевич помог нам еще одним. В дверь постучались. Полковой комиссар разрешил войти, и мы увидели высоченного, даже выше меня гвардейца. В нем было, наверное, метра два росту.

– Гренадер третьей роты Степан Чижиков, – отрапортовал солдат. – Их высокоблагородие капитан Нащокин велели на первое время быть приставленным к обучению двух новобранцев, покуда рота из лагерей не вернется.

Касаткин обрадовался его появлению и отпустил нас вместе с Чижиковым, обещавшим проследить, чтобы все было как положено.

Мы вышли в коридор.

– Будем знакомы, – гренадер протянул широкую как лопата руку. – Я – Чижиков Степан, буду вашим «дядькой».

– Кем? – не понял я.

– Дядькой, – добродушно пояснил солдат. – Впрочем, откуда вам немцам знать. Так зовется старослужащий, который за молодыми присматривает.

Понятно, что‑то вроде нашего «дедушки», только имеющего вполне официальный статус.

– Давайте‑ка мы сначала навестим квартирмейстера, чтобы он вас на жительство определил, а то уйдет куда, и вы без крыши останетесь, – предложил Чижиков.

Полковой квартирмейстер Шипов без проволочек выдал билеты на поселение. И опять повезло – нас поселили в одном доме на Адмиралтейской стороне.

Потом мы занялись формой. Ранее в каждую часть поступали мундиры трех размеров – «большой, средней и малой рук», далее они ушивались под каждого солдата, но при Анне Иоанновне этот порядок был изменен. Полки сами закупали необходимые материалы и шили форму в специальных шпалернах – портновских мастерских, устроенных при каждой части.

– У нас такие портные есть – так их в модные дома даже приглашают, – похвастался дядька.

А вот сукно на мундир Чижиков посоветовал брать не в полковом магазине, а купить в лавке, причем, желательно в торгующей иноземным товаром, ибо, как выяснилось, отечественные ткани хорошего качества стоили дороже иностранных. Я невольно почесал репу. Выходит еще с тех времен наши производители любили гнать халтуру и задирать цену.

В первую очередь нам предстояло обзавестись кафтаном – верхним длинным платьем почти до колен. Под него одевался камзол, примерно такого же покроя, разве что покороче. Полагались также штаны, доходившие до подколенной подвязки. Чижиков очень не рекомендовал брать для них московское сукно – слишком, по его мнению, толстое. Разумеется, солдату нельзя без обуви – поэтому пришлось закупаться двумя парами башмаков и сапогами. В холодное время очень бы пригодилась шинель, но ее частично заменяла епанча. На шубу, носить которую зимой уставом не возбранялось, нам бы не хватило денег. Полки выручались тем, что держали на складах шубы, поступившие вместе с рекрутами. Разумеется, господа офицеры побогаче, могли позволить себе роскошные одеяния на любой период времени. Были еще чулки, очень похожие на шерстяные гетры футболистов, разве что не полосатые. И куда без нижнего белья – его полагалось две перемены. Добавим к этому галстук, пуговицы и прочее, прочее, прочее…

Главное отличие в форме гренадеров – шапка. Если фузилеры носили треуголки, то головы отборных солдат украшали специальные кожаные гренадерки с красивыми «кукардами».

От Чижикова я узнал каков срок носки каждого из элементов мундира: шапка, кафтан и камзол – три года, епанча аж три с половиной, галстук – полтора, остального, как считало начальство, должно хватить на год.

Казенных пяти с половиной рублей оказалось недостаточно, пришлось потратить часть подъемных, хотя у нас на них были другие планы. Чижиков таскал нас из одной лавки в другую, везде приценивался, щупал товар, проверял на прочность, кривил носом, ежели что‑то было не так, придирчиво осматривал цвет сукна (в армии все должно быть единообразно), а после покупки, перед тем, как отнести материю портным заставил ее намочить.

– Чтобы не село после дождя или стирки, – пояснил он.

Так что экипировка наша отняла немало времени и средств, но через неделю мы с Карлом выглядели (во всяком случае, со стороны) не хуже остальных гвардейцев.

– Молодцы! – не преминул отметить Чижиков, устраивая нам смотр. – Теперь переходим к самому главному – к экзерциции. Плох тот солдат, что не знает оружия и приемов.

Вот тогда и началась настоящая учеба, не взирая на дождь, первый мокрый снег и шквальный ветер.

Глава 14

Домовладелец Куракин, к которому нас определили, оказался тертым калачом. Не желая иметь проблем с постояльцами, навязанными сверху, он по примеру многих петербуржцев выстроил во дворе маленькую избушку, называемую «черной» (дело в том, что топилась она по черному, да и солдаты весьма нещадно палили дармовые дрова) и поселил в ней четырех гвардейцев: нас и еще двух гренадеров из третьей роты. Правда, с соседями мы не успели познакомиться, ибо они еще не вернулись из лагерей.

Изба делилась перегородкой на две комнаты, отапливаемые огромной печкой, занимавшей чуть ли не половину дома. Дрова и свечи Куракин был обязан поставлять за свой счет, остальное его не касалось. В лучшем случае, он мог одолжить на время что‑то из домашней утвари и тщательно следил, чтобы ее возвращали в срок. Его кухарка пухленькая улыбчивая Дарья за скромное вознаграждение готовила нам еду и постреливала глазками в Карла.

Кстати, наш дядька – Чижиков, очень огорчился, когда узнал, что мы взяли хлебные порционы деньгами.

– Зря вы, паря! Лучше б меня спросили. Хлебушек в Петербурге дорогой, из казенной пшенице оно намного дешевле бы вышло, а что не съедите, так на сухарики пустите. В любом походе сухари завсегда пригодятся.

– Прости, Степан, – повинился я. – Мы же всех тонкостей не знали.

– Ладно, – успокоился великан. – В следующий раз наука вам будет. В Петербурге без понимания жить сложно. Вы не стесняйтесь, если что надо спросить. Я растолкую.

– Спасибо, Степан, – поблагодарил я. – Слушай, а чего наш полковой комиссар на нас так напустился, когда мы в полк записываться пришли.

– А что тут непонятного. Не любит он немчуру, – пояснил гвардеец, – считает, что из‑за вашего брата чином выслужиться не может, обходят его по баллотировке. Только ты на свой счет, Дитрих, мои слова не принимай. Я знаю, что вы немцы правильные, вроде нашего командира, подполковника Бирона.

Я заметил, что брата фаворита в полку уважали. Густав отличался веселым нравом, относился к солдатам хорошо, за спины в бою не прятался и пыль в глаза не пускал. Но и совсем уж безоблачной его жизнь не назовешь. Пока во главе армии стоял Миних, всеми фибрами души не любивший обер‑камергера Бирона, двум братьям фаворита крепко доставалось – фельдмаршал не упускал случая сорвать на них зло. Поговаривали, что недавняя поездка Густава в Австрию во многом была вызвана желанием подполковника спастись от постоянных придирок, перейдя на службу в цесарскую армию. Но что‑то не сложилось, и младший Бирон вернулся в роскошный дом на Миллионной улице, отнюдь не похожий на наши с Карлом «хоромы».