Текст книги "Гвардеец. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Дашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– А у тебя, Чижиков?

Тот печально вздохнул и бросил в мою сторону многозначительный взгляд.

– Понятно. Топайте на рынок, покупайте платье.

– Ясно, – четко, по‑военному отрапортовал Чижиков.

– А деньги? – спохватился Михайлов.

Ушаков обещал снабдить финансами только на следующий день. Получается, что снаряжать экспедицию придется из своих средств. Вот незадача! Я долго боролся с самым страшным животным на свете – жабой. Все же каждая добытая копеечка трудом и потом досталась, это не те легкие «бабки», что срубал когда‑то в конторке Сан Саныча Воскобойникова. Неприятно с денежкой расставаться, конечно, но дело государственное остается делом. Многое на кон поставлено – моя судьба и еще четверых. Нельзя через пень колоду к такой важной вещи подходить, я ж не кошка, у которой семь жизней. Кое‑что наскребу по сусекам – от выданных императрицей ста рублей чуток осталось, гонорар еще не растратил. Потери... потери возмещу завтра.

Я развязал кошелек, высыпал на ладонь несколько рублей, потом вздохнул, положил деньги обратно, затянул шнурок и отдал со всем содержимым Чижикову.

– Что делать, знаешь?

– Знаю, господин сержант. Будьте покойны, сделаем в лучшем виде.

– Тогда по‑быстрому: одна нога здесь, другая поблизости.

– Эдак нас разорвет же!

– Ничего, вместо одного хорошего гренадера двое будут.

Чижиков и Михайлов ушли с видом заговорщиков. Понятно: любая дорога обязательно проходит вблизи кабака.

Мы остались втроем обсуждать предполагаемый маршрут.

– Сначала доберемся до Великого Новгорода, от него к Пскову, потом к Изборску, а там до Польши уже рукой подать, – предложил Михай.

– А далеко от границы до Крушаниц этих? – спросил я.

– Да почитай всего ничего – верст с полсотни, не больше. Не знаю токмо, куда нас еще пан Дрозд за собой потащит. Ладно, ежели в окрестностях шуровать придется – тогда хорошо, а ну как в самую глубь придется податься? – почесал затылок Михай.

– Сомневаюсь я, что злодеи от границы далеко удалились. Им проще рядышком жить, чтоб сподручней монеты фальшивые в Россию ввозить было, – предположил Карл.

– Согласен, – кивнул я. – Лишний риск им ни к чему. Шляхтичи – сами знаете – друг на друга косо смотрят, если что – и подножку поставить горазды. Опасно через земли соседей богатство такое возить. Сидят наши «мастера» под чьим‑то широким и теплым крылышком, раскинувшимся аж до самой России. Из готовят большую партию и, минуя купленных таможенников, перебрасывают добро через границу.

– Я вот что думаю, – продолжил Карл, – найдем мы их, оборудование порушим, петуха красного подпустим, а с людьми, которых на месте споймаем, что делать‑то будем? Свинец в горло лить?

Я смутился. Мысль эта мне не приходила в голову. Почему‑то в мозгах вертелось одно, кажется, наполеоновское – «главное, ввязаться в войну, а там разберемся». С фальшивомонетчиками здесь действительно поступают круто. Для меня – слишком круто.

– Пожалуй, я так не смогу, – признался я.

За все время, проведенное здесь, от моей руки погибли всего двое, и то потому, что собирались проделать со мной аналогичное, пришлось защищаться. Что самое интересное – случилось это в первый же день. Морально я уже второй год готовлюсь к тому, что буду убивать, но как только доходит до практики...

– Я тоже, – сказал Карл, – нет, если на меня пойдут приступом, шпага в моей руке не дрогнет, но быть палачом – увольте. Я дворянин.

– Эти люди хотели меня убить, не посмотрели, что безоружный. Хотели навсегда разлучить с Ядвигой, им было плевать, что я не собирался никуда бежать и доносить. Я готов задушить их голыми руками,– очень тихо, но с такой ненавистью сказал Михай, что я поверил каждому его слову. – Не надо искать палача, он с вами.

– Ну вот, определились, – тоже тихо произнес Карл.

Чижиков и Михайлов вернулись к полуночи – «тепленькие» и довольные. Я не стал устраивать им разнос. Сегодня не имело смысла, а завтра будет уже бесполезно, тем более что с поручением они справились на отлично – вырядились, согласно «легенде», в лакеев двух господ, решивших переменить климат.

У нас с Карлом сохранилась «гражданка», купленная на деньги Густава Бирона. Неброская, но для путешествия вполне подходящая. Михая решили выдать за управляющего, благо внешний вид вполне соответствовал.

Утром, наскоро позавтракав, отправились в конюшни выбирать казенных лошадей. Я раньше боялся, что не смогу ездить верхом, потому что никогда прежде не обучался, но не так давно получил возможность проверить свои умения. Выяснилось, что тело, оставшееся в наследство от прежнего фон Гофена, прекрасно помнит, как надо обращаться с этими животными, так что можно быть спокойным: в седле я держался вполне сносно. Во всяком случае, никто в спину не смеялся, ну а что в тонкостях не разбираюсь, так это никого не смущало: на то и дворянское звание, дабы прислуга знала, чем угодить.

Ворота оказались заперты. Мы долго колотили руками и ногами, прежде чем услышали и впустили внутрь. Придворные конюхи, зевая, водили нас от стойла к стойлу. Придирчивые гренадеры внимательно осматривали скакунов, как цыгане, смотрели зубы, проверяли подковы, заглядывали под седло. Знаю, что лучше всего брать кобыл, или, на крайний случай, меринов. Жеребцы – существа своенравные и ненадежные, хороши больше для скачек или улучшения породы.

Отобрали десять лошадей: чтобы было на ком везти поклажу, да и заводные по обычаю, оставшемуся еще от татар, не повредят.

Затем все вместе отправились в цейхгауз, где получили на руки по короткому гусарскому карабину, которые, очевидно, нарочно держали для разного рода тайных спецопераций, ибо клеймовки, определявшей полковую принадлежность, на них не имелось. Оружие как оружие – в любой лавке купишь. А что сделано на Тульском заводе – так ведь через Россию ехали, почему б не прикупить по дороге.

– А что нам еще с собой можно взять? – спросил я у офицера, заведовавшего цейхгаузом.

– Да что угодно! – удивился тот. – Приказано препятствий не чинить.

Услышав такой ответ, парни приободрились. Михайлов на радостях увешался с головы до ног пистолетами и стал походить на пирата из голливудского фильма. Чижиков не преминул прихватить гранат. Я подумал и тоже взял с собой несколько. Пускай от них шума и дыма больше, чем толку, но кто знает – вдруг пригодятся. И пистолеты – вещь в дороге полезная, особенно если держать их постоянно заряженными.

Я велел мужикам дожидаться меня на полковом дворе, а сам вместе с Карлом поскакал в Петропавловскую крепость за деньгами, документами и ценными указаниями от Ушакова.

Андрей Иванович вручил нам паспорта, без них и за пределы Петербурга выбраться весьма проблематично, не то что пересечь обширную территорию до польской границы. Я с интересом рассмотрел свой, ибо впервые получал в руки заграничный паспорт восемнадцатого века. Из него следовало что:

«По повелению ее величества российской императрицы, самодержицы всей России и проч., и проч. Сим объявляется всякому, кто должен это знать, что предъявитель сего барон курляндский Дитрих фон Гофен отпущен из России по суше. Он должен в течение недели, начиная от указанной ниже даты, выехать из Санкт‑Петербурга и в течение месяца пересечь границу... В удостоверение этого и для беспрепятственного продолжения его пути ему выдан настоящий паспорт, скрепленный печатью ее императорского величества и подписями сенаторов».

Бумага пестрела подписями из пяти разных ведомств (когда ж генерал‑аншеф успел их собрать‑то?) и была украшена затейливой печатью. Все чин‑чинарем, как положено.

– Здесь деньги. – Ушаков передал мне увесистый мешочек. – Рубли, дукаты, всего понемножку. При разумной экономии хватит. Не подведи, барон. А я за тебя и людей твоих помолюсь, свечку пудовую закажу.

– Спасибо, Андрей Иванович, будем стараться.

– Старайся, фон Гофен, из кожи вылезь, но сделай все как по писаному. Опасность не шутейная, ну, да и тебя не пальцем делами, – грубо пошутил на прощанье генерал‑аншеф.

Мы вернулись на полковой двор, слезли с коней.

– Все, братцы, идем в церкву, облегчим душу перед дорогой, а затем в путь.

Отец Илья, полковой священник, благословил всех, включая Карла, не желавшего отправляться в лютеранский молитвенный дом.

– Ступайте, дети мои, – прогудел священник басом. – Служите Отечеству нашему на совесть.

Тоска, обуявшую душу, вдруг отступила. Да, я действительно хочу вернуться в неспокойный, вечно проблемный двадцать первый век, но здесь и сейчас судьба велит принять участие в деле, способном повернуть ход истории, смею надеяться, в лучшую сторону. К тому же я в ответе за тех, кто мне доверяет.

Мы вышли из церкви, перекрестились. Карл задрал голову к небу, будто пытаясь прочитать, что написано в облаках о нашем будущем.

– Ну что, гвардейцы, поехали! Есть такая работа – влипать в неприятности, – с улыбкой произнес я.

Надеюсь, ирония в моем голосе помогла смягчить патетику ситуации.

Парни дружно рассмеялись и разом взлетели в седла, будто оторванные от земли неведомой силой.

Глава 32

Расстояние между Санкт‑Петербургом и Великим Новгородом пассажирский поезд проходит за четыре с половиной часа. Знаю из личного опыта, потому что моя мать родом из этих краев и немалая часть моего детства прошла в крошечном городке Сольцы, расположенном на берегах изрядно обмелевшей Шелони. Здесь каждый изгиб дороги, лоскуток свежей пашни, каждый встречный валун пропитаны историей древнего края. Отсюда есть пошла земля русская.

Давным‑давно на Шелони столкнулись войска московского князя и новгородцев. Можно по‑разному оценивать последствия той битвы, но я не хочу оплакивать потерю «демократического» пути развития. Кануло в прошлое новгородское вече, на смену пришла крепкая царская власть. Пожалуй, это и спасло Русь от дальнейшего растаскивания по кусочкам. Порой приходится жертвовать малым ради спасения большого.

В память о той удивительной эпохе остался особенный, не похожий на другие города – Новгород, по праву называющийся Великим. И если вам доведется в нем побывать, обязательно прогуляйтесь по Софийской стороне, зайдите в Кремль, окруженный высоченными десятиметровыми стенами красного цвета, – только задумайтесь, их заложили тысячу лет назад. А знаменитый Софийский собор, выстроенный из плитняка и ракушечника, – главный символ и украшение города. Разве можно пройти мимо? Помните поговорку – «Где София, там и Новгород»? Она родилась не случайно.

Есть что посмотреть и на другом берегу – в Торговой стороне: красивейшие соборы, церкви, больше похожие на крепости, Антониев монастырь с собором Рождества Богородицы. Всего и не перечислишь!

Снимите шапку и поклонитесь нашим предкам, создавшим такую красоту и сумевшим оборонить от многочисленных врагов. Здесь возникает особая гордость за то, что живешь в России, и пусть в крови твоей смешалась кровь многих народов, все равно, дыша этим воздухом, ты до конца дней остаешься русским.

Бью челом тебе, господин Великий Новгород!

Чтобы добраться верхом, нам потребовалось около трех суток. Поездка проходила на удивление спокойно. Мы старались не ночевать под открытым небом и ближе к вечеру всегда останавливались на постоялых дворах или в придорожных трактирах, где нас щедро потчевали рассказами о многочисленных шайках разбойников, человек по двадцать пять – тридцать, безжалостно грабивших и обозы, и одиночных путников.

– Совсем бессовестные тати пошли! Никаких порядков не признают, солдат и тех не боятся. Надысь купца одного заголили, главарь шайки ихней за крестик серебряный потянул. Ему все кричат, что не можно так поступать, а он с себя простой крест снял и купцу взамен на шею повесил. «Таперича мы с тобой братья», – говорит. Тьфу на него! Никакой святости! Лучше уж с шавкой подзаборной сродниться, чем с таким охальником!

– Послушайте, люди добрые, что мне намедни рассказывали: дескать, ехал обоз с Ильменя, налетели люди лихие, всех до одного поубивали, а с мертвых тел уши и носы повырезали. Не иначе как то воры беглые с Сибири озорничают.

Через речки переправлялись где вброд, где на плотах, составленных из семи‑восьми сосновых стволов (места едва хватало для не скольких лошадей), один раз – даже на пароме.

Почти до самого Новгорода простиралось открытое ровное пространство с редкими деревеньками и разделанными пашнями. Вдали черной полосой от горизонта до горизонта протянулись дремучие леса. Не верится, но маленьким я ходил туда за грибами, принося полные корзинки белых, груздей, подосиновиков или подберезовиков. Бабушка, сидя на лавке, сортировала «улов», безжалостно отправляя в помойное ведро грибы с малейшими дефектами, а я стоял рядом, чуть не плача от жалости, что вот так пропадают мои труды, ибо приходилось вставать в страшную рань и пешком топать приличное расстояние, прежде чем всего лишь оказаться на подступах к древнему лесу, должно быть помнившему времена былинных богатырей – Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича.

Но вот в отдалении показались земляные валы и крепостные стены. Я привстал в стременах, чтобы лучше разглядеть их. Казалось, сейчас распахнутся ворота, вылетит птицей княжеская дружина в остроконечных шлемах, в развевающихся на ветру плащах, с пиками наперевес. Выйдут на дорогу мудрые калики перехожие, сядет на камень сказочник‑гусляр, проведет по струнам и споет нам о гордом купце по имени Садко. И хоть родился я в другом месте, корни мои тут.

– Это и есть Великий Новгород? – спросил Карл.

– Да, – кивнул я.

– Неужели это тот самый город, красотой и могуществом соперничавший со всей Европой? Я много о нем слышал. Издали он кажется по‑настоящему великим.

– Боюсь, скоро тебя ждет разочарование, Карл. Новгород пришел в запустение и уже не играет былой роли. Но можешь мне поверить – это святое место.

– Ты намекаешь на все эти храмы, что стоят в отдалении?

– Не только. В Новгороде и его округе много церквей, что правда, то правда, но не это главное – здесь бьется сердце России, и ты скоро почувствуешь его стук.

– Пока что я слышу только чавканье копыт, увязающих в отвратительно мощенной дороге. Неужели у русских до нее никак не дойдут руки?

Я горько усмехнул ся:

– Поверь мне, Карл, эта дорога еще ничего. Нам крупно повезло!

– В чем, Дитрих? – удивился кузен.

– В том, что мы едем именно по этой дороге. Советую тебе проникнуться духом вечности. Пройдут столетия, а она почти не изменится. Будет такой же разбитой и страшной.

Карл посмотрел на меня с подозрением:

– Откуда ты это знаешь, Дитрих?

– Считай, что у меня внезапно открылся дар предвидения.

– Прекрасно, – фыркнул он. – Тогда воспользуйся им еще раз и предскажи, что ожидает нас на ужин.

– А что бы тебе хотелось, кузен?

– Я так проголодался, что готов съесть свое седло. – Во взгляде Карла появился блеск людоеда.

– Седла не обещаю, но еды будет вдоволь.

– Тряхнешь мошной, дорогой брат?

– Не вижу причин, которые могут заставить меня отказаться от плотного ужина.

– Твоим голосом поют небеса, – с умилительным выражением произнес Карл.

В конце тракта находилась застава с десятком разморенных жарким деньком солдат, которые при виде нас оживились и взяли фузеи с примкнутыми штыками на изготовку. Командовавший отрядом капрал резким тоном затребовал подорожные и паспорта.

– Далеко путь держите?

– Далеко, служивые, в Польшу.

– К ляхам, значит. Груз, запрещенный к провозу, имеется?

Ага, так я и сказал.

– Чего нет, того нет.

Возможно, солдаты хотели содрать с нас, как со странствующих иностранцев, взятку, но решительный вид моих спутников оказал свое действие. На этом досмотр и окончился.

– Проезжай! – махнул рукой дородный, будто баба на сносях, капрал.

Мы въехали в Новгород. Он действительно переживал не лучшие времена. Не так давно бушевал пожар, оставивший после себя много следов. Запустение... страшное, но верное слово. Большие пространства, заросшие крапивой и бурьяном, развалившиеся строения – амбары, склады, жилые постройки. Дома преимущественно деревянные, есть в два этажа, но таких – раз‑два и обчелся. Мутные стекла или слюдяные вставки. Из каменных строений все больше церкви да монастыри. На улицах много священников и монахов, возникает такое чувство, будто они и составляют основную часть жителей. Люди одеты бедно, ничем не напоминая петербургских модников. Время будто застыло здесь и замедлило бег навсегда.

У монастырских ворот толпились нищие и больные. Каких только калек там не было: и слепые, и немые, без рук или ног, юродивые. И много, очень много – не одна сотня. Словно со всей Руси собрались униженные и оскорбленные. Они запрудили дорогу, движение наше замедлилось. Многие хватали нас за одежду, пытались дотянуться до мешков с поклажей. Старик с землистым лицом, с волочащимися по земле ногами, полз возле моего коня, что‑то мычал, постоянно крестился. Я боялся, что он попадет под копыта.

– Только не вздумайте подавать им милостыню, – почти прокричал Чижиков. – Сорвут с коней и затопчут.

Он положил карабин поперек седла. Толпа вокруг нас отхлынула, будто волна от берега.

– Быстрее, – приказал я.

Мы с трудом миновали это вавилонское столпотворение.

– Пронесло, – выдохнул побелевший Михайлов.

Постоялый двор находился через улицу. Мне с трудом удалось найти свободную комнату, остальные были забиты преимущественно офицерами армейских полков и их денщиками. Похоже, какая‑то крупная воинская часть срочно передислоцировалась сюда от Москвы и встала где‑то в окрестностях палаточным лагерем.

В комнате было тепло. Хозяин за отдельную плату позаботился о мягких перинах и прислал двух совсем молоденьких служанок расстелить постели. Я видел, какими плотоядными глазами смотрит на этих девушек Карл. Они чувствовали на себе взгляд моего кузена, но, будучи привыкшими ко всему, не тушевались и делали все старательно и размеренно, будто даже поддразнивая не к месту разгоревшийся любовный «аппетит» юноши.

– Понравились? – тихо спросил я, когда служанки ушли.

– Русские девушки самые красивые на свете, – честно сказал кузен. – Жаль, у нас мало времени, а то я бы за ними приударил.

– Это всегда успеется, – резонно заметил я. – До утра ты совершенно свободен и можешь заниматься всем, что в голову взбредет. Лишь бы был в состоянии продолжить поездку.

Стоило только произнести эти слова, как двоюродного братца и след простыл. Кажется, он даже забыл думать об ужине.

– Есть‑то когда будешь? – крикнул вдогонку я. – Ты же голодный!

– Потом, – донеслось откуда‑то с лестницы, ведущей на первый этаж.

– Пущай резвится, – засмеялся Михайлов. – Дело молодое. Махнется с красоткой разок, считай, что поужинал. Ну, а мы с того, если с лебедушками утешимся, все ж никак не насытимся. Верно я говорю, тезка?

Михай неопределенно пожал плечами и ничего не сказал в ответ. Я давно наблюдал за ним такую отстраненность и глубокую задумчивость. Как будто сидит другой человек, не похожий на моего гренадера.

Мы спустились в трапезную. Хозяин велел накрыть для нас стол. Чижиков и Михайлов мечтательно поглядывали на ряды винных бутылок, но я отрицательно мотнул головой.

– Жаль, – вздохнул наш бывший дядька. – У меня с дороги горло прям пересохло.

– И у меня, – поддакнул второй гренадер. – Аки пустыня раскаленная шкворчит.

– А ты кваску туда плесни, – посоветовал я. – Враз полегчает.

Михай, не обращая внимания на наш обмен шутками, молча вгрызся в истекающую жиром куриную ляжку.

К нам подошел драгунский прапорщик – полный, с фигурой, напоминающей кадушку для засолки огурцов.

– Разрешите присесть? – произнес он на немецком.

– Садитесь, – пожал плечами я.

– Вы знаете русский?

– Совершенно верно.

– А мне сказали, что вы иностранцы.

– Одно другого не исключает. Вы все же присаживайтесь, в ногах правды нет.

Драгун грузно опустился на лавку. Очевидно, он происходил из той породы людей, что самое мельчайшее действие непременно сопровождают шумовыми эффектами. Лавка заскрипела на весь трактир, от неловкого движения локтем принесенная им кружка с пивом грохнулась на пол и с ужасающим треском раскололась. Сразу прибежала расторопная служанка с тряпкой. Она подоткнула платье, встала на четвереньки и быстро вытерла образовавшуюся лужу.

– Прошу пардону, господа, – извинился драгун.

– Ничего страшного, пиво тут и вправду неважное, – сказал я.

– Позвольте представиться – Перов Тимофей, по батюшке Иванович, из шляхетства псковского, – важно сказал драгун.

– Барон курляндский Дитрих фон Гофен, а это мои слуги, вряд ли вас интересуют их имена. Будем знакомы.

– Почту за честь, – пропыхтел толстяк.

Он потребовал еще пива и приступил к тому, зачем подсел:

– Господа, смею спросить, вы в каком направлении едете? Поверьте, говорю это отнюдь не из праздного интереса.

Большого смысла в утаивании некоторых деталей маршрута я не видел и потому спокойно ответил:

– Думаю, после Новгорода посетить Псков. Я много хорошего слышал об этом городе.

– Выходит, вас послало само провидение! – Драгун истово, с размахом перекрестился. – Может, возьмете меня в компанию? Начальство дало мне отпуск, и я еду в Псков. Там у меня живет невеста. Мы уже обручены, пришло время обвенчаться, – мечтательно произнес толстяк.

– Поздравляю. Не сомневаюсь, что она сделала достойный выбор, – вежливо сказал я.

– Спасибо. Так каковым будет ваше решение?

– Ну, если вы готовы сорваться отсюда завтра спозаранку – ничего не буду иметь против вашего общества.

– Барон, я рад это слышать. Можете мне поверить, я так жажду встретиться с моей невестой, что не собираюсь засиживаться в этой дыре ни одного лишнего часа. Завтра так завтра.

– Решено, – кивнул я. – Я прикажу слугам разбудить вас, чтобы вы успели собраться.

– Тогда пропустим по чарочке за знакомство? Я оплачу.

– Спасибо за предложение, но мой ответ отрицательный, – с улыбкой ответил я. – Предпочитаю держать голову трезвой.

– Дело ваше, барон, а я вот себя побалую. Невеста у меня строгая, вино на дух не переносит, так что придется держать себя после свадьбы в рамках. Ну а пока и покутить – не велик грех. – И офицер добродушно улыбнулся.

– Зачем вы разрешили ему с нами ехать? – удивленно спросил Чижиков, перед тем как легли спать.

– Не знаю, – спокойно ответил я. – Вдруг пригодится?

И оказался прав.

Глава 33

Мы проехали махонькую, дворов в десять, деревушку, построенную возле узкой полоски воды – не то ручья, не то речушки. Две женщины с платками на головах, в длинных домотканых рубахах на мостке полоскали белье и не обратили на нас внимания. Должно быть, проезжих тут и без нас хватало. Чуть поодаль мальчонка лет пяти ожесточенно натирал песком черные, как смертный грех, чугунки. Больше никого не увидели – сенокос был в самом разгаре.

– Эй, девоньки, – приосанившись, выкрикнул Михайлов, – мы в Псков правильно едем?

Одна из женщин, помоложе, оторвалась от стирки, махнула рукой в направлении дремучего леса, видневшегося километрах в двух от деревеньки:

– Туды езжайте. Все прямо и прямо до самой Боровни, а там спросите.

– А что за Боровня такая?

– Деревня это, – явно удивившись вопросу, ответила женщина. – Большущая!

Понятно, для кого‑то и село – город. А для такой глухомани и подавно. Я вообще поражался столь малой заселенности этого края. Можно проехать приличное расстояние и не встретить ни одной живой души.

– А попить молочка холодненького не найдется? – поинтересовался Чижиков.

– Дашь копеечку, я тебе цельную крынку налью, – по‑деловому сказала женщина постарше.

Она вытерла красные, покрытые цыпками руки об рубаху, поправила платок и вопросительно уставилась на нас.

– А даром? – вступил в разговор Михайлов.

– Даром водички могу из колодца плеснуть. Надоть?

– Не, – замотал головой Чижиков. – Неси молоко, будет тебе копейка.

– Не обманешь?

– Вот те крест!

– Ванятка, – окликнула она мальчишку.

– Что, мама?

– Сгоняй в погреб, принеси молочка путникам.

– Бегу. – Пацан помчался так, что только босые пятки засверкали.

Принесенное молоко оказалось холодным до ломоты в зубах и вкусным. Даже драгунский прапорщик, крививший дотоле нос от жидкостей, не содержащих спирта, с удовольствием приложился к крынке, смачно сглотнул, размазал пролившиеся капли по шикарным усам и одобрительно крякнул.

– Храни вас Николай‑угодник, – напоследок сказала пожилая женщина, когда мы, расплатившись, двинулись дальше.

Песчаная светло‑желтая дорога проходила сквозь бор изумительной чистоты – одни только сосны да лесной «ковер», сложенный из опавших иголок и шишек. Высоченные ровные деревья стояли плотными рядами, как гвардейцы на параде. Верхушки покачивались в такт ветру, изредка доносился звонкий перестук дятла и пение невидимых птиц.

По небу бежали облака, оставляя на земле прохладную тень. Только что голову напекало солнышко, и вдруг раз – ты в середине темного пятна, которое стремительно несется вперед. Проходит несколько секунд – и вновь яркий свет и жара.

Мои парни ехали впереди, драгун тащился, чуть отстав. Он уронил подбородок на грудь и сладко дремал, изредка открывая глаза, когда приходилось преодолевать препятствие.

Я завидовал его безмятежности. С другой стороны, он «прогудел» на первом этаже новгородского трактира всю ночь и теперь добирал потерянный сон. Похоже, невесте придется еще с ним намучиться. Личности вроде него с трудом поддаются семейной «дрессировке».

Михай по‑прежнему оставался нелюдим, держался обособленно, в разговоры если и вступал, то в самые незначительные, отделываясь односложными короткими фразами. Гренадеры, прекрасно понимая состояние поляка, старались его не задевать.

Карл, более‑менее сносно научившийся русскому, с интересом прислушивался к нашим беседам, но не всегда принимал в них участие. Беглая речь давалась ему все же неважно.

Поездку вполне можно было бы назвать приятной, если б не надоедливый гнус. Комариный сезон еще не настал, зато слепни водились в избытке. То и дело приходилось громкими шлепками убивать мерзких насекомых, норовящих укусить в самое неожиданное место.

Дорога разделилась на два рукава – один, узенький, вел к видневшемуся в отдалении погосту. Второй рукав, пошире, накатанный тысячами колес и изрытый копытами лошадей, прямой ниточкой уходил на многие версты без единого поворота.

Местечко для тех, кто упокоился навсегда, выбиралось со вкусом, если можно так выразиться, – тихо, красиво и спокойно. Кладбище выглядело ухоженным, за могилками присматривали – убирали, прогоняли надоедливых ворон и соек, поправляли струганые кресты. Видимо, жители окрестных деревень здесь хоронили родственников и рассчитывали в будущем тоже найти тут последнее пристанище.

– Райское место, – благолепно сняв шапку, произнес Михайлов. – Хотел бы я, чтоб меня похоронили в таком, а не где‑нибудь на чужбине.

Он перекрестился.

– А не все ли равно тебе, где гнить? – вяло спросил Чижиков, не разделявший философских настроений собеседника.

– Нет, не все, – недовольно произнес Михайлов. – Здесь все родное, свое. Глаза не нарадуются.

– Это на кресты‑то глядючи?

– Да не в крестах дело, – вскипел собеседник. – Лепота тут. Грибов, наверное, видимо‑невидимо, зверья всякого мильенами бродит, а в речках рыба разве что из воды не выпрыгивает. Зачерпни ведро – обязательно леща или уклейку вытащишь. Остался бы тут навсегда, избу бы купил – она, чай, рубля три, не больше стоит, бабенку б завел из вдовушек, поласковей, хозяйством каким‑никаким прирос.

– Гляди, как бы действительно не остался, – пробурчал Чижиков. – Вон и могилка свежевырытая впереди имеется.

Михайлов бросил взгляд на черный провал в земле и ядовито сплюнул:

– Типун на язык тебе, Степка, болтун ты несчастный.

– Кто из нас болтун! – рассмеялся дядька.

– А у тебя что – не лежит душа к этим краям? – подъехал я к Чижикову.

Гренадер устало вздохнул:

– Почему не лежит? Лежит, конечно. Токмо погнали нас всей семьей отсюда из Рассеи метлой аж до самых крымских степей. И за то спасибо, конечно. Могли батьку моего вообще без головы оставить.

– Из‑за чего? – не сразу понял я.

– Знамо из‑за чего. Батя мой в стрельцах московских служил, что бунтовать супротив Петра Ляксееича вздумали. Хучь и ни при чем предок мой был, и в мыслях не держал на самодержца покушаться, но как пошли головы на плахе лететь, его вместе с другими в назидание из Москвы выперли и на границу с крымчаками послали с маткой моей да нами, детворой, мал мала меньше. Не все и доехали... Кажную версту кого‑то да хоронили. Дали нам землицы чуток, а как зачали полки ланд‑милицейские строить, так я туда напросился. Батька сказал, что, раз бугаем таким вымахал, нечего за сохой ходить.

– А в гвардию как попал?

– Обычным макаром, почитай, как почти все из наших... Приехал майор Хрущов, стал людей для гвардии присматривать. Меня начальник наш все уберечь хотел от набору, жалко ему было в столичные войска справного солдата отдавать, да рази такую оглоблю схоронишь? – усмехнулся Чижиков. – Прятали‑прятали, да все без толку. Майор, видать, глазастый попался, а может, и донес ему про меня кто. Он как увидел меня, ажно от радости затрясся, Гаргантюэлем каким‑то назвал. – Гренадер сплюнул. – Хто хоть это, господин сержант? Скажите, сделайте милость!

– Великан такой из книжки.

– А, – успокоенно протянул гренадер. – Тогда ничего. Я уж думал, ругательство какое. Много доводилось слышать. Так уж устроены люди русские – шагу не шагнут, чтоб не полаяться друг с дружкой, хоть по поводу, хоть впустую. Батюшки святы, запамятовал, на чем и остановился, – растерянно произнес Чижиков.

– На том, как майор Хрущов в гвардию тебя записал, – напомнил я.

– Точно, – кивнул гренадер. – Так все и было. Приехал майор, пальчиком ткнул, великаном энтим назвал и велел писарю бумагу на меня готовить. «Ты, говорит, Чижиков, хоть по фамилии – птаха мелкая, зато вид имеешь исполинский. Стало быть, полагается тебе в гвардии дальше служить». Понятно, что мнения моего и спрашивать не стали. Так и записали меня да еще сотню хлопцев из ланд‑милицейского полка в гренадеры гвардейские. Я поначалу закручинился, знал, что у бати из службы вблиз особы царевой ничего путнего не вышло, и у меня на роду такое ж, поди, нарисовано. Но потом привык, втянулся...

– И как, не жалеешь?

– Чего ж жалеть‑то?! Чему быть, того не миновать. Умный человек везде примененье себе найдет. Так и с гвардией получилось.

– Значит, ты из московских стрельцов. Интересно, – протянул я. – Вы поначалу в Москве стояли. Не тяжело было в том месте, где раньше жил, обращаться?

– Да как сказать. По первой приходили в башку мыслишки разные, да враз за кончились. Сходил я как‑то, поглядел на домик, что батяня руками своими срубил. Стоял возле забора битый час, и ничто внутри так и не шевельнулось, хучь и прошло здесь не одно лето детское. Вот оно – время – что вытворяет. Чужой стала мне Москва, будто и не родился тут.