Текст книги "Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Толи видится мне, толи чудится? Может в жилах навь беснуется? И проспал-то одну ночь, а получается, целую жизнь?

Он хотел стряхнуть предательский снег, не тут-то было.

– Торропись, РрРугивлад! Тетеррря! Судьбу прроворрронишь! – на покляпой совсем уже голой березе, что стояла недалече, сидел неизменный вестник Седовласа, – Делай, что должен!

Едва прокаркал чернец – вновь тучи по небу телушками. И не видать за ними светила, и снова ни лучика.

– Легко сказать – поспешай! Смотри, лес какой!? А что за ним – неведомо…

– Так спрашивай, дурррень! И ответ сыщется… Каррр! – махнул крылами, снялся – и поминай, как звали.

– Спросим! За все спросим! – прошептал человек.

Наломав сучьев, он приласкал огонь. Затрепетало, заалело пламя игривыми языками. Огонь, который земной, милее сердцу, чем поднебесный.

Ругивлад расстелил плащ и, разоблачившись по пояс, подсел к костру. Руны привычно шершавили кожу. Он скрестил ноги, крепко выпрямил спину, слегка прикрыл веки и высыпал стафры разом пред собой. Одни знаки тускнели, другие вообще не проступили, но были и такие, что сразу бросились в глаза, багровея кровью.

Тогда волхв положил ладони на колени. Сжав губы, он начал сильно, с совершенно невозможной, для простого человека, быстротой прогонять сквозь обленившиеся легкие еще морозный воздух. Вскоре по телу разлилась истома, граничащая с дурнотой, но волхв продолжал действо, впуская эфир через одну ноздрю – выдыхая через другую. Наконец, появилось ощущение, что воздух нагрет, и даже раскален, словно на дворе не осень, а разгар летнего дня. Пред глазами замельтешили ярко голубые точки и пятнышки. Зашумело, тело покрылось испариной, точно в каждую пору вонзили по игле. Внутрь вливалось что-то жгучее, дрожащее, липкое. Мелькание усилилось, а в ушах уж звенели колокола.

Теперь воздух более походил на плотный, клубящийся, точно в бане, пар. Ругивлад достиг апогея. Последний вдох! Задержка! И мертв! А за этим следовало прозрение – знаки складывались в слова, события – в историю…

Ругивлад жадно хватал морозный воздух, он задыхался. Клубы дыма окутывали родной дом… но то было в иной, нездешней яви, то осталось в прошлом. Закашлялся. Сознание судорожно цеплялось за приметы, не пуская назад. Волхв глотнул, набрав полную грудь, он старался еще, хоть на мгновение, удержаться там, в Сбывшемся…

– Месть! Месть! Богумил, Власилиса! Я отомщу, я уже иду! – крикнул словен.

* * *

– Эко оглушил! – заслышал он женский смех.

Ладонь легла на рукоять. Поднялся рывком, настороженно озираясь. По ту сторону пламени колыхались черные полупрозрачные ткани. Высокая женщина, волосы – что воронье крыло, насмешливо смотрела на волхва, поигрывая веретеном в длинных и тонких бледно-синих пальцах.

– Старая знакомая!? – не поверил он. – Здравствуй! Ты за мной? Чего так скоро?

– Погоди еще! Успеется! – усмехнулась Пряха, – Я узлы не про тебя одного вяжу! Что стоишь, как пень? Али испугался?

– Смерть уже ничто не значит! – еле слышно молвил волхв, – Но хотелось бы напоследок с кровником посчитаться!

– Поквитаешься! Я не против, – ответила Недоля, путая нить, – Пока Владыке должен, пока он долг не стребует – тебе моя меньшая сестра благоволит. Я не властна.

– Тогда зачем пришла?

– Есть один интерес! И коль сговоримся – покажу тебе дорогу на Киев, – снова улыбнулась Черная Пряха.

Налетел ветерок. Змеями взметнулись пышные волосы, взволновались одежды. Будь это Ольга – бросило бы в жар, но при одном взгляде богини ему стало холодно.

– Говори, что за служба?

– Я плету узлы не про тебя одного, – снова повторила Пряха, – Ведаю, прах везешь кагану киевскому – не простой череп, родительский.

– Верно! Будет мир промеж киян да вятичей!

– Будет мир? – рассмеялась женщина, – Что ж, коль так его назвать – согласна! А служба многого не потребует. Как войдешь в покои красные, станет князь тебя испытывать. Всяк правитель яда опасается. Ты испей тогда из рокового кубка! Выпей, герой, не брезгуя! Примирись чрез влагу хмельную с обидчиком! Пустят чашу по кругу – побратаетесь вы с кровником…

– Не бывать тому! Нет промеж нас согласия! Кровь за кровь! – вскипел словен.

– Неразумный смертный? Кому перечить удумал? Только чашу вы с врагом осушите – я явлю слова заветные, стародавние руны крепкие. Ты строку вслед за мной повторяй! Вере своей не изменишь! Ступай!

Сказала, да и пропала, кудесница!

Ругивлад повел ладонью, отгоняя наваждение потаенным знаком. Вроде, полегчало… Нет ее, Кривой!

А лес-то совсем белесый. Стоит, подрагивая пожухлыми листьями. И уж, вроде, не столь дремуч да непролазен. Словно приглашает в гости…

Словить кобылиц стоило немалого труда, но вскоре путник вступил на звериные тропы, держа пару на коротком поводу. Шелест сухих листьев, готовых свершить последний полет, приглушал звук копыт. По краю леса росли могучие, раскидистые дубы, но чем глубже, чем дальше проникал словен, тем больше ему попадалось высоких сосен. Казавшийся светлым и прозрачным для лучей бор неожиданно навис вечнозелеными кронами над головой, и вокруг заметно потемнело. Человек выбрал направление, как подсказывало ему чутье. Лошади давно перешли на шаг, словен вглядывался в черноту и не видел никакого просвета. Одно время ему чудилось, что там, впереди, бор расступается, но близился вечер, а вокруг лежал все тот же девственный лес.

И вдруг справа от маленького отряда, наперерез ему, рванулась громадная тень. Гнедая Ругивлада припустилась крупной рысью, чудом выбирая дорогу среди деревьев. Он не мешал, но с тревогой посматривал назад, пришлось отпустить повод, каурая и еще одна кобылица мчались, выпучив глаза, как от великого страха.

Ездок из волхва был посредственный. Заметив, как его лошадь сворачивает влево, словен попытался выправить путь, но она заупрямилась.

И неспроста! Массивное черное тело взметнулось над ним, опрокидывая гнедую, а вместе с ней и Ругивлада на усыпанную хвоей промерзшую землю. Человек вылетел из седла, и если бы не отменная реакция, он переломал бы кости. Но, хвала богам, приземлился на ноги и выхватил меч, углядывая, как с жалобным ржанием кобыла медленно повалилась набок и забилась от ужаса и боли. Мимо, точно бешеные, проскакали каурая и вторая запасная.

Удержать взбесившихся лошадей он не сумел бы при всем желании. По ту сторону едва различимой звериной тропы раскаленными угольями вспыхнули злые глаза. Чудовищный пес выступил из мрака и приближался в грозном молчании, оскалив пасть. Шерсть на загривке стояла дыбом. Еще миг, и кошмарная тварь снова прыгнула. Ругивлад отпрянул, принимая хищника на меч. Стремление хладного железа вспороло брюхо ретивому псу. Он едва не достал человека лапой, но шлепнулся, взвизгнул, заскулил жалобно и вдруг завыл, призывая стаю. Удар был таков, что мог выпустить из пса не одно ведро крови, но к изумлению волхва – не пролилось ни капли.

– Но боль ты все-таки чувствуешь! – утешился он.

Пес опять зло сверкнул глазищами и канул в темноту.

Словен обратился к кобылице. Могучая шея гнедой была разодрана острыми когтями, там нервно пульсировали артерии и кровь горячими ручьями пробиралась под брюхо. Лошадь хрипела, жизнь истекала вместе с дымящейся багровой влагой, омывающей полусгнившие листья. Сверкнул клинок. Ноги гнедой судорожно дернулись, черный фонтан ударил из перерезанного горла.

В темноте снова завыли, теперь на разные голоса. Казалось, свирепые псы окружают со всех сторон. Ломая ветки, обдирая одежду и кожу, он рванулся прочь через густой кустарник. Вожделенный кубок, упрятанный в мешок, мотался на боку, а за спиной уж чавкало и хрустело. Человек помчался наугад, стараясь как можно дальше убежать от места зловещего пиршества.

Изредка он останавливался, прислушиваясь, нет ли погони. Ветер слегка подталкивал в спину, и вот донес едва различимый, но быстро приближающийся зов трубы. За ним следовал совершенно невообразимый шум, вырвавшийся из недр колдовского леса, словно страшная буря ломала и валила столетние сосны. Нарастая волной, звук обернулся вдруг топотом несущихся вскачь обезумевших коней. Вновь затрубили рога, пронзая ночь звериным ревом.

В жилах застыла кровь. Он впился глазами в зловещую темень. По косогору прямо на него мчался конный отряд. В бешеном азарте всадники пришпоривали вороных. Скакуны едва касались земли копытами, из ноздрей валил дым, глаза пылали зеленым огнем. И Ругивладу захотелось, как тогда, в далеком детстве, в мгновения страшного морского боя, упасть на землю ничком и вцепиться, что есть силы в обмороженную траву да корявые корни. Казалось, еще чуть-чуть – собьют с ног! Ухватят! Увлекут за тридевять земель, в никем непознанные дали. Кошмарное видение и впрямь могло поколебать мужество не то что героя, а даже бога.

Далеко впереди, опережая охоту, гигантскими скачками мчался огромный мохнатый волк, серебристый, как роса, с большими глазами, отливающими в полусумраке холодным лунным светом.

Зверь остановился, не добежав до человека каких-то десяти шагов. Их взгляды встретились, скрестились, и словен обмер, зачарованный мутным, обволакивающим взором Врага. Но, видно вспомнив о чем-то светлом, он гордо выпрямился, прислонился к толстому дереву и угрожающе повел мечом. Ругивлад позволил бы растерзать себя на части, но не показал бы спину.

Следом на склон вырыснул громадный всадник в забрызганном грязью и кровью плаще. Ругивладу почудилось, что у его черного, как уголья, коня шесть ног. Лица не разглядеть, оно скрывалось под широкими полями шляпы, только взлохмаченная седая борода Дикого Охотника ложилась на могучую грудь. Одна за другой на склоне, чуть поодаль, возникали фигуры навиев. У многих поперек седла свисала добыча, шевеля конечностями. Но что это была за дичь, волхв не сумел разглядеть, потому, как предводитель обратился к человеку с такими словами:

– Я вижу, парень, ты не робкого десятка! Мои ловчие перестарались! Мне не нужны твои клячи!

Красноречивое молчание служило ответом.

От толпы отделилась фигура. Главарь сделал знак. Отрок с бледно-синим лицом подвел волхву каурую, вторая лошадь тоже вела себя на редкость смирно. Принимая повод, словен нечаянно коснулся холодной, как лед, ладони навьего прислужника. Глянув пристальней, он увидел голые костяшки пальцев.

Ругивлад отдернул руку, отшатнулся и наставил на предводителя колдовской меч.

– Руны-то на клинке даже не мерцают!? – поразился он.

Охотник громко рассмеялся, словно почуял обескураженность смертного, захохотали и его подручные. Седобородый пришпорил, оглушительно свистнув. Волчище прыгнул, вмиг одолев десятки саженей, и растворился во тьме. Шестиногий скакун взвился, сорвался со склона и ринулся прочь, увлекая за собой всю Дикую Охоту. С ярыми криками и завываниями нечисть промчалась мимо и буреломом покатилась вслед за водчим в самую чащу дремучего леса.

* * *

Ольга очнулась от прикосновения чего-то мокрого и шершавого. Открыла глаза. Кот лизал щеку. Шершавый мокрый язык. Из пасти пахнуло рыбой. Повела рукой – пушистый мех приятно ласкал ладонь.

И все кругом было теплое, да пышное. Приподнявшись на локте, она хотела осмотреться, но белый занавес, окружавший кровать со всех сторон, мешал это сделать. Оказалось, что девушка лежит на мягкой, ладно взбитой перине, подле нее сидит, усмехаясь в усы, Баюн, и мурлыкает себе под нос одну из бесчисленных песенок, слова которой ускользают, как вода меж пальцев.

– Где я? Чья это опочивальня? – обратилась она к зверю.

– Известно, чья! Но уж не князя Владимира… А где бы ты хотела оказаться?

– Не знаю.

– Ну, тогда полежи чуток еще, да подумай о том, а я за хозяйкой-Макощью слетаю. И не плачь ты, Рода ради – я тебе помогу!

– Так, это сама она будет? – не поверила Ольга.

– Опомнилась, глупая! – ухмыльнулся кот. – Одни зовут ее Ягой, а другие – Великой Матерью, в ее руках все судьбы,[58]58
  [58] «ма» – мать, «кощ» – случай, счастье, жребий


[Закрыть] потому она и Макощ. Ну, не скучай тут, покамест сбегаю.

Кот бесшумно спрыгнул вниз и исчез, слегка всколыхнув полог. Ольга уронила голову на подушки и хотела разреветься, но в сей же миг пух, лебяжий пух взмыл над нею и закружился, точно снежинки, отвлекая от мрачных мыслей. Удивившись, девушка приподнялась и стала внимательно осматривать кровать, где почивала. Ей померещилось теперь, что перина – совсем не перина, а огромное белое облако, и стоит лишь слегка ударить по нему, как взметнутся над чужедальними землями да заморскими странами пушистые, точно мех Баюна, великие снеги.

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? – спросила Яга Ольгу.

– Тепло, матушка, тепло! – молвила она, хотя внутри все похолодело при мысли, что ей вновь предстоит свидеться с Седовласом.

– Долго ж ты спала! А я уж думала, уморил тебя колдун старый! Но, не бойся, все страшное позади ныне…

– Они ушли? – спросила Ольга, да и украдкой в окно глянула.

– Они всегда тут проходят, милая, – послышался ответ…

И все так же стучало Колесо, и снова за окном щебетали пичуги, а на столе румянились горячие пироги, что Яга достала из печи.

– Спасибо, матушка, за угощение, за доброту, за ласку, но пора мне!

– Погоди, девица! Поспешай медленно! Неспроста сестра моя меньшая дала тебе клубочек. И то, что она рекла – сбудется. Здесь, милая, Перекресток всех путей! Здесь все дроги рано иль поздно встречаются. И героя твоего надо здесь дожидаться.

– Так, ведь, мертвый-то он мне не к радости, матушка! Отпустите! Родом Вышним молю! – не выдержала она.

– Да, куда же ты пойдешь, краса-девица? Не слыхала, чай? Заколдованный твой суженный и нет такой мощи в мире, чтоб вот так запросто дара черного лишить! Даже я – и то не могу в том мужу перечить…

– Коль не в силах Дар одна снести, – отвечала Ольга, – как сумею, разделю я несчастье его горькое. Упросите, матушка, мужа своего – тошно мне здесь, гибельно! А вдвоем, и беда – не беда.

– Глупое дитятко! Кто ж тебе сказал, что сюда одни мертвяки сходятся? Здесь герои обретают пристанище – отдохнут мужи от подвигов ратных, залечат раны кровавые, да сердечные раны затянутся – и идут они вновь в Белый Свет… – слушала Ягу Ольга, раскрыв рот.

А кот как прыгнет на подоконник, да как замурлыкает:

– Ты, старая, совсем белены объелась! Тебе, Макощ, что век, что год – все едино. Вот, красавица, день-другой почивала, а у них там в Венедской стороне месяц минул. Герои-то сюды приходят, но вот назад вертаются не скоренько! Да и каждый раз их там, в Свете, иначе называют …

– Вот память-то дырявая! Ладно, – махнула хозяйка рукой, – так и быть! Чем смогу – помогу, но помощь моя тож не к веселью будет.

Поставила она пред девицей тарелочку, а сверху положила яблочко, краснобокое:

– Ты катись, катись мое яблочко наливное! Да по блюдечку, да по самому краюшку! Покажи нам, что на Свете делается! Все ль сбывается по написанному, все ли ладно в миру?

Покатилось, побежало яблочко. Круг за кругом оно описывает, сделав круг, на место прежнее возвращается … Вместе с ним и мир вертится, и стирает грани, и уж не разберешь – где Явь, а где Навь.

Только вдруг пригрезилось девице – вновь у ласкова у князя стольнокиевского, самого Владимира Красно Солнышко пированьице идет, гремит почестен пир. Для бояр его думных, для ярлов заморских, для могучих русских богатырей. И багрян Хорсов лик, дело близится к вечеру, а застолье то в самом разгаре. Сидят гости пьяны-веселы, брагу пьют да вина сладкие. Глупый хвастает молодой женой, а богат человек – златой казной. Кто-то хвастает старой матушкой, сильный – ухваткою богатырскою. Лишь один вельможа Малхович хмурый сидит, думу думает, медов не отведает. Сам Владимир князь по гридне по столовой похаживает, черный чуб поглаживает, да и спрашивает он дорогого дядюшку: «Что, мол, дядя, не едите вы, не пьете, не кушаете? Али чарой слуги обнесли, али беду чуете?»

А в ответ ему слышатся таковы слова, что, мол, делу – время, а потехе – час. Что не к месту пиры, да гуляния, когда с юга вести нежданные, когда гибнут зазря добры молодцы…

– Вот так человек порой – и собой хорош, и речи ведет красивые, а нутро у него хуже навьего, – сказала Яга, – Пора спасать героя твоего!

– Мой теперь и стар, и изувечен. Ладно говорить он никогда не умел. Ну, а черный дар его не от Белбога будет – одна надежда на тебя, Макощь-Матушка.

– Кто об чем, а бабы – все о добрых молодцах! – захохотал Седовлас.

Ольга за ведовством и не приметила, как и когда очутился здесь чародей, и, несомненно, ни одна девичья мысль от старца не ускользнула.

Тяжелыми усталыми шагами хозяин измерил горницу.

– Стало быть, против меня, темного и бессердечного козни строите? Ой, нехорошо, мать! А что ежели я осерчаю – тогда как?

Ольга молчала, молчала и хозяйка, лишь колесо её постукивало за окном.

Но Он и не искал ответа, потому что знал Все:

– В любом Творении моя доля – ровно половина. Та самая половина, что никак не удовлетворится собой. Я вел твоего героя по жизни с самого рождения. Он мог бы достигнуть большего, но такова уж природа смертных – им не жить без любви. Осознав свое одиночество до конца, даже самые могучие из них погибают, лишившись ее.

Ругивлад бежал от людей, не желая причинять им боль, а выходит – спасался от себя, заключая собственную душу в узилище. Он был моим орудием, самым непокорным из всех. До сих пор никто, получив Дар, не смел ему так сопротивляться, как то делал всю жизнь твой любимый. И он преуспел в ослушании. Хотя от любви до ненависти – один шаг, и ровно столько же от ненависти до любви.

Я проверял вас. И больше ни тебя, девица, ни волхва твоего пытать не стану! Проси чего пожелаешь, проси не лукавя – все так и сбудется… Загадай про себя желание!

– Ну, и хвала Роду! – заключила старшая Пряха, гладя маленькую, хрупкую, вздрагивающую в рыданиях Ольгу по шелковистым волосам.

И черный кот, довольно урча, терся о ножку.

– Что мурлычешь, бездельник? Пора в обратный путь? – сказала Макощ, – Самой-то гостье не поспеть!

– Я поведу ее! – заслышали они юный голос, – Одолжишь сандали?

– А, сынок? Давненько не захаживал! – обрадовался Седовлас.

– А что мне с мертвяками делать? Я ж не извращенец какой? – отозвался собеседник.

– Все такой же остряк! Весь в меня! – похвалился Седовлас.

Видит Ольга за окошком толи юноша стоит пригожий, а может – красна девица. Не бывает таких ладных!? Белы кудри спадают на плечи, да и кожа белее снегов.

– Ступай! – кивнула Пряха, – Этот точно выведет, куда надо, хоть и большой путаник! Он затем и прибыл.

– Эй, мать! Куда черевья запропастились? – бурчал Седовлас, перебирая какой-то хлам в массивном сундуке.

Тут же из под широкой ладони старца выпорхнула, может, птица, а, может, и не птица. За ней и вторая! Кот прыгнул. В когтистых лапах трепыхалась крылатая сандаль.

– Гули! Гули! Гули! – позвала хозяйка другую.

Черевичка послушно села на руку, заворковала.

Баюн уж прилаживал первую на девичью ножку. Она пришлась как раз в пору. Только вторую надели – как замашут крыльями, Ольга едва устояла.

– Цыц! Будете озорничать – все перья повыдергаю! – пригрозил кот.

Седовлас вывел гостью на крылечко, где сидел-посиживал юноша.

– Гм! А ты ничего? – задумчиво проронил парень, разглядывая девушку.

– Не про тебя она! Не про тебя! – успокоил его хозяин, а затем, обернувшись к Ольге, прибавил – Все, что просила – сбудется! В том не сумлевайся!

– Прощайте! – отвечала она, потупив очи.

– До свидания! – усмехнулся Седовлас.

Едва Ольга сделала шаг с крыльца – мир закружился, стирая грани, а она запорхала мотыльком в пустоте. Сгладились все черты, затем и вовсе стало темным-темно.

– Не бойся! – вспыхнула белая звездочка.

– Ничего не бойся! – вспыхнула другая.

– А я и не страшусь! – возразила она, пытаясь направить свой полет.

– Храбрая девушка! – отозвался белый юноша, протягивая руку, – Держись!

– Удивительно! – думала Ольга, – Вроде, и парень, а ладонь-то девичья?

– Мне другой не полагается! – улыбнулся проводник, – Ну, что? Полетели?

– Полетели?! А куда? – недоумевала она.

– На Свет! – ответил бог.

И тут же в ужасающей звездной пустоте пролилась дивная, ни с чем несравнимая по простоте мелодия. А к ней были слова – может, это пел её юный водчий, а может, девушке только казалось, что он исполняет песнь. Не все ли равно! Да и какие это были слова? Сколько не пыталась запомнить – они ускользали быстрее.

И звездочки танцевали в такт незатейливым звукам невидимой дуды.

ГЛАВА 22. ГДЕ СХОДЯТСЯ ВСЕ ПУТИ

Воздух корчмы был наполнен дивными запахами, от которых у путника аж слюнки потекли. Хозяин, завидев у дверей высокую фигуру черного волхва, мигом разобрался с каким-то словоохотливым посетителем и поспешил к словену. Дела в последнее время шли неважно, князь прижимал торговцев налогами, те повышали цену. Волей-неволей, владельцу заведения не оставалось ничего, кроме как следовать их примеру. От того завсегдатаев сильно поубавилось, и приход щедрого чужеземца сулил удачу.

С порога Ругивлад оглядел общество, но кроме неизменного Туполоба Долговязого, пившего горькую, он не увидал ни единого знакомого лица.

– Каким судьбами в наших краях? – обрадовался хозяин, провожая словена к столику, хотя не минуло и четырех месяцев, как они виделись в последний раз, и вопрос говорил лишь о традиционном хлебосольстве.

– Эко разукрасили!? Да, врагам, видать, мало не показалось? – добавил он, украдкой посматривая на лицо Ругивлада, по которому от седого виска и до самого подбородка шел косой багровый шрам

– Мне нужны свежие слухи, а лучше – вести! – гость рухнул на скамью и добавил, – А тебе, как я погляжу, пригодились бы молодые кобылицы. Так, их у меня две. Бери одну – во дворе стоят привязанные, а другую я про себя пока оставлю! Да принеси чего-нибудь пожрать – устал, как пес!

– Каши? – хозяин скорчил гримасу, – Прощения просим, недоглядел – больно пересолена …

– К Шуту твою кашу! – рявкнул Ругивлад.

– Вот это другое дело! Давно бы так! – усмехнулся тот и спешно удалился сделать необходимые распоряжения…

– Ну, что слышно в стольном городе? – спросил словен, когда хозяин вернулся, а с ним принесли и всякую всячину.

– Все помаленьку. Давеча приехал из Степи хан Ильдей, да на княжий двор. А ему от ворот – поворот. Князь, мол, в Берестове баб ядрит, а дядя его никого не принимает, сильно недужит. Ильдей стал орать, что у него известия важные, но никому он их не доверит, окромя самого Краснобая Малховича. Варяги такого паскудства от печенега терпеть не стали, да и погнали прочь. Рассвирепел хан, те, кто с ним были тоже за мечи похватались! Но тут сходит с крыльца сам княжий уй, весь скукоженный, старый, да спрашивает: «Что за дело к нему?». «Вот диковинка заморская, – отвечает хан, – Ее Красно Солнышко хотел иметь у себя». И точно – восемь степняков волокут мешок, да ставят посреди двора. Краснобай хану ручкой так делает, мол, чтоб приблизился. Ильдей как пошептал боярину на ушко – тот в лице переменился. «Несите, – говорит, – диковину в гридню, да и оставьте нас с ханом наедине».

– А дальше-то что было?

– Об том мне уж потом Волчок порассказал, под большим секретом. Князь, когда по бабам едет, он с собой наших-то богатырей не берет – сраму меньше, а охраняют его те же мурманны. Так что в тот день Волчок был не при хозяине, а стоял у палат и все слышал.

– Чего ж он у дверей-то подслушивал?

– А пес его знает, – ответил хозяин и продолжил, – Может, Красно Солнышко не шибко дяде-то своему доверяет? Вот и приставил верного молодца – смотреть да доглядывать. Стоит эдак, да слышит, как Малхович все по горнице похаживает, да половицы-то под ним все поскрипывают. Потом тихо стало, Волчок к скважине глазком – и смотрит, смекает. А Ильдей и говорит: «Ну-ка, чудо из мешка, покажись-ка нам, сделай милость!» И веревки развязывает. Выскочили тут из мешка два ката с дубьем и ну печенега потчевать, только палки и посвистывают. Княжий дядя по стенке, по стенке, боком, боком, а потом – шасть в дверь, чуть глаз не вышиб… И наутек! Только его и видели. Набежал тут народ, слуги да прислужницы – смотрят все, дивятся, а двое из мешка знай молотят хана, словно горох на току. Он им: «Смилуйтесь! Добрые молодцы, пощадите неразумного – озолочу!» А жлобы не слушают, все Ильдея по хребту, да по ребрам охаживают. Прибежали ханские сподручные на выручку, но каты ухватистые, им степняки по грудки будут – измолотили и этих, только кости потрескивали. А как вышибли они дух из печенегов – так и скрылись с глаз долой, и мешок тот пуст остался.

– Добрые вести, хозяин! – похвалил Ругивлад, – А что, не слыхать ли в Киеве о славном купце, Дюке Волынянине?

– Так, слухом о нем вся земля полнится. Дело пытаешь?

– Да, есть у меня плохие новости, – стоит ли самому на рожон лезть, не знаю… Так где нынче Краснобай-то обретается, говоришь?

– Разве я об том толковал? В Берестов и подался, наверное. А Волынянин, между прочим, тоже про него спрашивал – все управу на холопов княжеских искал.

– Что так? – насторожился Ругивлад, предчувствуя неладное.

– Тут на днях в Киев вслед за Ильдеем три Бермятиных слуги прибыло. Слух пошел, что сгинул воевода в Степях, а те воины – последние из его отряда будут. И везли они с собой четвертого, пленного, израненного варяга, который по их словам Бермяту к праотцам и отправил. Как Дюк увидал его, так всех своих баб бросил – кинулся к Владимиру, но не тут-то было. Красно Солнышко в ответ, что варяга судить он станет судом княжеским

– Ну, хозяин, сегодня ты превзошел самого себя!

Волхв высыпал в пухлую руку киянина остатки серебра:

– Это тебе в придачу к лошадке, да за то, чтоб о нашем разговоре никому не болтал – знаю я тебя!

– Уж об том не стоит и беспокоиться. Может, комнату? – осведомился потрясенный такой щедростью делец.

– Ты достань мне лучше каличье платье потемнее да попросторнее, – ответил словен, осушая кружку, – И еще найди мне гусельки яровчатые!

– Гусли справлю. Да, где ж сыскать одежу черную? Тут белое, да цветастое платье не найти – гонят нынче перехожих из града стольного! А уж чернига в Киеве приветить – особая смелость нужна! Ищут тебя, словен.

– Пусть их! Не в первый раз, – отмахнулся Ругивлад.

– Правда, знаю на Щековице блаженного. Живет там – так он из темных, кажись?

– Добро, у него и спрошу!

– Не беспокойтесь! Будет сделано все, как хотите! – подтвердил хозяин, провожая щедрого волхва.

Сказывали, Вещий Олег завещал схоронить себя на Змеиной Горе. Не от того ли, что почел ядовитую рану за знамение свыше? Вряд ли! Издревле тут стояло капище Волоса, а потому, оказаться к навьему пастырю поближе – и впрямь почетно. Пусть даже не на этом Свете, а на Том!

Перекинув полы плаща через руку, по-мальчишески, скачками, Ругивлад взобрался по пыльным глинистым ступеням наверх и застыл в изумлении. Было от чего удивляться. Ему открылся величественный вид на громадный город! Киев рос на глазах, возводили новые белокаменные стены, поднимали купола, Почайна пестрела разноцветными парусами.

Но едва он вспомнил родной Новгород, дымящиеся руины, сожженные пристани, разоренные слободы – вновь вспыхнула ярость в груди, и бешено забилось сердце в предчувствии скорой мести.

* * *

Кияне любили светлого князя. Ловок государь, да удачлив! И в бою ему счастье, да и на ложе – не оплошает.

Расправившись с Ярополком, не проходило и года, чтобы Владимир не воевал. Верная клятвам русь обрушилась на ляхов и отбила Перемышль с иными градами. Затем Красно Солнышко пошел на вятичи, а уж в следующее лето ринулся снова на запад, взяв земли ятвягов.

Пока удача за вождем – и войско с ним!

Минул год – князь обрушился на радимичей и возложил на них дань пуще прежней. Киявия процветала, дружины полнились новыми воинами, ищущих бранной славы. Им не пришлось долго ждать – семилетие правления Владимир с дядей отметили в походе на сербов да болгар. Доля ни разу не спутала нить – с Дуная воротились отягощенные пленниками и рабами.

А в иное лето, примирившись со вчерашними супротивниками, дружины Владимира расправились с ромеями, следом досталось и хазарам. Одно имя русов наводило ужас на окрестные племена и народы. Царьградские владыки запросили вечного мира.

И очень кстати! Под водительством Богумила восстал Новгород, жрецы вообще слишком много себе позволяли – пришлось двинуть на словен Бермяту. Сорвался и Малхович, шибко опасаясь за жизнь сына, Констанина.

Нынче всех усмирили! Держава, как водится, строилась на большой крови…

– Что, дядя, не ешь, не пьешь, не кушашь? Али чарой слуги обнесли, али беду чуешь? – захмелев, князь полуобнял вельможу на зависть боярам.

– Делу – время, племянник, а потехе – час! Не ко времени ныне пиры да гуляния!

– Иной раз слушаю я и дивлюсь! Не учили разве – казна пуста, мошна тощая – делай вид, что все спокойно в Киеве? Народу только того и надобно, знать – есть над ним голова, а при ней руки крепкие да цепкие. Эх, кабы мне сейчас все злато Царьградское?

– Уж тогда и воевать незачем! Больно шедр ты, Владимир! Все раздал налево – направо. А деньга счет любит. Не рачительно пиры водить, коли воям уж нечем платить!

– Сходили б, дядя, к нашим, киевским волхвам – глядишь, какой травы бы дали, – посоветовал Владимир, глядя старику в глаза.

Под ними синели круги с красными прожилками, точно вельможа не просыхал, но он напротив не притрагивался ни к ествам, ни к медам. Да и кожа на лице стрыя казалась высохшей, пожелтевшей, морщинистой, точно вот-вот и Велес откроет пред ним скалу Алатырь. Но Владимир знал, что в ближайшее время дядя на Тот Свет ни ногой – есть дела поприятнее.

– Совет и впрямь хорош! Да моя вера того не позволяет? – подумал вельможа.

– А потом бы нам еще поразвеяться – знать, не увяла в чреслах сила богатырская?! – предложил племянник.

– Не увяла! Не увяла! – поспешил согласиться Малхович, – Вот только беды переживем – и тряхну стариной!

А напасти возникали одна за другой. Волчий Хвост сказывал, что в лесах киевских заприметили Дикого Охотника, и это всегда предвещало худое время. Сам вельможа не верил ни в Волха, ни в какого-другого местного божка. Но вот надо же! Сперва рассыпался в прах кусок той глины, из которой он лепил краснотелого слугу. Выходит, самым непонятным образом кровный враг его совладал с големом… Да, хвала Ориилу, сгинул под Горой! Затем дурацкий случай с Ильдеем, который вез кота, а привез на погибель ката. И, наконец, проклятый Свенельд, уйдя в мир иной, прихватил двадцать пять лучших воинов, включая верного Бермяту. Девчонки и след канул, хотя, если заплечных дел мастера не переусердствуют – что-то можно выудить из того варяга, он некстати сопровождал зазнобу князя.

Впрочем, бывшую зазнобу, потому как Красно Солнышко положил ныне глаз на царьградскую прынцессу, а про дочку Владуха и думать забыл.