Текст книги "Гвардеец. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Дашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Переживаешь из‑за того, что его в имение отослали, – сочувственно произнес я. – Но я ничем помочь не могу.

– А кто вам сказал, что Михая в имение отправили? – широко распахнув красивые карие глаза, изумилась Ядвига.

– Управляющий, кто же еще…

– Врет он, все врет. Михай в доме, в порубе сидит. Пан Потоцкий, друг князя Тадеуша приезжал вчера с хлопцами, на нескольких телегах груз тяжелый привез. Михай его разгружал и что‑то увидел, чего видеть не стоило. Пан Потоцкий на него ругался сильно, хотел саблей зарубить, да управляющий заступился, посадил Михая под замок, велел дожидаться приезда хозяев, чтобы судьбу его порешить. Боязно мне, – заплакала девушка, – убьют его.

– Почему ты так решила?

– Я в соседней комнате убиралась, слышала, как пан Потоцкий с управляющим разговаривали. Не жилец Михай на этом свете больше, – девушка зарыдала.

– Это правда? – враз посерьезнел я.

Девушка в подтверждение перекрестилась.

Да, она не врет. И та натянутая обстановка в доме Сердецких служит еще одним доказательством. Управляющий, увидев человека в мундире, перепугался не на шутку. Что же такое мог привезти пан Потоцкий? Очевидно, что‑то запрещенное законом, то, ради чего загубить человеческую жизнь – плевое дело. Понятно, что управляющий не стал убивать Михая, потому что побоялся ответственности и решил переложить ее на плечи хозяев. Нормальное, в принципе, решение. Никуда парень из поруба не денется, кругом вооруженная охрана – не зря лакеи мушкеты с собой таскают. Понятно, что вояки из них так себе, но на худой конец и такие сгодятся.

Внешне – тишь да гладь, не прояви я служебного рвения, не приди сюда, и не нарвись на невесту Михая, все было бы шито‑крыто.

Можно пойти в полицию или Тайную канцелярию, хоть к самому Ушакову, если застану его, разумеется. Но в полиции меня с беспочвенными подозрениями могут поднять на смех: кто такой я, и чего стоят показания крепостной девки? Понятно, что бросить тень на репутацию князей Сердецких нам не удастся.

Тайная канцелярия – дело темное. Угоди я к давнему знакомцу Фалалееву, еще не известно, чем все закончится. Любит чиновник проявлять служебную инициативу, к тому же еще должок перед Огольцовым не отработал, зря тот ему деньги что ли совал, даже меня не постеснялся. Возьмет меня под белы рученьки и в холодную… С него станется.

Нет, ситуацию надо исправлять собственными силами. Вернее, почему только собственными… Эх, пан или пропал! У меня под ружьем целое капральство. Если взять дом Сердецких приступом, да так, аккуратненько, без пролития лишней крови – глядишь, и Михая освободим, и злоумышленников на чистую воду выведем.

– Ядвига, а Потоцкий и его люди где?

– Он думал застать князя Сердецкого‑старшего, а тот в Москву по делам уехал, а Тадеуш на охоте вторую неделю пропадает. Никто не знает, когда обещался вернуться. Пан Потоцкий расстроился, плюнул, оставил двух хлопцев груз охранять, а сам в Польшу обратно двинулся. Злой он, – решительно добавила девушка.

– А сколько в доме всего прислуги?

– Немного осталось, почти все с князьями отбыли. Управляющий вот остался, с ним лакеев трое, сторож еще, хлопцы пана Потоцкого. Михай в порубе сидит под замком. Кухарок и девок перечислять?

– Не надо, – улыбнулся я.

Выходит, в доме семеро мужчин, способных держать оружие. Нас вдвое больше. Подходящее соотношение для штурма.

– А кто ворота охраняет?

– Сторож Сигизмунд. Он хоть и старый, но рубака отменный.

– Этот тот, красномордый, – догадался я. – А как‑нибудь можно его отвлечь, чтобы ты смогла незаметно открыть нам ворота?

– Ой, пан офицер, дядька Сигизмунд очень строгий. Его не обмануть.

– Хорошо, – кивнул я. – Не будем тебя подставлять. Еще не известно, чем мероприятие кончится и в какую бутылочку выльется. Ты можешь рассказать, кто где находится?

– Конечно, – просияла девушка, еще не догадываясь, в какую авантюру вовлекает себя и нас.

Мы расстались минут через двадцать. Она убежала, весело порхая, будто полевая пташка, а я отправился на полковой двор, стараясь не думать на тему: чем все закончится и что из этого выйдет. Если в расчеты закралась маленькая и досадная ошибка, я в лучшем случае познакомлюсь с курортными местами Сибири, в худшем… в худшем, как говаривал мой армейский друг – татарин Рафаэль Хуснутдинов: «Секир глупый башка!»

Глава 21

Вот он – момент истины. Сумею ли повести за собой людей на дело, перспективы которого столь туманны? Доверяют ли они мне, пойдут ли за мной?

Пока что мой авторитет в капральстве «дутый», гвардейцы не видели меня в бою, если и исполняют приказы, то больше из соображений дисциплины. По большому счету – я никто, ноль без палочки. Грустная, но все же, правда.

Люди вокруг имеют за плечами суровую школу жизни. Это не изнеженные барчуки, к которым можно смело приравнять меня. Они воевали, а война всегда оставляет свой отпечаток на человеке. Можно вспомнить «афганцев», тех, кто прошел Чечню. Это не видно сразу, но потом становится ясно – они другие! Не лучше, не хуже – просто не такие как все. Тот, кто шел в атаку, смотрел смерти в лицо, не мог остаться прежним.

Я прекрасно осознаю, что тот же Чижиков знает и умеет многое гораздо лучше меня. Он понюхал пороха еще в крымских степях, отбиваясь от наседающих татар, рубясь в кровавой сече, едва не угодил в плен. Жаль, наш «дядька», которому на самом деле стукнуло всего сорок, не любит распространяться на эту тему. А таких «чижиковых» только в моем капральстве больше десяти – остальные либо совсем «зеленые», вроде меня и Карла, либо солдаты, переведенные из гарнизонных полков Москвы и Петербурга. Ну и Михай… Он вообще случай особый.

Гренадеры выстроились в одну линию.

– Вот что, братцы, – сказал я, прохаживаясь вдоль строя, – я не имею права приказывать вам в этом случае. Решайте сами. Я возьму с собой только охотников. Думайте, гренадеры.

– А чего думать, – выступил вперед Чижиков. – По себе знаю: ради хорошего дела можно и животом рискнуть. Глядишь, на небесах, когда дадут раскаленную кочергу лизать, зачтется.

Гренадеры заговорили:

– Надо выручать Михая, не по христиански это, товарища в беде оставлять.

– Жаль хлопчика, молодой совсем.

– Он мне алтын должен, что я теперь без денег своих останусь опосля энтого? – с хитринкой в голосе произнес Михаил Михайлов – гренадер, успевший обзавестись семьей и настрогать трех детишек.

Он хлопнул себя по ляжкам и со скорбной миной добавил: – Меня ж баба моя со свету сживет. Что же получается: заместо одного Михая двое сгинут и все Мишки. Выручайте, братцы!

Его шутка разрядила обстановку. Солдаты заулыбались.

– Не волнуйся Михайла, мы и тезку твово спасем, и тебя самого от супружницы выручим.

– Могем и в чем другом с женой подсобить, ежели сам не справляешься.

Снова грохнул смех.

– Благодарю честное обчество, – Михайлов согнулся в шутливом поклоне.

– Так что насчет охотников? – спросил я.

– А ничего, – спокойно ответил Чижиков. – Все пойдем, господин капрал, полным капральством выступим.

К горлу подкатил упругий комок, на глазах выступили предательские слезы. Вроде считал себя непрошибаемым циником, а тут…

– Спасибо, – кивнул я, отворачиваясь в сторону.

Всем капральством зашли в дом, в котором была устроена полковая церковь, помолились. Даже Карл, крестился, глядя на образа православных святых.

– Кузен, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – произнес он, подойдя поближе.

– Мне бы твоей уверенности, – глухо произнес я.

Меня колотил нервный озноб. Понимающий «дядька» предложил пропустить по чарке водки, но я отказался:

– Нельзя на такое с тяжелой головой идти.

– Так рази с эдакой плепорции голова затяжелеет? – усмехнулся он. – Тут только усы окропить. Так что, господин капрал, дернем по славянскому обычаю?

– Не буду, и тебе не советую переувлекаться… славянин.

– Не извольте беспокоиться, господин капрал, буду трезвым аки… – он не нашелся, чего сказать дальше и просто махнул рукой.

Стоит отметить, что водкой от него в тот день так и не пахло.

Хозяйственному Чижикову удалось договориться с извозчиками, и нам выделили три подводы под честное слово. Как ни крути, а ехать все же веселей, чем топать на своих двоих.

Голыми руками противника не возьмешь, стоило подумать о вооружении. Я не собирался устраивать в доме Сердецких побоища, однако, если паны занимаются серьезными делишками, обычной потасовкой не обойтись.

Прихватить из цейхгауза фузеи не получилось бы при всем желании, партизанщина в полку не поощрялась, поэтому у гренадер при себе имелись только шпагами. Да и не хотелось привлекать к себе внимания пальбой на городских улицах.

Не доезжая имения Сердецких, мы остановились, быстро обсудили план действий.

На первом этапе предстояло перемахнуть через забор, связать сторожа, потом ворваться в дом, обезвредить управляющего, лакеев и двух людей Потоцкого, приставленных к неизвестному грузу. Эта часть операции была самой ответственной и сложной.

Я разбил гренадер на три пятерки, под командованием Карла, Чижикова и меня. Стиснул зубы, чтобы не стучали, размял одеревеневшие после долгого сидения в возке мышцы.

Молоденькие девки, шедшие за водой к колодцу, посматривали на нас с интересом.

Ведра пустые, машинально отметил я. Считается, что не к добру. Скверно, очень скверно… или нет? А, плевать! Ничто не вечно под Луной. Двум смертям не бывать… а ведь я однажды уже умер. Врет, получается, поговорка: можно умереть дважды. А ведь не хочется пропадать…

– Только никого не убивать, – предупредил я. – И не увечить! Предупреждаю особо ретивых.

– Понятно, господин капрал, – закивал Чижиков. – Будем без смертоубийства. Как никак христиане.

А ведь христиане друг дружку резали за милую душу. Хоть и говорят про азиатскую жестокость, но не нам мусульман укорять. У самих руки по локоть в кровищи.

А забор у Сердецких хиленький, на Рублевке куда выше и толще у буржуев водятся. И лакеи у тамошних «хозяев жизни» вооружены покруче. За каждым поворотом по пулемету. Не то, что местные мушкеты, помнившие времена Алексея Михайловича.

Зря трясусь. Со мной как никак пятнадцать здоровенных мужиков, это ж такая силища. Мы ведь не только пару челюстей, горы свернуть можем. Если захотим…

– Побежали, – тихо скомандовал я.

Момент вроде удобный, на улице свидетелей нет, а нас надежно укрыли раскидистые лапы елей. Из дома Сердецких не рассмотришь. Даже не верится, что это исторический центр Санкт‑Петербурга, глухомань глухоманью. Грибы собирать можно, не покидая «фазенды». Рыбку ловить из открытого окошка.

Башмаки утопали в грязи… весна, как много в этом звуке… много, много лишних звуков: плеск луж, невольный возглас поскользнувшегося Михайлова, тихий мат Чижикова. Далеко нам до спецназа, вышедшего на тропу ниндзя.

Через забор перелетели одним махом, будто некая сила подбросила вверх. Не зря отрабатывал с парнями это упражнения, пригодились тренировочки.

Кажется, Сердецкие еще не додумались до псовой охраны, иначе собачки такой бы лай подняли – на другом конце Питера услышали. Да и порвать человека натасканной псине труда не составит. Это только в кино Шварценеггер двух доберманов голыми руками грохнул, в жизни они бы задали ему перца.

Я краем глаза заметил движение.

Сторож Сигизмунд подскочил, вытаращил глаза, выдохнул:

– Курва!

И упал, получив могучим кулаком Чижикова в висок.

– Оглоушили, господин капрал, – жарко прошептал «дядька».

– Свяжите и рот заткните, чтобы как очнется, панику не поднял.

– Сделаем.

Чижиков извлек заранее подготовленную веревку, скрутил незадачливого сторожа.

– Бегом, бегом, – торопил я.

Зеркальные двери распахнулись, показалась полная женщина с деревянным тазиком, в котором плескалась мыльная вода. А это к чему? Что за примета?

Увидев меня, она охнула, отлетела в угол и захлопала большими ресницами.

– Ой, батюшки святы!

– Молчи, тетка! – скорчил страшную рожу Михайлов.

Он взмахнул шпагой, будто собирался проткнуть как шампуром. Глаза у женщины закатились, она без чувств растянулась в мыльной луже. Надеюсь, не утонет.

Наверху громко заговорили по‑польски, загромыхали шаги по деревянной лестнице. Я ринулся навстречу, налетел на испуганного лакея и одним ударом отправил его в нокаут. Парень кубарем покатился вниз, угодил под ноги гренадер, кто‑то, кажется, Михайлов вновь потерял равновесие:

– Да что ж такое деется!

Солдаты разбежались по комнатам, круша мебель, посуду.

Грохот, шум, недоуменный взгляд управляющего, до которого стало доходить, что не все в порядке в доме Сердецких.

– Господин капрал, что вы себе позволяете?

– Тебя не спросил! Где, Михай?

– Михай… Я же вам ответил, что отправил его в имение. Обещаю, что завтра, нет, сегодня отправлю замену. Вы странным образом ищете себе рекрутов. Неужели в русской армии так плохо с солдатами?

– Договоришься у меня, сволочь, – Михайлов двинул его так, что клацнула челюсть.

– Постой, ты убьешь его, – остановил я, повторно занесенный кулак гренадера.

– Да он издевается, скнипа![15] – произнес разгоряченный солдат.

Управляющий поднялся, из разбитого рта сочилась кровь. Он вытер ее кружевным манжетом, выплюнул на паркетный пол раскрошенный зуб.

– Я буду жаловаться на вас обер‑полицмейстеру.

– Жалуйся кому угодно.

– Дозвольте мне, господин капрал, – снова высунулся Михайлов.

– Давай, – разрешил я.

Гренадер вытянул руки вперед, схватил управляющего за шиворот будто кутенка, без видимого усилия оторвал от земли и стал трясти, словно тряпичную куклу. Голова несчастного болталась из стороны в сторону.

– Оставьте меня, – жалобно попросил он. – Мне дурно.

– Отпусти, – разрешил я.

Михайлов тряхнул его напоследок и разжал руки. Тело управляющего с гулким стуком опустилось. Он встал на четвереньки, икнул. Послышались неприятные звуки, управляющего тошнило.

Я подцепил кончиком шпаги скатерть, сдернул со стола и бросил к нему:

– На, утрись.

– Спасибо, – он вытер лицо, посмотрел на нас и съежился в непритворном ужасе:

– Я… я провожу, ключи у меня.

– Прекрасно, – сказал я, упирая в его грудь лезвие шпаги. – Только будь благоразумным.

Мы нашли Михая в подвале, бледного и безмерно уставшего. Похоже, парень давно распрощался с жизнью. Управляющий разомкнул цепи.

– Вставай парень. Мы за тобой.

– Вы?! – Михай всмотрелся в меня с изумлением. – Вы, господин капрал?!

– И не один, – выступил вперед Михайлов. – Собирайся, тезка. Думал, мы тебя здесь помирать заставим?

– Я не верю своим глазам! Вы, господин капрал. Мишка, – освобожденный заплакал.

– Что же вы аспиды с человеком делаете, – укоризненно произнес Михайлов.

Он обратился ко мне:

– Разрешите, ваше благородие, пана управляющего на цепочку посадить, как собачку. Чтобы не убег, значица.

– Валяй, – разрешил я.

Пока гренадер громыхал цепями, мы с остальными солдатами из моей пятерки вывели пленника на свет.

– За что же они тебя так? – спросил я.

– Давайте провожу вас, господин капрал. Сами посмотрите, – предложил парень.

– Веди.

Мы двинулись по коридору, но нас, похоже, опередили. Навстречу бежал Чижиков:

– Ваше благородие, идите сюда, гляньте, что мы нашли.

За выбитыми дверями оказалось темное помещение, похожее на маленький склад, заставленное от пола до верха дубовыми сундуками, окованными железом. Один из них был открыт.

– Посветите, – приказал я.

Чижиков придвинул чадящий светильник. Я запустил руку в сундук и выудил горсть непонятных округлых предметов, поднес поближе к глазам и изумлено произнес:

– Пятаки?!

Сундук оказался набит медными пятикопеечными монетами. Кому понадобилось столько? Что за странный способ хранить капиталы?

– Эхма, скока же тут их, – присвистнул запыхавшийся Михайлов, снимая шапку. – Цельное состояние.

– Не одна тыща поди, – поддакнул Чижиков. – Скока же времени их сюда возили?!

– Долго, – произнес Михай. – Только при мне пан Потоцкий возков десять привез. При мне сундучок треснул, и денежки посыпались. Пан заприметил и осерчал. Чуть не зарубил, курва.

Гренадеры смотрели на это богатство как зачарованные. Вряд ли им раньше доводилось видеть перед собой столько денег. Помещение походило сейчас на сказочный клад пиратов Карибского моря.

Я повертел пятак в руках, вынул из кармана подобный, оставшийся с последнего жалованья. Оба похожи как близнецы, с одинаковой надписью «пять копеекъ», разве тот, что из сундучка выглядел не в пример новым. Да и дата на нем стояла другая, на моем 1723 год, а на новом – 1728‑й. Других различий я не нашел.

– Думаю, надо в полицию идти, а еще лучше в Тайную канцелярию. Пущай знающего человека пришлют. Пятачки‑то вдруг того… не настоящие, – высказал вслух предположение Чижиков. – Много фальшивых ходют, нас предупреждали. В приграничных гарнизонах жалованье пятаками выдавать запрещают.

– Так и сделаем, отправим гонца к Ушакову. Дело, судя по всему государственной важности, – кивнул я. – И будем молиться, что это на самом деле фальшивки, иначе…

Я не договорил. И без моих слов все было понятно.

Глава 22

– Надеюсь, никто на это «богатство» не польстился. Если кто прихватил медяк‑другой, лучше верните. Скоро приедут из Тайной канцелярии, начнут обыскивать, стыда не оберемся, – предупредил я.

А то, что без обыска не обойтись, стало ясно, как только до меня дошло, сколько здесь укрыто денег. Канцеляристы люди не щепетильные, им все одно – дворянин ты или нет. С такой «крышей», как Андрей Иванович, бояться нечего. Так что нами займутся в первую очередь, всех перетрясут, разденут, карманы вывернут. Гвардейцы у меня небогатые, для них копейка лишней не будет, а тут столько бесхозного добра – бери не хочу. Устоять трудно. У самого алчность сразу взыграла, глаза загорелись, едва переборол себя, и то больше из страха, что с рук это так не сойдет. И без того мы по сути «залётчики», как объяснять будем эту операцию – ума не приложу. Если только рассчитывать на то, что победителей не судят, но пока непонятно можно ли назвать это победой. Вдруг Сердецкие настолько эксцентричны, что предпочитают хранить богатства исключительно в медных пятаках. Тогда мы действительно попали. А за то, что пытались освободить крепостного, по головке не погладят, скорее, снимут сердечную со всем содержимым.

Чижиков вздохнул и нехотя высыпал из кармана в сундук горсть пятаков, точно так же поступили и другие гвардейцы, первыми обнаружившие тайник.

– Все? – вопросительно посмотрел я на солдат. – Окститесь!

– Вот те крест, до последней монетки вернули, – размашисто перекрестился «дядька».

– Тогда выставь у дверей караул. А я пойду, проверю, какой нам еще улов достался.

– Да туточки весь улов, в соседней горнице, – сказал Чижиков.

– Да?! – заинтересовался я. – Тоже деньги?

– Какой там! Хлопчики панские. Мы их повязали, чтобы значица бузу не устроили. Один долго сабелькой махал, так я ему табуретом по башке двинул. Не пачкать же шпагу об дурного, – ухмыльнулся «дядька».

– Тоже верно. Сильно зашиб?

– Не, рази что контузил легонько. Мозги из ушей не вытекли, – не без черного юмора пояснил гренадер.

– Тебе б сценарии к ужастикам писать, – невольно улыбнулся я.

– Что? – непонимающе вскинулся гвардеец.

– Ничего, – отмахнулся я.

Хлопцы пана Потоцкого не походили на привычных из исторических книг и фильмов поляков – никаких тебе длиннющих усов, лохматых шапок, кафтанов, кушаков. Вполне нормальные гладковыбритые европейцы, одетые по последней моде, в напудренных париках с неизбежными косицей и буклями. Один, похоже, валялся в отключке – это ему Чижиков зарядил табуреткой, второй был в полном здравии. Он со злостью уставился на меня, и в ответ на мой вопрос, прошипел что‑то нечленораздельное. Это могло быть как ругательство, так и вполне себе вежливое объяснение, что по‑русски пан поляк не очень, чтобы очень.

Меня ситуация устроила, пускай его допрашивают чиновники из Тайной канцелярии, для них языковых барьеров не существует: дыба, знаете, куда эффективней разговорных курсов.

– Господин капрал, в окна поглядите – едут, – закричал запыхавшийся солдат из пятерки Карла.

Я выглянул в окно и обнаружил, что вся улица забита: перед забором скопилась масса повозок, с которых спрыгивали солдаты, понукаемые знакомым офицером. Семеновцы, сегодня их очередь при Тайной канцелярии дежурить. А вот личность их командира меня не обрадовала – это был ни кто иной, как капитан‑поручик Огольцов. Ничего хорошего, его появление мне не сулило. М‑да, не было печали… Почему вместо него сюда не пожаловал кто‑то другой?! В Семеновском полку чуть ли не сотня офицеров и как нарочно пожаловал тот, кого я смело мог записать себе во враги.

Семеновцы быстро заняли двор, выставили караульных у дверей. Моих гренадер живо оттеснили, отобрали у них шпаги и трофейные мушкеты.

Меня пока не трогали.

– Ваше благородь, шо ж такое деется? – жалобно вскрикнул Михайлов в мою сторону.

Я решительно двинулся к Огольцову:

– Господин капитан‑поручик, прошу оставить гренадер лейб‑гвардии Измайловского полка в покое.

Офицер, отдававший распоряжения усатому сержанту, обернулся:

– В чем дело капрал? Почему вмешиваетесь не в свое дело? – он узнал меня, довольно осклабился и коротко приказал: – Арестовать.

У меня отобрали шпагу, завернули руки за спину.

– Господин капитан поручик, за что? – громко спросил я. – Это мы вызвали Тайную канцелярию. Здесь творятся странные вещи.

– Сие не твоево ума, капрал.

Я увидел за спиной офицера выросшую фигуру Ушакова, с ним был неприметный чиновник в черном.

– Отпустите капрала, – приказал генерал.

– Слушаюсь, – вытянулся Огольцов.

Семеновцы ослабили хватку. Я с наслаждением расправил болевшие плечи.

– Верните ему шпагу, – холодно произнес Ушаков.

– Сей момент.

Мне сунули шпагу. Я вновь ощутил приятный холодок рукояти, вложил лезвие в ножны и почему‑то вновь почувствовал себя человеком. Что ни говори, а оружие – это оружие, даже если не боевое.

– Капрал, возвращайтесь к своим гренадерам, соберитесь вместе в ближайшей зале и ждите меня для дальнейшей беседы.

Ушаков дал знаком понять, что разговор окончен, развернулся и ушел вместе с чиновником. Огольцов зло посмотрел на меня, но перечить приказу генерала не стал.

– Повезло тебе немец снова. Ну да чай и нам Фортуна милость переменит.

Мы с гренадерами сидели в огромном зале, вольготно раскинувшись на коротконогих диванчиках и кушетках. Михайлов случайно обнаружил хозяйскую коллекцию трубок, вместе с Чижиковым распотрошил кисеты с табаком, и закурил, пуская к потолку продолговатые кольца дыма. Ни дать ни взять Холмс с Ватсоном у камина.

Ушаков с чиновником, оказавшимся служащим Монетного двора, вернулись на удивление быстро. Они заставили гвардейцев очистить помещение и остались со мной наедине.

– В рубашке ты, барон, родился, – усмехнулся глава Тайной канцелярии. – Твои молодцы логово фальшивомонетское порушили. Сказывай, как на то вышел. Только мне не ври, я по глазам увижу, ежели брехать станешь.

– Врать я не стану. Все как есть выложу, только простите, что наперед лезу: не могу не спросить, что с гренадерами моими будет?

– Хорошо будет с твоими гренадерами, – пообещал Ушаков. – Казнить вас не за что, а миловать нечем. Пока нечем… – он многозначительно улыбнулся. – Так что барон, не бойся, сказывай…

Я прокашлялся и приступил к долгому рассказу, стараясь не утаивать подробностей:

– Все началось с того, что в моем капральстве вместо князя Сердецкого служил его холоп, Михай…

– Ишь ты какой, из‑за холопа крепостного на разбойство пойти решился! – внезапно восхитился Ушаков. – Силен, хвалю тебя. И слова верные говоришь: «сам погибай, а товарища выручай». Самлично придумал или надоумил кто?

– Надоумил, – кивнул я. – Не мои это слова.

– Ты, поди, думал из‑за хлопца этого Михая мы с тебя все жилы вытянем? – прищурился Ушаков. – Негоже у барина имущество воровать… Так ведь?

– Так, – склонился я.

– Вот! – поднял указательный палец Ушаков. – Испокону веков на Руси водилось, чтобы о душе мужицкой хозяин и благодетель заботился – помещик, ну а над ним царское величие стояло. Ты же в этот миропорядок влезть решил. И не испужался?

– Испугался немного.

– Значит, испугался, – удовлетворенно протянул Ушаков, – а за пуганного трех непуганых дают. Мне такие персоны ой как нужны. Тимоха, – он взглянул на чиновника: – Выйдь ненадолго.

– Сей секунд, – поклонился чиновник.

Теперь мы остались вдвоем. Известный своим веселым характером Ушаков помрачнел.

– Выскочка, мнящая себя польским крулем, – Станислав Лещинский, выполнил свое обещание вредить державе Российской как только можно. Деньги, что вы нашли, фальшивые, изготовлены в Польше, причем сделаны добротно – Тимофей Пазухин, что прибыл со мной не нашел в них почти никакого изьяну. Монеты чеканены и гуртованы зело добротно, и отнюдь не молотком или другими малыми инструментами. Нет, барон, тут машина большая трудилась. И сколько таких денег наделано подсчитать невозможно. Почитай, каждый второй пятак ненастоящий. Ежели с 1723 году монетный двор наделал пятикопеечников на три с половиной мильона, выходит, что фальшивых мильон, а то и поболее будет. И все они до сих пор в ходу. Вот и суди сам, какая от этого убыль казне.

– А что нельзя их сразу изъять как фальшивки? – удивился я.

– Сразу нельзя, – устало произнес Ушаков. – Простой люд совсем по миру пустим, а выкупить их не представляется возможным. В казне денег не хватит.

Я узнал, что во времена Петра Первого было начеканено много пятаков из так называемой «медной стопы» – как правило, из пуда получалось сорок рублей, при себестоимости «нечеканенной меди» в пять раз меньше. Уже тогда первые лица государства знали, что пятаки будут подделывать, но мало кто ожидал, какого размера это достигнет, не смотря на все ухищрения Монетного двора.

Фальшивомонетчики имели со своего занятия хороший навар, учитывая массовость распространения медных денег. Если российские кустарные «изделия» еще можно было отличить по, как правило, легкому весу или плохому качеству работы, то за рубежом наладили промышленный выпуск фальшивок практически ничем не отличающихся от оригинала. Страну буквально наводнили высококачественные подделки. Государство просто не знало, что с ними делать. Рассматривалось несколько проектов о дальнейшей судьбе этих монет, но все они были дорогостоящими. Пришлось оставить ситуацию, какой есть. Разумеется, применялись меры по запрету ввоза в Россию медных пятаков, таможенников под страхом смертной казни обязывали тщательно следить за этим, строго досматривать всех приезжих из‑за границы. Имущество иностранцев, замешанных в незаконных обменах медной монеты на серебро или золото, конфисковывалось, сами они подвергались высылке из страны. Русских, уличенных в привозе пятаков, арестовывали, допрашивали с применением пыток и казнили.

Однако все строгости помогали мало. Из Польши продолжали поступать все новые и новые партии фальшивок. Таможенники покупались, а сил, чтобы переломить ситуацию у полиции и Тайной канцелярии не хватало. Люди Ушакова с ног сбились.

Выйти на распространителей считалось большой удачей, тем более никто не ожидал, что такими неблаговидными делишками занимаются весьма обеспеченные люди, вроде князьев Сердецких. Но в этом случае, похоже, лежали еще и политические мотивы: Сердецкие приняли сторону Лещинского и помогали ему, как могли, вредя России. Что ж, сколько волка не корми…

– Раз вы сказали, что отличить поддельные пятаки от настоящих очень сложно, то каким образом узнали, что деньги у Сердецких фальшивые?

– Очень просто, – ответил Ушаков. – Перестарались тати, на монетках год проставили 1728‑й, ан да не чеканились в год сей медные пятаки. Вот и вышла у них ошибка. Тимоха Пазухин сразу подвох учуял. Он муж знающий.

– И что теперь будет с Сердецкими?

– Коли поймаем, все спытаю, лично плетью на дыбе стегать буду. Кровью умою, паскудцев. А коли сбегут они – их счастье, ну да у меня руки длинные. Хучь на край света заберутся, все одно достанем. А ежели еще и на самого Лещинского сможем показания взять, так мы хранцузиков, кои его сторону держат, за вихры и мордой по столу повозим, – на лице великого инквизитора появилась мечтательное выражение. – Так‑то, барон. Службу сослужил ты государству российскому знатную. Жив будь Петр Ляксеевич, расцеловал бы тебя за подарок бесценный, ну а я, старый хрыч, спасибо тебе свое скажу, только «спасибо» мое дорогого стоит. Ежели просить чего удумал, говори сразу, не забыл пока, а то память у меня стариковская, – Ушаков лукаво подмигнул, давая понять, чтобы губу я особенно не раскатывал.

– Мне особенно просить нечего, не ради наград да чинов старался, – спокойно произнес я.

Генерал с интересом взглянул на меня.

– Прошу в одном только милость проявить – отпустите на вольную солдата моего, Михая, и невесту его Ядвигу. А если захочет он и дальше под командованием моим ходить, похлопочите о включении его в штат Измайловского полка. Вот и все мои просьбы.

– Так мало? – удивился Ушаков.

– А мне много не надо, – спокойно произнес я.

Генерал задумчиво потрогал красивый лоб.

– Ладно, будь, по‑твоему. Позабочусь о вольной для холопов. И хоть пытаешься выглядеть ты бессребником будто старец какой, без хорошей награды тебя и гренадер твоих оставлять нельзя. Ну да я сам за тебя решу, барон. Милостью не оставлю.

– И еще, – многозначительно добавил Ушаков, – будет у тебя ко мне и слово, и дело, дай знать через сержанта твоего Ипатова. Много он о тебе хорошего говорил. Пока, барон, ждите хороших известий.

Ушаков хлопнул меня по плечу и ушел, а я остался, разинув рот. Кажется невероятным, но выходит, что с первых дней моей службы я находился «под колпаком» Тайной канцелярии, совершенно не подозревая об этом. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Глава 23

Ушаков был прав, «хорошие» известия посыпались как из рога изобилия. Мне стоило бы учесть, что в армии не любят «самовольщиков», нет, неправильно – ОЧЕНЬ не любят «самовольщиков» и приготовиться к неизбежному, а оно не заставило себя ждать. На утро разгневанный Дерюгин выстроил мое капральство и часа два драл как сидоровых коз. Потом нам выдали шанцевый инструмент и отправили рыть канаву «отсюда и до обеда», а апогеем были занятия строевым артикулам под проливным дождем и сильным ветром. Промокшие до нитки и промерзшие до костей мы с Карлом едва добрались до дома и сразу завалились спать мертвецким сном. Я только закрыл и открыл глаза, как начался рассвет.

Следующий день обещал выдаться не менее увлекательным. Я ожидал тихих разговоров за спиной, недовольного бурчания гвардейцев, которым пришлось пройти сущую каторгу, но парни не роптали. Похоже, для них недавние события стали настоящим приключением, а тот факт, что удалось накрыть фальшивомонетчиков и выручить от беды сослуживца, придавал схватке романтический флер. Более того, теперь я осознал, что могу считать себя полноправным командиром. Авторитет мой поднялся в капральстве до небес. Гренадеры были готовы выполнить любой даже самый сумасбродный приказ, лишь бы он исходил от меня. Честное слово, стало так приятно на душе, что муштра перестала казаться дикой и ненужной.