Текст книги "Гвардеец. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Дашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– В операционную его. Немедленно.

Санитары осторожно опустили тело на носилки. Фузилер застонал.

– Доктор, что скажете – он будет жить?

– Не могу ничего обещать, уважаемый фон Гофен. Я всего лишь врач. Все в руках Господних, – Кук пошагал за носилками, а я долго смотрел ему вслед, надеясь, что новый знакомый способен воскресить даже покойника.

Анисимов стал рядом, вытащил трубку, набил табаком, и после нескольких неудачных попыток, высек огонь и закурил.

– У него все получится, – сказал он.

– А? Что? – очнулся я, непонимающе повел глазами.

– Получится, говорю у лекаря этого. С того свету выдернет мушкетера моего. Сердцем чую. Ох, и напьюсь я сегодня.

И капитан выпустил в небо густое колечко дыма.

Глава 29

После такого инцидента пришлось идти на доклад к Бирону. Подполковник внимательно выслушал сбивчивые объяснения и велел изложить все на бумаге: посадил нас с капитаном в свой кабинет, дал готовальню и приказал:

– Пишите как на духу!

Капитан старательно выводил буковки, а я помогал ему правильно формулировать мысли. Как‑никак высшее офисное образование! Не зря протирал штаны в конторке Сан Саныча Воскобойникова.

К чести Анисимова, всю вину он брал на себя. Мне даже было как‑то неудобно, и хоть ничего такого за собой я не чувствовал, друг все равно познается в беде, а капитан относился к числу тех людей, дружбой с которыми дорожить стоит.

– Если мушкетер помрет, я вашу лавочку, господин капитан, прикрою! У меня каждый гвардеец на счету, здесь вам не полевая команда, чтобы людей в распыл пускать, – гневно объявил Бирон, прочитав докладную. – Чтоб каждый день мушкетера того навещать, и мне об том доносить всенепременно. Купите ему с жалованья кушаний, только таких, что дохтур разрешает.

– А насчет меня: вы разрешаете мне продолжать изыскания? – с надеждой произнес капитан.

Подполковник немного успокоился, и уже не пылал как жерло вулкана.

– Безусловно! Мы без меры потратили на них казенных средств, будет больно, если они пропадут впустую. Но хоть чем‑то вы меня порадуете? – грустно спросил Бирон.

– Определенные успехи есть, – выступил я. – Удалось поразить мишень с расстояния в триста шагов. Если бы фузею не разорвало, испытали б и на большей дистанции.

– А почему солдата покалечило, можете объяснить?

Поскольку технический специалист из меня неважный, ответ пришлось держать Анисимову.

– У меня несколько предположений. Кажется, я перестарался с пороховым зарядом и отсыпал в патрон больше, чем стоило, – капитан вздохнул. – Может, калибр ружья попался неподходящий. Гадать долго. Буду работать над этим, чтобы впредь происшествий подобных не было.

– Вот именно, чтобы впредь ничего такого не случилось! – назидательно сказал Бирон. – Берегите подчиненных, господа. Думайте об их матерях, женах и детях. И еще раз повторяю – докладывайте мне ежедневно о здоровье раненого. Отпишите его родным.

Я вышел от Бирона озадаченным, вот тебе и «наплевательское отношение к простому солдату». Впрочем, в гвардии к нижним чинам традиционно относились не в пример лучше, чем в армейских полках, что в восемнадцатом веке, что в последующих.

Я, было, хотел поговорить с подполковником о докторе Куке, но потом решил: если англичанин поставит на ноги мушкетера, это станет лучшей рекомендацией в глазах Бирона. Будет день, будет и пища.

Сникший Анисимов звал в кабак: капитан сильно переживал недавнее событие и по старой русской привычке забирался залить горе вином. Я отказался, честно говоря, не хотелось, к тому же мне предстояло еще заскочить в редакцию газеты и передать новую порцию литературных трудов, заодно и забрать полагавшийся гонорар. О моих стяжаниях на ниве российской словесности знал только Карл, остальные сослуживцы пребывали в неведении. Я специально просил кузена не разглашать эту маленькую «военную» тайну. Не чтобы из чувства стыда, просто писательские занятия всю жизнь казались процессом интимным, посвящать в который следует как можно меньше друзей и знакомых. Почему‑то так устроен человек, что скорее откроет душу человеку малознакомому, может даже впервые увиденному, вероятность встретить которого во второй раз практически равна нулю. Отсюда, кстати, и все эти разговоры «за жизнь» в поездах дальнего следования. Чем дальше лежит расстояние, тем сильнее развязывается язык.

Редактор газеты слыл существом эфемерным и трудноуловимым. Он почему‑то всегда отсутствовал в кабинете и, кажется, пребывал в трех различных местах одновременно, однако ухитрялся испариться за секунду до того, как вы оказывались в этих координатах.

Наконец, кто‑то надо мной сжалился и подсказал верный адрес. Я направил стопы к ближайшему питейному заведению, где за столом в полном одиночестве сидел, потягивая большую кружку пива, нужный мне господин.

– Ба, кого я вижу! Игорь Гусаров, наш, так сказать, лучший литератор, светило русской изящной словесности! – смешливо поприветствовал меня он. – Знали бы вы с каким трудом я сохраняю ваше инкогнито, особенно от прекрасных дам, всенепременно жаждущим познакомиться с современным Орфеем печатного слова.

– Неужели есть и такие? – удивился я.

– А как же. Ваш опус идет нарасхват, жаль, возможности не позволяют увеличить тираж, а то мы бы продавали тыщи две каждого выпуска. Искренне надеюсь, что вы пришли не с пустыми руками, иначе последний номер останется без долгожданного продолжения. Не поверите, даже я читаю, – признался редактор.

– Я действительно кое‑что с собой прихватил, думаю, на месяц‑два хватит, потом напишу еще.

– Знакомые дамы просят, чтобы вы побольше писали о любви, о томлении прекрасных сердец, запертых в клетку одиночества.

– Учту их пожелания.

– Обязательно учтите! Что за роман в коем нет высоких чувств! Лирика, лирика и еще раз лирика! Это так нравится нашим прелестницам. Я знаю, что одна молоденькая, не стесненная в средствах девица покупает мою газету по десять штук зараз и все ради того, чтобы прикоснуться к творчеству господина Гусарова.

– Лестно слышать, – не стал отпираться я. – А как они воспринимают всех этих эльфов, гномов, троллей? Может, им гораздо сподручней читать про леших, водяных, русалок?

– О, у меня были опасения на сей счет, но они не оправдались. В людях заложена тяга к мистическому, волшебному. Ваши труды удовлетворяют ее сполна. Благородные герои, романтические рыцари, сражения, приключения. Язык легкий такой, без выкрутасов. Читатель любит, когда оно как‑то само читается, без принуждения над собой. А тот, чьи вещи приходится вымучивать, уж извините меня – и не писатель вовсе.

– А то, что философии маловато никого не смущает? – меня, как любого писателя очень интересовало то, как читатели воспринимают мою книгу.

– Тут я с вами не соглашусь, насчет философии‑то. Не забывайте, что мы, человеки, по‑разному устроены, двух одинаковых на край света сходи – не встретишь. Отсюда и несовпадения. Каждый волен извлечь что‑то свое. Кто‑то увидит глубокую мысль, кто‑то скольжение по поверхности. Это уж кому оно как покажется. Некоторым читателям железки подавай, рыцарей с заклепками, да деталек важных поболе, чтоб автор доспех французский с аглицким не путал, знал, чем арбалет от лука отличается, а бердыш от секиры. Другие на это и внимания не обратят, им главное, чтоб благоглупостей разных было сверх меры: читай – не хочу. На всех не угодить, мой друг. Помните это, и не подстраивайтесь под чужие вкусы. Пишите, как пишется.

– Постараюсь, – успокоено сказал я.

– Еще как постарайтесь! Молю о том, чтобы источник вашего вдохновения не иссяк, с ним не иссякнут и деньги в моем кармане.

Видя, что затронул опасную тему, редактор спохватился.

– Сегодня, кстати, замечательная погода. По‑настоящему летняя: ласковое солнце, весело щебечущие птички…

– Кстати, о птичках. Я тут хотел насчет гонорара поговорить… – начал я импровизированную речь.

– Поэтам деньги не нужны! – с жаром сообщил редактор.

– Поэтам, может и не нужны, а вот прозаикам, творящим в крупной форме, без них – хоть вешайся.

– Безусловно, – счел нужным согласиться редактор. – Я понимаю, что вы честно заработали гонорар, но сейчас наступили трудные времена: тиражи падают, экземпляры порой возвращаются не раскупленными. Продавцы не хотят возвращать деньги. Думаете, я сижу здесь и пью пиво от хорошей жизни?

– Все ясно, – кивнул я. – Думаю, мне стоит обратиться в «Петербургские ведомости», возможно, они захотят пойти навстречу.

– Ну, нет, – редактор аж подпрыгнул. – Вот уж чего я не допущу ни при каких обстоятельствах. Возьмите ваш гонорар и приносите через оговоренный срок продолжение.

– Спасибо, – я расплылся в улыбке. – Не возражаете, если я угощу вас пивом?

– Чтобы я отказался? – изумление в голосе редактора достигло кульминации.

– Все понял, – кивнул я. – Эй, две кружки пива сюда и…

– И то, что я обычно заказываю, – добавил редактор. – В двух экземплярах, пожалуйста.

Я усмехнулся, вспомнив момент с тостами из «Кавказской пленницы»:

– Извините, а вас случайно не Александром по имени звать?

– Ну да, – подтвердил он. – Мать в детстве Сашкой иль Шуриком называла.

Мы засиделись допоздна и в итоге пришли к общему выводу: до чего ж классные мужики из нас получились. Домой я добрался на автопилоте, лег на постель, зачем‑то распихал вялого Карла, пахнувшего женскими духами, и крепко‑крепко заснул. Что со мной было на рассвете – вспоминать страшно! Пиво, водка, вино, непонятные настойки, коих мы перепробовали от анисовой и, кажется, до тараканьей, к утру смешались в такой опасный «коктейль», что я с трудом дополз до умывальника и там же чуть не отбросил коньки. Выжил ли редактор, который поглощал эти жидкости в двойных объемах, предстояло еще выяснить.

– Плохо мне, – простонал я. – Ой, как плохо!

– Сейчас, кузен, потерпи немного, я тебе помогу, – пообещал Карл.

Карл взял у соседей старинное лекарственное средство – капустный рассол. Не сразу, но все же подействовало. Во всяком случае, к Ушакову я сумел дойти без посторонней помощи, правда, несколько раз, скрывался в кустах по очень важному делу. Помогли еще и пронизывающий холодный ветер, и моросящий дождик (погода, которая в Питере столь же непостоянна, как женщина, резко поменялась на осеннюю). Голова с каждым шагом все меньше напоминала колокол. В кабинет Андрея Ивановича я попал почти трезвым человеком.

– Вот и подвалила тебе настоящая работенка, хватит пером скрипеть, – довольно произнес Ушаков.

Я остолбенел:

– О чем вы, Андрей Иванович?

– Да о том, неужто мне по должности знать не положено, кто у нас в газетах пишет, да еще за псевдонимом Гусаров прячется, – усмехнулся генерал.

– Положено, – невольно согласился я.

– Воот! – важно протянул Ушаков. – За дела чернильные хулить не буду, ибо сам иной раз не без удовольствие эльфов твоих перечитываю, но токмо офицеру гвардейскому еще и шпага нужна бывает.

– Андрей Иванович, вроде я и шпагой владеть умею, – даже обиделся я. – Жаль, господин Звонарский подтвердить это уже не сумеет.

– Ты подвигами своими не хвались. Достал бы мне Балагура, я б тебе тогда всяческий почет оказал в сто раз пуще прежнего.

– И до него доберемся, – хвастливо заявил я, вспомнив, что Балагуром звали таинственного убийцу из окружения цесаревны Елизаветы.

– Ажно как павлин распустил перья. Гляди, оборву тебе хвост, – засмеялся Ушаков. – За Балагуром есть, кому гоняться. Тебе другое покуда предстоит. Весточку я из Польши получил важную от человека России дружного и полезного.

– А что за человек такой, позвольте узнать? – заинтересовался я.

– Тебе можно, – разрешил Ушаков. – Есть князь такой – Чарторыжский. Может, доводилось с ним знаться?

– Никак нет. Только слышал о нем. Да сами знаете, кто ж не слышал, разве что глухой.

Ушаков понимающе улыбнулся.

Надо сказать, история с этим князем прогремела на всю Россию. Случилось это в январе 1735‑го года во время войны за польское наследство. Капитан Тверского драгунского полка Глеб Шишкин получил от начальства строгий приказ – сжечь имение Рудзинского – одного из сторонников претендующего на корону Польши Станислава Лещинского. Не знаю, что за напасть случилось с капитаном, но по ошибке он явился во владения соседа Рудзинского, коим к своему несчастью оказался князь. Чарторыжский выступал на стороне России, поддерживал короля Августа, имел четыре охранных грамоты на свои деревни, подписанные лично фельдмаршалом Минихом и генерал‑аншефом Ласси. В мозгу Шишкина что‑то перемкнуло, он объявил князя самозванцем, а грамоты фальшивкой. Возможно, в голове у хлебнувшего лиха на войне офицера не могла прижиться мысль, что не все поляки настроены против России.

Шишкин, никоим образом не сомневаясь в собственной правоте, сжег и замок Чарторыжского, и ближайшую деревеньку. Драгуны раздели донага князя, его жену, пятерых детей и всех домочадцев и пинками погнали по январскому морозу до соседнего поселения.

Когда известия о том страшном проступке дошли до русского начальства, начались разборки – после показательного суда Шишкина приговорили к аркебузированию, сиречь к расстрелу. Прогремели выстрелы, капитан упал… остались довольны ль поляки, неизвестно. Дров драгуны наломали в преизрядном количестве.

Самым удивительным в этой истории было то, что Чарторыжский тем не менее сохранил лояльность России.

– Думаете, князю можно доверять?

– Конечно, – кивнул Ушаков. – Я его не единожды проверил. Он часто помогал нам, помог и на сей раз.

– Так о чем же таком он сообщил? – заинтриговано спросил я.

– Каким‑то образом ему удалось отследить, куда в больших количествах вывозится медь. Князь полагает, что нашел место, где изготовляются поддельные русские деньги, о чем в депеше своей секретной, на имя мое посланной, пишет.

– Так это же замечательно! – воскликнул я.

Ушаков внимательно взглянул на меня и произнес слова навсегда впечатавшиеся в мою память:

– Готовься отправиться в Польшу. Поручаю тебе лично отобрать людей, с которыми ты разыщешь гнездо фальшивомонетчиков, разоришь его и примерно накажешь тех, кто в том гнусном деянии замешан. Только учти, барон, поедешь ты туда не как гвардейский сержант Измайловского полка, а будто простой шляхтич курляндский, коей хочет и мир посмотреть, и себя показать. Помни токмо, ежели случится тебе в тюрьму али плен угодить, мы о тебе знать не знали, слышать не слышали. Понял меня, фон Гофен?

– Понял, Андрей Иванович, – сказал я. – Как не понять.

На душе вмиг стало тревожно и пусто.

Глава 30

Хочешь задеть поляка, скажи, что его страна расположена в Восточной Европе. Девять из десяти собеседников с обидой поправят: «Не в Восточной, а в Центральной», десятый, скорее всего, полезет с кулаками. И причина тут вовсе не в географии.

Раз связано с востоком, значит, с Россией. Согласитесь, неприятное соседство для некоторых...

Так получилось, что истории наших стран сплетены в причудливый узел, и иной раз не так просто разобраться, где тут Польша, Россия, Украина или Беларусь. Четыре славянских народа с такой непростой судьбой. И у каждого свои богатые комплексы.

Есть русские, которые искренне переживают за некую «азиатскость», не понимая, что страна, раскинувшаяся на столь обширной территории и сочетающая в себе элементы многочисленных культур, изначально находится в выигрышной позиции. В нас есть и Европа, которую по недоразумению считают мерилом всего передового, гуманного и светлого, есть и «азиатчина», назвать которую дикой и темной может только идиот или мерзавец. Если кто‑то считает себя из‑за этой уникальной смеси неполноценным, мне его откровенно жаль.

Среди украинцев тоже имеются интересные экземпляры – вечные «без пяти минут европейцы», которым каждый раз что‑то мешает. Некоторые из них считают: стоит только собраться, пошуметь, помайданить – и все проблемы тут же решатся по мановению волшебной палочки. Увы, на самом деле просто резко увеличивается поголовье «гетьманов», которым все, кроме собственного кошелька, до лампочки.

Польша же вечно тяготится расположением. С одной стороны – прагматичная, продвинутая, но ментально иная Германия, с другой – разнузданная, варварская, разудалая Московия, которую бросает по ухабам истории со страшным скрипом и треском, и ничего, живут курилки, разве что крепче становятся. Их дерут – они крепчают.

И что самое обидное для поляка: и немцы, и русские изначально были в проигрышном стартовом положении. Речь Посполитая грозилась подмять под себя и славянские, и неславянские земли. Но в итоге соседи дружно взялись за Польшу, распилили на части. Лишь чудом панове вырвались из объятий двуглавого орла, когда зашаталась российская корона в угаре революции и мировой войны. Владимиру Ильичу было не до жиру – лишь бы спастись за зубчатыми стенами Кремля, пока народ шел брат на брата. Какая там Польша? Пусть катится на все четыре стороны – у нас вон министры продовольствия в голодный обморок падают.

Поляки немного пожили «самостийно», а потом за считаные дни попали в когти орла тевтонского и долгие пять лет дожидались, пока русские солдаты придут к ним – на этот раз для того, чтобы дать пинка немецким оккупантам. Ну а затем, когда новая волна принесла новую пену, можно и памятник солдату‑освободителю в тенек задвинуть. Чтоб не мешал процессу вливания в большую семью европейских народов.

Никто не хочет помнить о том, как долго на карте не было такого понятия – Польша, и главное – почему. Вроде и строй имелся самый прогрессивный – демократический: парламент, все должности, включая королевскую, выборные; знай голосуй на Сейме, маши сабелькой да волочись за красотками. А вот... не сложилось.

На дворе сейчас лето 1736‑го. Мы второй год воюем с Турцией, и довольно неплохо. По случаю взятия у турок Азова императрицей были устроены пышные торжества, делался праздничный фейерверк. Зимой ожидается приезд главнокомандующего армией – генерал‑фельдмаршала Миниха. Он прибудет в Петербург, чтобы составить план следующей кампании. Зная честолюбивый нрав полководца, не сомневаюсь, что намерений у него много, а значит, войск понадобится еще больше. Поговаривают, что на этот раз на войну пойдут и гвардейские части, а пока что все четыре лейб‑полка (три пехотных и один конный) несут мирную службу в летних лагерях‑кампанентах. Не могу сказать, что известие это вызвало единодушное одобрение в наших рядах. Есть среди нас такие, что каждый день ставят в церкви свечки, моля, что бы спокойная жизнь, вдали от сражений, продолжалась как можно дольше.

Польшей правит король Август III, обязанный короной русским штыкам. Шляхта в расколе: одна половина отрабатывает деньги французские, другая – наши. Сосед идет на соседа, и правая рука не ведает, что творит левая.

И ой как прав в своей логике генерал‑аншеф Ушаков, когда, отправляя нас в неблизкую поездку в земли польские, предупредил, что в случае провала всячески будет открещиваться. Да, формально Август – наш друг и союзник, вроде полагается ввести его в курс дела, но какой от этого толк, если цель поездки отряда мигом станет известна и тем, до кого собираемся добраться. С таким же успехом можно ехать по Польше с развернутыми транспарантами: «Мы – русские. Едем, чтобы покарать ваших фальшивомонетчиков». Не берусь загадывать, что ждет нас в итоге.

Андрей Иванович Ушаков, генерал‑аншеф, великий и всесильный инквизитор, задавший столь непростую задачку, звонко хрустнул пальцами и улыбнулся так, что в теплом кабинете вдруг сделалось морозно:

– А коли меня понял, слушай и дальше. В сроках тебе ограниченья нет, но чем быстрей обернешься, тем сподручней. Да и я меньше изведусь. Кого думаешь с собой взять?

– Если не возражаете, Андрей Иванович, я бы прихватил моего кузена Карла фон Брауна и двух доверенных гренадер: Чижикова и Михайлова. Все они мне хорошо известны, обучены и могут сгодиться в случае надобности, – перечислил я.

– Надобность обязательно появится. В место я тебя засылаю гиблое. Уж извини старика. Поручение не из простых, для таких и нужны мне люди... не простые, – последнее слово Ушаков выделил особой интонацией, словно с потайным умыслом. – А чтобы полегче вам было, еще одного человечка определю.

Так, кажется, полнотой доверия меня не наделили. Ушаков хочет приставить кого‑то из своих. Только «казачка» нам для полноты коллекции не хватало.

Должно быть, эти мысли так явственно отразились на моем лице, что генерал не выдержал и рассмеялся:

– Полноте кручиниться, барон. Я‑то думал порадовать тебя, а ты волком на меня уставился. Знаешь моего человечка, хорошо знаешь. Из‑за него трам‑тарарам с гвардейцами своими на весь Петербург поднял.

Ушаков два раза позвонил в колокольчик, и я увидел, как в кабинет входит... Михай в коротком, похожем на куртку кафтане. Глаза затравленные, похудевший, спавший с лица, бледный, будто только что из могилы. Хотя как сказать, мы ж его действительно с того света выдернули.

– Ну, узнал того, из‑за кого дом Сердецких на приступ брал? – уперев руки в боки, довольно произнес Ушаков.

– Точно так, узнал, – сказал я, поднимаясь.

Эх, Михай. После того как мы выручили тебя из княжеского поруба, я боялся спрашивать Ушакова о твоей судьбе. Все тянул до последнего момента, мечтая услышать хорошие новости.

– Я слово свое сдержал: Михай таперича вольный человек. И невеста евонная Ядвига тоже не в холопках ноне. Но вот со службой военной ему придется повременить. Бери его с собой, барон. Парень польский в совершенстве разумеет, читать и писать выучен. Такой тебе завсегда пригодится.

– Спасибо, Андрей Иванович, – только и смог произнести я.

– Хлопец за тебя и в огонь и в воду пойдет, барон. Аки пес верный. Точно я говорю, Михай?

– Точно, батюшка. – Михай низко поклонился. – Но не токмо за барона фон Гофена, но и за вас, Андрей Иванович. Благодетель наш.

– Хватит волосами пол подметать. Ступай в услужение к барону. В Польшу поедешь с ним, будешь его глазами и руками. Не боись, узнать тебя не должны, – добавил Ушаков, видя испуганную реакцию Михая при упоминании о Польше. – Надлежит вам остановиться в городке приграничном Крушанице, найдете там лавку скобяную купца Микульчика, спросите у него: «Как здоровье пана Дрозда?» Ежели ответит, что преставился пан Дрозд, поворачивайте в Россию, делать вам в Польше нечего. Скажет, что Дрозд идет на поправку и хочет на костел новый деньги пожертвовать, договаривайтесь, где с человеком нужным встречаться будете. Князь Чарторыжский обещался проводника доверенного прислать, что к злодеям поможет дорогу найти.

– А если этот Микульчик заявит, что знать никакого Дрозда не знает? – спросил я.

– Тогда это не тот Микульчик, – спокойно отрезал Ушаков. – Велю вам пачпорта подготовить. Дабы путаницы не наблюдалось, имена проставим настоящие.

– А как добираться, Андрей Иванович, – морем или по суше? – спросил я, не очень представляя географию маршрута.

– Каким морем?! Корабли не каждый день туда ходят, пока дождетесь оказии... А судно заради вас я фрахтовать не собираюсь. По суше, по суше, родимые. Езжайте верхом, нечего в каретах трястись, будто вельможи какие. Денег дам достаточно, чтобы в лошадях и припасах ограниченья не знали. Но кутить не вздумайте! Дойдут до меня слухи – следующую поездку в Сибирь устрою, чтоб кровь молодецкую охолонуть.

– Насчет этого даже не думайте. Я и сам в рот ни капли не возьму, и людей своих в узде держать буду, – довольно опрометчиво пообещал я.

– Вот и молодцом. К утру все будет готово. Когда в путь двинешься?

– Завтра, наверное, и поеду, – предположил я.

– Добре. Готовь платье партикулярное, насчет харчей покумекай, а лошадей попервой из конюшен государевых возьми. Указание на сей счет мое будет. А теперь с Михаем можешь домой идти. Я тебя не держу боле. – И Ушаков сделал повелительный знак рукой.

– Пойдем ко мне, Михай, – предложил я, когда мы оказались на улице.

Ветер нагонял высокие волны Невы к берегу, с клекотом носились чайки, на небе собирались грозовые тучи. Липкая жара уступила место приятной прохладе.

– Погода меняется, – отстраненно сказал Михай.

– Э, не только погода, братец. Жизнь, она тоже не стоит на месте. Если ко мне не хочешь, давай в австерию забредем. Я угощаю, – сказал я, не понимая холодности бывшего подчиненного.

– Уж простите меня, господин сержант, – с тоской произнес Михай, едва стоило нам удалиться от Петропавловской крепости. – Велено мне генерал‑аншефом пригляд за вами делать и обо всем позже ему обсказать при возвращении. Такова плата за освобожденье от ярма рабского. Соглядатая и наушника из меня Ушаков сделал, в каморы к арестантам подсаживал, чтобы те, за своего принимая, секретами бы поделились. Не противно ли вам, господин сержант, после всего этого со мной рядом находиться, воздухом одним дышать?

Я присвистнул, хотя, собственно, чему удивляться? Служба Ушакова кадрами не разбрасывалась и использовала по мере надобности всех, кого засосало в воронку Тайной канцелярии. Кто знает, насколько далеко заходят планы генерал‑аншефа насчет моей скромной личности?

– Ты, братец, из головы все выкинь. Что было, то было, назад не воротишь. Я никому о твоем назначении не скажу, а о том, что будешь докладывать Ушакову, позже обсудим, когда дела обстряпаем и в Петербург вернемся. Помни одно – ты измайловец, лейб‑гвардии гренадер ее императорского величества. Носи это звание с честью.

Не ожидал, что простые, в сущности, слова так подействуют на этого парня. Хлопец разом повеселел, расправил плечи. Теперь со мной был все тот же исправный и бравый солдат, которого я лично муштровал на плацу и на стрельбище, гонял на лыжном кроссе и до седьмого пота заставлял таскать железяки в «тренажерном» зале.

– Спасибо вам, господин барон. После разговора с вами будто у ксендза побывал на исповеди. На душе вновь легче стало. – Глаза Михая сияли таким весельем, что я не сумел сдержать улыбку.

Много ли надо для счастья человеку? И в чем оно, счастье, собственно, измеряется, в каких единицах? Иной раз радуешься, что хотя бы жив остался, а порой с души воротит при самом благополучном раскладе. Взять хотя бы Михая – могу ли я позавидовать его жизни? Вряд ли. Сызмальства в крепостных при князе Сердецком, сумевшем втереться в доверие к Петру Великому. Когда достиг рекрутского возраста – хозяин прислал его в полк, чтобы нес службу за младшего барина. Все прекрасно знали, кто стоит у меня в строю, но предпочитали закрывать глаза, будто так и надо. Если б не роковой случай, Михай и на войну бы ушел вместо пана Сердецкого. Как говорится – полжизни под чужим именем.

Мы его вроде выручили, спасли от неминуемой гибели, но, того не ведая, невольно окунули в мерзость и грязь клоаки. Однако – маленький разговор, и парень вновь сияет как самовар на солнце. Может, мне в психологи пойти, снимать психологические стрессы у престарелых вельмож и последствия предменструального синдрома у их молоденьких жен? Понятно, что пока эту роль играет Церковь – молитвы, тайна исповеди и все такое, но окажись вместо меня в теле курляндского дворянина, вбившего в голову дурь, что ему на службе у русской императрицы скатерти настелены и медом намазаны, какой‑нибудь профессионал‑психотерапевт – деньги б лопатой греб. Ведь чем человек богаче, тем у него с возрастом в башке тараканов больше.

Я все же сумел уломать Михая на посещение австерии. Каждому необходимо посидеть иногда в красивой, располагающей обстановке, чтобы скатерть от крахмала чуть не стояла, серебряные приборы слепили глаза, а улыбки официанток могли расплавить даже воск.

Эх, кто б знал, кто ведал, как я иногда хочу вернуться в свое время, сесть за руль купленного в кредит автомобиля, выжать сцепление, тронуться и так газануть, чтоб уши заложило! Нестись вдоль освещенной магистрали, мимо ярких неоновых реклам, в городском шуме и реве встречных машин. Остановиться возле супермаркета, заскочить внутрь и вернуться с упаковкой картофельных чипсов и банкой газировки. Навестить друзей, легонько хлопнуть Леху по намечающейся проплешине, распить с Мишкой Каплиным бутылочку страшно дорогого и наверняка поддельного французского коньяка. Прийти к маме, положить голову ей на колени, прижаться щекой к теплой ладони, услышать ее добрый голос.

Просто включить телевизор, наконец, и тупо смотреть на рекламную жвачку, без уверенности, что смогу выдержать больше пяти минут.

Как я хочу домой!

Глава 31

«Военный совет» собрался в нашей с Карлом избе, я пригласил только тех, кого намеревался задействовать. Лишние уши, пускай даже трижды надежные, могли все испортить. Гренадер, бывших соседями по «квартере», давно уже не было – они вместе с полком проживали в палаточном лагере. Никто не мог помешать серьезному разговору.

Мои ребята спокойно выслушали известие о поездке в Польшу. Не смутил их и тот факт, что дело, за которым нас отправляют, отдает душком.

– Надо так надо, – невозмутимо пожал плечами Чижиков. – Чай, начальство знает, что делает. Пропасть пропадом и тут можно. Народ там хоть и по‑другому молится, а все ж христианский.

– Паненки‑то у ляхов чудо как хороши! – причмокнул Михайлов. – Одна Ядвига чего стоит.

– Но‑но, не замай, – нахмурился Михай, как только упоминание коснулось его невесты.

– Да брось ты, я ж не в плохом смысле говорю, не в греховном. Невеста твоя, аки роза иерихонская, цветет и пахнет, – добродушно протянул его тезка. – Нюхал бы и нюхал ее.

Чижиков засмеялся. Михай нахмурился еще сильнее. Я понял, что еще немного – и назреет дурацкий и уж совсем неуместный скандал. Поляк – парень горячий, если еще Михайлову по зубам не съездил, так это потому, что помнит, кто его из темницы вызволял, но надолго терпения у него не хватит. Пришлось вмешаться.

– Ты Михайлов и впрямь – не лез бы не в свое дело. Чем твоя супруга тебя не удовлетворяет? – спросил я.

– Я от своей клюшки совсем уж устал, глаза намозолила. Была б возможность, посадил бы на барку и сплавил в Архангельск к родне ееной, а то и куда дальше.

– А чего ж не отправляешь? – заинтересовался Чижиков.

– Дык пацанов моих жалко, все за юбку мамкину держатся, отпустить боятся.

– Отучишь робят от юбки, тогда и на паненок облизывайся, – усмехнулся Чижиков.

Он, как и многие из гвардейцев, ходил холостым, предпочитая семейным оковам случайные связи на стороне.

– Все, надоели, зубоскалы, – разозлился я. – Нам завтра с места в карьер срываться, путь неблизкий, а мы еще и готовиться не начинали.

– А чего нам готовиться? – удивился Михайлов. – Я завсегда готовый, в любой секундный момент.

– Одежда у тебя подходящая имеется? Или в мундире гвардейском рассекать собрался? – рявкнул я.

– Ну... это... кафтан есть мужицкий, – замялся гренадер. – Может, жена еще какие тряпки найдет, – без особой уверенности продолжил он.