Текст книги "Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Едва подвели черту, как за окном тяжелым басом, торжественно и мрачно, гулко и зловеще, зазвучал вечевой колокол.

* * *

«Есть только божественный промысел Рода, и мужчина ли ты, али женщина, все равно ему следуешь! И никуда от этого не деться…» – Ругивлад и сам не раз приближался к такой убийственной мысли. Но впервые сия бесстыдная и нагая истина прозвучала при нем из чужих уст.

– Что до любви, молодец, успокойся! – продолжал Седовлас, – Она, как Лихо, как То, Не Знамо Что, о котором все говорят, да никто толком не видел. Ты страстно любил ее? Ну, эту, свою первую… И теперь столь же страстно ненавидишь? Ты стал на путь волхва – так не прощай же слабостей никому. И в первую очередь – себе и тем, кто заставляет тебя показывать слабость.

Ругивлад хотел было возразить, но старец остановил его властным знаком руки.

– Сильно чего-то желая, впечатлительные юноши так увлекаются, что уже воображают себя обладателем этих надежд. Поэтому ты и прекратил все попытки обольстить свою любовь. А когда мы не делаем того, что от нас ждут, этим пользуются другие. Бабы любят, чтобы их добивались. Девушку интересует само действо ухаживания. И значит, все твои мечты так и остались мечтами. Плох тот мужчина, что не возжелал бы соединиться с женщиной, пусть даже для пользы рода, а не по любви. Это, вообще, не мужчина. Бойся прогневить Велеса и сына его, всепорождающего Ярилу! Боги не станут тебе помогать, если нарушишь их заповеди.

– Едва встречу красивую женщину, тут же осознаю, что я – просто кобель. Ведь плох и тот человек, а в особенности волхв, что не умеет подавить в себе влечение, коль угодно оно только роду, не более. Не мудрый ли Велес усомнился во всемогуществе самого Рода?[10]10
  [10] Род – всеобъемлющий Бог Вселенной у древних славян, сама Вселенная и ее Творец. Все прочие боги считались лишь его ипостасями… Полный аналог Рода – Рудра – Высшее божество ведического пантеона.


[Закрыть] – возразил Ругивлад колдуну.

– Эк поддел, – усмехнулся Седовлас.

– Я знал, на что шел, и сопротивлялся кобелиной любви, как умел, но сам остался в проигрыше… Меня коробит при одной мысли о том, что моя женщина – всего лишь баба, существо, которое я буду использовать. Но если я не стану этого делать, то она начнет использовать меня, а это уж полное безобразие! Так неужели любовь – всего лишь красивая приманка, изобретенная богами? Неужто цель – обретение суки кобелем? Даже если я буду ладить с женой, если мы привыкнем друг к другу, утратив ярость былого чувства, – все равно я буду чувствовать себя гадко, потому что возьму с нее больше, чем дам. – рассуждал вслух словен.

– Раз ты волхв – обречен искать. Хотя итог поиска – сомнение во всем! – еще раз прервал Ругивлада черный колдун и продолжал. – Племя смертных обречено продолжать животный свой род, не задумываясь над такими сложностями. Лад и Лада установили этот закон, и на Руси давно никто не смел его преступить! Община должна жить, племя должно восполняться новыми пахарями, воинами, охотниками и теми, кто, в свою очередь, разделит с ними брачное ложе или росистое поле в купальскую ночь. Ты же, парень, много лет гостил в чужих краях и впитал всю западную дурь, какую только было можно проглотить. Создай богиню и – дай срок – прозреешь, убедишься в жалком подобии любимой женщины своей мечте. Так нет же! Герой мигом находит новый кумир для воздыханий, хотя только что проведал этот порочный путь. Безумие и есть отсутствие ума! Что же может быть извращеннее, чем, глаголя о звездах, той же ночью тереться друг о друга телесами? Все эти разговоры о воссоединении, слиянии в единое целое – пустая болтовня. Но если и бабе хорошо, и тебе хорошо – почему бы и нет?

– Ты прав, колдун! Мне гораздо ближе те, что скорее принесут себя в жертву, ничего не требуя взамен. Но стремление души разбивается брызгами о пороги рассудка, потому сомнительно существование любого чистого чувства. И если женщина отдается во имя рода-племени, я вынужден взять ее хотя бы из уважения традиции, – вспыхнул Ругивлад.

– Кто знает… кто знает… – улыбнулся его горячности Седовлас и повел речь совсем об ином.

– На место неразделенной любви приходит ненависть. Интерес сменяется безразличием. Но все это временно! Ныне, чую, у тебя есть дело, святое дело, где не надо сдерживать ни Силы, рвущейся наружу, ни ненависти, оседлавшей эту Силу. Ты помог мне и не останешься в накладе. Проси чего пожелаешь!

– Кабы не дурные вести, я б еще долго не вернулся в Новгород, – молвил словен, немало обрадовавшись, что разговор получил такой оборот.

И, начав с такой готовностью, вдруг почувствовал: так выдохся, устал, словно все жилы навий вытянул.

– Слышал ли ты о волхве Богумиле? – вымолвил он, переводя дух.

– Кто ж не знал верховного жреца? – невозмутимо отвечал Седовлас, будто не понимая намека. – Умел он поболе, чем нынешние. Да слух прошел, зарезали старика…

– Если бы только слух! – зло откликнулся Ругивлад. – Я ему – что сын, и долг мой – наказать убийц!

Седовлас выжидающе молчал, сверля словена тяжелым взглядом, но тот не поднимал глаз.

– Руны не открыли мне имен – наверное, даже здесь я колебался, вправе ли творить суд. Видишь: сам себя порой боюсь… Так, сумеешь ли ты, отец, открыть их имена?

– Дело привычное – отчего же не взяться? – Седовлас довольно потер ладони, разминая пальцы – Я, поди, дольше твоего волхвую. И это все, о чем ты просишь?

– Коль поможешь и догнать обидчика – я в долгу у тебя буду.

– Изволь, Ругивлад! Но смотри – единожды дав, держи слово свое. А дважды дав – сверши боле того! Придет время – я ведь долг стребую… Ни хитру, ни горазду меня не миновать, – пригрозил старый кудесник.

– Мое слово твердо, и клятвы я помню! – уверенно отвечал словен.

Тогда Седовлас, приступив к очередному, такому же сочному и большому, яблоку, продолжил:

– Прими-ка от меня еще три дара! Вот тебе, молодец, мелок! Очерти круг – и ни одно оружие не сможет поразить тебя исподтишка. Ни одна тварь не сумеет подобраться незамеченной… Ни один удар в тебя не попадет.

Словен ощутил в левой ладони тряпицу.

– Иной враг увертлив и быстр, и на своих двоих его не догонишь! Вот тебе мой второй дар!

В правой ладони очутился какой-то корешок. Когда ж присмотрелся, оказалось – свистулька.

– Свисток не простой – особенный! – наставлял Седовлас. – Трижды может подсобить. Трех знатных скакунов вызовет свист. Шибче их – разве вольный ветер да еще молот Перуна. Ну, а сейчас, могу и до самого Киева подбросить – не жалко!

– Это как – подбросить? – не понял Ругивлад и решился взглянуть на колдуна еще раз – больно взор у него памятный.

Но Седовлас исчез, испарился, будто не было. Лишь бас его еще громыхал в сводах таинственной пещеры:

– Грусть-тоска путника – одиночество. Дам тебе я, молодец, попутчика – не простого, а смышленого. Ты корми, пои его, да не балуй слишком! Справим мы твое дельце. А пока – жди, я сам тебя найду…

Изумленный Ругивлад сделал шаг вперед. Огляделся – никого! На троне, где только что философствовал Седовлас, зияла черная пустота – чернее его собственного сердца. И подземный мир снова стал меняться, поворачиваться, тускнеть, расплываться… Мгновение – он стоял уж среди осеннего мрачного леса, поскрипывающего одеревеневшими суставами.

Ругивлад потянул носом, впитывая запахи ночи.

Полное ярко-желтое светило царило высоко в черноте небес. Но и оно едва пробивало тяжелую влажную бахрому могучих елей.

– Самое время лунному богу, – подумал словен, отыскав его средь макушек вековых древ.

И тут что-то шелохнулось сзади.

Обернулся, но в этот раз за меч хвататься не спешил – чутье подсказывало, то не враг вовсе. Лешака он бы враз учуял, больно вонючий, да и человека с такой близи – непременно.

В темноте вечнозеленой хвои вспыхнули два изумрудных огонька, и Ругивлад услышал приятный, медоточивый голос:

– Первым делом неплохо бы перекусить. Скверно ждать неизвестно чего на голодный желудок!

– Только б на дорогу выбраться! – подтвердил Ругивлад, припоминая намеки колдуна.

– Нет ничего проще! Эти места я знаю, как свои когти. До Киева уж лапой махнуть – ко вторым петухам доберемся. Есть там одна корчма. Вот и пошумим перед дальней дорогой.

– Валяй, мудрый попутчик, только без глупостей! – ответил Ругивлад, решив ничему не удивляться.

– А вот пугаться не надо. Доверяй тому, кто первым заговорит из тьмы! Собирался бы напасть – ты б уж валялся тут пузом к небу!

Словен вздрогнул.

– Пригнись!

Вверху зашуршало. Посыпались иголки. Что-то мохнатое тяжело прыгнуло ему на спину, едва не сбив с ног.

– Убери хвост! Чихну – мигом слетишь! – предупредил Ругивлад, когда говорящий зверь устроился на его плечах теплым пушистым воротником.

– Мррр… А ты горб-то разогни! – отозвалось животное.

– Как же! Жрать надо меньше! Навязался на мою шею! – разозлился словен.

– Кощей несчастный! – фыркнул кот. – Кожа да кости!

Ругивлад понял, что препираться – себе дороже выйдет. Он покосился на попутчика. Котяра сверкнул глазищами и зевнул. Не иначе, вел род по прямой от самых диких тигров.

– Терпи! Авось, в князи выйдешь! – добавил он.

– С моим-то носом – и в князья? – отшутился Ругивлад, распрямляя спину, а сам задумался: – Ромеи, нет, не нынешние, а прежние, считали, что нет и не может быть ничего совершенней человеческого тела. И даже боги вроде бы творили людей по своему образу и подобию. Право же, какое самоуверенное суждение! Этот мохнатый пролаза, небось, тоже мнит себя образцом красоты.

– Не скромничай! – мурлыкал зверь, – Нос как нос. Не клюв же? Так, поломан немножко… в двух-трех местах. Небось, из-за бабы?

– Еще чего! Много чести будет!

– Дурак! Может, только ради бабы и стоит! – возразил ему кот.

– Ах, мощи Кощеевы! Растяпа я! – спохватился Ругивлад.

– Ась? – не понял усатый попутчик.

– Флягу-то свою я у норы Седовласовой оставил!

– Вспомнил! Ха! Теперь тебе до нее не один день топать. Ну, да ничего, она все одно пустая была, – обнадежил кот. – А старый хрыч её, глядишь, найдет, да что вкусное нальет. Без дела не останется твоя фляжка.

– При деле, да уж не со мной, – буркнул словен.

ГЛАВА 2. СЛУЧАЙ В КОРЧМЕ

Словен небрежно очертил «колдовской круг» и теперь проклинал себя за торопливость. Сквозь призрачную ткань волошбы просачивались не только аппетитные запахи, но и будничный шум.

Ругивлад скупыми глотками попивал медовуху, тщетно пытаясь усыпить память. Он расположился в углу корчмы за приземистым дубовым столиком, и звуки, на которые в другом расположении духа не обратил бы внимания, нагло вторгались в размышления: «Нет защиты от случайной брани. Волошба спасает только от предсказуемого, от предательской стрелы ил метательного ножа».

Но вряд ли кто всерьез посмел бы беспокоить героя, ибо длинный меч, небрежно прислоненный к стене рядом, надежней любой магии оберегал покой своего владельца. На столе дремал, основательно нализавшись мяун-травы, величавый лесной кот, и только слепой не заметил бы, как прогнулись доски под тяжестью животного. Изредка зверь зевал, обнаруживая крепкие белые клыки, и, слегка приподнявшись, переворачивался на другой бок под скрип возмущенных досок.

«Управляться с послушной стихией, будь то вода или воздух, земля или руда, снег или лед, в силах и обычный человек, – рассуждал про себя словен. – Он использует подручные средства, на худой конец – то, что дали ему боги от рождения, те же руки. Ими он покоряет и древо, и камень. Волхв умеет кое-что сверх того, ибо понимает – и меч, и борона, и самая пустая в мире кружка – это всего лишь части языка, на котором Род говорит со своими детьми. Медовуха, благодаря пустоте чаши, уравнивается с тем, кто пьет, и все это черты и резы пропойцы».

Ругивлад сделал еще глоток.

«Пахарь пользует знаком „соха“ землю и тем хранит себя и родню. И он сам, и его орудие, и ячмень, крестянином этим взращенный – то „письмена“ земледельца. Однако подлинно божественным языком становится иное – и это руны!» – так учил Ругивлада стрый Богумил, так наставлял он своего наследника.

Отца мальчик не помнил, но сказывали: пропал в дальних странах. Мать померла через год. Дядя заменил ему родителя, и семья Богумила стала его семьей. Сперва жили в Ладоге, но когда Богумила избрали верховным жрецом, перебрались в Новгород… Потом его, совсем еще ребенка, провожали в заморскую Артанию – далекую, таинственную… Там он учился, долго, мучительно и упорно, чтобы быть таким, как стрый – знающим, ведающим, мудрым. По меркам десятого века, тридцать лет – это больше, чем зрелость.

Словену теперь было тридцать три. Но когда, еще мальчишкой, получил он черную весть, горечь утраты, а за ней и страстное желание отмстить убийцам овладели им всецело. За долгие годы пути к истине молодой волхв научился сдерживать первый порыв, но сейчас хлынувшие рекой воспоминания только бередили не просто душу, но затмевали сам рассудок.

Мастера Лютогаста, что не раз помогал ему добрым советом, в ту пору в Арконе не оказалось. Оно и к лучшему: вдруг, да и отговорил бы! Родичей этим всё равно не воротишь, а ненависть – не то чувство, что вправе вести молодого волхва и зрелого человека по жизни. Сердцу не следует брать верх над рассудком. И не для того ли Ругивлад покинул родину, не для того ли он служил Храму, чтобы покорять волею самые темные, самые низменные мысли и чувства?

Отхлебывая глоток за глотком, словен возвращался и к вчерашним событиям, когда, взывая к небесным и подземным судьям, проклиная неторопливый западный ветер, он в три недели добрался до Новагорода. Он тогда не скупился, подгоняя корабельщиков, но угрозы и деньги его истощились, едва лодья достигла пристани.

Седые воды Волхова бороздил не один десяток вертлявых судёнышек. Свейские шнеки, словенские лодьи, добротные киянские струги и кочи из самых северных широт выстроились вдоль пологого брега по левую сторону, где кишел приезжий народ. Тут можно было встретить и чубатого руса с Днепра, и бородатого викинга. Здесь здесь бранились с прижимистыми словенами разодетые в пух и прах их смуглые. Красивые длиннополые кафтаны, белоснежные холщовые рубахи, строгие черные веретья – все смешалось в царившей на берегу кутерьме. А с Торговой стороны уж доносился знакомый гул вече.

Великий град еще не оправился от пожаров, пощадивших разве что Прусский конец. То здесь, то там стучали топоры и ладно ходили пилы. Ругивлад широким шагом мерил дощатые мостовые, удивляясь разительным переменам. Вот здесь, на том самом месте, – вспоминал герой – двадцать весен назад он поджидал ее, свою первую и настоящую…? Хотя нет! О боги, нет в мире постоянства! И Ругивлад продолжал путь, а комок уж подступал к горлу: где-то рядом, у вечевой площади, пал на сыру землю старый Богумил, сраженный предательской рукой. Чьей?

Словен удивлялся себе. Как, свершив жертву на Волотовом поле, стал сразу хладен, словно полоз. Холоден и расчетлив. Не иначе, чуть жертвенный нож полоснул по горлу несчастного ягненка и на алатырь хлынула кровь, вместе с ней в мрачные навьи подземелья утекли и казавшаяся невыносимой душевная боль, и неудержимая ярость, совсем было помутившая разум мстителя…

Словен вспоминал, но хотел забыться.

– Эт не медовуха, а борматуха какая-то! – прошептал себе под нос Ругивлад, отметив приближение корчмаря.

– Что еще угодно гостям? – осведомился расторопный хозяин корчмы, лицо которого походило на хитрую морду хоря.

Кот зевнул, прищурил глаз и провел острым когтем от начала до самого конца берестяного списка, пробормотав что-то о самой медленной в мире черепахе. Хозяин был порядком измотан и не удивился такому чревовещанию. А может, повидал на своем веку и не таких посетителей – от стола хитрец отошел, как ни в чем ни бывало, уверив гостей, что им сейчас все подадут. Ему ли не знать, что такое черепаха, когда давеча княжий дядя заказал из нее суп? И судя по всему, остался доволен.

– Но я, гм… – замялся Ругивлад.

– Называй меня просто – Баюн! А не нравится, так Гамаюном кличь – не обижусь! – промяукал кот.

– Замечательно! – улыбнулся словен, – Так вот, Баюн, с прискорбием сообщаю: кошель мой пуст, как никогда ранее!

– Можно и без прискорбия! – отвечал зверь. – Пустое, я знал, на что иду.

– Это ты о чем?

– Если ничего не произойдет, поедим мирно, – пояснил Баюн, – а потом нас вышвырнут вон. Но зато с полным брюхом. Я всегда так делаю… Впрочем, столь высокородного героя никогда не посмеют выставить за дверь.

– Подлиза! Чтобы я еще когда-нибудь ходил по кабакам! – откликнулся словен.

– Правильно, лучше сдохнуть с голоду на дороге, предварительно получив по башке от ветряной мельницы! – невозмутимо продолжил его мысль собеседник. – И помилосердствуйте! Разве ж это кабак? Здесь Корчма! – Баюн подмигнул человеку. – Лучшее из заведений княжества. Кушай спокойно, нам пока ничего не грозит. Да и торопиться-то особо некуда! Ты ж хотел ждать Седовласа? А он никогда и никуда не спешит.

– Подслушивал?

– Эхо было сильное.

– Схватить бы за хвост, да об стену? – усмехнулся словен, преодолевая искушение тут же так и сделать.

Продолжая разглядывать пестрое общество, Ругивлад решил хорошенько расспросить собутыльника о Киявии – стране, куда его забросила судьба, а вернее, собственное недомыслие, и где он собирался искать справедливости.

Двое нечесаных худых мужиков в лохмотьях забивали досками красного дерева огромную ушастую дыру в стене корчмы. Вездесущий хозяин успевал наполнить постояльцам чаши, рассчитать их, не без выгоды для себя, попутно рассказывая занятные былички о мужском достоинстве и женской чести:

– Едет как-то Илья по лесу, глядь: избушка стоит, а в ней у окна сидит бабка. Сама старая, беззубая. Илья ей и говорит: приюти, мол, путничка. «Изволь, молодец! Только в хате места мало, так не обессудь, ступай-ка на сеновал! Да ежели ночью к тебе дочка моя заглянет, станет приставать – гони ее прочь, дурочка она». Ну, Илья сказал спасибо и пошел себе ночевать. Только задремал – скрипнула дверь, он как глаз приоткрыл, так и обомлел: девица! Нагая! Груди – во! Бедра – во! «А и славный ты богатырь, Илья! Не хочешь ли, чтобы я тебя и перстами и языком в трепет привела?» – говорит. Илья сам не свой, он на заставе баб давненько не видывал: «Желаю!» – отвечает. А она ему рога лосиные строит и кажет: «Ммеэ! Ммеэ…»

Лихие молодцы покатывались со смеху и добавляли такие подробности, что смех превращался в ржание. Проворные девчонки меняли блюда, улыбаясь завсегдатаям.

В углу корчмы, противоположном словенову, располагался купец со своими варягами. Телохранители сперва мрачно поглядывали на жизнерадостных киян, но крепкие медовые напитки развяжут язык кому угодно.

– Мужики! А що такое «висит да мотается, всяка за него хватается»?

– Хе-хе!

– Не «хе-хе», лопух, а рушник!

Вскоре у них за столом пошло такое бахвальство, что хозяин поспешил проведать: не надо ли чего именитому гостю.

Кутерьма быстро наскучила Ругивладу, и он, как советовал Седовлас, взялся за мелок, огораживая угол от остального мира …

– Ты глянь, какой праздник жизни! – мяукнул кот, обрабатывая баранью лопатку. – По мне, если есть добрая выпивка и мягкое мясо – это уже немало. Конечно, готовят здесь не то, что в княжьем тереме! Ну, да ничего, и у Красна Солнышка на пиру побываем! … И как ты, парень, можешь вкушать эту гадость?

Зверь понюхал кашу и презрительно отвернулся.

– Ого, а вот это уже интересно! – навострил он уши.

– О чем это они? – спросил Ругивлад, тронув Баюна за хвост.

– Ш-шш! Слухом русская земля всегда будет полниться, – ответил тот и принялся намыливать языком когтистую лапу.

– Похоже, в Берестове еще одной бабой станет больше… Ну, силен мужик!.. Теперь никому от вятичей проходу не будет. Неужто, девки в Киеве перевелись? … – долетели и до него отрывки разговора.

Два убеленных сединами мужа терпеливо слушали третьего, еще совсем молодого и горячего дружинничка, речь которого все более походила на хулу:

– Видано ли дело – дружбу водить с печенегами? Давеча княжий дядя привел в терем ихнего хана, Ильдея.

– Говори, хлопец, да не заговаривайся! Не может того быть, чтобы Красно Солнышко Ильдея привечал! К тому Ярополк, старший сын Святославов, был ласков, не посмотрел, что Ильдей – кровник.

– То куда ранее началось, – вставил второй муж. – Разве не помните, как воевода Претич со степными гадами лобзался? Так могу поведать.

И, получив молчаливое согласие, продолжил:

– Когда степняки пришли к стенам киевским в первый раз, князь наш в Переяславцах силу копил. Затворилася его матушка во граде со внучатами. Красно Солнышко тогда вельми молод был, ему и десяти весен не минуло. Обступил Куря-печенег Киев белокаменный, и нельзя из него ни весточки послать, ни сбежать. Было ворога великое множество – такое, что нельзя из Лыбеди-реки горсть воды черпнуть. Голодно киянам, изнемогать стали. И решили: коль в неделю помощи не прибудет – отдаться на милость поганых. Да по счастью, выискался у наших смекалистый хлопец, умел по степному гуторить. «Берусь, – говорит, – весть ко русичам доставить». Снял портки да пошел по мелководью, прям на печенегов. Те дивятся: «Що такое?». Он им и глаголет, мол, коня ищу. Те и пропустили. Так парень без штанов и явился пред светлы очи Претича да речет ему: «Коль не подступите завтра к Киеву, кияне предадутся печенегу». Взял тут Претич дружину свою хоробрую, посадил на лодьи, и айда по Днепру, до самого стольного Киева. Приказал трубить в трубы и бить в бубны, дабы поняли ханы: идет рать великая. Подступил он со дружинушкой к Киеву, да и взял к себе на лодью княжичей. С той поры Владимир наш Красно Солнышко сильно обязан Претичу. Посылает Куря-печенег слуг, узнать, что за войско ныне прибыло. А воевода и глаголет: «То еще не сама рать, она уж следом поспешает, и ведет войско князь Святослав». Испугался тогда хан, да и в ответ: «Будь мне друг, храбрый воевода! Пусть царит вечный мир между нами!». Да и протягивает Претичу саблю вострую, стрелы каленые, да подводит ему скакуна буланого. Наш-то Претич не лыком шит: снимает брони, подает Куре меч и щит. Знал бы Претич, что тем клинком глава Святославова и срублена! … Так вот, Ильдей – родич Кури. Потому и не может быть, чтоб Красно Солнышко поганого привечал.

Ругивлад не сумел дослушать историю. Взгляд его остановился на трех дюжих воинах, что показались в дверях. Хозяин дернулся, быстро сунув что-то под прилавок. Остальные поутихли и, вроде бы продолжая кутить, искоса наблюдали за происходящим.

Городскую стражу ввели при Владимире. Как водится, блюстителей порядка недолюбливали и, завидев бердыши, сплевывали под ноги. Миновав пару столов, поскрипывая да позвякивая бронями, стражники очутились как раз в том углу, где Ругивлад и кот не спеша приканчивали запеченную с яблоками утку.

– Видать, чужеземец, ты прибыл к нам издалека… – растягивая слова молвил старший, и его красный сапог с загнутым верх мыском оказался точно на линии, вычерченной колдовским мелом.

– Мир велик, я из славного Новагорода… – ответил Ругивлад и глянул на клинок, словно обещая тому скорую потеху. Только руку протяни..

– Ты будешь Ольг, племяш того Богумила, коего прозвали Соловьем? – бесцеремонно продолжил второй стражник.

– Хоть бы и так, но зовут меня все-таки иначе! – рукоять меча удобно легла в ладонь.

– Следуй за нами!

– А в чем моя вина?

Cтражник замялся с ответом, наблюдая, как неимоверных размеров кот, изогнув жирную лоснящуюся спину, тяжело спрыгнул вниз и, вздохнув, полез под стол.

– Не заплатил гостевую пошлину. В Новгороде тебя тысяцкий обыскался! К тому же, занимаешься черным колдовством! – Он глянул на круг и снова провел по нему сапогом. – А таких в стольном Киеве не любят. Всем известно, что, во-первых, речами колдуны влагают в сердца горожан смрадные вожделения, злобу и ненависть. Во-вторых, завладев сердцем, отнимают у людей разум. И наконец, твои собратья напускают болезни, портят девиц и скот. Этого вполне хватит! – молвил старший и, сделав знак помощникам, шагнул вперед.

«Лукавит, пес. Никто меня не мог заметить. Тут явно что-то не так!» – сообразил Ругивлад.

«Вот, мой юный друг, подходящий случай для проявления своих способностей», – прошептал кто-то удивительно знакомый чуть ли не в самое ухо.

– Что до порчи красных девиц – я бы поспорил! – Сказал он, не убавляя голоса, и довольная остротой корчма громыхнула. – И скажите на милость, где я неположенно перешел вашу границу, мощи Кощеевы!?

– А в ножки тебе не поклониться?! Добром не хочешь – силком поведут… Хватай его, парни! Ты у меня слезами кровавыми умоешься! – рявкнул старший, багровея на глазах.

Рука его метнулась к поясу, да словен оказался быстрее. Он навалился на столик, резко и сильно двигая его вперед. Клинок, оставив узилище, сверкнул ослепительной молнией. Стражник мигом отступил и, оценивая длину Ругивладова меча, проводил его движение изумленным взглядом. Железо легонько чиркнуло по груди, срезав перевязь плаща.

Миг – и противников разделял поваленный на бок стол… Благим матом заорал Баюн, которому отдавили хвост… Стражники проворно отскочили, и, хоть держали бердыши наперевес, на лицах их отразилось замешательство.

– Великий Род – свидетель, не я это начал!

Неистовая навья сила рванулась наружу, требуя жертв. Промедлил бы хоть мгновение, самого сожрала бы изнутри:

– Либо ты, либо они! Защищайся! И оставь-ка Вышнего в покое, у него дел невпроворот! – снова предупредил Седовлас.

– Нападайте или прочь с дороги, молокососы! – то ли прошипел, то ли прорычал Ругивлад.

– Вперед, олухи! – крикнул предводитель, и те разом бросились на словена, пытаясь достать наглого чужака неуклюжим, но опасным оружием.

Внезапно странник очутился меж ними. Меч застонал, металл яростно вспыхнул, предвкушая поживу. Точно змея, клинок укусил одного в бок, рассек ляжку второму. Никто не мог уследить скупых и неуловимых движений железа. Безупречным казалось оружие в разрушительной, звонкой ярости.

Старший быстро отступил к дверям и выскочил на улицу.

Ругивлад ринулся следом, намереваясь вытрясти из него душу. Но на пороге поджидали двое, и не с бердышами – с мечами. За ними маячил еще один бородач с секирой, готовый вмешаться в схватку без приглашения.

– Да, это западня!

Уловив движение за спиной, где поднимался один из раненых, словен сделал пол-оборота. Меч плашмя пришелся по шелому стража. Тот свалился, будто подкошенный.

Перепрыгнув через упавшее тело, кот метнулся к окну. Он стрелой пролетел мимо упитанного, хорошо одетого постояльца, что спешил бочком убраться из корчмы. Богач отпрянул.

– Ты мне на ногу наступил! – взревел на купца один из варягов.

– В душу ему, нахалу заморскому! – взвизгнул кто-то из ближних купчишки.

– Сперва отведай-ка русского квасу, умник! – на голову подстрекателя обрушилась полная кружка.

– За что ты его, Сидор?

– Не понравился! – ответил бугай, как ни в чем ни бывало, и опрокинул вторую кружку себе в глотку.

Но за бедолагу-купца вступились. И началось… По подолу да в подвяз! Под ложку да в душу![11]11
  [11] По подолу – по голени, в подвяз – в живот, под ложку – в грудь, в душу – удар в грудь, на кулак выше солнечного сплетения; ниже по тексту – по микиткам – т. е. по бокам, салазки – по губам.


[Закрыть]

Отпихнув вдрызг пьяного завсегдатая, который лез целоваться, словен в два прыжка очутился на крыльце. За спиной трещали ломающиеся мужицкие кости… Да как трещали! Ругивлад ненароком оглянулся.

Прозванный Сидором ухватился за скамью, поднапрягся, потянул. Следом приподнялась половица…

Визг, вой. Звон заморских, только что купленных у ромеев стекол. Треск бьющейся посуды…

Выскочив наружу, словен оказался один против четырех.

– Продолжим! – крикнул он им и тут же принял яростный удар молодого стражника на клинок.

Резко развернувшись, уклонился от второго. Меч рассек воздух в вершке от его груди. Воины столкнулись, один упал, а неуловимый словен ловко полоснул другого поперек спины, рассекая броню и кожи. Движения снова были скупы и некрасивы.

Не верьте досужому сочинителю, что распишет схватку от зари до зари. Ради красного словца не забудет он про искры да богатырский мах. Не бывает красивой смерти, хоть чары ее велики. Истинный поединок – всего несколько мгновений. На княжьем дворе не раз и не два сходились дружинники. Латами поблестать, народ потешить, девиц позабавить да себя показать. Но подлинный воин знает, что в настоящей сече годится даже самый подлый, самый коварный удар. Истинный бой не ведает пощады – потому ни один берсерк не способен научить своему искусству с мечом в руках.

Едва только в корчме заслышался перезвон, часть посетителей сгрудилась поглазеть на стычку. Хозяин был немало обрадован таким оборотом, и уж вскоре, выбираясь из жуткой свалки, постояльцы обсуждали то один, то другой богатырский замах, не помня зла:

– А как он тебе по микиткам-то, по микиткам! – шумно выдыхал один.

– Ну, и я в долгу не остался. Вона как салазки-то утирает. Будет знать Сидора Долговязого! – бурчал второй.

– Эй, чужак! Сзади! – крикнули Ругивладу.

Он хоть и чужак, а не любили честные кияне, когда один – против всех.

На словена ринулся крепкий, ладно сбитый бородатый воин с боевой секирой.

«Это уже не стражник. Оружие не то, да и вид не холуйский! Левая рука ближе к концу топорища, правой держит за середину», – успел подумать Ругивлад.

Косым ударом сплеча, вкладывая в него всю могучую силу, бородатый киянин должен был бы разрубить противника. Но словен с неменьшей силой и невероятной быстротой отвел ужасный удар. Оказался сбоку от врага. В то же мгновение острие клинка вонзилось бородачу прямо в глаз. Проникло в мозг и на вершок вышло из затылка.

Сраженный медленно повалился на спину, увлекая Ругивладово оружие и самого словена за собой.

– Э, нет! Так не пойдет, приятель! Теперь ты мертв, и за живых не цепляйся! – Ругивлад наступил противнику на горло и с усилием выдернул меч.

Вовремя! Удача едва не стоила жизни. От глубокого выпада бердыша, что подобрал главарь, словен ушел уже чудом. Обожгло предплечье. Царапина разозлила. Острым мыском он с размаху дал в поджох[12]12
  [12] Поджох – удар под горло.


[Закрыть] поднявшемуся было молодому киянину. Стражник рухнул всем телом в придорожную пыль. И Ругивлад остался один на один с главным обидчиком.

– Кто тебя послал!? Отвечать быстро!

Предводитель молчал, внимательно наблюдая за Ругивладом. Бердыш, судорожно сжатый в трясущихся ладонях воина, тоже смотрел точно в сторону словена. Наконец, он сбивчиво заговорил:

– Мы здесь по приказу дяди пресветлого князя, свет-Малховича. И ты, чужак, зря вздумал ему перечить.

– А вот это уж не твое сучье дело!

– Утром к хозяину пришел какой-то старик и сказал, что в городе объявился племянник Богумила… Нам приказали вести тебя на княжий суд: «Пусть Красно Солнышко сам решит, кто виноват, а кто прав!»

– И из-за этого сыр-бор? – неожиданно молвил Ругивлад, – Пошел вон!

Опустив меч, словен двинулся назад в корчму, где оставались его нехитрые пожитки. Он как бы подставлял широкую спину под удар, и не ошибся…

Тени на земле резко сместились. Упав на колено, он резко повернулся. Нырнул под мелькнувшее над головой топорище и вогнал клинок точно меж пластин! Железо по локоть вошло в живот предводителя стражи …