Текст книги "Царская дорога (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– За что пятерку получила? – спросил я ее, поглаживая по смоляной головке, крепко прижавшейся к моей груди.

– Поэму наизусть рассказала, – с гордостью ответила дочь. – Как царь Эней льва убил. Вот! Бедненький мой! – она провела рукой по едва заметным шрамам на правой щеке. – Тебе, наверное, больно было?

– Я уже не помню, – честно признался я. – Я так испугался тогда!

– Я никому об этом не скажу! – Клеопатра посмотрела на меня совершенно серьезным взглядом. – Великой Матерью клянусь! Давай это будет наша с тобой тайна?

– Давай, – ответил я, прижимая к себе доверчиво льнущее тельце.

– Мурка! – восторженно завопила Клеопатра, увидев священное животное. – Вот ты где!

Дочь быстро спрыгнула с моих колен и потащила бедную кошку на руки. Та истошно замяукала, приоткрыла глаза, но, увидев своего мучителя, обреченно закрыла их снова. Это нужно было просто пережить.

– Поехали кататься! – Клеопатре наскучило тискать кошку, и она требовательно потянула меня за руку. – Ты обещал!

– Колесницу еще заложить нужно, – попытался вяло сопротивляться я. – А у меня времени нет уже, дочь. Люди скоро придут.

– Колесница внизу стоит, – торжествующе посмотрела на меня Клеопатра. – Я приказала подать. Ну же, поехали! Подождут твои люди. Ты же у меня царь.

– Только до порта и назад, – предупредил я ее, и услышал в ответ восторженный визг и топот маленьких сандалий, несущихся в сторону выхода.

Четверка белоснежных коней, первая в этом мире. Экспериментальная упряжь, с которой даже мне непросто было поначалу, разрабатывалась не один месяц. К ходу квадриги еще нужно привыкнуть, но моя дочь привыкла к ней сразу. Кони ее любят, а весьма непростая техника управления колесницей Клеопатре покорилась влет. Только вот силенок у нее не хватает. Поводья в руках у меня, а она только держится за них, стоя на специальном возвышении. Справиться с четверкой коней даже подростку нечего и думать, что уж говорить о такой крохе.

– Шагом пустим коней! – погрозил я ей пальцем, увидев веселых бесенят в ее глазках. – Мы по городу поедем, людей зашибешь.

– У-у-у! – заныла она. – Пошли стражу вперед, пусть разгонят всех.

– Шагом! – повторил я, и она обиженно фыркнула.

Чудное это зрелище, когда маленькая девочка с золотым обручем на голове правит четверкой коней, а ее отец стоит позади. Улица Процессий, запруженная волнами народа, расступилась вмиг, а звонкое цоканье копыт по каменным плитам заглушили восторженные вопли. Клеопатру знают все, к ней тянут руки и малых детей. Не ко мне, а почему-то именно к ней. Почему, кстати? Надо будет спросить у кого-нибудь. Девчонка принимает чужое поклонение как должное, кивает милостиво, но губы у нее надуты. Она хочет пустить коней рысью, но ей не разрешают.

– Благослови, маленькая богиня! – заорал какой-то матрос, подойдя совсем близко. Охрана напряглась, но я успокаивающе поднял руку. Пусть.

Крошечная ладошка Клеопатры коснулась его щеки, и мужик отошел в сторону, сияя совершенно идиотской улыбкой. А у меня в голове как будто бомба взорвалась. Все те планы, которые были у меня до этого, разлетелись в пыль, а из их осколков собрался один, окончательный и бесповоротный. Вот же оно, решение моей проблемы! Вот он план Б на случай если Ил все-таки окажется неспособен править. И этот план универсальный, способный сохранить страну даже после моей смерти. Надежная, как лом, защита от дурака на троне.

Династия Антонинов, давшая лучших из всех римских императоров, имела одно отличие. Власть в ней передавалась не от отца к сыну, а точно так же, как в моем ВУЗе передавался научный талант вместе с кафедрой и прилагающимся к ней профессорским званием. То есть от отца к зятю. Императоры при жизни усыновляли самых толковых из своих подданных, а потом выдавали за них своих дочерей. Нерва, Траян, Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий. Это была эпоха пяти добрых императоров, которая закончилась тогда, когда философ Марк решил передать трон своему сыну. Легкомысленный и крайне неумный Коммод удержать власть не смог, и его убили.

Кстати, у хеттов в глубокой древности тоже иногда наследовали именно зятья, но это была временная мера. Такой царский зять, хентанна, хранил трон для своего сына, рожденного царской дочерью. У хеттов, как и у египтян, есть странный обычай, уходящий своими корнями во мглу веков. Материнская линия при наследовании почему-то считается более важной, чем отцовская. Кого-то мне это напоминает…

– Вот и решение моей проблемы, – задумчиво сказал я сам себе, не замечая, что Клеопатра, нахально выехавшая из городских ворот, истошно взвизгнула и пустила коней рысью. – Маленькая богиня, ты-то и спасешь нас всех от хаоса. Ты или твоя сестра… Но вот что делать с Илом? Это проблема… Или вовсе нет. У него тоже есть одна суперспособность, которой я обделен полностью. У него имеется каменная жопа, на которой он может долгими часами сидеть, сохраняя абсолютную неподвижность. Служанки шепчутся, что он в этот момент даже не моргает. И не дышит. Да, такой талант пропасть не должен. Я обязательно найду ему применение.

– Па-а! – восторженно завизжала Клеопатра, когда мы выехали на проселок. – Я тебя сейчас покатаю! Но-о-о залетные!!! Аллюр три креста! Держи-и-сь!

1 «Речение о выходе к свету» – сборник магических текстов, который более известен нам как «Книга мертвых». Сами египтяне ее так никогда не называли.

Глава 20

Заседание Купеческой гильдии происходит у нас раза четыре в год. И самое важное из них именно в марте, приуроченное ко дню весеннего равноденствия. Почему именно сейчас? В море, если с оглядкой, выйти можно, но большими грузами почтенные торговцы не рискуют, терпеливо ожидая восхода Семи сестер. А он у нас в начале мая.

Мой мегарон, роскошь которого бьет по глазам непритязательной публики, полон народу и, кажется, вновь становится тесен. Вот ведь пропасть! Мне и этот обошелся немыслимых денег, а уже пора строить новый. Не зря! Не зря я выселил всех с Царской горы. Скоро буду новое жилье себе строить, которое и займет большую часть старого акрополя. А то, стыдно сказать, даже остатки дворца в Угарите роскошней, чем мое убогое жилище. Тут едва ли тысячи три квадратов наберется. Иной коттедж на Рублевке побольше будет, чем дворец царя царей, где живет и трудится множество народу. У меня одних ткачих человек триста, и они занимают добрую половину помещений.

На заседание Гильдии в Энгоми собираются самые богатые купцы Кипра, Угарита, с большим трудом оживающего Алалаха и на глазах встающего на крыло Родоса. Бывает, если вопрос важный, сюда приезжают даже из Трои, с Крита и с Островов, хотя плыть сюда в это время года все еще опасно. Холодно, да и легко в шторм можно угодить. Но в этот раз сюда пришли из места еще более отдаленного. Из Карфагена, новой колонии, выведенной на край света.

– Почтенный Ахирам! – приветствовал я тамкара, ответственного за ливийское направление. – Ты рисковал, приходя сюда так рано. Море еще неспокойно.

– Дело не терпит отлагательств, государь, – поклонился тот. – Я принес важные вести. Три года прошло, как ты почтил меня высоким чином своего доверенного купца. И я исполнил твое поручение.

– Будь так добр, напомни, – поморщился я. – За три года я раздал столько поручений, что большую их часть уже успел позабыть.

– Конечно, господин, – кивнул тамкар. – Три года назад в этом зале ты приказал мне продать верблюдов царю племени мешвеш, и я это сделал. Теперь у ливийцев есть свои животные, они уже получили первый приплод.

– Только не говори мне, что они смогли пересечь великую пустыню, – прищурился я. – Я уважаю тебя, почтенный Ахирам, но это звучит слишком невероятно.

– Нет, господин, – покачал головой купец. – Еще никто не решился на такое. Но люди племени мешвеш поступили иначе. Они пустили слух по разным родам, что живут по соседству. Они передали вождям соседних племен, что хотят торговать. Этот слух шел от племени к племени, господин, и он вернулся назад. Он шел через сеть оазисов, что тянутся от Великого моря и до самой Нубии. Эти оазисы цари Египта считают своими, но последние лет пятьдесят их власти там нет. Вожди ливийцев там истинные хозяева.

– Куда пришел слух? – я даже вперед наклонился в нетерпении.

– В Нубию и пришел, – ответил купец. – Только не в Нижнюю, где сидит наместник Хори, а еще дальше, в Верхнюю, аж до четвертого порога. Там правят нубийские князья, которые платят дань Великому Дому. Оказывается, этот путь хорошо знают. Армии египтян когда-то давно ходили так на Керму и Напату. Тамошним купцам известно, что где-то далеко на западе есть гигантское озеро, где живут крокодилы и множество птиц. И там уже нет пустыни, господин. Там растут травы с редкими деревьями, где пасется бесчисленное количество слонов. Они не ходят туда, но вести и товары идут от племени к племени.

– Озеро Чад, – выдохнул я. – Значит, путь к нему все-таки есть. А великую пустыню можно обойти с востока, вдоль Нила. Не самый короткий путь, но вполне приемлемо.

– Около этого озера моют золото, – улыбнулся купец. – Товары из Египта кое-как попадают туда, то путь этих товаров очень нелегок и долог.

– Что ты решил, почтенный? – спросил я его.

– Я хотел бы отправиться туда, господин, – купец посмотрел мне прямо в глаза. – Первый путь всегда тяжел, но я верю, что мы сможем его пройти. Пусть и не с первой попытки.

– Я не отвечу тебе сразу, почтенный Ахирам, – покачал я головой. – Мне нужно получить одобрение царя Египта. В Нубии правит его наместник Хори, Надзирающий за южными землями. Он не пропустит твой караван, если не будет разрешения из дворца Фив. Его власть такова, что он может перебить твоих людей, а товар забрать себе. И никто не скажет ему даже слова. Он почти что царь в тех землях. Но, я думаю, этот вопрос решаем. Просто придется заплатить.

– Осмелюсь принести к трону моего господина одну неприятность, – склонил голову купец Ахирам. – Сидонцы. Их корабли часто видят в водах около Карфагена. И они тоже пытаются торговать с ливийцами. Это прямой убыток для нас, господин. Ненавижу сидонцев.

– Э-э-э… – я совершенно растерялся. – А разве ты сам не сидонец? Ты ведь приехал в Энгоми именно оттуда.

– Кто сидонец? – глаза купца расширились до неприличных размеров. – Я? Да как я могу быть сидонцем, если я живу в Талассии, служу царю Талассии и почитаю богов Талассии? Я больше не приношу жертв Эшмуну, господин! Я молюсь Посейдону и Гермесу! Так какой же я сидонец?

– Найдем и покараем, – я рассеянно махнул рукой, и довольный купец сел. Царское слово сказано, и теперь конкуренты – это не его проблема.

Я застыл, пытаясь осознать такую простую и очевидную для всех, кроме меня самого, истину. Ведь здесь нет национального самосознания. И самих национальностей тоже нет. Ахейцы не называют себя ахейцами, а ханаанеи хаанеями. Микенцы не считают родней аркадян, а купцы Тира в упор не видят торговцев из соседнего Бейрута. Люди идентифицируют себя или по роду, или по городу, или по тому, кому они служат. Кто их цари и боги. И не нужно ничего усложнять. Как говорили мои студенты, купец Ахирам только что выдал базу. И эта база станет основой той идеологии, что ускользала от меня много месяцев. Я уже давно пытаюсь собрать из мелких кирпичиков прочный фундамент будущего государства, но пока все идет со скрипом. Моя мечта – просвещенная монархия, философы на троне, подобные Марку Аврелию. Но как совместить такое с нашими дикими временами, где даже убийство женщин и детей не является чем-то запретным? Я пока этого не знаю.

Я пытаюсь привнести в этот мир понятие греха и воздаяния, и кое-что начало получаться. Я очень рассчитываю на тех парней, что отправились учиться в Египет. Там сейчас самые головастые из всех, и среди них мой племянник Астианакт, бывший царь Трои. Он оказался весьма умен и наблюдателен. Пусть учится, ему все равно никогда не править. Лет за десять-двадцать они смогут собрать новую философскую концепцию. У меня нет ни одного Конфуция, но два десятка толковых ребят, которых я направлю в нужном направлении, способны сделать многое. Ведь концепция Маат весьма близка к конфуцианству тем, что и там, и там в основе лежит гармония и порядок.

Тут, правда, есть и существенные отличия. Маат – это порядок божественный, существующий независимо от людей, а конфуцианство – это система морали в человеческом обществе, основанная на добродетели. И то и другое просуществовало тысячелетия, дав стержень, на котором держалась цивилизация. Только вот Маат оказалась слишком статичной, а потому проиграла. Маат – это богиня, дочь Ра. Когда уничтожили египетских богов, вместе с ними пала и сама система ценностей. Конфуцианство в этом плане куда гибче и удобней. Оно вообще от богов не зависит. Оно описывает жизнь человеческого общества и дает моральные ориентиры.

Жаль, но конфуцианство в чистом виде мне тоже не подходит. Нужна система еще более гибкая и динамичная, поощряющая не только соблюдение традиций, но и отрицание традиций отживших. А такого еще ни в одной культуре не было. Разве что протестантизм с его распиаренной этикой? Тоже нет. Лицемерный постулат Жана Кальвина, что если у тебя нет денег, то бог тебя не любит, мне глубоко отвратителен. Проповедник из Женевы почему-то решил, что люди изначально разделены на тех, кому суждено спасись, и тех, кому суждено погибнуть. И что видимым мерилом избранности становится именно богатство и жизненный успех. Да, это привело к бурному развитию капитализма. Ведь каждый верил, что именно ему суждено царствие небесное, и рвал жилы, прокладывая себе путь наверх. Но только, может, в топку этот протестантизм вместе с его этикой, а? Ведь можно же попытаться сделать иное общество, основанное не только на тупом накоплении бабла и демонстративном потреблении?

– А сам-то я что сейчас делаю? – я сжал руками виски, пытаясь удержать поток мыслей, галопом несущихся в моей бедной голове. – Разве не накоплением бабла я занимаюсь сам? Нет! Точно, нет! Я строю красивые храмы, школы и стадионы. Я украшаю свои города и провожу туда воду. Я привношу новое в сельское хозяйство, спасая людей от голода. И моя казна не лопается от золота. Оно у меня очень быстро расходится по чужим карманам. Одних акведуков пять штук одновременно строят. Получается, что я, достигнув успеха сам, делюсь своим успехом с другими, делая их жизнь лучше. Получается, это и есть настоящая цель, угодная богам… Брать для того, чтобы отдать. Собрать урожай, чтобы посеять его вновь…

– Па! Ну, па! – Клеопатра дергала меня за рукав. – Все уже разошлись давно, а ты все сидишь и сидишь! Поехали на лошадках кататься. Я еще одну пятерку получила.

* * *

Месяц четвертый, Пенорожденной Владычице посвященный, повелительнице змей, победы приносящей. Сиракузы.

Если нельзя, но очень хочется, то можно. Эта старая истина как нельзя лучше подходит к моей ситуации. Сидеть в Энгоми мне больше незачем, все накопившиеся вопросы я решил за зиму, а новые проблемы накопиться еще не успели. Жизнь тут слишком медленна, чтобы обрабатывать информацию в реальном времени. В хорошие времена царь может выпасть из жизни на несколько месяцев, и никто этого даже не заметит. А сейчас на дворе именно хорошие времена. Вот поэтому я и рискнул выйти в море в апреле, хотя период для плавания отнюдь не идеальный.

Бездельничать в дороге мне не пришлось. Непрерывные пьянки с вассальными царьками – это тоже работа, и довольно непростая, для здоровья неполезная. Один Крит, на минуточку, триста пятьдесят километров в длину. Нужно зайти к каждому, чтобы не обидеть. А еще есть Китера и Пилос. Пилос! Я даже вздрогнул, вспомнив неделю, проведенную там в непрерывном угаре. Мувасе, после того как он перебил всех мятежников, живется там откровенно тоскливо. Сотня наложниц наскучила ему как-то очень быстро, и он отослал их сучить шерсть. Так ведь и случается, когда сбывается мечта, которая когда-то казалась несбыточной. Как в каком-то дурацком кино: всю жизнь мечтал попробовать ананас, а когда попробовал, то узнал, что он кислый, и от него оскомина во рту.

Зато теперь у Мувасы новая жена, Поликсена. Да, я и сам знаю, что подставил парня. Но что делать. Вдовую сестру Креусы надо было срочно пристроить в заботливые руки, а то по всему Энгоми уже потянулись нехорошие слухи. Баба она оказалась очень темпераментная, даже слишком. Пусть привнесет немного огонька в его тоскливую жизнь.

– Сиракузы, господин! – сказал кормчий, и я впился взглядом в небольшой островок, на котором правильными рядами стояли армейские палатки. Видно, что сдвоенная когорта Хрисагона уже вполне освоилась здесь. Воины прибыли сюда пару недель назад.

– Равняйсь! Смирно! – заорал сотник, оставшийся в лагере за старшего, и я прошел вдоль строя, приветствуя легионеров.

– Вольно! Разойдись! – крикнул я им, и те разбрелись по лагерю, возвращаясь к своим делам. Кто дрова рубить, кто зерно молоть. Видно, эта сотня в наряде.

– Хрисагон где? – спросил я сотника, который преданно поедал меня глазами.

– Господин трибун на сильный род сикулов пошел, государь, – пояснил он. – Есть тут один, самый ближний к нам. Добром не хочет под царскую руку идти. За трибуном послали уже, как только паруса увидели.

– Понятно, – кивнул я.

Вот и началась колонизация Сицилии. Кровью и железом мои воины пригнут вольный народ. Сикулы или покорятся, или уйдут отсюда навсегда. С ними поступят так, как они сами поступили с сиканами, что еще совсем недавно жили в этих местах. Сикулы уже знают железо, а сиканы еще нет. Вот и выдавливают на запад старых хозяев пришельцы из Италии, сгоняя с лучших земель. А теперь вот сюда пришли мы и тоже начинаем давить. Сикулы сильнее сиканов, а мы сильнее сикулов. Такой вот круговорот войны в природе.

– Эх, хороша! – я набрал ладонью воды из источника Аретуза и даже крякнул от удовольствия. Вода здесь бьет необыкновенно вкусная и, по-моему, немного сладкая. Лучшая, что я вообще пил в этом мире.

– Вода отменная, государь, – подтвердил сотник. – Корабли в очередь встанут.

– Какие еще корабли? – повернулся я к нему.

– Сидонцы то и дело шныряют, – простодушно ответил тот. – Просят воды набрать, ну мы и даем. Жалко, что ли! Нам сидонцев бить команды не было, только сикулов велено.

– А номера на бортах были? – прищурился я. – Корабли с патентом, или здесь просто так посторонние купцы шляются?

– Не, – замотал тот головой. – Никаких номеров не было. Эти сидонцы в Италию торговать ходят, и на запад Сикании. Я слышал, как они болтали между собой, думали, что я их говор не понимаю. А я понимаю.

– Отличные новости, – просвистел я сквозь зубы. – Сходил проветриться! Сначала из Карфагена жалобы пришли, теперь здесь… А откуда они сюда приходят, сотник?

– Не могу знать, государь! – браво отрапортовал тот. – У нас тут караульная служба и обед вовремя. Нам приблудные сидонцы без надобности. Вдруг вернется господин трибун, а у меня непорядок. Будет мне тогда некогда.

– Молодец! – хлопнул я его по плечу. – Хвалю за службу!

– Рад стараться! – гаркнул тот, сияя простецкой улыбкой.

Ну, сидонцы! До чего же настырный народ! Я думаю, что у меня все схвачено, а это только иллюзия. Еле-еле выдавил их с островов Эгейского моря, где они повадились ловить моллюсков-иглянок, добывать из них пурпур, и мыть золото в тамошних реках, а они уж окопались здесь. Интересно, где у них база, если в Карфаген сейчас выведена моя колония? Лампедуза? Пантеллерия? Мальта? Джебра? Или они прямо на Сицилии базу устроили? Скорее всего, именно Мальта. А идут они туда вдоль египетского берега, пользуясь всеми правами подданных фараона. Вот же…

Я обошел небольшой островок вдоль и поперек, а вслед за мной его обошли строители. Один египтянин, надменно выпятивший губу, и человек десять ханаанеев, киприотов и ахейцев, которые и поведут эту стройку. Камень будут рубить на том берегу пролива, и скоро сюда повезут первых варнаков и пленных из Ассирии. Я их много пригнал. Целые селения вывел поголовно, включая женщин и детей. Отработают пару лет, а потом посажу их на землю, понемногу разбавляя сикулов пришлым элементом. Весь этот остров должен стать непотопляемым авианосцем царской семьи, ее личным кошельком, теменосом. Тут, кроме поселений отставников, ни один плетр пашни не уйдет в частные руки. Только моя земля и земля тех, кто будет охранять ее для меня. Никаких олигархов-латифундистов. Знаю я, чем все это заканчивается.

– Государь! – запыхавшийся Хрисагон склонил голову и приложил руку к груди.

– Докладывай, – благожелательно кивнул ему я, внимательно разглядывая своего лучшего трибуна. Он, действительно, очень хорош. Настолько, что пришлось убрать его из Угарита. Слишком уж большой вес он набрал в тех землях. Такое всегда заканчивается скверно.

– Этот берег наш! – он ткнул в сторону Сицилии, поводив рукой влево-вправо. – Два часа пути на юг и на север. Одним коготком зацепились.

– Хорошо, – кивнул я. – А что ты знаешь про сидонские корабли, которые у тебя воду берут?

– Совсем ничего не знаю, государь, – растерялся Хрисагон. – Я же, как приплыли, на том берегу все время. Только вот вернулся.

– Понятно, – протянул я. – Будем искать…

Следующие дни прошли почти без пользы, если не считать, что я узнал, как можно найти одинокий остров, торчащий посреди моря. При отсутствии каких-либо навигационных приборов, кроме намагниченной иглы, это становится проблемой, решаемой чем-то вроде пляски с бубном. Сначала мы обогнули мыс Пассеро, южную точку Сицилии, а потом кормчие бросили якорь и полезли на ближайшую скалу. Там они долго стояли, ругаясь и размахивая руками, а потом спустились, достигнув какого-то консенсуса, смысл которого так и остался для меня темен.

– Чего вы там высматривали, Палинур? – не выдержал я. – Остров ведь с такого расстояния не виден.

– Остров не виден, – подтвердил тот. – Да только облака видны. Над морем облака в кучу не собираются, государь. Их ветром сносит. А еще птицы! – тут он ткнул в небо, где курлыкал журавлиный клин.

– Что птицы? – не понял я.

Птицы для меня – темный лес. В орнитологии я совершенный ноль, и даже здешняя моя личность знаниями обладает крайне поверхностными.

– Ястребы тучей летят, – показал он. – Видишь, тысячи птиц на север идут. Они не полетят над морем, им земля нужна. Вот навстречу им мы и поплывем.

Так, выйдя с рассветом с Сицилии, мы оказались на Мальте еще до темноты. И, что характерно, ни малейших признаков сидонской фактории мы там не нашли.

– Да пропадите вы пропадом! – поморщился я. – Нет больше времени на поиски. Так и на встречу с Рамзесом опоздать можно. Палинур! В Египет идем!

Глава 21

Месяц четвертый, Пенорожденной Владычице посвященный, повелительнице змей, победы приносящей. Кадис. Побережья Моря Мрака.

Жить на небольшом островке Одиссею не привыкать. Только вот свой новый дом он построил на таком ничтожном клочке земли, что даже Итака по сравнению с ним казалась ему бескрайней. Россыпь островков у побережья земли, именуемой Тартесс, надежно укрыла его и его спутников от неблагожелательного внимания местных. Племя турдетанов, большое и воинственное, оказалось разбито на множество родов. И его новый друг, собутыльник и будущий сват Бодо правил всего лишь одним из них, и причем далеко не самым сильным.

Сотня крепких парней, пришедших в Иберию на двух гаулах, зазимовала здесь, в селении, называемом странным словом Кадис. Ну, подумаешь, Кадис и Кадис. Название не хуже других. А вот место удобное. Вода есть, рядом луга и добрые пашни. Напротив, на турдетанском берегу, разлилась целая паутина из речушек и ручьев. И даже то, что в остальных местах земли весьма засушливые, Одиссея ничуть не смутило. Он уже высадил там десятки саженцев оливы, граната и инжира, которых в этих землях не знали. Только плетнем пришлось огородить, чтобы их не объели вездесущие козы. Царь Эней сказал, что тут, на юге Иберии будет лучшее масло из всех. А еще они посадили виноград, благо заливаемых беспощадным солнцем каменистых холмов в Иберии полно. Местным они все равно без надобности.

Одиссей вышел на улицу, оставив за спиной затхлый полумрак каменной хижины, не имевшей окон. Молодая рабыня, за которую он отдал хороший нож, пугливо выглянула и быстро закрыла дверь. Море Мрака несет в дом соленую стылость, такую тяжелую на крошечном островке. Одиссей своей покупкой был доволен. Девка щуплая, жрет немного, зато шустрая и в постели старательная. И поесть приготовит, и приберется, а когда делать нечего, нить сучит или ткет с такими же бабами, приведенными ахейцами с материка. Их тут не шибко обижали, ведь парни пришли сюда все больше холостые, а потому бесправные наложницы чувствовали себя все уверенней, понемногу становясь этим людям законными женами. Тут уже каждая вторая с животом ходит. Зимние вечера долгие, заниматься особенно нечем. Только язык если почесать у костра, да это самое дело, от которого животы у баб растут.

Одиссей пошел на дальний конец островка, туда, где от рассвета и до заката дымили костры и печи. Там они и перерабатывали привезенную руду в олово, потратив на это долгие месяцы. Почему они тащили сюда руду? Да потому что отдавали ее на севере почти задарма. Вот и везли ее сюда все лето и осень, пока Море Мрака своими штормами не закрыло путь кораблям.

– Скоро закончим, царь, – Эврилох, старый друг, был поставлен им на плавку. Могучая фигура кормчего дышала свирепой силой. Только такие, как он, и справлялись с тяжелым веслом.

– Что тут у вас? – для порядка спросил Одиссей. Он и так прекрасно знал, что тут происходит.

В большой длинной яме тускло тлеет древесный уголь. Руда, насыпанная поверх него, должна сначала прокалиться как следует. В ней выгорят примеси, корни деревьев и прочая дрянь, от которой не избавиться больше никак, хоть убейся. И только потом она пойдет в дело.

– Хорош! – крикнул Эврилох, и вскоре остывшую руду потащили к глиняной печи, поставленной неподалеку. Слой толченого угля – слой руды – слой угля – слой руды… На дне печи устроена твердая площадка с наклоном к центру. Она превращается в лоток, из которого драгоценные капли стекают вниз, собираясь в небольшой слиток. Так произойдет и сейчас.

– Качай! – заорал Эврилох, и двое мускулистых мужиков начали подавать воздух из кожаных мехов, раскаляя уголь почти добела. Диким, невыносимым жаром пахнуло от печи, и Одиссей отошел в сторонку. Он так и не смог оторвать взгляда от волшебства, что творилось на его глазах. Он стоял неподвижно, пока робкие серебристые капли не показались в лотке, понемногу сливаясь с точно такими же каплями, застывая и превращаясь в белесый камушек.

– Уф-ф! – вытер пот Эврилох, который ходил все это время вокруг печи. – Готово! Парни, расходимся! Утром опять здесь! Как печь остынет, шлак дробим и плавим по новой.

– Да знаем мы, – заворчали уставшие мужики, по голым спинам которых текли ручьи пота. – Что там с кашей, старшой? Поспела? Жрать охота, аж мочи нет.

Одиссей наклонился и поднял драгоценный слиток. Он взвесил его в руке, дуя на пальцы. Немного совсем, даже мины не будет, а маялись с ним пару дней. Из огромного корабля руды выплавляли едва ли два таланта олова. Как ни перебирай и не разглядывай каждую крупинку, а часть металла все равно остается в мусоре, а при плавке треть его и вовсе уходит в шлак. От осознания этого факта у Одиссея изрядно портилось настроение. Тем не менее, сейчас у него на руках олова почти что двадцать талантов. Немыслимое богатство, которое они добывали все лето и осень.

– Сколько еще руды осталось? – спросил он.

– Завтра управимся, царь, – оскалился довольный Эврилох. – Несколько корзин всего. Сейчас уголь с берега подвезут, и займемся.

– Тогда можно и в путь двигать, – повеселел Одиссей. – Кожи еще заберем у царя Бодо, и шерсть. А то пустой корабль гнать придется.

Надо сказать, от открывающихся перспектив у Одиссея слегка кружилась голова. Олово у него царь Эней возьмет один к десяти к серебру, а потом по честной цене заплатит ему за это железом в виде ножей, копий, наконечников для сох, серпов, мотыг, молотов и клиньев. И вроде бы дешево возьмет драгоценное олово, но полученный товар Одиссей здесь впятеро продаст. Бронза безумно дорога даже в Иберии, а делать из нее наконечник для сохи пока что в голову никому не пришло. Тут ковыряли землю острой палкой, которую тащил вол. Или деревянной мотыгой, если вола не было.

Царь Итаки и Тартесса подошел к полосе прибоя, с усмешкой глядя на неприветливый берег, раскинувшийся перед ним. Турдетаны, сидевшие за узкой полоской пролива, считали его просто купцом, который везет к ним вино и железо. Но не пройдет и пары лет, и он накопит столько, что сможет нанять тысячу парней с копьями и щитами. Тогда-то он и сделает свой первый шаг на восток. А сделав его, он уже не повернет назад, этот берег станет его собственным. Ни один здешний царек не сможет ему противостоять. Царство Тартесс пойдет на север и восток и завоюет горы, где, по слухам, много меди и серебра. А потом он пройдет войной до самого севера, соединив своей силой тот берег с южным. И тогда ему не нужно будет покупать олово, он его просто заберет себе.

* * *

Две недели спустя. Где-то у побережья Ливии. Остров лотофагов, в настоящее время известный как Джебра. Тунис.

Черно-синяя мгла затянула горизонт, а ветер стал колючим и злым. Любой, кто бывал в море больше двух раз, знает, что сейчас будет. Даже гребцы из молодых заворчали и закрутили носами. Они чуяли надвигающуюся бурю. Заметались птицы, закричали призывно, а потом полетели к югу. Первые высокие волны слегка толкнули левый борт гаулы, как будто пробуя его на прочность, а потом, словно испугавшись, отскочили назад. И вроде бы нестрашно, но все знали, что это только начало.

– К берегу правь! – скомандовал Одиссей, и кормчий понятливо кивнул. Он и безо всякой команды уже выискивал хорошее местечко.

– Остров вижу! – заорал матрос на мачте. – Бухта добрая!

– Правим туда, – кивнул Одиссей. – Боюсь, и на берегу не скрыться нам от гнева Поседао. Зол он сегодня.

– Волна плохая, царь, – согласно кивнул Эврилох и заорал. – Перимед! Не спать! Самый быстрый ход!

– Бам-м! Бам-м! Бам-м! – разнеслось над злобно ворчащими волнами.

Косой парус и барабан – это лишь немногое из того, что привнес в морское дело царь Эней, и все на этом корабле молились сейчас за его здоровье, надрывая жилы на тяжелом весле. Пологий берег не даст доброй защиты от бури. Укрыться от нее можно только в глубокой лагуне. Свежий, набирающий силу ветер клонит мачту и рвет косой парус. Он заглушает гул барабана, на каждый удар которого корабль подпрыгивает, брошенный вперед слитным движением полусотни весел. Могучие спины, истекающие струями пота, качаются в унисон, и не зря. Огромный остров, который прижимается к ливийскому берегу, совсем рядом. Корабль Одиссея влетает в пролив на полном ходу, когда за его спиной волна уже поднимается в рост человека.