Текст книги "Царская дорога (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Твое здоровье, царь царей! – поднял я очередную чашу, и крепкое вино полилось в бездонные глотки хеттской аристократии.

За длинным столом сидит человек двадцать знатнейших из знатных. Хаттуса сгинула, и теперь Каркемиш поднял упавшее знамя. Кузи-Тешуб по праву называет себя царем царей, но будучи человеком адекватным, не пытается наполнить это понятие хоть каким-то содержанием. У него просто нет на это сил. На западе вовсю обособляются мелкие княжества, а Хомс, Хама и Кадеш давным-давно помахали ему ручкой. Он с огромным трудом держит в узде знать Идлиба и Алеппо (тут они называются немного иначе), и почти непрерывно бьется с залетными шайками, которые лезут то с севера, то с юга. Если прибавить к этому почти полное отсутствие торговли и непрекращающуюся засуху, то становится понятно, почему здешняя знать с такой охотой пьет мое вино и ест мою колбасу. Они тут отнюдь не жируют.

– Государь, это срочно, – шепнул мне адъютант, выходец из дальней дарданской родни. – Голубь в Энгоми прилетел из Ашшура. Только что эстафетой пришло.

– Давай, – протянул я руку, куда вложили пакет.

Много на голубиной лапке не пришлешь, но главное я понял. Ассирийцы выкрутили руки моему купцу и заставили продать верблюдов. Еще бы. На войне им цены нет. А он не будь дурак, продал их за одну драхму. Вот ведь молодец какой! Расцелую его, когда увижу.

– А скажи мне, любезный зять! – повернулся я к Кузи-Тешубу, который был слегка бледен после вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего. – Не желаешь ли ты надрать задницу ассирийцам и получить в приданое за мою родственницу еще и город Харран.

– Тяжелая будет война. Не стоит оно того, – хмуро посмотрел на меня Кузи-Тешуб, отодвинув с лица упавший локон.

Вот ведь крепкий какой, гад. Даже конские дозы сорокоградусной настойки не лишили его здравомыслия.

– А если это будет быстрая и оглушительная победа? – спросил я его.

– Говори! – взглянул он на меня неожиданно трезвым взглядом.

Ого! Да тут целая река есть! Вот это сюрприз. Небольшой городок, который встретил нас ярким пятном зелени в тоскливой, знойной пустоте, и был куском приданого, что я пообещал новоявленному родственнику. Здорово ведь, когда отдаешь не свое. От Каркемиша сюда – четыре дня пути, и шел этот путь все больше по пустошам, которые прерывались только вот такими вот редкими жемчужинами оазисов. Все же благодатная здесь земля. Дай ей каплю воды, и она завалит тебя зерном и овощами. И не смотри, что выглядит она как выжженная солнцем степь с редкими пучками какой-то травы. Тут очень тихо и спокойно, но внешняя благодать обманчива. Здесь каждый ручеек или речушка окружены селениями, а вода в них течет пополам с кровью. Слишком уж много желающих сесть на это место.

Харран славен тем, что именно у его стен залили золото в глотку Марку Лицинию Крассу, который погубил своим тщеславием почти сорок тысяч легионеров. Он, видимо, тоже хотел урвать себе кусочек Царской дороги, как и все здесь.

Арамеи прут из пустыни с неудержимой силой, оседая на любом пригодном клочке земли. Их и в самом городе уже хватает. А власти царей Ашшура уже давно не видели в этой стране. Им еще кланяются здесь, но все больше по привычке. Помощи от них давно уже нет. Далекой столице, которая лежит отсюда в месяце пути, совсем не до окраин. Окраины отбиваются, как могут.

В Харране правят жрецы. Храм Сина, бога Луны, знаменит на весь Восток, и ни один царь не сможет противостоять им. С ними можно только договориться. А вот как раз договориться с ними проще простого. Обещай им автономию, поблажки по налогам и защиту. И они твои. Ведь Каркемиш – в четырех днях пути, а Ашшур – аж в тридцати. Выбор очевиден. Мне их даже упрашивать не придется. Но для этого мне нужно еще кое-что сделать. Эта дурацкая история с верблюдами – просто подарок какой-то…

* * *

В то же самое время. Ашшур.

Милость повелителя четырех стран света не знает границ. Она может сравниться только с его же честностью. Никто и никогда не мог обвинить царей Ашшура в обмане. Их репутация всегда была безукоризненной. Вот потому-то, купив стадо бесценных животных, царь Ашшур-Дан посадил незадачливых торговцев на пузатые маккуру, погрузил на них же тюки с превосходной шерстью и отправил все это вниз по течению, до самой реки Хаммурапи. Так называют канал, что соединяет Тигр и Евфрат, и ведет он к самому Вавилону.

Бывший Хепа, который назвался здесь Героном из Пафоса, вместе со всеми не поехал. Сказал, что остались кое-какие дела, и что он со следующим караваном вернется. Попутчикам его на это было ровным счетом наплевать, и лишь купец Кулли мазнул по нему неожиданно острым взглядом, который, впрочем, тут же погас. Царскому тамкару тоже плевать на него. У него беда-беда. Он имущество дворца потерял, за которое своей головой и карманом отвечает.

– Вот ведь повезло мне, – мурлыкал Безымянный, любовно полируя кинжал с рукоятью в виде головы довольно уродливой бабы с клювом вместо носа.– Как знала госпожа, что здесь он осел. Подумать только! Номер один из списка на ликвидацию! Это ж какие деньжищи!

С тех пор как у него забрали душу и имя, Безымянный узнал так много новых слов, что поначалу казалось, голова скоро лопнет. Но это ощущение быстро прошло, и новые слова полились в его бедные уши бесконечным водопадом, заполняя чудовищную пустоту его разума. Колбаса, гелиограф, стремя, седло, кливер и сотни других понятий расцветили речь бывшего босяка. И ему понравилась его новая жизнь. Он чувствовал себя нужным, как никогда раньше. Он чувствовал себя частью великого, и это наполняло его душу покоем и счастьем. А еще счастьем его наполняло немалое жалование и пенсия, выйдя на которую он получит дом в пригороде столицы и любое имя, какое только пожелает. Каждый последний день месяца любовь к священной особе ванакса вспыхивала в его душе особенно сильно. Ведь именно тогда он получал заветный кошель с серебром из рук самой госпожи.

– В тысячники, значит, выбился, сволочь такая! – Безымянный любовно подышал на лезвие кинжала и протер его подолом хитона, придав бронзе матовый блеск. – Хитрый гад. Купаться в Оронте пошел, вещи камнем придавил. Все подумали, что утоп он, да только нашу госпожу не провести. Как прознала, что новому строю в Ассирии учат, так все и поняла сразу. У нас сотник пропал, а у них тысячник из ниоткуда появился. И даже не из родовой знати. Продался ассирийцам, присягу Морскому богу презрел. Да за такое я и бесплатно убил бы. А тут еще и серебра отсыплют от души. Ха!

Впрочем, радовался он рано. Задачка оказалась непростой. Ашшур вроде бы город огромный, тысяч десять народу в нем живет, а то и больше. Да только не затеряться в нем чужаку. Ассирийцы и говор свой имеют, и повадки особые. И одеты они совсем иначе, отличаясь даже от соседей вавилонян. Они заворачивались в несколько слоев ткани, обильно украшенной бахромой. Безымянный в своем хитоне и простом плаще выглядел в лучшем случае как крестьянин, который забрел по незнанию в богатый квартал, а в худшем – как подозрительный бродяга. В Верхний город, где и жил нужный ему человек, его и вовсе не пустили, погнав взашей. А ведь он объект даже в лицо не признал бы нипочем. Что там в розыскном листе написано? На вид лет тридцати, коренаст, роста среднего, глаза карие, волосом черняв, борода стрижена по Уставу, особых примет не имеет. У государя целый легион таких. Тьфу!

Впрочем, как бы ни плевался Безымянный на составителя розыскного листа, а именно по этим приметам он объект и нашел. Проще простого оказалось. Кисир шарри, царский отряд, чуть ли не каждый день за город ходил, военному делу учиться. Господа полусотники и сотники шли вместе с воинами, а те, кто командовал двумя сотнями и полутысячами, важно шествовали на колесницах. Тут уж отличить чужака – плевое дело. Как ни заворачивайся ты в плащ с бахромой, а короткой бороды не спрятать. За год такой красоты, как у местных, нипочем не вырастить. Куцая у господина тысячника борода, позорная для истинного ассирийца. Не сравнить ее с завитой в сложные ярусы растительностью, лежащей на груди его подчиненных. Ее же тут всю жизнь холят и лелеют. В Ашшуре за поругание чужой бороды палками бьют, стригут наголо, а потом еще и огромный штраф накладывают. Целый талант свинца! Почему именно свинца, Безымянный так и не понял, но все равно проникся не на шутку.

Следующим утром он пошел на рынок, где бестрепетно сел на табурет уважаемого мастера, называемого здесь галлабу. Брадобрей? Цирюльник? Нет, нет и еще раз нет. Галлабу – это художник, скульптор, ваяющий истинную красоту из того козлиного охвостья, которым была до этого борода Безымянного.Сначала ее тщательно промыли, расчесали тремя разными гребнями, потом завили с помощью разогретых бронзовых стержней, а затем умастили маслами и добавили воска, чтобы она держала форму. С волосами повторили всю ту же процедуру, уложив небрежные кудри лукканца в красивые, хорошо продуманные локоны.

Совсем скоро Безымянный станет похож на истинного ассирийца. Не слишком, конечно, но если не сильно приглядываться, то сойдет. Теперь дело оставалось за малым. Как подобраться к предателю? Как его убить половчее? И как потом уйти и не оказаться в руках палача. В случае неудачи у него может быть только три варианта судьбы: посажение на кол, сожжение на костре и сдирание кожи. Нападение на персону подобного ранга здесь воспринималось как оскорбление бога Ашшура, и даже семья виновного в таких случаях шла под нож. Думал Безымянный совсем недолго. Нужная мысль пришла ему в голову ровно в тот момент, когда он сидел на табурете брадобрея и пялился на прохожих. Делать-то все равно было нечего. Его внимание привлекла колесница, которой правил нарядно одетый всадник с коротким мечом и кожаной сумой на боку.

– Дорогу! – зычно крикнул он, когда толпа заставила его натянуть поводья.

Всадник поднял резной жезл, и толпа испуганно прыснула в стороны, пропуская повозку.

– А кто это такой, почтенный? – спросил Безымянный своего брадобрея. – Смотри, как перед ним разбегаются все.

– Так это шипру, царский гонец, – охотно пояснил мастер. – Ты разве жезл и суму не видел, уважаемый? А разбегаются перед ним все, потому что он волю царскую везет. Не приведи боги помешать ему. Смерть лютая неразумного ждет.

– И часто тут такие гонцы ездят? – поинтересовался Безымянный. – А то вдруг попаду под горячую руку.

– Конечно, часто, – удивленно посмотрел на него мастер. – Каждый день, почитай, и не по разу. То в один город царскую волю везут, то в другой. И в другие земли тоже шипру письма везут. Они до заставы едут, и там свежих коней получают. Особа гонца священна. Напасть на такого – все равно что на самого царя напасть. Если кожу сдерут, то считай, повезло.

– А у вас тут за все казнят? – на всякий случай уточнил Безымянный.

– Нет, – покачал головой мастер. – Если крестьянина какого убьешь, оштрафуют только. Это проступок невеликий. Кому до этих крестьян дело есть? Готово, господин!

Безымянный взглянул в бронзовое зеркало, икнул и потерял дар речи. Не может быть! Это не он! Или все же он? Подумав немного, он размотал браслет из серебряной проволоки и заплатил, сколько сказали. Он даже торговаться не посмел, ибо таким красивым не был вообще никогда.

Следующее утро Безымянный встретил за городом, куда вышел вместе со своими невеликими пожитками. Он зашел за поворот дороги, где на пару тысяч шагов не было ни души, и присел в кустах, любовно разложив перед собой пращу. Хорошая у него праща, ухватистая. Он ее всегда под туникой носит. Рядом небольшая кучка камней лежит, в полкулака размером. Теперь осталось только ждать. И Безымянный терпеливо ждал, медленно, с чувством поедая еще горячую лепешку.

Топот копыт раздался сильно после полудня, когда Безымянный первую лепешку уже давно прикончил, и почти уж собрался взяться за вторую. Он с сожалением отложил одуряюще пахнувший хлеб, надел на палец петлю пращи и вышел на дорогу. Да это гонец, и сомнений быть не может. Сума с грузом табличек на боку, короткий меч и презрительное выражение лица, которым царский слуга окинул простолюдина, что почтительно склонился перед ним. Он так и умер, сохраняя брезгливую мину, когда камень с противным хрустом проломил его затылок.

– Ай-ай-ай! – скорбно покачал головой Безымянный, привязывая коней к ближайшим кустам. – Как неаккуратно получилось. Плащ в крови, таблички побились. Наверное, с меня теперь два раза шкуру сдерут.

Он схватил гонца за ноги и оттащил его с дороги. Там он его разденет, а потом спрячет тело.

– Нет, плащ надо замыть, – поморщился он, увидев кровавое пятно. – А, ладно, заколкой это место сколю и в складки замотаю. Времени нет. Где моя лепешка? По дороге поем. Н-но! Пошли, родимые!

Полигон по примеру Энгоми был устроен в пяти тысячах шагов от городских предместий. Великий царь опасался лишних глаз, а потому место выбрал пустынное и бесплодное, куда ни пастухи стада не гоняют, ни купцы своих ослов. Нечего там делать постороннему человеку, а ежели такой и появится, то царские воины костерок разожгут, пятки подпалят, а потом спросят: а какого рожна, мил человек, тебе тут понадобилось. Только вот возницу с жезлом царского шипру это не касалось. Таких людей вообще ничего не касается, кроме священной воли наместника самого Ашшура. В гонцы порой знатнейшие юноши идут, ибо безмерно почетна эта служба.

Вот потому-то Безымянный, сохраняя каменное выражение лица, остановился около шатра тысячника и с надменным видом поднял жезл.

– Дело царя? – спросил его воин на посту, и лукканец важно кивнул.

– Я сейчас позову господина раб лимму, – склонился воин и ушел в сторону войска, отрабатывающего маневры и шаг в ногу.

Предатель подошел совсем скоро. Борода его, отросшая едва ли на ладонь, покрыта пылью, как и лицо, и одежда. В его руке нет привычной в Талассии палки. Тут знатного воина не ударить. Он после такого неуважения выпустит тебе кишки и с достоинством примет любую казнь. Видимо, поэтому господин раб лимму – так назывался здесь тысяченачальник – и выглядел таким уставшим и злым. Учеба шла туго. Он кивнул Безымянному и повел его в шатер.

– У тебя что-то на словах, слуга царя? – спросил он, когда они остались одни.

– Нет, – ответил Безымянный и вытащил из сумы уцелевшее письмо.Он почтительно поцеловал царскую печать и передал ее предателю.

Тот поморщился, аккуратно отбил глиняную скорлупу вместе с печатью и обнажил обожженную табличку. Она-то и была письмом, спрятанным в глиняный конверт. Он протянул ее гонцу и попросил.

– Прочти, шипру, я не знаю этих крючков.

– Удали посторонних, – сказал Безымянный. – Это только для твоих ушей, сиятельный господин раб лимму.

Теперь жрец Немезиды Наказующей не боялся открыть рот. Говоров в Ассирии было множество, а сам тысячник изъяснялся с изрядным акцентом.

– Отойти на полсотни шагов, – рявкнул предатель часовому, а когда повернулся, чтобы услышать волю царя, замер в недоумении.

– Тихо, тихо, сволочь, – нежно прошептал Безымянный, одновременно зажимая ему рот, нанося второй удар кинжалом и опуская на землю падающее тело. Сделал он это быстро и тихо, а бывший сотник легиона только смотрел на него взглядом, который уже затянула пелена приближающейся смерти.

– Когда великий судья Калхас встретит тебя у ворот Тартара, – негромко произнес Безымянный, – ты расскажешь ему, почему именно кинжал Наказующей отправил тебя туда. Мучиться твоей душе до скончания времен, проклятый предатель.

Безымянный бережно уложил тело посередине шатра, воткнул кинжал в грудь, полюбовался получившимся зрелищем, а потом вышел, аккуратно завесив полог. Теперь ему нужно мчать изо всех сил. Мчать, пока не развалятся колеса хрупкой повозки. А потом он будет выбираться из Ассирии, уповая на помощь богов. Ему очень не хочется попасть на царский суд. Лучше уж погибнуть в бою.

Глава 10

Неделю спустя. Олинф. Фракия.

Ил сидел, нахохлившись, словно сыч. Отец отослал его из столицы, а мама, которая всегда стояла горой за своего единственного сына, ничего не смогла с этим поделать. Царица получила недвусмысленный приказ, молча поклонилась и ушла в свои покои. И в следующие дни до самого отплытия она так и не сумела переубедить царя царей, который оставался непреклонен. Так наследник Талассии, сын полубога и повелителя многих земель, оказался здесь, на самом краю света. Он, который настолько привык к согбенным спинам, что уже позабыл, как выглядят человеческие глаза.

– Проклятая дыра, – шептал Ил, с отвращением рассматривая грубые каменные стены, которые теперь надолго станут его домом. В его комнате не было ничего, кроме лежанки и табурета. А отхожее место и вовсе было на улице. А если быть точным, то сама улица и была этим самым отхожим местом. Народ тут жил весьма простой. Ил уже ненавидел это место, этих людей, да и своего деда он ненавидел тоже.

Наследник сошел с корабля пару недель назад, после чего дядьки, которыми он в Энгоми помыкал как хотел, уплыли домой, оставив его здесь. Неприятности начались сразу же. Выяснилось, что до него никому нет никакого дела. Люди узнавали, кто он такой, кивали и равнодушно отворачивались, как будто царевич был пустым местом. И это оказалось самым тяжелым. Ил уже третий день сидит в своей комнатушке, не зная, как поступить. Мир вокруг него встал с ног на голову. И постепенно наследник немалого царства начинал понимать, что ему придется как-то к этому приспосабливаться. Потому что окружающий мир к нему самому приспосабливаться не хотел.

– Ну, воин, – в комнату вошел дед Анхис и сел рядом на грубо сколоченный табурет. – Чего ты сидишь тут? Иди на улицу, с мальчишками побегай.

– Я пробовал, – неохотно ответил наследник. – Они смеются надо мной. И не слушаются. Как будто я никто…

– Так ты и есть никто, – усмехнулся в седую бороду Анхис. – Твоего отца здесь уважают, а тебя пока уважать не за что. Чем таким ты славен, кроме своего рода?

– Да я… – задохнулся Ил. – Я потомок многих царей! Со мной нельзя так!

– Я же сказал, кроме своего рода, – напомнил ему Анхис. – Не твоя заслуга в том, что ты родился в царской семье. И в том, что твой отец богат. Заслужи свое место под солнцем сам, как это сделал мой сын.

– Я велел подать мне воды, – мрачно сказал Ил, – а мне показали, где течет река. Я не хочу пить реку.

– Ну и дурак, – сочувственно посмотрел на него Анхис. – А я вот ее пью. И мои кони ее пьют. В нашем ручье течет чудесная вода, куда лучше, чем в Дардане.

– Я домой хочу, – всхлипнул Ил, размазывая слезы по лицу. – Мне не нравится здесь. Отвези меня к маме-е-е…

Мгновенное преображение ласкового дедушки в свирепого воина напугало наследника не на шутку. Он и сам не понял, как оказался на улице, лежащий в пыли. Почему-то сильно болело ниже спины. Видимо, именно туда пришелся удар ноги, которым дед отправил его на улицу.

– Слабак! Несчастье своего отца! – выплюнул Анхис, который стоял на пороге, уперев руки в бока. – Позор семьи. Великие боги! За что вы покарали меня таким внуком? Разве я недостойно жил? Или мои жертвы были скудны? Завтра с рассветом ты идешь пасти коней. Ты не будешь есть мой хлеб просто так. А пока иди познакомься с другими ребятами. Тебе придется править людьми, мальчик. Так для начала научись с ними разговаривать. И пусть видит Тархунт и Аринна, я дам тебе любой совет, когда он тебе понадобится. Дед я или не дед!

– Да как же… – растерялся Ил.

– Проваливай! – рыкнул на него Анхис. Он захлопнул дверь, и из-за нее донеслось. – Мальчишки играют прямо за воротами.

Убогое фракийское селение, взобравшееся на крутой холм, ничуть не напоминало Энгоми. Дома, сложенные из едва отесанных глыб, стояли без особенного порядка, а здешние улицы петляли, словно струя мочи пьяного наемника. Илу под ноги бросился поросенок, которого с заливистым хохотом гнали два мальчугана лет трех-четырех. Они тыкали его острой палкой, а когда тот истошно визжал, начинали хохотать еще сильнее. Ребята были так счастливы, что в душе наследника шевельнулась легкая зависть. Только сейчас он понял, насколько отличается от остальных. Самые простые сандалии на его ногах были лучше, чем те, что носили здешние цари. Тут такой тонкой работы отродясь не видели. Даже знатные воины ходили в кожаных поршнях и обмотках до колен. А у детей и вовсе никакой обуви не было, они все поголовно бегали босиком. А еще Ил носил хитон, и это тоже бросалось в глаза. Слишком уж тонок был лен его одежды, при том, что большинство его сверстников вообще бегали голышом. Ил вздохнул и повернул назад, к дому деда, который язык не поворачивался назвать дворцом. Каменная халупа, подобная тем, в каких жили на Кипре деревенские старосты, служила обиталищем одного из двух царей Боттии, Халдики, Паллены и Мигдонии. О-го-го! Анхис и Комо – самые сильные вожди в этих местах.

Царевич вошел без стука в комнату Анхиса и удостоился потока отборной ругани. Его дед в это момент развлекался с молоденькой рабыней, и разговаривать был не слишком настроен. Девчушка, которая только что старательно пыхтела, изображая безумную страсть, показала Илу язык, а старик повернулся и недовольно спросил.

– Тебе чего? Я же сказал, за ворота иди.

– Мне бы переодеться, – робко произнес Ил.

– И то дело, – одобрительно хмыкнул Анхис. – Нечего таким нарядным ходить, чай не праздник какой. Скамию найди, жену мою. Она тебе какую-нибудь тряпку даст, завернешься. А теперь проваливай, внук. Не видишь, занят я.

Ужин прошел в тягостном молчании. Анхис с аппетитом жевал лепешку, которую макал в масло, а давешняя рабыня подливала ему вино в деревянный кубок. У Ила особенного аппетита не было. Он был всклокочен, а под левым глазом наливался разными цветами первый в его жизни синяк. Царевич бездумно макал хлеб в масло и лениво жевал, едва шевеля челюстями.

– Я смотрю, ты уже познакомился с ребятами, – Анхис сыто рыгнул и откинулся на спинку резного кресла.

– На меня напали, – выдавил из себя Ил. – Я требую их наказать.

– Кто напал? – заинтересовался Анхис. – Разбойники напали? Так у нас тут вроде нет их. Последних твой дядя Элим изловил и вверх ногами на лесной тропе повесил. Их потом волки объели, докуда дотянулись. Вот смеху-то было. Мы чуть животы не надорвали, когда увидели, что от них осталось. Любит твой дядя пошутить.

– Мальчишки напали, – Ил возмущенно посмотрел на деда. – Они меня побили.

– А, вон чего, – Анхис мгновенно потерял к разговору всяческий интерес. – Ну и ты их побей. Чего теряешься?

– Так их четверо было! – в глазах Ила появились слезы обиды.

– Так узнай, где они живут, и отметель по одному, – заговорщицки подмигнул Анхис. – Заодно и подружитесь. Тут по-другому никак, внук. Или ты, или тебя. Лучше ты, иначе люди уважать не будут.

– Их надлежит распять, – угрюмо заявил царевич. – Они подняли руку на священную особу.

– М-да… – протянул Анхис, глядя на внука поверх кубка. – Сложно с тобой, малец. Но ты не волнуйся! Я выбью из тебя то дерьмо, которым наполнена твоя голова. Еще спасибо потом скажешь. Если этого не сделать, ты разрушишь все, что построил за эти годы мой сын. Ложись спать, завтра ты уходишь на пастбище еще до рассвета.

* * *

В то же самое время. Вавилон.

Течение Тигра летом не так сильно, как весной, когда тающий снег наполняет его русло бурными потоками воды. Летом Тигр куда спокойней, хоть все равно намного опасней Евфрата, который всегда несет свои воды с величавым достоинством. Предгорья Ассирии сменились бескрайними равнинами Вавилонии, где из растительности есть только тростник и пальмы. Не сравнить с севером, где берега великой реки поросли ивой, акацией и тамариском. Бесконечные россыпи деревушек и крошечных городков, со всех сторон окруженных финиковыми пальмами, подействовали на Кулли умиротворяюще. Он почти дома. А обнаженные люди, склонившиеся над налитым ячменем, напомнили ему еще кое-что. Серпы! Надо привезти сюда серпы. Те, что используют здесь – полнейшая дрянь. В Вавилонии и Египте до сих пор жнут деревянными серпами, куда вставлены острые осколки кремня и обсидиана.

– Или все-таки острый камень привезти с Милоса? – задумался Кулли, который, как и всегда, переводил в практическую плоскость все без исключения. – Откуда у этих голодранцев возьмется серебро на железные серпы?

Действительно, у этих людей не может быть серебра. У них и хлеба-то не бывает в достатке. Крестьян обстригали с такой ювелирной точностью, что подобную роскошь они себе точно не могли позволить.

– А если с храмами договориться? – задумался Кулли. – Откатик жрецам пообещать, подарить один серп на пробу… Подарить? Да Цилли меня убьет! Передать на лето по договору. И штраф в случае утери. Да, так лучше будет. А там и железные лемехи можно будет привезти. Я такой серп в деле видел, в царском теменосе. Куда до него этому убожеству каменному. С ним убирать куда сподручнее будет…

Плыть вниз по течению – чистое наслаждение, и немалый караван, состоящий из нескольких кораблей-макурру, может прийти в Вавилон за девять дней. Но Кулли, который гнал людей почти без отдыха, от рассвета до самой темноты, управился за семь. Дни сейчас длинны.

Речной порт Вавилона шумит день и ночь. Огромный город съедает столько зерна, что его везут сюда кораблями. Никакие караваны ослов не прокормят десятки тысяч человек, сгрудившихся вокруг священного храма Эсагила. Множество судов покачиваются на волнах, а по сходням тащат бесконечные мешки, которые найдут свой приют в огромных складах, принадлежащих царю, храмам и богатым купцам.

– Прибыли, господин, – произнес кормчий-ассириец. – Разгружайтесь побыстрее. Мне еще свой товар забирать.

– Уцур! – позвал Кулли слугу. – За хозяйкой сбегай!

Цилли-Амат прилетела быстрее коршуна, увидевшего в траве притаившегося зайца. Она так спешила, что даже волосы, убранные обычно под парик с золотой сеткой, сегодня всего лишь прикрыла цветастым платком. Ее желтоватые глаза были прищурены и полыхали молниями. Она была в ярости.

– Что случилось? – почтенная купчиха раздула ноздри крючковатого носа, как будто пытаясь унюхать запах неприятностей. – Почему ты повез шерсть рекой? Ты спятил, мой драгоценный супруг? Или ты в припадке немыслимой щедрости решил завалить золотом казну нашего государя? Да продлит Мардук дни его до скончания всех времен…

– Я потерял верблюдов, – махнул рукой Кулли, который устало опустился на тюк с товаром, который стоял на причале огромной небрежной горой.

– Как именно ты их потерял? – ледяным тоном спросила его Цилли. – Ты обронил их, когда толкался на рынке? Ты случайно выковырнул их из носа, когда очищал его от соплей? Или они выпали из кармана твоего канди? Ах, нет! Наверное, они выпали из того потайного кармана, что я пришила изнутри твоей набедренной повязки? Опять нет? Ты расскажешь мне, что происходит, или я должна тянуть из тебя каждое слово клещами палача?

Портовый писец, который держал в руке стило и свежую табличку, важно подошел к ним, и купеческая чета торопливо вскочила и поклонилась.

– Десятая доля! – надменно заявил писец, с глубоким удовлетворением оглядывая горы мешков.

– Прошу прощения, господин, – почтительно сказала Цилли-Амат. – Двадцатая доля. Этот товар поедет дальше, в Эмар. Он не останется в Вавилоне.

– Тогда двадцатая, – скривился писец. – Умные все пошли. Тащите его к весам. Долю казны оставите там, остальное убирайте, и побыстрее. Тут вам не склад.

– Да, давай сделаем, как он сказал, – рассеянно произнес Кулли и встал. – Я потом тебе все расскажу.

– Да ты спятил! – тихо прошипела Цилли. – Тебя что, по голове в этом Ашшуре били? Ты сколько возьмешь за эту шерсть в Энгоми?

– Втрое, – равнодушно пожал плечами Кулли.

– Так почему ты решил оставить ее здесь? – еще тише прошипела жена. – Нам ведь выгодней ее в Энгоми отвезти. Дай писцу подарок и заплати пошлину золотом. Тем более, что по вавилонскому курсу мы и с него тоже вдвое зарабатываем. Да что с тобой такое? Ты случайно не заболел? Или это сейчас не ты, и в тебя вселился злой демон-уттуку, который только притворяется моим мужем? Точно! Мой муж нипочем бы не сделал такую глупость! Ты – демон! Надо пойти к жрецу-ашипу, он изгонит его! Хотя нет… Он возьмет столько, что лучше я сама демона изгоню.

– Да не демон я, – попытался отмахнуться от нее Кулли, но было уже поздно.

– Я слышала молитву и запомнила каждое слово, – торжествующе сказала Цилли-Амат и забубнила. – Злой Уттуку, сын Ану, выйди из его тела! Да изгонит тебя могучий заклятием Энки! Да низвергнет тебя Шамаш в преисподнюю! Выйди через дверь как дым! Да не вернешься ты более в это жилище… Нет! В это тело!

– Да не буду я писцу золотом платить! – рыкнул на жену Кулли. – Я его хорошо знаю, он по полной цене не возьмет. Лучше серебром в кольцах. Ну, помнишь, теми самыми, где серебра всего половина.

Цилли-Амат обошла мужа по кругу, осмотрела его и с глубочайшим удовлетворением произнесла.

– Кажется, у меня получилось, и причем совершенно бесплатно! Там, правда, для завершения ритуала заговоренное масло нужно, жертвенный баран и деревянная фигурка демона. Но и так сойдет. Муж мой, возрадуйся! Демон-уттуку покинул твое тело! Ну не молодец ли я!

– Да лучше бы я был демоном, – вздохнул Кулли. – Я попал, как дрозд в сети. Слушай…

Примерно через час, когда пошлины за провоз были уплачены, шерсть погружена на собственный корабль купеческой семьи, а сами они сидели дома, попивая драгоценную настойку в сгустившей до полного мрака тишине, Цилли-Амат задумчиво произнесла.

– То, что у тебя забрали верблюдов – это и убыток огромный, и потеря лица для самого царя. Он-то, может, и войдет в твое положение, но кому-то придется виноватым остаться. И мне кажется, что виноватым окажешься именно ты. Не начнет же он из-за этого войну. Это ведь безумие какое-то. Хотя с драхмой согласна, это ты хорошо придумал. И с царем Шутруком тоже неплохая попытка была. Что будем делать?

– Хочу шайку арамеев нанять и верблюдов выкрасть, – хмуро ответил Кулли. – Ничего умнее я пока не придумал.

– А вот я придумала, – торжествующе произнесла Цилли. – С этой кражей вы все на кольях гнить будете. Нипочем через всю страну верблюдов не прогнать. Царские гонцы ко всем областеначальникам поскачут, а те перекроют дороги. Вас уже через три дня колесничное войско догонит и это… ты еще так затейно выразился… На ноль вас помножит, вот! Таблица, где написано, что ты можешь исполнять службу посла Таллассии еще у тебя?

– Да, – удивленно кивнул Кулли. – Она здесь лежит. А зачем она тебе?

– Пошли в нашу тайную кладовую, – горько вздохнула Цилли. – Нам придется изрядно тряхнуть мошной, муженек. Понадобится все, что есть.