Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Дмитрий Кедрин

^{Входит кредитор.}

Кредитор

 
Вы мне должок вернете, господин?
 

Рембрандт

 
Немного позже. Денег нет, папаша.
 

Кредитор

 
У вас, Рембрандт, всегда ответ один!
Я больше ждать не в силах, воля ваша.
 

Рембрандт

 
А вот, отец, поправятся дела —
И потекут червонцы, как водица.
 

Кредитор

 
(про себя)
Возьму в счет долга хоть «Этюд вола».
На вывеску, пожалуй, пригодится.
 

^{Снимает этюд со стены и уходит. Вслед за кредитором к двери идет принц.}

Рембрандт

 
Куда же вы, мой просвещенный друг?
Ведь вас отправил ваш папаша строгий
Учиться жить?
 

Принц

 
                  (сухо)
               Пардон, мне недосуг.
 

Рембрандт

 
(открывая перед ним дверь)
Вам недосуг? Так скатертью дорога!
 

^{Принц уходит.}

^{Входит Хендрике со свечой в руках.}

Рембрандт

 
Однако же долгонько за свечой
Ходила ты в плавучую лавчонку!
 

Хендрике

 
Простите, сударь, грех невольный мой.
 

Рембрандт

 
Какой тут грех! Ты, Стоффельс, не девчонка.
Мы выросли из тех прекрасных лет,
Когда ходить за юбкой нас учили…
                 (Обнимает ее.)
Опять была на покаянье?
 

Хендрике

 
(уклоняется от его объятий)
                              Нет.
 

Рембрандт

 
Ты нынче что-то немногоречива
И нелюдима сделалась с тех пор,
Как этот поп лишил тебя причастья.
 

Хендрике

 
Вас тяготит ужасный мой позор,
И я вам приношу одно несчастье,
Я это знаю и уйду от вас.
 

Рембрандт

 
Не покидай меня в моей пустыне!
Нет Саскии, и Титус мой угас…
 

Хендрике

 
Зато господь вас, барин, не покинет.
 

Рембрандт

 
На что мне он! Когда б не ты со мной,
Я умер бы, больной, гонимый, нищий.
А ты, открыв торговлю стариной,
Взяла меня, дала мне кров и пищу,
И труд, и жизнь…
 

Хендрике

 
                          Нет, сударь, я уйду.
 

Рембрандт

 
Опять всё то же! Но сознайся: чем я
Не мил тебе?
 

Хендрике

 
                      Я приношу беду.
На мне лежит проклятье отлученья.
 

Рембрандт

 
Заладила! Послушай: я не врал
Тебе ни разу, а живем мы – годы.
Так вот, клянусь: чем больше я терял,
Тем больше я имел.
 

Хендрике

 
Чего?
 

Рембрандт

 
Свободы!
(Снова обнимает Хендрике.)
Не уходи! Я буду одинок!
Так одинок, как труп на шумной тризне!
 

Хендрике

 
               (торжественно)
Примите же страдальческий венок, —
Сей тяжкий ключ блаженства вечной жизни.
 

Рембрандт

 
Ах, как тебя сломили эти псы!
Не нервничай. Забудь про всё, что было.
Погладь мои солдатские усы,
Как ты когда-то гладить их любила.
Прижмись покрепче к моему плечу.
Долой врагов с их клеветою мутной!
Сейчас, родная, я зажгу свечу.
             (Зажигает.)
Смотри, голубка, как у нас уютно.
 

Хендрике

 
Какой уют? Всего лишь – нищета!
 

Рембрандт

 
В иных дворцах мне было боле сиро.
            (Целует Хендрике.)
Ведь очертанья маленького рта
Волнуют слаще всех сокровищ мира!
 

Хендрике

 
          (вырываясь)
Не надо, барин! Ради всех святых!
Мне запретили это!
 

Рембрандт

 
                         Ах, иуды!
Дитя мое, как ты боишься их!..
Ну, ладно. Успокойся. Я не буду.
    (Отходит от Хендрике.)
Да, кстати, Стоффельс: наши чудаки
В гостиных вводят на тюльпаны моду.
Тюльпанами забили парники,
Тюльпанами забили огороды.
Я тоже для тебя купил один,
Хоть мне сдается, – роза благородней.
(Берет с постели тюльпан и подносит Хендрике.)
Смотри, какой нарядный господин!
Совсем как принц, что приходил сегодня.
Как лепестки он пышно распростер
И весь дрожит, как розовое знамя.
        (Любуется тюльпаном.)
Он на костер походит…
 

Хендрике

 
       (в ужасе)
                         На костер?!
 

Рембрандт

 
Ну да: на пламя… Что с тобой?
 

Хендрике

 
                   На пламя?!
(Бросается к двери.)
 

Рембрандт

 
              (удерживая ее)
Куда же ты!.. Любовь моя!.. Сестра!..
Мы выбросим его… Другим подарим…
 

Хендрике

 
                (вырываясь)
Простите, сударь!.. Я боюсь костра!..
Я ухожу от вас!.. Прощайте, барин!
                (Убегает.)
 

^{Рембрандт, обессиленный, садится. Входит продавец красок.}

Продавец красок

 
Я к вам не вовремя?
 

Рембрандт

 
                         Нет, нет… садись…
Я рад потолковать с единоверцем…
(Растирает рукою грудь.)
 

Продавец красок

 
Как вы бледны! Вы вовсе извелись!
 

Рембрандт

 
Так. Пустяки. Немножко болен. Сердце.
 

Продавец красок

 
(подает ему пакет)
         Вот, сударь, краски вам.
 

Рембрандт

 
                     Я гол и бос,
Чем мне платить?
 

Продавец красок

 
                     Оставьте, ради бога!
Я сепию и сажу вам принес,
Да жженой кости раздобыл немного…
 

Рембрандт

 
Ага, – и жженой!
 

Продавец красок

 
Вы довольны?
 

Рембрандт

 
                       Да.
 

Продавец красок

 
А светлых нет, хоть у других проверьте.
 

Рембрандт

 
Их мне не надобно. Тащи сюда
Все краски старости, все краски смерти.
 

^{Комната Рембрандта в гостинице. Вечер. На стенах портреты Саскии, Хендрике, Титуса. Входит Флинк, осматривается.}

Флинк

 
Вот это мастерская! Прямо смех!
Лохмотья, ветошь, грязные стаканы…
А всё ж Рембрандту, одному из всех,
Нанес визит наследный принц Тосканы.
Не пожалею про заклад руки,
Что это – признак близкого успеха,
И, значит, вновь к нему в ученики
Втереться надо мне, других объехав,
Да что-то долго нету старика!
Придется мне, пожалуй, через сутки
Наведаться вторично, а пока
Неплохо бы сыграть такую шутку.
(Берет кисть и рисует на полу монету.)
Вот нарисую золотой флорин
Здесь на полу и дам скорее тягу.
Воображаю, как, подвох открыв,
Рассердится подслеповатый скряга!
 

^{За дверью слышны шаги. Флинк прячется под кровать. Входит Рембрандт.}

Рембрандт

 
Весь город обошел, а что за толк?
Лишь так устал, что сердце бьет, как молот.
Никто, Рембрандт, тебе не верит в долг,
Четвертый день твой собеседник – голод.
Как быть тебе?
(Замечает нарисованную на полу монету.)
                        Однако же постой!
Я, видно, брежу: не флорин ли это?
Мне повезло! На этот золотой
Я холст куплю для нового портрета.
(Хочет поднять монету и видит, что она нарисована.)
Так это шутка? Кто ж ко мне проник
И разыграл такую злую шутку?
Ах, если б знал безжалостный шутник,
Как мне сегодня тягостно и жутко!
Я одинок и болен, слаб и сир,
Глаза не видят, сердце жить устало.
(Подходит к окну, смотрит на город.)
Спят небеса. Спит равнодушный мир,
Спит Амстердам на ста своих каналах.
Мой Амстердам! Мне без него и дня
Прожить невмочь! Тут на любом канале
Мне каждый мостик близок! Тут меня
Любили, ненавидели и гнали.
Плывущих лодок дремлют огоньки,
Часы на башне полночь бьют в дремоте,
Спят бюргеры, надвинув колпаки,
Спят нищие, закутавшись в лохмотья.
Ночных мышей скребущий, робкий звук
Один тревожит тишь убогой кельи.
Спит хитрый Сикс и громогласный Кук,
И демоны стоят над их постелью.
Я одинок: спит Саския в гробу,
Спит рядом с нею Титус на кладбище,
И, ожидая ангела трубу,
Спит Хендрике в своей могиле нищей.
Над спящими колокола звенят,
Звезда в ночи падучий след свой чертит…
Лишь я не сплю… Но вот уж и меня
Забрала сладкая зевота смерти.
(Подходит к портретам и обращается к ним)
Родные тени! Заклинаю вас
Моей любовью – золотым оружьем:
Сойдитесь в этот одинокий час
Ко мне, живому, на прощальный ужин!
(Ставит портрет Саскии на стул у стола.)
Ты, Саския, на Стоффельс не сердись,
Не мучь ее ревнивыми словами.
(Ставит портрет Хендрике на другой стул.)
Ты, Хендрике, с хозяйкой помирись
И рядом сядь. Да будет мир меж вами!
(Ставит портрет Титуса между ними.)
Я, Титус, место и тебе нашел!
Сегодня мы невидимые брашна
Поставим тесно на широкий стол
И запируем весело!
 

Флинк

 
(из-под кровати)
                            Мне страшно!
 

Рембрандт

 
(заглядывая под кровать)
Там кто-то есть. Посмотрим, что за гусь.
Ах, это ты! Вылазь, трусливый олух!
 

Флинк

 
Я до смерти покойников боюсь!
Учитель мой! Не надо звать за стол их!
               (Вылезает.)
 

Рембрандт

 
Спросонок ты иль вовсе во хмелю
Попал сюда?
 

Флинк

 
                   Простите… грех случился…
 

Рембрандт

 
(указывая на рисунок флорина)
Монету ты нарисовал? Хвалю!
Ты хоть чему-нибудь да научился
У Миревольта.
 

Флинк

 
                           Видит бог, – не я!
Во-первых, мне…
 

Рембрандт

 
                А в-третьих и четвертых,
Ты станешь врать, господь тебе судья!
 

Флинк

 
Я вас прошу, не вызывайте мертвых!
 

Рембрандт

 
                   (улыбаясь)
А надо бы! Не стану, так и быть…
Зачем пожаловал в мою обитель?
 

Флинк

 
Я воротился, чтобы изучить
Секреты вашей техники, учитель.
 

Рембрандт

 
А Миревольт?
 

Флинк

 
                            Какой уж колорит
У Миревольта! И рисунок пресный!
А как о вас он грубо говорит!
 

Рембрандт

 
Вот это мне совсем неинтересно.
 

Флинк

 
Позвольте мне вопрос задать: у вас
Светлейший принц Тосканы был, я слышал?
Про эту честь из уст в уста рассказ
Идет по Амстердаму!
 

Рембрандт

 
                             Был, да вышел.
 

Флинк

 
Не понимаю, сударь, ничего.
 

Рембрандт

 
Я указал ему, как говорится,
Где бог, а где порог: прогнал его.
 

Флинк

 
          Вы выгнали?!
 

Рембрандт

 
                           Я выгнал.
 

Флинк

 
                                        Принца?!
 

Рембрандт

 
                                                     Принца.
             (Раздумывает.)
Ну, что ж! Пожалуй, я тебя приму.
Мне пригодятся двадцать пять флоринов.
 

Флинк

 
(хватается за живот)
Ох, как вредит желудку моему
Ост-индская новинка – мандарины!
 

Рембрандт

 
В чем дело, Флинк?
 

Флинк

 
                                                Схватило за живот!
                   (Про себя)
Вот влопался! Как мне сбежать отсюда?
              (К Рембрандту)
И гнет, и режет, и кидает в пот!
Я к вам назавтра непременно буду,
А нынче болен.
 

Рембрандт

 
                  Убирайся, пес,
Покуда я тебя не выгнал взашей.
 

^{Флинк убегает. Входит Фабрициус.}

Фабрициус

 
Кто был тут?
 

Рембрандт

 
Флинк.
 

Фабрициус

 
                            Он ног бы не унес, —
Застань меня здесь, – из мансарды нашей!
 

Рембрандт

 
Фабрициус! Вот и конец пришел
Моей последней маленькой надежде…
              (Хватается за сердце.)
Но что со мной? Мне так нехорошо
Еще ни разу не бывало прежде!
Кровь бьет в виски, густа и горяча.
В глазах желтеет, ноги холод студит…
(Падает на руки Фабрициуса, который несет его на постель.)
 

Фабрициус

 
Вам нужно лечь. Я позову врача.
Невестку вашу позову…
(Выбегает в коридор и зовет.)
                         Эй, люди!
 

Рембрандт

 
        (лежит один на постели)
Ни дня, ни ночи. Черная дыра.
Как бьется сердце! Уж не смерть ли это?
Старик Рембрандт! Пришла твоя пора,
Пора последнего автопортрета.
Как в океан сливаются ручьи,
Так мы уходим в мир теней бесплотный.
     (Обводит глазами комнату.)
Лишь вы, душеприказчики мои,
Мои эстампы, папки и полотна, —
Идите в будущее. В добрый час.
Возникшие из-под музейной пыли,
Откройте тем, кто будет после нас,
Как мы боролись, гибли и любили,
Чтоб грезы те, что нам живили дух,
До их сердец, пылая, долетели,
Чтобы в веках ни разу не потух
Живой и чистый пламень Прометея!
 

^{Входит пастор.}

Пастор

 
Меня поставил грозный судия
Посредником между тобой и небом.
 

Рембрандт

 
Посредникам не очень верю я:
Один из них уже пустил без хлеба
Меня по миру.
 

Пастор

 
                            Не кощунствуй. Ты
Собраться должен в дальнюю дорогу.
Покайся мне, и в нимбе чистоты,
Как блудный сын, ты возвратишься к богу.
 

Рембрандт

 
Как будто не в чем. Я в труде ослеп,
Не убивал, не предавал, работал,
Любил, страдал и честно ел свой хлеб,
Обильно орошенный горьким потом.
 

Пастор

 
Святая дева раны освежить
Придет в раю к твоей душе усталой.
 

Рембрандт

 
Я старый гез. Я мельник. Я мужик.
Я весь пейзаж испорчу там, пожалуй.
 

Пастор

 
Ты святотатствуешь! Как ты упал!
Ужель ты бога не боишься даже?
 

Рембрандт

 
Уж не того ль, что сам я создавал
Из бычьей крови и голландской сажи?
Оставь меня. Пусть мой последний вздох
Спокойным будет…
 

Пастор

 
(поднося к его лицу распятие с изображенным на нем Христом)
О грехах подумай!
 

Рембрандт

 
 (глядя на распятие)
Как плохо нарисован этот бог!
(Умирает.)
 

Пастор

 
Войдите, люди. Этот грешник умер.
 

^{Входит хозяин гостиницы, Магдалина ван Лоо, Фабрициус, Мортейра, соседи.}

Хозяин гостиницы

 
Едва велел я постояльцу, чтоб
Он выбрался, – а он умри в отместку!
Да кто ж теперь ему закажет гроб?
Тут есть родные?
 

Магдалина ван Лоо

 
Я его невестка.
 

Хозяин гостиницы

 
Ты и неси расходы похорон!
Коль хочешь, гробом я могу заняться.
 

Магдалина ван Лоо

 
Ах, батюшки! А сколько стоит он?
 

Хозяин гостиницы

 
Пустое, дочка: гульденов пятнадцать.
Магдалина ван Лоо
Пятнадцать гульденов! Ведь вот дела!
Ах, сударь, всю мою досаду взвесьте:
Двух месяцев я с мужем не спала,
И вдруг – плати за похороны тестя!
 

Первый сосед

 
Кто умер тут?
 

Второй сосед

 
Бог знает кто. Рембрандт.
 

Первый сосед

 
Не знать Рембрандта – это стыдно прямо!
Да это туз! Бумажный фабрикант!
Краса и гордость биржи Амстердама.
 

^{Комната наполняется людьми.}

Голоса

 
– Такой богач – и умер!
                                    – Тс! Не плачь!
– Мы все в свой срок червям послужим пищей.
 

Второй сосед

 
Одно мне странно: если он богач,
Как умер он в лачуге этой нищей?
Скажи, хозяин, толком наконец.
А то ошибка вышла тут, возможно:
Мертвец – Рембрандт ван Юлленшерн, купец?
 

Хозяин гостиницы

 
Да вовсе нет: Рембрандт ван Рейн, художник.
 

Первый сосед

 
Ах, живописец!
 

Второй сосед

 
Ну? Я так и знал.
 

Голоса

 
– Уж, верно, поздно.
                          – Не пора идти ли?
– Пойдем, пока через Большой канал
Рогатки на мосту не опустили.
 

^{Комната быстро пустеет. У трупа остаются Фабрициус и Мортейра. Мортейра подходит к Рембрандту и долго смотрит ему в лицо.}

Мортейра

 
Лежит – и пальцем не пошевелит…
Да, многого его душа хотела!
 

Фабрициус

 
А я слыхал, что ваш закон велит
На семь шагов не приближаться к телу.
 

Мортейра

 
На семь шагов? Ах да, на семь шагов…
Но он ведь жив. Талант еще ни разу
Не умирал. Скорей его врагов
Чуждаться надо, как больных проказой.
Он – живописец нищих, наш талант,
Пусть надорвался он, но, злу не внемля,
Он на плечах широких, как Атлант,
Намного выше поднял нашу землю.
 

Июнь – август 1938

ПЕРЕВОДЫ

ИЗ ПОЭЗИИ НАРОДОВ СССР

 
Всесильный сок лозы, бездушный, но живой,
Что старца превратит порою в плясуна,
Что валит с ног юнца с тяжелой головой, —
Давайте пить, друзья, но – чур – не допьяна!
Шипучий сок лозы, что связывает всех
Сидящих за столом, кто пьет его до дна,
Одним дарящий грусть, другим веселый смех, —
Давайте пить, друзья, но – чур – не допьяна!
Веселый сок лозы, чей нищим сладок вкус,
Чей запах богачам милей, чем их казна,
Чьей волей в храбреца преобразится трус, —
Давайте пить, друзья, но – чур – не допьяна!
Коварный сок лозы, который так хорош,
Когда желудок пуст, но тяжела мошна,
И плох, когда его не в меру перепьешь, —
Давайте пить, друзья, но – чур – не допьяна!
Могучий сок лозы, что трудно побороть,
Что совести порой бывает лишена,
Что вяжет нам язык, переполняя плоть, —
Давайте пить, друзья, – но – чур – не допьяна!
Бесстыдный сок лозы, что просится назад,
Когда утроба им у пьяницы полна,
Валящий наземь нас, мутящий ум и взгляд, —
Давайте пить, друзья, но – чур – не допьяна!
Желанный сок лозы, от века милый нам,
Могуществом своим известный издавна, —
На радость всем друзьям, на горе всем врагам
Давайте пить, друзья, но – чур – не допьяна!
 

1940

 
Не все друзья верны, – хвалить иных нельзя.
Когда твои дела прекрасны, на обед
Они к тебе толпой сбегутся, лебезя,
Когда ж карман дыряв, – глядишь, – их нет как нет!
 
 
Ты с книгою дружи, чьи щедрые листы
Ждут взгляда твоего. Она всегда верна.
Пусть ты богат, как хан, пусть без копейки ты, —
Не станет изменять, не подведет она!
 
 
Прилежнее склонись челом к страницам книг,
Где каждая строка мед мудрости таит.
Будь жаден к знаньям, сын! Знай: ты не всё постиг,
Лишь черпая из них, твой разум будет сыт.
 
 
Оружье это ты не выпускай из рук.
Брани его иль нет, – надежен друг такой.
В обиде на тебя не будет этот друг,
Хоть бросишь ты его, в сердцах махнув рукой.
 
 
Будь знанья кунаком. Богат его очаг,
Щедры его дары, густы его сады.
А ты – желанный гость в цветущих тех садах:
Иди и собирай румяные плоды!
 
 
Ты книге поверяй свои мечты и жизнь.
Знай: в сердце, не спросясь, врывается поэт.
Ты всем, что на душе, с поэзией делись:
В ее улыбке ты на всё найдешь ответ.
 

1940

 
Скажи: кого зима из близких погребла,
Что траура по нем доселе не сняла?
 
 
Еще ответь мне, чем зима огорчена,
Что слезы без конца ручьями льет она?
 
 
Вершины наших гор в туман убрав подчас,
Она на краткий срок оденет в шубы нас,
 
 
Но теплый ветерок разгонит тучи вмиг
И треплет полы шуб: скорей снимите их!
 
 
Из плачущих очей страдалицы-зимы
Бегут потоки слез на рыхлые холмы.
 
 
Уж занят кое-кто сохой да бороной,
Решив, что в январе запахло вдруг – весной.
 
 
А в прежние года, бывало, глянем мы, —
Белеет наш аул под буркою зимы!
 
 
Знать, нынче у нее весь вышел нашатырь
И нечем полудить бедняжке эту ширь…
 
 
Кто видел, чтоб зима довольною была
Весенним ветерком и ласкою тепла?
 
 
Кто слышал, чтоб она от власти отреклась,
Могуществом своим с весною поделясь?!.
 

1940

 
Если прям твой путь,
Если цель честна,—
Одноликим будь.
Ведь душа – одна.
 
 
Любишь вешний свет,
А не зимний мрак,
Так следи, чтобы цвет
Роз не смял твой враг.
 
 
Гордый, в час беды
Не клонись к земле:
Всей земли плоды
На твоем столе!
 
 
Если прям твой путь,
Если цель честна,—
Одноликим будь.
Ведь душа – одна!
 

1943

1

 
Послушай быль, – как пали трое
Друзей за честь родной страны:
Врагов громили три героя,
Кавказа грозные сыны.
 
 
Их меж собою дружбой братской
Связала грозная пора.
Был из долины Араратской
Один из трех друзей – Ара.
 
 
С Каспийского седого моря
Явился храбрый Абдулла.
В улыбке детской, в чистом взоре
Видна душа его была.
 
 
Шота пришел с высот Казбека.
Был ярок блеск его очей.
Так отражает в горных реках
Заря огонь своих лучей.
 
 
Запомни, друг: их было трое —
Ара, Шота и Абдулла,
Три смелых сердца, три героя,
Три нежных друга, три орла.
 

2

 
Спустилась ночь на поле боя…
Тьма… Вдалеке горит жилье…
Лежат у пушки три героя,
И каждый думает свое.
 
 
В час этот перед наступленьем
Картину вспомнил вдруг Ара:
Как дома, с дочкой на коленях,
Сидел он… Светлая пора!
 
 
Жена смеялась. Спали дети.
Шло стадо. Мерк заката цвет…
Ему казалось, что на свете
Счастливей человека нет!
 

3

 
Мечтой переносясь далече,
Припомнил смуглый Абдулла,
Как в дом к нему в последний вечер
Проститься мать его пришла.
 
 
Пускай огонь любви горячей
В глазах у матери горит, —
Она не ропщет и не плачет
И сыну твердо говорит:
 
 
«Сынок! Пусть острый меч твой реет
Летучей молнией в бою!
Будь смел, коль хочешь ты скорее
Опять увидеть мать свою!»
 

4

 
Меж ними, погружен в молчанье,
Лежит задумчивый Шота.
К далекому воспоминанью
Уносит юношу мечта:
 
 
Был в ту весну в алмазных росах
Кудрявый персиковый цвет.
Безмолвно опершись на посох,
Пастух Шота встречал рассвет.
 
 
Кето с улыбкою лукавой
Спускалась с горной высоты.
Пред нею расступились травы,
Дорогу дали ей цветы!
 
 
Шота в густой траве по пояс
Уселся с девушкой Кето.
И, на груди ее покоясь,
В тот день был счастлив как никто!
 
 
Они в то утро заключили
Союз любви между собой…
 
 
Чу! Автоматы застрочили:
Шли немцы. Начинался бой.
 

5

 
Близ рощи пушка их под вечер
На холм поставлена была.
С холма врагам готовят встречу
Ара, Шота и Абдулла.
 
 
Снаряды Абдулла подносит,
Прилежно целится Шота,
Ара огнем фашистов косит —
Все стали на свои места!
 
 
Врагов сметал их каждый выстрел.
Чернели трупы что ни шаг,
Но вновь стеною шли фашисты,
Всё ближе был свирепый враг.
 
 
«Друзья! – товарищам-героям
Отважный вымолвил Шота.—
Уж лучше смерть на поле боя,
Чем жизнь в цепях, под свист кнута!»
 
 
«Без страха глянем смерти в очи! —
Ответил смелый Абдулла. —
Те, кто погиб за край свой отчий, —
Живут! Бессмертны их дела!»
 
 
Сказавши это, за снарядом
Спешит отправиться смельчак.
Враг свирепеет. Пули градом
Шлет в трех героев злобный враг.
 
 
Ара назад случайно глянул,
И сердце горечь обожгла:
Обняв снаряд, смертельно ранен,
Лежал бесстрашный Абдулла.
 
 
Ара присел на землю рядом,
Поцеловал его в глаза.
И к пушке мчится со снарядом,
Ужасен в гневе, как гроза.
 
 
Глядит и видит: что же это?!
Враги наглеют неспроста:
Лежит убитый у лафета
Бесстрашный друг его Шота…
 
 
С глубокой горечью, всей грудью
Вздохнув о друге дорогом,
Ара остался у орудья
Лицом к лицу со злым врагом.
 
 
К нему носил он сам снаряды,
Потом прицеливался сам,
Сам говорил «Огонь!» – и градом
Снарядов бил по злым врагам.
 
 
Но вот Ара рукой нащупал
Последний в ящике снаряд, —
А к пушке через гору трупов
Бегут враги за рядом ряд!
 
 
Не взять ее врагам проклятым!
Ара лопату вмиг нашел
И землю рыхлую лопатой
Насыпал в орудийный ствол.
 
 
Врагов увидя пред собою,
Смельчак решает, что – пора,
И грозную царицу боя
Взрывает выстрелом Ара!..
 
 
Он сам был ранен, но в расплату
За смерть друзей, за край родной
Швырнул последнюю гранату
Фашистам под ноги герой.
 
 
Врагов немало горец смелый
Отправил той гранатой в ад.
Всё на пригорке онемело:
Фашисты кинулись назад.
 
 
Запомни, друг: их было трое —
Бесстрашных молодых друзей.
Жизнь положили три героя
Во славу родины своей.
 

1942

 
Как старый горец любит свой Казбек,
Так я люблю все земли и края.
Но к родине привязанный навек,
Всегда гордился тем, что горец я.
 
 
Мне довелось из Волги пить не раз,
Ее красой душа была горда.
Но свой далекий, свой родной Кавказ
Я вспоминал повсюду и всегда.
 
 
Чуваш, дружа со мною от души,
Мне с табаком протягивал кисет.
Мне русые знакомы латыши:
Я, раненный, оставил крови след
 
 
На их земле, а друг мой умер там,
Склонясь к земле простреленным челом.
Жестокой битвы дым – по волосам
Полз у меня в окопе под Орлом.
 
 
Я по дорогам Севера бродил,
Любил простор и ширь его степей,
Хлеб дружбы ел и воду дружбы пил,
И все-таки всегда в душе моей
 
 
Блестел далекого Эльбруса снег,
Вздымались острые вершины скал.
Поднявший голову седой Казбек
Везде мне чудился, всегда сверкал.
 
 
Мне лапы сосен по душе пришлись,
Их смутный шум и свежая хвоя.
Я их люблю, но все-таки всю жизнь
Гордился тем, что вольный горец я!
 
 
Я видел пляски северных степей
И среди них прекрасные встречал,
Но твой, лезгинка, бешеный напев
Сильнее всех в моей душе звучал.
 
 
Как я люблю косматой бурки взлет,
И белый треугольник башлыка,
И стук копыт в горах, когда вперед
Уносит конь лихого седока!
 
 
Как горд я вами, милые края!..
Коварный враг, оставь свои мечты,
Что эту гордость потеряю я.
Нет! Жизнь скорее потеряешь ты.
 

1942