Текст книги "Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– Добро! – еще раз похвалил Свенельд, не обратив внимания на лесть. – Подпали-ка гривы вон той сотне, что мчится в обход! Коли глаза мои не лгут – ведет их сам Ильдей!

– Ничего себе глаза. Сам-то, поди, раза в три меня старше?

– Раньше люди и крепче втрое были, не то, что нынешнее племя, – загадочно отозвался Свенельд, но расспрашивать древнего воина Ругивлад не стал.

Печенеги приметили, как на стене снова что-то ослепительно вспыхнуло. Обугленные трупы и предсмертные хрипы сгорающих лошадей!

– Слава взору Сварожича! – грянули ратники.

По совету опытного Свенельда, Ругивлад метнул еще несколько пекельных «снарядов»… С ужасным свистом огненные ядра понеслись в гущу неприятелей. Обезумевшие люди катались по земле, тщетно пытаясь сбить пламя. Печенеги отхлынули, а до защитников долетел запах горящей плоти.

Хан смекнул в чем дело: раз в силе Сварожич, покровитель непокорных туземцев, никому не выдержать пламенного взора его очей…

На покрытых пеплом южных подступах остались лишь стрелки. Они лихо гарцевали на мохнатых лошаденках в чистом поле, дожидаясь глупца, который бы загляделся на их скок. Такой, к сожалению, то и дело находился средь молодых славян, желающих поспорить в искусстве стрельбы с опытными воинами. Но не успевал иной славянин отпустить тетивы, как в горло или грудь кусала его ядовитая печенежская гадина, и он срывался вниз под горестный стон женщин. Но теперь враги стреляли против солнца.

– Сумеешь ли передвинуть катапульты? – поинтересовался Свенельд.

– Увы и ах! Быстро этого не сделать. Я не Архимед.

– Кто это? Почему не знаю?

– Грек такой был, в прежние времена.

– Тогда поспешим к Северным вратам! – бросил одноглазый воин. – Печенеги все ж перехитрили, коли близко подошли – уже неуязвимы для твоих механизмов. Смекаешь?

* * *

Ругивлад, обходя сновавших тут и там защитников крепости, решил во что бы то ни стало найти Ольгу. Последовав совету воеводы, он направился вдоль стены, на Северный конец. Там не стихал гул яростной сечи. При машинах словен оставил подоспевшего Кулиша.

Руны на мече вспыхнули и засветились, предостерегая. Металл, точно зеркало, отразил три фигуры. Воины настойчиво преследовали чужеземца. Узнав телохранителей Дороха, волхв круто развернулся и крикнул:

– Здорово, братцы! У вас что, дело ко мне имеется?

– Смерть чужаку!

Он уклонился – в вершке над ухом просвистел нож. Рыча, убийцы разом бросились на словена. Но один из негодяев споткнулся, другой приотстал… С каждым случается, хотя волхв и шевелил губами.

Ругивлад принял на меч размашистый удар третьего. Крепкий парень попался. Словен скользящим движением отвел устремленное в грудь острие и внезапно оказался за спиной врага. Клинок разрубил кольчугу и, повизгивая от удовольствия, пустил кровь.

– Скверная рана, но ты сам напросился! – заметил волхв. – Жаль, коль лекарство не по нутру.

Тут подоспели еще двое. Они слаженно атаковали чужака. Словен чуть ли ни одним движением парировал коварные удары, утекая, извиваясь, огибая бойцов, хоть стена была и не так широка.

Один с разбегу сам напоролся на зловещий дар Седовласа. Клинок вошел ему в шею. Не в силах кричать, враг захрипел и, захлебываясь кровью, осел на доски. Во второго угодила «случайная» стрела. Боец безуспешно пытался выдрать ее из бока.

В следующем ударе не было никакого изящества. Меч Ругивлада со страшной силой обрушился на противника. Голова его раскололась, словно спелая тыква, и вятич замертво рухнул с высокой стены. Ругивлад глянул вослед.

Проклятье! Печенеги сумели тараном высадить Северные врата. И на улицах, и на стенах, и под ними кипела яростная сеча. Ряды защитников таяли, как снег по весне.

Ругивлад видел сверху, как на городище из-за леска неудержимо надвигается серая конная масса печенегов. Преодолев утыканный стрелами вал лошадиных и человечьих трупов, степняки устремились к захваченному проходу. Там по-прежнему шла кровавая схватка. Груды хладеющих тел, подрагивающих в конвульсиях.

Внезапно павшие ожили! Вскочили, кинулись навстречу конной лаве с леденящим кровь боевым криком. Казалось, их ждет немедленная смерть. Но славяне присели. Нырнули под скакунов, подсекая ноги и распарывая брюхо то одному, то другому несчастному животному.

Едва всадник слетал на землю, на нем оказывался вятич и коротким движением добивал проклятого врага.

– Русь! Русь! – таков был клич берсерков Арконы.

Именно он неожиданно грянул внизу.

– Русь! – воскликнул Ругивлад, и от этого ярого крика кровь закипела в его венах.

Славяне вторили: «Вятко! Вятко!». И меткие стрелы косили степняков десятками.

Ругивлад заметил неистового богатыря. Он дрался один с десятью противниками, ловко отражая удары наседавших печенегов двумя неестественно белыми прямыми клинками. Высокий и статный, этот воин то стоял твердо, словно могучий вяз, то пускался кружить, насколько это позволяли тела, беснующиеся в предсмертных муках

Ругивлад вспомнил, что где-то уже встречал этот удивительный цвет. Но размышлять некогда! Он бросился на выручку. Обтекая диковинного воина, через северную брешь в крепость вливались все новые и новые враги. Словен кинулся в самую гущу схватки, заботясь не о том, чтобы непременно убивать, а лишь бы калечить.

Его колдовской меч радостно принял на себя этот труд. Клинок Седовласа отсекал кисти, вскрывал жилы, впивался в непрочную плоть смертных. Справа и слева на трупы валились трупы. Средь них возвышался Родомысл, и с каждым мощным ударом боевого топора к ногам вятича падал сраженный враг.

Груды изрубленных тел покрывали улицы города. Ржавая кровь обратила землю в сплошное месиво.

На словена налетел печенег, целясь коротким кривым мечом прямо в горло. Но ему достался искусный и страшный противник. Не дожидаясь удара, Ругивлад быстро уклонился. Колдовской клинок взметнулся, сверкнув молнией. Холодное к людской боли железо разрубило голову, отсекая следом руку по самую лопатку.

– Кровь за кровь! – прохрипел словен.

Другого печенега он достал секущим ударом через грудь.

Прыгнул в сторону, и снова обрушил Седовласа на ближайшего врага, тут же принимая на меч новый сулейманов клинок.

Могло показаться, что какая-то волшебная сила охраняет словена от печенежских мечей и стрел. Но то лишь казалось его соратникам. Он пропустил сильный удар в спину, потом в грудь. Волхв отметил их как данность, но живя боем, не мог уже остановиться. Броня плотно облегала тело. Из-под пластин сочились грязные ручейки. Рубаха уже сто раз взмокла и липла к коже. Струйки едкого пота стекали со лба, смывая запекшуюся кровь. Шлем брошен – не привык, больно тяжел. Налетавший то и дело ветер рвал волосы и размазывал ковавую жижу по лицу.

Меч сам увлекал руку, а словену приходилось лишь сдерживать клинок, чтоб не вырвался. И он тоже вертелся вЬюном, отражая удары, сыпавшиеся, казалось, со всех сторон.

Сплетение разноязыких криков, испуганное ржание степных конец, жуткий клубок человеческих тел. Здесь, захлебываясь кровью, плевались, проклинали, крушили и резали. Здесь корявые пальцы находили вражье горло, а нож – мягкое брюхо.

Сквозь застилавший глаза кровавый туман Ругивлад видел рубящихся плечом к плечу жупана и его воеводу. Кольчуга на Владухе была рассечена в двух-трех местах, и кровь струилась по ней. Левая рука жупана висела плетью. Перебили ключицу. Предводителю особое внимание!

Ольга с бледным лицом. В руках сломанный лук. Дорох, поражающий противника в горло хитрым ударом… Затем было еще что-то, привлекшее внимание словена, и еще, но все это он плохо помнил… Млада в разодранных одеждах, и Медведиха, принявшая на вилы похотливого печенега. Родомысл в такой же, как и сам Ругивлад, окровавленной броне и с громадной секирой на плече.

Удары рождали ритм, даже не ритм – то была слышимая лишь ему, черному волхву, мелодия схватки. В такт пульсировали виски. Словен начал подпевать бою. Постепенно наращивая темп, взвинчивая его до невозможности… Он танцевал, меняя партнеров каждый раз, когда они ему пытались помешать! За ним не поспевали… Тогда он вновь находил их, слабых, и резал, уставших от танца.

И треклятый дар Седовласа, вторил черному волхву! Он выводил Песнь Сечи!! Упоенно, самозабвенно, восторженно, неистово!!!

* * *

Очнулся словен от боли. Вокруг была знакомая и незнакомая горница, в которой жили голоса без тел.

– Тогда сын Ильдея и говорит: «Пришла пора посчитаться! Тебе конец!» – да как размахнется бичом. А Свенельд встать-то после удара не мог, так он толкнул клинок в сторону печенега. Меч послушный. Ему довольно оказалось, вошел паршивцу в живот по самую гарду.

– Хорошо сквитались они! Скучать теперь Ильдею без любимца! А верно, что…?

– Правда, правда! Откуда еще может быть у Свенельда такое оружие, кроме как от Радигоша? Поговаривают, что Свенельд-то некогда прибыл в Киев из тех же краев… Только он светлый, а этот – чернец.

– Жаль, правда, Кулиша – трудновато пареньку будет без отца!. А еще больше жаль самого Манилу – пропал мужик.

Ругивлад лежал в своей горнице на лавке. Кто-то заботливо постелил на нее шкуру бера. Утыканная гвоздями доска, на которой словен проводил часы отдохновения, валялась в углу. Стол был непривычно чист от сосудов и колб. Кот прихорашивался, сидя на табурете. У отверстия со сползавшей вниз витой лестницей сидели двое. Один неловко клонил на бок перевязанную голову.

– А, волхв! Очнулся, наконец… А мы испужались. Ну и сыпал же ты заклятиями в бреду… Хозяйка!

В комнату быстро вошла Ольга.

«Значит, это она?! Медведиха бы не посмела!»

– Ну, мы пошли… – осторожно начали воины.

– Ступайте!

Ольга повела царственной рукой.

Под холодным взглядом Ругивлада сторожа чуть ли ни кубарем скатились с лестницы. Внизу хлопнула дверь

Волхв с трудом приподнялся на ложе.

– Отец погиб, – вымолвила Ольга, и точно хладным железом ранил его этот голос.

Узкая бледная полоска сжатых девичьих губ. Ругивладу показалась, уж никогда они не познают ни поцелуя, ни улыбки.

ГЛАВА 11. «НА КРУГИ СВОЯ…»

«За каждым волхованием, несомненно, стоят законы всего сущего. И наши обряды – лишь отражение рун этих законов, – размышлял Ругивлад, поглядывая, как иссеченное печенежским оружием тело Владуха возносят на вершину уже почти сложенного костра: – Знаки слагаются в слова, так и мы читаем Священные Тексты, великую книгу Рода».

Павших было много, очень много. Городище обезлюдело на треть. Смерть не разбирала, кто из Домагоща, кто с Радогоща. В огненном вихре взовьются герои искрами и, ведомые своим жупаном, предстанут пред очами Великого Водчего. А живые махнут на прощание рукой и пожелают им радости в заоблачных высях. Примут пращуры на небесных полях сынов и внуков, и заключат в отеческие объятия. Родичи встретятся вновь, а неостывшие еще прах и пепел будут началом новому кургану… Сколько их уже здесь, на землях непокорных славян? Но частичку пепла все ж положат вятичи под порог – да хранит родитель детей в доме сем!

Выше собственной головы не прыгнет никто. Ругивлад попытался. Получилось. Но толку чуть! Мысли роились, словно пчелы, перелетали с места на место, срывались и этим беспорядком мучили его:

– Мы разные. Ее удел – домашний уют, веселый смех детей, теплые шкуры на скамьях… Неотесанный муж, которого бы за буйный нрав побаивалась, но могла бы крутить им, как захочет.

Конечно, желание счастья порой толкает на поиски чего-то лучшего! Оно у каждого свое. И пути-дороги к нему разные. Почему же я не могу жить, как все, как они? Почему я обречен вечно шагать куда-то, когда вот эта девушка?! Вот она, чудная лесная родина! Чего еще надо, Ругивлад? Почему так тяжело? Зачем эти мысли? В чем мое счастье? А разве можно быть счастливым и свободным, стесняя волю другого?…

Ты противен Ольге по сути! Веря, что не бывает злых созданий, она, однако, не колеблясь берется за лук, когда на родичей лезет из Степи тьма печенегов. Счастье Дороха – в породистых лошадях с богатой сбруей, в веселом хмельном застолье, в красавице жене. И он рвется безоглядно к желанной цели, и берет то, что ему хочется, не подозревая о существовании в мире иных Сил. Вероятно, он прав! Может, и она права? Надо жить проще!

Но почему я не нахожу в этом ничего такого, что удержало бы от простого убийства? Как смею я вмешиваться в размеренную смену времен и поколений?

Покойный Владух, мир его праху, тоже желал счастья дочери, но старался выдать ее замуж, ради спокойствия жупы. Он свершил бы сущую нелепицу … Если я убью Дороха и женюсь на Ольге, то стану одним из многих, поправ ее чувства и свободу. Если я не уничтожу этого молодца – изменю себе снова, ибо отныне в ответе за девушку по праву самозваного героя…

…Пламя лизнуло небо. На север неслись свинцовые облака. Следом рванулись ввысь души усопших. Они летели в обетованный Ирий, туда, где обретают покой и вечность, где находят люди забвение. Но в Самый Последний День они вернутся на землю и примут участие в Битве Любви и Смерти.

– Пусть не печалятся Родичи! Все у нас идет ладно, слава Роду! Дай Бог им доброй жизни на полях у Сварги! – громко сказал Станимир, плеснув в огонь из кубка. – Хвала Радигошу!

– Родичи милые, то-ж вам, тятя и мамка! Все вам Отцы и Прадеды, Пращуры и Щуры! – поддержал Свенельд, и тоже выплеснул кубок, лишь пригубив его.

– Гуляй, народ Домагощинский! Живы будем – не помрем, а представимся – так на Том Свете жизнь, поди, краше нашей будет! – весело крикнул Волах.

Заиграли рожки да сопелки, зазвенели бубны. Хозяйки разносили пирожки и прочую жертвенную еду. Мальчишки без счета били куриные яйца – чье крепче выйдет.

А надо ли горевать? Роды небесные восполнятся новыми воинами, новыми женами. Прибавится у славян заоблачных заступников – глядишь, и в этом Свете от напастей отобьемся.

– За старых верных товарищей! – воскликнул Свенельд, поднимая чару.

– За Удачу! За лучший Удел! – грянули вятичи.

* * *

– Неужто, ненависть, жажда мщения порождает такое стремление к смерти, что даже случайная вспышка ведет в пропасть всякого, кто ждал любви? Слабость стоящих по краям этой пропасти – верный слуга Чернобога. Сколько бы мне не говорили, что Ненависть отступает пред Любовью, это бегство не влечет за собой приход Любви. Мертвое, увы, не вернется к жизни, – поделился Ругивлад с Учителем своими беспокойными мыслями.

– Оказывается, и твой ум бессилен перед чарами древних, – улыбнулся белый волхв Велемудр.

– Выходит, что так! – подтвердил словен. – В чем же смысл, если круг замкнут?

– Не знаю, – отвечал Велемудр, – никто еще не ответил на этот вопрос однозначно, да и вряд ли сумеет сделать это правильно! Мир такой, каков он есть, не лучше и не хуже. Мы должны принимать его таким, и не в силах исправить предначертанное. Смысл жизни – просто в ее продолжении.

– А не в том ли, чтобы когда-то разорвать этот порочный круг?

– Ой ли? Всякий обязан вернуть роду долг. Жизнь должна порождать только Жизнь. Это долг перед отцами и дедами, перед павшими на полях и холмах земли родной, перед теми, кто щедро полил ее кровью, но сберег славные корни.

– Между жизнями пролегла память людская. И кто сохранит эту память лучше, как не черный волхв, отказавшийся от Жизни и Яви…

* * *

Курган покидали столь же шумно, с песнями да музыками, оставив до утра на траве священные дары богам и пищу духам предков. Коль найдут ее завтра нетронутую – знать, прогневали вятичи пращуров.

Ругивлад и Волах отстали от всех, намереваясь закончить важный разговор. Отныне ни один вятич не посмел бы назвать словена чужаком. Отныне они были связаны воинскими узами неразрывно!

– …Жупан погиб, а на его место рвутся ставленники Радогоща, – намекнул Волах.

– По правде сказать, не хотелось бы вмешиваться в ваши дела. Но я беру на себя Дороха! Конечно, если бы Ольга и в самом деле предпочитала его, я и бровью не повел бы! Но девчонка решила меня позлить… Я твой союзник, воевода!

– Мне надоели вечные передряги и стычки за право вершить волю племени. И я, Волах, положу предел вседозволенности вождей! Иначе орды степняков поглотят нас.

– По-моему, они здорово получили, – усмехнулся словен.

– Разве Степь успокоится, пока на пути стоит Лес?

– Делай, как знаешь. Но что же Ольга?

– Я гляжу, по уши влюбился! Обычай велит ждать, пока ты не принесешь обещанное вено. И после поединка с Дорохом – девушка твоя, – размышлял воевода вслух. – Но сын Буревида, да и сам глава всех глав сделают все, чтобы ты не вернулся. Было бы спокойнее не иметь такого долга за плечами! За полгода многое может случиться.

– Пусть назначат время и место, – коротко ответил Ругивлад.

– Оно уже выбрано. Биться будете пешими. Любым оружием. До смерти.

– Тем лучше. Честь не позволяет ни вятичу, ни ругу брать девушек своей крови силой. Но смерть настигнет всякого, кто осмелится посвататься к ней, пока я буду в отъезде!

– Взаимность – редкий зверь, – горько вымолвил Волах. – Женщина полагается на инстинкт – этот зверь много проще, он вовсе неистребим. Если бы ей предоставили право выбора, она легла бы под того, от кого хотела бы ребенка. Баба ущербна, поверь моему опыту. Не переживай о том, поступаешь ли ты достаточно благородно. О каком благородстве может идти речь, если они предают на каждом шагу?

– Это уже мое дело. Я тебя покину. Надо хорошенько выспаться перед поединком, – ответил словен и, получив молчаливое согласие, исчез в сгустившемся сумраке.

Он поднялся в горницу и предался неотвязчивым мыслям о девушке.

Порою Ругивладу казалось, что он старик, что ему тысячи лет… А ныне он ощущал себя мальчишкой, глупым и неразумным:

– Ах, девчонка! Что же ты делаешь?

Вот Ольга бьется с печенегами в проломе крепостной стены, выпуская стрелу за стрелой, непостижимая в сочетании жестокости и очарования. Вот она протягивает кубок с вязким таинственным напитком. Мечтательная, лукавая улыбка. Глаза словно гордые звезды. Воздушный гибкий стан и упругая грудь. Да неужто девушка достанется какому-то Дороху? За его плечами – род. Ну, а за моими?

Нет горше бабьей доли! Сколько уже их перевидал Ругивлад. Морщинистых, красных от вечного стояния у очага, где кипит грубая похлебка… Во что превратятся ее нежные руки? Родив троих-пятерых, женщины быстро стареют, едва доживая до сорока пяти. Полные, с дряблой кожей и отвислыми грудями, потерявшие все божественное, что имели прежде.

Кто не сомневается – тот не волхв, но иногда и сомнение губительно! Он отпил из кувшина загодя приготовленный отвар. Поморщился. Но это хоть на час-другой обещало успокоить вконец взбесившийся мозг, где спорили голоса:

– К чему ей мудрость и знания древних? Только лишь затем, чтобы идти по дороге, предопределенной с самого начала? Влачить жалкое существование на поводу у неумолимых богов? Она не подозревает о своей участи! Неужели люди ничего не в силах предпринять против Недоли, которую уготовили и самим себе, и потомкам?! – говорил один.

– Ну и пусть каждый живет по своей вере. Живите так, как того заслуживаете! А что можешь дать ей ты взамен пути, на который толкает ее уязвленное самолюбие? Освободишь Ольгу от притязаний Дороха, а дальше что? Может, высшая мудрость в том и заключается, чтобы принимать все так, как оно есть? И не страдать от напрасных сомнений. В конечном счете, боги мудрее смертных. Не волноваться, а сразу положить голову на плаху, – возражал ему другой.

– Гибельно, если она последует за мной, но еще большим злом будет оставить всё на своих местах, – находил что ответить первый.

– С другой стороны, далась тебе Ольга! Вон их сколько вокруг, – не унимался второй.

– Но я – не такой, как все, и сделаю то, что должен, по своему разумению, наперекор обычаю! Он для того и существует, чтобы его изменяли.

– Ты силен, Ругивлад, но правильным ли будет ли использовать эту силу? Кто дал право решать тебе, что Ольге во благо, а что нет?

– Но я люблю ее!

– Тогда откажись от нее!

– Нет! Довольно я побыл несчастным воздыхателем! Надо знать меру всякому сомнению! – победил в нем черный волхв.

– Мрррр… – это кот выгнулся дугой в окне терема, а за ним во все небо расплывалась желтым блином полная луна.

– Кис-кис!

– Чего «кис-кис» да «кис-кис»? У тебя тут ни мяун-корня нет, ни печенки!

– Опять к Медведихе ластился?

– А где еще накормят бедного зверя?

– Ладно, дружище. Посоветоваться надо. Я ждал тебя.

– Ну, если так – выкладывай, что на душе… – протянул Баюн.

Усевшись на задние лапы, он, как ни в чем ни бывало, принялся ковырять в пасти длинным когтем.

– Только вот никак не пойму: чем же вы эти месяцы с дочерью жупана занимались? – с издевкой добавил кот, выплевывая невкусный хрящик.

– Чем занимались, тем и занимались, – отрезал Ругивлад. – Не твое кошачье дело!

– Ну, страдай, страдай! – продолжил котяра. – Баба, она и есть баба, а вовсе не луч света в темном царстве. Вам, смертным, а особенно волхвам, вредны несбывшиеся надежды! Чудак ты, Ругивлад, – мурлыкнул Баюн.

– Чудной всегда совершает нелепости на взгляд простого человека, народ поражается поражаются бессмысленности его непонятных дел. Куда безопасней быть обычным, быть «как заведено испокон веков», подстраиваясь под тот образ жизни, что тебе предложило племя. Жить так, как тебя воспитал род, и двигаться в общей колее. Знать заранее, что случится в будущем: колыбелька, ученичество, первая кровь, в бою ли, на охоте ли… Затем влюбленность, женитьба на совсем другой, волоки да пахота, семья, дети, старость, отбрасывай когти…

– Э… – сказал Баюн. – Не нравится мне, парень, твое настроение. Если решил погубить этого, как его там, Дороха, так и нечего страдать на эту тему. Дело житейское, не ты его, так он тебя…

За окном заорала кошка, и мохнатый бабник заторопился:

– Ладно, мне надо тут. Пора как-то личную жизнь устраивать. Не мальчик уж. Зван в гости…

Ступив к окну, человек распахнул ставни.

Кот мигом прошмыгнул между ними и растворился в ночи.

Даже если бы Ругивлад забылся тем сладким сном, что бывает только у детей, он знал бы, что пробуждение вернет его в действительность… Надо было, конечно, хорошенько выспаться… Но все-то это разумно на словах. А на деле – поди попробуй, когда Ольга так и стоит перед глазами.

Видения мимолетны. Приятные грезы наяву, чуть он задремал, сменились кошмаром: дымящиеся руины городища на берегу моря, она, одна одинешенька, потом вдалеке какие-то фигуры в красном…

Он говорит во сне, говорит с девушкой так, как не посмел бы никогда, но спящему уже ничего не воспрещается. А в ответ лишь: «Мне тяжело с тобой, Ругивлад. Когда ты рядом – опускаются руки и жить совсем не хочется. Уходи! Ты не нужен мне…» Затем, грузно перевалившись через борт лодьи, он видит Фредлава и еще прежних, знакомых ему с детства, людей… Воины толкают судно в море, прочь от берега. Киль оставляет на песке глубокий след. И корабль уходит, а он, черный волхв, не ведая покоя, снова уплывает куда-то от своей любви и призрачного счастья, и проклятый меч Седовласа за спиной, и одежды в крови…

* * *

Ругивлад проснулся в холодном поту, но быстро взял себя в руки. Наваждение снял, окунув голову в ведро с водой. Так-то лучше!

Внизу засвистели.

Роняя капли на дощатый пол, словен двинулся к распахнутому с вечера окну.

Условный сигнал повторился.

– Иду!

Возблагодарив в который раз мастеров Арконы, волхв любовно огладил изумительно легкую и прочную темную броню.

Сборы заняли несколько мгновений. Ругивлад прихватил клинок и крадучись, чтобы не потревожить Медведиху в ее комнатушке на первом этаже, спустился по лестнице к Волаху.

– Я готов. Пошли! – подтвердил он, стиснув рукоять колдовского меча.

* * *

Верный гридень застыл у дверей в покои светлого князя: «Красно Солнышко велел никого не пущать! У него Совет нынче!» – остановил он посыльного Волчка, и, сколь тот ни просил стража, приворотник твердил свое «не велено» и стоял насмерть.

Ох, не поздоровилось бы им, кабы потревожили по дурости мужей за государственным-то делом. Но, по счастью, ни тот, ни другой так и не узнали, о чем же совещались Владимир с дядей за дубовыми тяжелыми дверьми палаты.

– Хочу напомнить, дядюшка! Это ведь именно ты советовал нам повременить прошлой осенью.

– Советовал, и могу еще раз повторить свои слова. Нельзя в болота по осени соваться. По таким дождям лишь грязь месить, и вернулись бы ни с чем.

– Мы бы и не полезли! Говорил я, не Бермяте к печенегам бы ехать. Ты, воевода, на дело скор, да на слово слаб. Уж ты бы, дядюшка, сумел их расшевелить.

Бермята стоял тут же, потупив очи, на душе у него было пасмурно. Ильдей обещался разорить Домагощ и доставить дочку жупана непорченой в условленное место. Там кияне бы лихо отбили девушку у степняков, явившись спасителями. За то Ильдею обещана была круглая сумма и милость самого Киева.

Вспоминая прежнюю дружбу Ильдея с Ярополком Святославичем, это для хана оказалось бы очень кстати – выслужиться перед новым властителем Киявии.

Свои услуги предлагали многие, усмотрев в Ильдее соперника, но Владимир, ловко играя на распрях печенегов, оставил все, как есть.

– Ты бы подумал, племянничек, сперва, что дружина недовольна. Ругают тебя молодцы в Корчме… – продолжил вельможа.

Никто, кроме Малховича, не смел говорить с Владимиром в таком тоне, но князь хорошо знал, чем обязан дяде, и сносил подобные упреки молча.

– И за что нонче кроют князя стольнокиевского?

– Раньше – за то, что Киев да Новгород усмирил, целуясь с варягами…

– Так, где они теперь, эти варяги? – усмехнулся князь.

– Ныне – за то, что милуешься с печенегами!

– Не их песьего ума дела! – нахмурился Владимир, и его пальцы в дорогих перстнях сжали поручни кресла. – Предо мною едины и русич, и словен, и печенег! Мне нужнее сейчас послушный слову Киева кочевник, чем вольный варяг. Глянь, ромеи какую державу отгрохали. Наша тоже не хилой будет – дай срок! И пусть покорятся власти моей дикие вятичи. Им однажды удалось меня провести – ну, да я ученый стал. Пусть теперь с печенегом ратятся. Ни единого дружинника на них не поведу – сами ко мне вятичи прибегут и в ножки поклонятся: спаси, мол, Красно Солнышко, от степняков!

Я державу строю, и всяк, кто супротив двинется – пожалеет. А с печенегами будет так же, как и с варягами… – не договорил он и рубанул рукой наотмашь.

– Но речь не о том, – продолжил Владимир, шумно вздохнув. – Вишь, воевода, с ума схожу по красной девице! Все из рук валится который месяц! Давно со мной такого не случалось! Как ты посмел ее тогда упустить?

– Не вели казнить, светлый князь! Дозволь слово молвить! – поклонился Бермята.

– Да кто тут казнь-то поминал? Реки! – нетерпеливо бросил Владимир, хотя уже не раз слышал эту историю.

– Слугам моим удалось выкрасть девушку из-под самого носа Владуха. Двое суток уходили они от погони. Меняли лошадь на лодку, лодку на телегу, а там и снова верхом… Так и довезли дивицу в лагерь.

Мы тут же тронулись в обратный путь и совсем уже достигли стен Киевских, оставался один переход, как ей посчастливилось бежать. Помогла девице эта чернобровая стерва, ну, как ее… Забыл имя.

Мои слуги преследовали беглянку, но она перехитрила. Направилась не к своим, а в ту же сторону, что и прежде – в стольный град! Поздно сообразили, каюсь.

Был у меня почтовый голубок, так я бересту на лапку повязал – и в небо! Вот, свет-Малхович и подтвердит – получал он весть, али нет.

– Все верно! – продолжил Добрыня. – Я разослал людей по торным дорогам близ Киева, семеро не вернулись. Их нашли вскоре мертвыми. И знахари твои сказы вели – смерть они приняли от большого Страха! Лошади тоже околели. А рядом обнаружили чужие следы. Один – маленький, словно ступал юноша, то скорее всего девчонка, обутая в черевья. Второй – большой, незнакомый.

Рахта-дружинник, что лешего тебе ловил, сказал, таких сапог в Киеве не кроят, словенская, говорит, скрня. А третий след и вовсе звериный. Вот тогда и понял я, кто перебежал нам путь.

Глаза Владимира вспыхнули на миг, но как вспыхнули – так и погасли:

– Дальше молви, дядюшка!

– Было там еще и странное, и жуткое. Печать драконьих лап и полоса от его хвоста. Сперва мы решили, мол, дружиннички перепугались поганого змея да испустили дух. И впрямь, это большая редкость по нашим временам! Последнего пару лет назад Кожемяка пришиб… Но разве лошади мрут от страха-то разом? Это, во-первых. И, во-вторых, змей не тронул ни человечину, ни конину, ни кота, ни чужака! А дочь Владуха благополучно вернулась к отцу – остается удивляться ее храбрости.

Значит, твой незваный гость ведал, как рядиться с чудищем. Этого не удавалось ни Илье, ни тезке моему – все они непременно лезли в драку.

– Да, знаю, знаю я! Почитай, шестой раз слышу. Будь неладен тот чужак с котом своим заморским! Бог поможет – свидимся! Не поможет – всё равно найдут его, – разозлился Владимир.

И, глядя на Краснобая, добавил:

– Надо ж было вам прилюдно Богумила порешить. Теперь получается, чужак – и мой кровник! … – А бабу, во что бы то ни стало, найдите! И живой, ты слышишь, дядя? Целкой, нетронутой притащите ее ко мне!

* * *

…Волхв Станимир, ощупывая стены, поднимался в темноте по крутой лестнице. Чтобы задобрить Домового да женку его, старик еще загодя, напросившись к Медведихе в гости, вроде подлечить бабе зубы, поставил за печь крынку с молоком. Раз нынче духи не мешают, значит, сошло с рук непрошеному гостю.

– Да собственно, чего я перетрусил? – решил он, вскарабкавшись, наконец, наверх. – Это еще неизвестно, воротится ли чужестранец. Боги на этот счет ничего не поведали.

Освоившись в незнакомой темной горнице, Станимир, двинулся маленькими шажками к столу и засветил масляную лампу.

– Чудеса! – пробормотал волхв. – Сработана не по-нашему.

Обычно светильню делали из глины в виде открытого снизу конического стояка. К верхней ее части примазывали глубокое блюдце для масла. Готовили их, как и прочую посуду, на круге и ставили прямо на стол.

У этой лампы была еще и вторая плошка, на которую масло стекало. Глина тоже была какая-то белесая, а не знакомая вятичу горшечная.

– Лампа-то почти не чадит! – продолжал восхищаться Станимир. – А свету дарит больше!

Волхв огляделся. На гладкую и черную, точно от копоти, стену ровными строками ложились незнакомые руны. Были они местами стерты. Связность символов была нарушена.

– А парень-то умен! – ворчал Станимир под нос.

Потом следовали какие-то колонки, крестики и черточки вперемешку со стрелочками. Достав длинный свиток бересты, старик принялся тщательно перерисовывать угольком эти новые для него значки, решив на досуге, если удастся, над ними покумекать.

– Гм… Гхм… Мда.

Волхв вернулся к столу, где в ряд лежали церы – дубовые дощечки, покрытые тонким слоем воска, и несколько свинцовых писал. Острые с одной стороны, писала были толстыми и закругленными с противоположного конца. Как только записи становились ненужными, этой стороной слегка разогретой, воск разглаживали, а значит, можно было писать по нескольку раз на одной и той же дощечке.