Текст книги "Гвардеец. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Дашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Давайте подробнее остановимся на зиме, – предложил Бирон.

– Зимой и поздней осенью солдат пускай носит шапку‑ушанку.

– Что такое «ушанка»? – не понял Бирон.

– Э… такая теплая зимняя шапка, обычно называется «треух», – вспомнил я.

– Понятно, – кивнул Бирон. – Морозы в России кого хочешь заставят одеться потеплее. Особенно в Сибири. Иной раз птицы на лету мерзнут.

– Об этом и речь, – поддакнул я. – Для зимних караулов введем караульные тулупы, чтобы постовые не мерзли. И никаких павлиньих‑страусиных перьев. Оставим их дамам. Для упрощения различий между чинами можно ввести погоны, нарукавные знаки, – я снова пустился в пространные объяснения, ибо, что такое погоны, армия еще не знала. Существовали прообразы в виде специального шитья на левом плече, но термин пока не вошел в обиход.

– Рода войск будут отличаться,… скажем, кокардами, или цветом мундиров. Мы сэкономим на куче вещей, получим удобный и дешевый мундир.

– Звучит интересно. Думаю, если мы не просто отдадим бумаги, а покажем императрице солдат в мундирах нового покроя, она будет гораздо благосклонней к переменам. Пожалуй, я оплачу строительство нескольких мундиров для образца из собственного кошелька. Есть на примете отличные портные, они помогут воплотить ваш замысел. Через двенадцать дней представим матушке императрице наш прожект. Готовьтесь. Надеюсь, вы будете столь же убедительны, – Бирон с предвкушением потер руки. – И альбомчик ваш я с собой прихвачу.

Глава 25

Благодаря энергии Густава Бирона все действительно завертелось и закружилось, будто в калейдоскопе. И лишь я ощутил себя опустошенным и выжатым как лимон. Словно кто‑то внутри щелкнул рубильником и вырубил ток.

Зачем я все это делаю? В правильном ли направлении иду? Какие будут последствия моих поступков? Если в знаменитом рассказе путешественник во времени случайно раздавил бабочку и в итоге коренным образом изменил мир, как аукнутся мои дела в будущем? Нет гарантий, что Лев Толстой напишет «Войну и мир», Эдисон придумает лампочку, Крузенштерн откроет Антарктиду, а Гагарин полетит в космос. Возможна самая невероятная цепочка событий. И разве им обязательно быть плохими?

Вдруг просьбу молодого Наполеона удовлетворят и возьмут в русскую армию, где он станет выдающимся полководцем. Гитлера примут в академию художеств или как там называлось то учреждение, куда его не хотели брать по причине бездарности, подучат, и из него выйдет пускай средней руки, но все же художник. Аляску не продадут, поставят на ней радар и несколько ядерных ракет для защиты США и Канады от, скажем, ракет колумбийских наркобаронов.

Удивительная вещь история. Сколько на ней развилок, которые могли повернуть развитие человечества в ту или иную сторону.

Мой ориентир для будущего предложен Кириллом Романовичем, но стоит ли оставаться в этих тесных рамках, если я могу сделать для страны нечто большее, нежели только предотвратить Елизаветинский переворот и удержать на троне Иоанна VI?

Любому из нас когда‑то хотелось переиграть историю, слетать на машине времени в прошлое, предупредить самого себя даже по мелочному поводу: не идти на свидание с девчонкой из соседского двора, которая заставит как дурака несколько часов торчать на морозе у кинотеатра с двумя билетами на отличный фильм в одной руке и с букетом цветов в другой, а сама не придет, потому что ей захотелось тебя подинамить. Не зубрить всю ночь перед экзаменом, а отправиться на пляж, бегло пробежав глазами билет под номером одиннадцать. Дать по морде человеку, которого ты считал своим другом, а он втихаря закладывал тебя начальству.

И вот мне выпал такой шанс, лотерейный билет что ли.

Конечно, было бы хорошо оказаться в теле царя батюшки с неограниченной властью, чтобы все «принеси‑подай», чтобы любой каприз на блюдечке. Однако сумел бы я, оказавшись с лету на верхних ступеньках, сходу разобраться и предложить верный путь? Наверное, нет.

Сейчас мое положение шаткое: в глазах Бирона я земляк, на которого можно рассчитывать, скинуть черновую работу, использовать в темных интересах. Курляндцы стараются держаться друг друга, понимая, что в этом основа их выживания, но говорить о существовании влиятельной партии я бы не стал. У всех собственные интересы. Подует ветер в другую сторону, и мы полетим как пух. Так кстати и произошло в истории.

Возможно, я переоценил свои силы, пытаясь одновременно с созданием дворцовой роты запустить маховик реформ, но всему нужен толчок. Маленький камешек, падающий с вершины горы, увлечет за собой лавину.

Одна рота всего лишь начало, испытание в тепличных условиях. Главное, чтобы Анна Иоанновна прониклась духом перемен.

Я понимал, что изменения на первых порах могут вызвать неприятие, особенно в гвардейских полках. На ум пришла ситуация с реформами Потемкина: гвардейцы были не в восторге от его каскеток, курток и сапог, и, радовались, что их форма не претерпела «потемкинских изменений». Вероятно, им нравилось не спать сутками, чтобы привести прическу в порядок: напудрить волосы, закрутить букли, устроить позади крысиный хвостик с металлической проволокой и черной лентой в виде бантика. Понятно, что офицерам помогали денщики, а солдатам побогаче – крепостные, но даже в гвардии хватало тех, кто едва сводил концы с концами и единственным источником существования оставалось скромное жалованье. Я делал ставку на них.

Кроме того, люди Анненской эпохи гораздо привычней к переменам, чем их потомки. Недавно Петр Первый сломал привычный уклад страны, ввел огромное количество новшеств, не все из которых можно назвать полезными. Те, кому довелось стать не только свидетелями, но и участниками коренной ломки легче на подъем. Если реформы окажутся простыми и понятными, их введение облегчит и солдатскую, и офицерскую долю, любое сопротивление будет преодолено.

Не стоит забывать, что в отличие от сиятельного графа Потемкина я находился в более выгодной ситуации. Елизавета и Екатерина Вторая откровенно избаловали как двор, так и гвардейское окружение. Эпоха дворцовых переворотов внедрила в сознание современников, что в их силах убрать неугодного монарха, навязать любые условия. Слишком многое сходило с рук заговорщиков. Елизавета и Екатерина, эти, безусловно, неординарные женщины попадали в заколдованный круг, вынужденно одаривая милостями людей, от которых зависели, тем самым, развращая их.

Анна Иоанновна была не такой. Разорвав кондиции верховников, она действительно стала самодержицей. Слово ее не расходилось с делом. Императрица любила власть, и, что самое главное, умела ей распорядиться. За каких‑то десять лет она добилась того, что получалось далеко не у всех монархов: укоротила замашки шляхетства, вольные нравы которого могли привести примерно к такому же разносу страны, как в случае с Польшей, которая надолго исчезла с политической карты Европы.

Не всем был по нраву жесткий (отнюдь не жестокий) нрав царицы, но люди, умевшие ставить интересы страны выше собственных, видели в ее правлении благо для разоренной России. Конечно, находились и «несознательные». С ними обращались просто – арест, Тайная канцелярия, а там как повезет. Большинство, кстати, отпускали, не причинив особого вреда; дело заканчивалось штрафом, наставлением на путь истинный от духовных лиц или непродолжительным сидением под домашним арестом.

Пушкин, серьезно занимавшийся исследованием этого исторического периода, очень удивлялся тому, сколько собак умудрились навесить потомки‑«либералы» на Анну Иоанновну и ее фаворита Бирона. Что поделать, воцарившимся незаконным путем монаршим особам и их приспешникам приходилось оправдывать свои поступки хотя бы таким способом.

Мне было легче осознать несправедливость вынесенных историками приговоров, ибо я поневоле втягивался в эпицентр бурлящих событий.

Бирон познакомил меня с Анисимовым, это оказался приятный в общении офицер, начитанный и многознающий. Он служил в Артиллерийском дворе и, если я правильно понял, заведовал там одной из лабораторий. Правда, о своих обязанностях, Василий Геннадьевич распространяться не любил, очевидно, служба приучила его держать язык за зубами. Нам как раз такой спец и был нужен. Умный и не шибко болтливый.

Я рассказал ему о своей идее, объяснил каких результатов надо добиться.

– Возьметесь?

– Задачка сложная, – взгляд офицера стал задумчивым, потом прояснился, – но интересная. Понадобятся две вещи, – Анисимов замолчал и выжидающе посмотрел на Бирона.

– Какие? – нетерпеливо спросил подполковник.

– Свободное время и деньги.

– Вы не будете стеснены ни в том, ни в другом. Голубчик, если вы придумаете такую пулю, что неприятеля за шесть сотен шагов наповал убьет, я лично бухнусь в ноги императрицы, чтобы вам дали генерала.

– А если не получится?

Бирон выдержал паузу и коротко предупредил:

– Сгною.

Я понял, что он не шутит. И кнут, и пряник капитану предлагались серьезные.

На губах Анисимова появилась усмешка.

– Будет сделано, господин подполковник.

Густав Бирон договорился, чтобы капитана до осени прикомандировали в Измайловский полк, и Анисимов мог полностью посвятить себя разработке новой пули. В помощь ему придали полковых артиллеристов. Не знаю, что они творили, но как‑то раз чуть не раскатали специально выделенное подворье по бревнам. Сначала что‑то громыхнуло, потом дом окутался дымом, из дверей выскочили чихая и кашляя похожие на трубочистов солдаты. Анисимов вышел последним. На чумазом лице расплылась загадочная улыбка. Возможно, такая была у Ньютона, когда тому на голову упало яблоко или у Менделеева, после знаменитого сна.

– Пороху перебрал, – сказал он и скрылся внутри.

Сдается мне, что капитан оказался натурой увлекающейся, и смело ставил рискованные эксперименты, не заботясь о последствиях.

– Надо построить для его экзерциссов другой дом и как можно дальше от цейхгауза, – подумав, произнес Бирон.

«Презентация» у государыни состоялась в положенный срок. Анна Иоанновна пожелала видеть нас в Зимнем доме. Я думал, что кроме нее будет кто‑то из генералов или из Кабинета министров, но императрица была в обществе только обер‑камергера и Ушакова. Опять расхождение с исторически сложившимся образом недалекой особы, не вмешивавшейся в государственное управление и перепоручившей это неблагодарное занятие группе близких сановников. Анна Иоанновна предпочитала держать руку на пульсе, ее волновало многое. Будучи полковником всех гвардейских полков, она порой лично являлась в полковые дворы с инспекцией. Кроме того, императрица умела слушать советы, не случайно при ней было начато столько полезных для государства дел. Жаль, что свыше Анне Иоанновне отпустили столь короткий срок жизни и царства.

Нас доставили во дворец скрытно, чему немало способствовало то, что в тот день на страже стояли измайловцы. Иностранные послы и прочие любители вынюхивать, что новенького творится в Московии, остались в полном неведении. Мы прошли сквозь галерею запутанных ходов и оказались в Тронной зале. Как часто я стоял там на карауле, будучи рядовым гренадером, и как необычно находиться в центре событий, сжимая вспотевшей рукой эфес шпаги.

В качестве «моделей» подполковник по моему совету использовал гренадер из третьей роты. Карл, Чижиков, Михайлов… знакомые все лица, те, кому я бы рискнул довериться. Статные молодцы ели императрицу глазами, пока та прохаживалась вдоль строя, с интересом разглядывая новую форму. Особенно ее впечатляли кивера, нечто похожее носили сербские гусары, но портные Бирона подошли к делу творчески, и я сам с трудом узнавал первоначальный облик задумки.

– Андрей Иванович, голубчик, скажи мне дремучей, что ты думаешь по сему? – спросила она у Ушакова.

– Недурно, – заметил он. – Господин Бирон постарался. Я бы кое‑что добавил. Неплохо бы часовым, что при вашем величестве будут, кирасы определить.

– А не тяжело им будет? – спросила Анна Иоанновна.

– Аккурат в самый раз. Мы ж брать в роту не первого встречного будем. Я тебе, матушка, таких молодцов подберу – кровь с молоком. Не то, что кирасу носить, пахать на них станешь – не устанут.

– Ишь ты, Андрей Иванович, к чему гвардейцев моих приставить хочешь, – засмеялась довольная императрица.

– А что, матушка, и им польза – дух в теле поддержат, и лошадям роздых, – улыбнулся Ушаков.

– Пущай кроме фузей еще и по паре пистолетов заряженных носят, – подал голос обер‑камергер.

Густав Бирон вопросительно посмотрел на брата.

– Пригодится. Всякое ведь бывает, а солдатикам твоим больше оружия не повредит, – пояснил фаворит.

– И в какую же это копеечку мне выльется? – спросила Анна. – Мой дядюшка Петр Алексеевич на семьдесят душ кавалергардских одиннадцать тыщ тратил. На такие деньжищи можно полк армейский содержать.

– Эта рота обойдется в скромную сумму. Мы подсчитали, что издержки немногим больше, чем на обычную гвардейскую роту выйдут, – пустился в объяснения Густав. – А безопасность государыни русской для нас важнее любых расходов. Так что не гневайся, матушка, о тебе, да о России печемся.

– Апробацию свою дам, – решила императрица. – Токмо, как генерал Ушаков и обер‑камергер говорят, добавьте кирасы с пистолетами. Люблю, когда вокруг оружием громыхают, сладко мне, – мечтательно закатила глаза Анна Иоанновна, действительно знавшая толк в этом деле и оставившая после себя приличную коллекцию огнестрельного оружия. – Где подписаться?

– Тут, Анхен, – подался вперед фаворит.

Императрица вчиталась и задумчиво спросила:

– Кого вы, господин подполковник, в командиры роты баллотируете?

– Капитана гренадер Муханова, – отрапортовал Густав.

– Знаю такого, хороший офицер. Авантажный[17]. И фон Гофена, вижу, пристроить намерены.

– Точно так, матушка. В гренадерские капитан‑поручики прочу.

Так, решается моя судьба. Я замер, превратившись в сплошное ухо.

– Спелись вы с ним, однако. Узнают газеты заграничные, что особу мою иноземцы охраняют, скажут что… Что, скажут, Андрей Иванович? – Анна Иоанновна обернулась к Ушакову.

– А, – махнул рукой тот, – нам‑то что? Не все ль тебе равно, матушка, что трепачи заморские наговорят. Какой с них спрос!

– Точно, нечего к мнению ихнему прислушиваться, – поддакнул фаворит. – Своим умом жить надо.

– Это все верно, но негоже, чтобы императрицу иностранцы охраняли. И так говорят – кругом‑де Анны, императрицы российской, немцы толпятся, продыху не дают. Не обижайтесь, токмо, – она внимательно посмотрела на нас, иностранных «прихлебателей». – Знаю я, что иные из вас голову заради России положат, и на поле бранном проявят себя так, будто тута родина ваша. Но не хочется мне наветов, дабы потомки говорили, что затирала Анна, императрица русская, своих и чужаков лишь привечала. А ведь наговорят такого, чует мое сердце, – с улыбкой Кассандры произнесла она, и у меня невольно сжалось сердце: как точно предсказала эта мудрая женщина будущее.

– Скажи, фон Гофен, давно ль я тебе чин сержантский выписала?

– На днях, ваше величество, – гаркнул я.

– То‑то! Иные у меня годами следующего производства дожидаются, а ты как заяц с чина на чин прыгаешь. Через неделю, глядишь, жезл фельдмаршалский в руки примешь. Непорядок это, – погрозила она пальцем. – Вот как мы с тобой, фон Гофен, поступим. Служака ты честный, я об этом и от Андрея Ивановича часто слушала, он мне уши все прожжужал.

Ушаков подмигнул. Что ж, спасибо господин генерал.

– В роту дворцовую, я тебя не возьму, пущай, подполковник русака какого‑нибудь подыщет, исполнительного и не спесивого. Есть у тебя такие, Густав?

– Найдутся, ваше величество.

– Вот и прекрасно. А ты, фон Гофен, послужи Андрею Ивановичу. Имеется у него для тебя поручение. Если справишься – я тебя в поручики произведу. Твой ведь командир роты давно по кабакам исшатался весь, пропил мундир гвардейский, честь и совесть. Ну, так мы его в армейскую часть нижним чином сосватаем, поручика вашего… Как фамилия его?

– Дерюгин, – подсказал Густав Бирон.

– Вот‑во, Дерюгина в капитан‑поручики определим, а тебя, фон Гофен на его место поставим. Не обиделся?

– Никак нет, – отчеканил я.

– Обиделся, по глазам вижу. И правильно делаешь. Мне обидчивые и злые во как нужны, – она сделала резкий знак. – Ну, чай, не в последний раз видимся. Андрей Иванович в обиду не даст. Быть тебе, фон Гофен, с таким покровителем генералом. А пока, прощай. Я вас оставлю, – сказала императрица и ушла.

Глава 26

Э… а как же альбом с новой армейской униформой, изменения в конструкции штыка и прочее. Я остолбенело посмотрел на подполковника. Тот правильно расценил мой взгляд, подошел поближе и тихо произнес:

– Не волнуйтесь, фон Гофен. Дойдет и до ваших придумок. Не хочет матушка такое дело без фельдмаршала Миниха начинать, знает, что обидит старого служаку. А без его одобрения ничего хорошего не получится.

– Понимаю, господин подполковник. Действительно, не стоит через голову начальства прыгать, – согласился я, помня, что генерал‑фельдмаршал Миних отличался и обидчивостью, и злопамятностью, что не мешало ему оставаться талантливым полководцем и инженером. – Жаль только время потеряем.

– Наверстаем, барон, – немного легкомысленно сказал Густав. – Русские долго раскачиваются, но потом несутся так, что за ушами свистит. Если Миних не усмотрит ничего для себя опасного, он всенепременно поддержит реформы.

Похоже, прогрессорство мое умерло, не успев начаться. С самого начала ведь было смутное чувство, что пшиком окончится. Не один я тут такой умный. Бироны больше увлечены упрочнением положения возле трона. Мои инновации у них на втором плане. Это я говорю при всей симпатии к подполковнику. Густав Бирон, разумеется, отличный мужик, но организация дворцовой роты нужна ему для другого – отнюдь не для того, чтобы провести полноценную реформу армии.

Что взбредет в голову Миниху, когда тот узнает, какие вещи творятся в его отсутствие, можно только гадать.

Да, сегодня определенно день обломов: местечко в дворцовой роте, казавшееся таким теплым, уплыло прямо из‑под носа, еще и непонятная служба у Ушакова, от которой зависит дальнейшая карьера. Смутные вырисовываются перспективы. И пенять в том некого – императрица права полностью. Лишний раз убедился, насколько она умна и проницательна. Будем считать, что России повезло с правительницей. Собственно, так оно и есть на самом деле. После слишком увлеченного коренными перестройками Петра Первого, довольно апатичной во всем, что касалось государственных вопросов Екатерины Алексеевны, и не успевшего опериться юнца Петра Второго, воцарение Анны Иоанновны было благом. Иногда стране нужен как раз такой правитель, вернее правительница – жесткая, справедливая и умная. Понятно, что на такую удобно глядя из будущего всех собак навешивать, но если Россия во время ее царствия сумела перевести дух, накопить жирку, продолжить прежний курс и укрепиться, пошли все эти борзописаки одним хорошо известным туристическим маршрутом.

– Господин подполковник, с вашего позволения, возьму сержанта фон Гофена к себе. Обещаю, что он вернется в полк, как только выполнит поручение государственной важности, – отрывисто проговорил Ушаков.

– Да, я слышал волю императрицы, – спокойно произнес Густав Бирон. – Фон Гофен, с этого момента вы переходите в распоряжение генерала Ушакова. Проявите себя, как подобает солдату‑измайловцу.

Он отсалютовал шпагой, давая понять, что разговор окончен.

Мы вышли из дворца. Ушаков усадил меня в свою карету, экипаж покатился, сопровождаемый отрядом вооруженных до зубов гайдуков.

– Полноте вам расстраиваться, барон. Вы молоды, полны сил. Не падайте духом! – ободряюще заговорил генерал.

– Я в порядке, Андрей Иванович. Что было, то было. Какой смысл горевать? Я с самого начала чувствовал, что собираюсь откусить больше, чем влезет в рот.

– Похвально соизмерять свои силы. Те, кто зарывается, рано или поздно осознают, что падение с небес на землю может статься весьма болезненным, – довольным тоном произнес Ушаков. – Есть у меня на тебя виды, барон. Удачно твои солдаты на дом Сердецких наскочили. Столько нового и интересного приоткрылось, – генерал зажмурился как кот, при виде сметаны. – Жаль, не весь клубочек размотать удалось. Главные злоумышленники все еще скрываются.

– Хотите сказать, что Сердецкие и Потоцкий до сих пор не пойманы? – удивился я.

– Пока нет, но всенепременно споймаем, и ты в том поможешь.

– Простите, Андрей Иванович, но я вас не до конца понял: чего именно вы от меня хотите?

– Экий ты непонятливый, фон Гофен, – досадливо покрутил головой генерал. – Иль притворяешься?

– Зачем мне притворяться? Я все больше по воинской части в последнее время занимался, с господином Бироном планы строил. В дела Тайной канцелярии не вмешивался.

– Попробовал бы вмешаться! Я б тебе быстро голову от тела отделил.

– Ну, так я и говорю, что ведать не ведаю, каким образом могу вам помочь.

– Очень даже можешь, – снисходительно объявил генерал. – И наверняка догадываешься как. Уж больно ловко твои гренадеры людей Сердецкого скрутили. Раз‑два и готово! А ведь обычно без пальбы или драки хорошей не обходится. Знают воры, на что идут и живыми даваться не любят. Столько голов иной раз класть приходится, чтобы злочинца за шкварник изловить. Вот бы при мне команду такую заиметь, чтобы без лишнего шуму и крика за жабры брать тех, кто ворогом России приходится.

Врагом России или вашим личным врагом, Андрей Иванович. Как разобраться и отделить одно от другого? А желание окружить себя верными людьми – понятно. Ничего в нем противоестественного не наблюдаю. Вон, Густав Бирон того же желает, не случайно меня двигать начал, да только императрица по‑другому мою карту разыгрывать начала, Ушакову на кон сдавать доверила.

А мне как быть? И хочется, и колется! Понятно, что благодаря могущественному владыке Тайной канцелярии можно лишний шаг вперед сделать, раз уж с дворцовой ротой не сложилось, но жаль, не ведомо мне, как он себя во время переворота вел: честно сдал заговорщиков с потрохами, или не стал сигнализировать, а просто сменил хозяев? Как‑то на школьных уроках истории на этом моменте внимание не акцентировалось, а спросить не у кого: разве, что у Кирилла Романовича, а тот, как оставил меня в камере, так с тех пор не появляется. А ведь обещал, другое дело, что точных сроков не указывал.

Если пораскинуть мозгами – интересный вариант вырисовывается: я теперь не учу историю, я ее по капельке, но делаю. Напыщенно звучит, конечно, но ведь правда от первого до последнего слова.

Что это я все о себе любимом. Вернусь к Ушакову, пока тот в окно задумчиво смотрит на распускающуюся почками деревьев весну‑красну. Отвернулся из чувства деликатности, подумать дает. Хорошо, буду мыслить логически. Пожалуй, что второй вариант самым верным кажется. Такие кадры, как Ушаков, ценятся при любой власти, при Елизавет Петровне тем паче. При ней Тайная канцелярия куда бодрей заработала, соответственно и влияние главы этого достойного учреждения выросло. Нос Андрей Иванович по ветру держит. Как только поймет, чья сила берет, враз перекрасится.

Может, согласиться: рискнуть втереться в доверие, в нужный момент подпихнуть и занять табуретку. Нет, Ушаков не настолько наивен, иначе б его давно с потрохами съели. Быстро сообразит, что под него копают и примет меры такие, что и в страшном сне не приснится.

Выходит, что если держаться его линии, то лишь до того момента, как он начнет другой стороне подыгрывать. Я решил идти ва‑банк:

– Смею спросить, Андрей Иванович, уж не обо мне и моих ребятах речь идет?

– А о ком же еще! – усмехнулся Ушаков. – Вы себя проявили, как надо показали. Зачем мне неподготовленные конфиденты? Золотом обсыпать не обещаю, но жалованье больше чем в гвардии положу. И до чинов помогу дослужиться.

Опять расставляются сети. И ведь чую, что, согласившись, только запутаюсь. Нет, не лежит у меня душа к ремеслу фискально‑пыточному. А если Ушаков действительно переметнется к Елизавете, причем задолго до того, как она о перевороте подумает? Рыба ищет, где глубже, человек, где безопасней. Мне вас, Андрей Иванович, за три версты обходить надо. Вы человек умный, знаете, как не цепями – словами опутывать. Глазом моргнуть не успею – втянете в такие делишки, что волосы дыбом.

– Лестно мне это слышать, Андрей Иванович, но я человек военный. В баталиях для себя вижу пользу государству российскому. Зачем вам плохой сыщик?

Лицо Ушакова озадаченно вытянулось:

– Что‑то ты, барон, опять резоны приводить начал странные. Я ведь разговор наш первый помню, ни словечка не забыл. Откуда у тебя, штафирка немецкая, такое высокомерие? Думаешь, подполковник горой за тебя встанет?

Сильно екнуло сердце. Ушаков прав, близость к Густаву Бирона сделала меня излишне безмятежным. Только расслабился, а тут…

– Андрей Иванович, никому я не нужен и не понадоблюсь. Исчезну, и на мое место тут же придут десятки других, ни в чем мне не уступающих. Только я ведь серьезно говорю, если и есть от меня какая польза, так она в другом.

– Ой, гордец! – хлопнул себя по тощим ляжкам Ушаков. – Я тебе, шельмецу, першпективы выдвигаю, а ты мне резонами бросаешься. Ладно, других найду, но от службы моей ты не отвертишься. Хлебай полной ложкой, фон Гофен.

Я облегченно вздохнул. Пронесло.

Карета подъехала к зданию Тайной канцелярии, где нас встречал чиновник с встревоженным лицом. Он мял шляпу в руках и скорбно закатывал глаза. По всему было видно, что мужчина пребывает в расстроенном состоянии духа.

Гайдуки, спрыгнув с коней, опустили подножку кареты, и Ушаков вальяжно ступил на землю.

– Привет, Кононов. Вид у тебя, Михайла Кузьмич, странный. Стряслось чего?

– Андрей Иванович, прости Христа ради! Беда у нас приключилась, – по‑бабьи запричитал чиновник.

– Докладывай, – велел Ушаков.

– Не уберегли мы управляющего Сердецкого, дернули на дыбе, а он возьми да помри. Лекарь говорит, что со страху не выдержал.

– Тааак, – со злостью протянул генерал. – Кто допрос вел?

– Я, – обреченно сказал Кононов.

– Как же так, Михайла Кузьмич? Не впервой же колодника расспрашиваешь! – укорил генерал.

– Виноват, Андрей Иванович. Я ж не знал, что он такой пугливый окажется. И сделать‑то ничего не сделали, – стал оправдываться чиновник.

– По совести плетей бы тебе надо всыпать, Михайла Кузьмич, да жалованья на треть лишить. Ступай, скажу опосля, как с тобой быть.

Чиновник перекрестился на Андрея Ивановича как на икону и убежал.

Ушаков привел меня в знакомый кабинет, поежился.

– Холодно что‑то тут, – пробурчал он и вызвал кого‑то из караульных солдат, велев затопить печь.

– Не судьба нам видать, фон Гофен, всю правду узнать. Я на управляющего надеялся, что он больше всех ведает, да вот незадача: умер, окаянный, ничего путного не сказав.

– А лакеи Потоцкого?

– Что лакеи, – махнул рукой Ушаков. – Людишки темные, никчемные. Уж мы их и так и эдак, все перепробовали, а толку никакого. Куда барин уехал не знают, откуда пятаки везли, через какие таможни сказать не могут, они обоз здесь, в России, встречали. Морока одна с ними.

– А пятаки эти фальшивые еще, где всплывали? – спросил я.

– Нет вроде. Все, что Потоцкий привез, мы перехватили, на пути фальшивками он не расплачивался, чтоб не проследили, наверное. Вовремя ты приступ свой затеял, фон Гофен. Протяни немного, по всей России денежки б разбрелись. А так все до монетки в одно место под замком собраны. У меня канцеляристы употели их пересчитывая. А чтобы к пальцам ничего не прилипло, солдаты потом каждого обыскивали.

– Получается, что шляхтичи беглые залегли на дно и прячутся от лишних глаз.

– Выходит что так. Может, в Москве время выжидают, может, под Петербургом где. Не нашли мы их, хоть и старались, – вздохнул Ушаков.

– А за границу не могли удрать?

– Паспорта у них не выправлены, так что далеко им не убечь. Споймаем рано или поздно, – уверенно произнес генерал. – Я, грешным делом, думал, мои до нашего приезда управятся. А оно вон как обернулось с управляющим. Ну да все что ни делается, к лучшему, – философски заключил Ушаков. – Езжай к себе, фон Гофен. Сегодня ты мне без надобности.

Я распростился с генералом и весьма довольный тем, что вторая половина дня оказалась совершенно свободной, отправился домой, но по пути остановился, вспомнив об одном важном деле. Моя старая шпага до сих пор оставалась невыкупленной у Пандульфи. И хоть по большому счету она была мне без надобности, частица души, принадлежавшая истинному хозяину тела, настоятельно требовала сходить к ростовщику и забрать родовое оружие фон Гофенов.

Пандульфи обрадовался моему визиту, угостил крепким кофе и велел слуге принести шпагу.

– Вижу, вы делаете успехи, молодой человек, – сказал итальянец, рассматривая меня большими, как лупа глазами. – Мундир сержанта лейб‑гвардии весьма вам к лицу. И деньги видать завелись?

– За комплимент насчет мундира спасибо, что касается денег – да, покуда карман не дырявый, имеются.

– С вами приятно иметь дело, – будто кошка замурлыкал Пандульфи. – Но ежели окажетесь вновь в неприятном положении, приходите смело сюда. Мои двери будут открыты для вас в любое время суток. Впрочем, зачем достойным людям встречаться во время нужды и стеснения. У меня по вечерам собирается достойная компания, играем понемногу, ведем умные беседы для духовного и умственного развития. Как раз сегодня я жду весьма интересных гостей. Думаю, полезные знакомства в Петербурге не будут вам лишними. Присоединяйтесь к нашему обществу.

Меня насторожили его льстивые интонации и густая патока, щедро разлитая в словах. То ли он действительно придерживается нестандартной ориентации и пытается заманить в кружок «по интересам», то ли начинается незатейливая вербовка в шпионы или какие‑нибудь франкмасоны. Знаю, что последние в изрядном количестве расплодились среди русской знати, но на меня еще никто не выходил и в масоны не рекрутировал.

– Всенепременно приду, – солгал я. – Но сегодня, увы, нет никакой возможности.

– Как жаль, – всплеснул руками Пандульфи.

Тем временем в комнате появился слуга с моей шпагой, я отсчитал ростовщику деньги, честно заплатил проценты, и, получив на сдачу горсть мелких монет, вышел на улицу.

Навстречу шли солдаты, ведя под ружье просящего милости колодника. Я вспомнил наше с Карлом сидение в казематах Петропавловской крепости, тот голод и холод, что мы тогда испытали. Рука сама по себе развязала шнурок кошелька, я вытащил первую попавшуюся монету из тех денег, что дал мне Пандульфи (это оказался медный пятак), и было собрался протянуть ее арестанту. Но тут взгляд мой упал на дату чеканки.

«1728‑й!» – прочитал я и ахнул.

Ростовщик‑итальянец всучил мне фальшивую монету, которая, по словам Ушакова, не получила хождения, благодаря вылазке моих гренадеров.