Текст книги "Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

Столование было еще вполпира, а гости еще вполпьяна, когда к креслу Владимира приблизился Волчок и давай шептать Красну Солнышку, что заехал на славный княженецкий двор волынский гость – Дюк из Вендии. Привязал он, дескать, коня богатырского к столпу точеному, да идет сейчас по палатам скорой поступью. Приворотников ни о чем не спрашивает, а придверников-варягов прочь отталкивает. И стоит уж, видать, у самой гридницы, с ним же калика перехожая-переброжая, а при нем гусельцы яровчатые.

Вмиг помрачнел князь, посуровело лицо. Те, кто по праву и левую руку сидели – поутихли.

– Шут бы их взял! – молвил тихо Владимир, а кому надо – тот слова услышал.

– Так, что, светлый князь? Пускать? Али взашей прогнать? – осторожно шепнул Волчок.

– Видишь, дядя! Какие обиды терплю! – обернулся Владимир к Краснобаю, – Да, уж, коль пришли, гнать несподручно… Зови обоих! – бросил он посыльному.

– Что за обиды?

– Как привезли того виновника смерти Бермятиной, так повадился к нам за варяга просить его первый товарищ – Дюк Волынянин. Мне бы послать наглеца куда подальше, но купец с венедской гильдии был бы очень кстати.

– Ты правильно поступил! Надо купца приветить, он еще пригодится. Едва унял Муромца с Добрыней – жалование им задержали!? – ответил вельможа, оглаживая изрядно поседевшую в последние дни бороду.

– Смотри! Илье, да ватаге его плати исправно, корми лучше лучшего! Не посмотрю, что родичи! Я державу строю…

Тут вошел в палату сам заморский гость. Была на нем шубка голевой парчи, приукрашена скатным жемчугом, приобсажена самоцветными каменьями. Сапоги у варяга – зелен сафьян, носок остер и пята кругла.

А за Дюком следом нищий калика – на нем черный пыльный плащ, под плащом веретья грубые, и лицо тот калика под капюшоном скрыл, только одни глаза и светятся. Снял Дюк сорочинскую шапку, приунизанную красным золотом, да поклон положил собранию, поясной положил, по-ученому. Следом и калика в пояс поклонился…

– Уж как здравствуешь, Владимир стольнокиевский! Привет тебе, солнце наше красное! И поклон тебе, князь Владимир Святославович!

– Добро пожаловать, удалый молодец! – нехотя улыбнулся князь гостям.

Вот пошли Дюк да калика к самому престолу Красна Солнышка. Широко шагал Дюк, а калика еле поспевал, прихрамывая. Гридня столовая высока да длинна, не миновал Волынянин и полпути, как встал со скамьи кленовой Чурила Пленкович и дорогу им загородил.

– Ай же ты, Владимир Красно Солнышко, уж позволь мне с боярином речь держать!

– Изволь, Чурила! – кивнул довольный князь.

– Помнишь, славный, как прибыл во Киев сей купец-боярин, ты его спрашивал: мол, какой дорогой следовал, мой волыньский гость. Отвечал тебе, Красно Солнышко, гость негаданный, что езжал он путем прямохоженным. Так, в глаза нам врал Дюк, насмехался! Над тобой, светлый князь, издевался. Как от Венедии богатой до самого града стольного прямоезжая дорога заколодела, замуравела. Ведь на том пути три заставы – три преграды есть на дороге той. А ни пешему, ни конному прохода нет.

– Ты Чурила малость перепил, – отвечал тогда волыньский гость, – Ныне есть дорога прямоезжая! На заставе первой я побил зверье! На второй заставе змей порубил, покончил! Как подъехал к третьей заставе – глядь, там сходятся горы толкучие… Пораздвинули мы с другами горушки. Езжай смело богат-купец! Веди свой караван! Хочешь – в Вендию, а хошь – на острова Оловянные? Так-то.

Быть бы меж варягом и Чурилой столкновению, да вперед тут вышел калика. Он плечиком случайно двинул – так Пленкович под смех гостей на скамейку сел, да в зобу дыханье сперло у хулителя.

– Ах ты, калика перехожая! Кто таков, чтоб гостей моих толкать! – разозлился тут Владимир, – Как смеешь, чернец, с головою покрытой предо мной стоять?

– Это, князь, мой спутник! – говорил Дюк примирительно, – Не сердись, светлый, на несчастного. Больно лицо у него попорчено, так, чтоб взоры не смущать, он и прячет шрамы рваные.

– Раны красят мужчин, но коль он таков скромник – пусть хотя бы сыграет гостям, пусть потешит их. Усладит слух – награжу, не доставит радости – пусть пеняет на умение! …

Тронул тогда калика звонкие струны и повел рассказы дивные про старинные времена, о князьях былых. Прославлял, негодник, Великий Новгород! Но так речисто славил, былинник, что все заслушались!

Кто ж не помнил прежде о Словене? Он и заложил крепость гордую при истоке из Ильмень-озера. Тем и славен первый князь. Не сыскать мудрей волхва, не найти счастливей воеводы! Шли несметные полки славян, шли на запад, да на север. А в походах пили пращуры – осушали реки бурные. Стереглись тевтоны соседа, дорожили готы миром.

Как рождались по земле славянской дети – были взяты все ко двору княжьему. И велел их Словен воспитывать, точно родные ему, со старанием. И росли люди верные, да учили воеводы ревностно, особливо с юных лет не искать доли легкой, а пытать судьбу, не щадя трудов.

Хладно море Варяжское, суровы его покорители. Нет житья словенам – то поморянин нагрянет, то рыжий свей. И обрушился князь на противников. За Словеном шли сыновья его, а при них-то млады сотоварищи. Стал владыкою стран полуночных Словен, князем стал над князьями, и привлек сердца щедростью да правосудием. С тех-то пор земли на севере прозвались Славию.

А особливо чествовал князь тех мужей ратных, что проливали кровь за него. Щедро награждал, но и жестоко наказывал. Он не жалел себя, но и не щадил тех, кто шел за ним. И тогда разделил Словен полночные земли на пять частей да вручил их достойным людям, на которых надеялся, и имел над всеми свое попечительство. Сам же князь собрал многочисленный флот и ходил до самого батюшки-Дона, воевать водою и сушею народ скифский. Вслед за ним и Север шел на Юг. В покоренных селениях и городищах ставил он столпы великие: «Словен завоевал сию страну честным оружием».

На четырнадцатом году по устроении Великого Новагорода возвращался он из свейской стороны. Старый был, слепый был, и принял смерть на берегу быстротекущей Мсты-реки. Над могилою дружины Словеновы пригоршнями насыпали велик курган, украшали его трофеями…

Затуманились очи княжеские. Сам не свой сидит Владимир-князь, говорит:

– Пой еще, гость мой – калика!

– Я сыграю, князь! – отвечает певец. – Прикажи подать зелена вина, и потешу я слуг твоих ратных да бояр вельможных.

– Добро! Эй! Вина гостям!

И вновь закружилось, завертелось веселие на пиру на княжьем. Гости досуха напивались, наедались они достыта, и опять пошла у них похвальба промеж собой. Иной хвастает несчетной казной золотой, другой хвастает резвым скакуном, третий об удаче своей молодецкой толкует. А об калике все забыли. Сидит Дюк угрюм – ничто не радует купца.

– Ты чего, гость Волынский, не ешь, не пьешь, безутешен сидишь. Отчего ничем не хвалишься? Иль не нравится тебе мой богатый пир? – спросил князь, – Ну-ка, скоморошина! Потешь-ка нас песнею!

И послушные желанию Владимира грянули разноцветные скоморохи, разодетые в бабье платье. Громко, фривольно грянули, под дружный смех гулящих мужиков:

 
Полюбил меня Микитка-водовоз,
Да повалил на кучу, на навоз.
По навозу я каталася,
А Микитке не давалася!
 

Отвернулся гость заморский от шутов гороховых:

– Ай, прости ты меня, Красно Солнышко! Но ества на столах мне не в радость, и былички – не к заботам. Да скажи, сделай милость – ты судил ли моего товарища?

Как он спросил, так гости приумолкли.

– Я сужу, Дюк, по чести и по совести! – с расстановкой выговаривал Владимир, а взор его блестел от гнева, – В том виновен Фредлав, что напал варяг на дружинников моих. Но коль скоро в том не имел он корысти и стоял один супротив десяти – я варнака помилую. Отпущу Фредлава на все четыре стороны, коль положит кто за него велик заклад. Слово мое княжеское крепкое – каждый знает, и от слова своего не отступлюсь!

– Я поставлю за него таков заклад! – отвечал Дюк Волынянин.

Только он это вымолвил, из угла дальнего темного вставал калика. Говорил чернец такие речи:

– А и мудрый ты, Владимир князь! Видно, славен тот варяг, что против десяти выстоял. Неужели, Дюк, да не выручим мы храбра молодца? Ты не примешь ли, Красно Солнышко, в тот велик заклад и мою долю – злату чашу, что несу с собой из чужих земель? Больно тяжела ноша для перехожего – пусть послужит она делу доброму.

Стали гости над нищим насмехаться, громче всех Фарлаф да Чурила Пленкович:

– А откуда ж у тебя, чернец, столько золота? Не ограбил ли кого в чистом поле?

Но князю уж больно чашу охота было увидать, он и кивнул калике:

– Я приму твою долю в заклад Дюков – но сперва покажи, коль похвастался! Смотри, гости мои и так на золоте едят…

Как достал переброжий диковину – так у насмешников челюсти и поотвисли.

– Говорят, Владимир князь, не простая моя чаша – всяк, кто к ней прильнет – либо прошлое узрит, либо грядущее! Только для глотка немало нужно смелости.

Видать, поддел хитрец кагана русского. Верно знал калика, что с младых лет съедает Красно Солнышко честолюбие. Да, разве, уступит, князь кому на пиру святое право первого?

Сказал так чернец и с поклоном подал кубок государю Киявии.

* * *

Стал Владимир заклад разглядывать да осматривать – нет ли тут какого подвоха, не удумал ли калика худого. Волчок, стоявший у престола, приметил, как дрогнули руки господина, едва большие пальцы угодили в какие-то темные дыры на белесой округлой стенке чаши. Отверстия скорее всего для этого и были предназначены, вот располагались только как-то странно. За широкими дланями слуга не усмотрел, что в самом деле держит Красно Солнышко, лишь видел, как серебрится внутренность сосуда, да снизу выглядывает червонное предчашие.

Рядом с князем оказался и Краснобай Малхович, зашептал он племяннику:

– Слышал я, греки вельми искусны в ядах! Что как нутро у кубка отравлено – пусть сперва гость отведает. Этим и честь ему окажешь, этим и себя обережешь…

Владимир зачарованно разглядывал зловещий залог – он не был столь суеверен, но в даре сем князь и впрямь находил нечто непознанное, недоступное сознанию. Указательные пальцы легли в небольшие ямочки висков, здесь кость была отполирована до блеска.

– Ты, как всегда, прав, дядя! – ответил он и, обернувшись к Волчку, приказал, – Ну-ка, наполни сей кубок, да поднеси дарителю! Мы желаем пить с тобой, калика!

– Это великая честь, князь! И коль будущее мне пригрезится – ты услышишь песнь о том…

– И то дело! – облегченно вздохнул Краснобай.

– Пусть же отныне твоя чаша служит братиной – и опосля князя в перву очередь пить дозволяю дяде нашему и мудрому советчику! – молвил Владимир, возвращая калике сосуд, полный зелена вина.

Он смело принял дар обратно, и, слегка плеснув на пол – то была дань подземным богам – припал к чаше.

– Ох, и хмельные вина у тебя, светлый князь! – проговорил Ругивлад, откидывая капюшон.

– Брага добрая – с самой Корсуни! – согласился с ним Краснобай.

– Гм! Больно мне твое лицо знакомо, калика!? – удивился Владимир, пристально рассматривая седого путника, а затем добавил, – Так, что же ты зришь?

– Выпей, Красно Солнышко! В странах, где я хаживал, из кубков сперва пьет сам хозяин, дабы гость не подумал лишнего… Ты пей – и сам все увидишь!

Князь был не робкого десятка, и слова перехожего опять задели за живое, поэтому он не заставил себя ждать, да и в горле от царившего на пиру напряжения пересохло. К тому же калика и впрямь поглотил немало браги, а ничего – стоит на ногах, не шелохнется.

Вино было ароматным, в желудке разлилось приятное тепло.

Но лишь только Владимир приложился к кубку и сделал жадный глоток – таинственный черный гость запел, легонько трогая струны. И в пророческой песне[59]59
  [59] Пророческая песнь – эддические песни есть магические ритуальные тексты, заклятия. Ругивлад использует знаменитое «Прорицание вельвы», намекая на «все тяжкие» Владимира по языческим понятиям и предсказывая, что семя Владимира, его сыновья и внуки истребят друг друга, приведя славян к неутешительному итогу.


[Закрыть] были такие строки, что навсегда врезались в память всех сидевших на том княжьем пиру:

 
«Я прозреваю, как грозные реки несут
Изменников мертвых, убийц и предателей,
Тех также, что жен соблазняли чужих…
И Ящер глодает тела охладелые,
И Волк рвет погибших на части, —
Поймете ли весть мою?
…
В распре кровавой брат губит брата;
Кровные родичи режут друг друга:
Множится зло, полон мерзости мир.
Век секир, век мечей, век щитов рассеченных,
Вьюжный век, волчий век!»
 

Услыхал то Владимир, чуть хмельную брагу не расплескал:

– Ах, черный скоморошина! Как посмел, ты, пес, петь хулы! Как смел испортить пир князю киевскому!? Эй, слуги мои верные! Вы гоните-ка взашей калику перехожую!

Набежали было слуги княжьи, и прогнали б они калику, не милуя. Но хвать его, да хвать, а чернец увертлив был. Так ретивые и попадали.

– Погоди, князь! – в ответ ему Ругивлад, – Я уйду, а загадочка-то моя останется неразгаданной. Позволь еще слово молвить!

– Гнать его! Довольно! Наслушались! – завопили бояре со своего стола.

– Выслушай, княже! – заглушали их богатыри, сидящие за другим столом.

– Не любы нам такие сказочники! – вторил Краснобай племяннику и тоже из чаши отхлебывал. – Кабы не был он гостем – оставил бы здесь буйну голову!

Поднял Владимир руку – мигом стихло в гридне столовой, сразу все утихомирились:

– Молви, калика. Говори свою загадку, но смотри – как бы слово твое последним не оказалось!?

– Благодарствуй, Красно Солнышко! А задачка моя легонькая: «Как рядиться по правде русской с тем губителем, что целуется с жертвою. Как по суду княжьему поступать с сыном, что пожирает прах отцов?»

– Это, калика переброжая-перехожая, загадка не хитрая! – отвечал Владимир-князь, – Чести нет тому губителю, жизни нет такому сыну! Верно ль, други, я сказал?

– Верно речешь, княже! – закричали гости да бояре, богатыри да купцы киевские.

Только Дюк один промолчал.

– Верно князь, – похвалил черный волхв, – Вот оно мое слово последнее, на том и прощай!

Поклонился честному собранию на четыре стороны, повернулся, да зашагал вон.

– Стой! Держите его, слуги верные! – услыхал Ругивлад голос боярина.

– Он хотел провести тебя, светлый князь! – говорил Малхович, – Да только я признал окаянного. Это ж Ольг из Ладоги!

Ругивлад круто повернулся и глянул в ненавистное лицо кровника.

Бросилась к волхву стража, да он как крикнет:

– Все назад!

Они и посторонились, на князя посматривают.

Протянул черный волхв персты к престолу и сказал еще громче:

– Угадал ты верно, Красно Солнышко! Но того не знаешь, не ведаешь, что ты сам и есть тот сын! А губитель – это дядя твой, ну а чаша – то прах Святославов.

Только вымолвить успел, распахнулись двери, ставни в гридне столовой повылетали. И полуночный стриба один за другим принялся задувать факела… Кинулись слуги окна закрывать, а ставни хлопают, друг о дружку бьются, рукам не даются.

– Это точно! – продолжал Ругивлад в полутьме, – Я Богумилов отмститель, но есть Суд повыше моего, посуровее княжеского. Не убежать от него ни хитрому, ни гораздому. Посмотри, Краснобай, Он теперь за тобой стоит!

Обернулся вельможа, за ним оглянулся и сам князь, да гости именитые – все на дядю княжьего уставились.

Вдоль стены Золотой палаты шли двое. Гордо шествовали призрачные навии своим чередом, двигались фигуры, и не было у них тени. Даже при тусклом свете единственного факела, что уцелел от нашествия ветров, все заметили это. И узнал Владимир князь тех двух навиев. Обмануться трудно, ведь лицом он с первым витязем схож – те же черты, та же стать, тот же чуб непокорный на лоб брошен. А второй-то пестун Святославов верный – он проходит мимо боярина, и пусты его очи и темны они, да и все кругом чернее черного.

– Претич! Глянь! Уж не Свенельд ли сам? – спрашивает князь.

– Он, государь! – отзывается воевода.

– Асмунд! Здесь ли ты? – смотрит Владимир в зал.

– Тут я, княже! – древний воин в ответ, – А другой-то никак ваш батюшка!

И вскричал Краснобай, словно зверь загнанный, выхватил он из под одежд кинжал, искусно спрятанный, да кинулся на призраков. А только их железо не ранит, не сечет – всяк удар мимо проходит. Вроде и во плоти, а на деле – сама пустота. Так и человек, бывает – собой пригож и речи ученые говорить умеет, а нутро у него гнилое – хуже навьего.

И стояли богатыри русские. И молчали гости именитые. И дрожали бояре кособрюхие, когда встретилось прошлое с будущим, когда шли те герои погубленные, да метался безумный властолюбец – их подлинный убийца…

Мрак, окутавший княжий терем, не мог помешать волхву. Хитросплетения залов и комнат не сумели обмануть того, кто прошел посвящение в девяти подземных пещерах священного острова. Ругивлад спустился во двор и, миновав рослых приворотников, зашагал по мощеной тверди киевских улиц.

– Не скажешь ли, старик? Что там князь наш, Владимир Красно Солнышко? – окликнул один из стражников словена.

– Чего ему сделается? Все пирует, – ответил словен дружиннику, и не оглядываясь, прихрамывая, двинулся в сторону Почайны.

Но не успел он сделать и десятка шагов, как чьи-то холодные тонкие персты застенчиво коснулись его локтя…

Рядом, на мощеной тверди улицы, стояла девушка ослепительной красоты. Ее волосы, со спадающей на плечо косой, венчала диадема с великой руной Макощи.

Ольга улыбнулась:

– Здравствуй, странник! Куда путь держишь?

* * *

Робкие лучики проснувшегося светила заскользили по водной глади, окрасив ее в розовые тона. Утренний ветер полнил парус. Богумил сказывал, есть у вея большие крылья, да только пара из них свободна – остальные сложены. Потому как, открой он все крыла, ярилась бы по земле невиданная буря…

– Куда ж ты теперь, друже? – окликнул Ругивлада Фредлав, – Может, погостишь у нас, а по весне и на свой остров вернешься?

– Нельзя мне в Нова-городе оставаться, – спокойно возразил словен, – Больно князь злопамятный да сластолюбивый. Не простит он мне, да и Константин-тысяцкий, ни боярина, ни девицы. И не один я теперь! Прощай! Велес даст – свидимся.

Варяг глянул ему вслед. У пустой пристани, там где на водах седого Волхова качалась Дюкова лодья, стояла девушка ослепительной красоты. Ее волосы, со спадающей на плечо косой, венчал древний серебряный убор, кольцами струящийся с висков, точно сама Макощ сверкающими дождями спускалась с высот на землю.

Едва словен спустился к мосткам, девушка бросилась ему навстречу. Он подхватил ее, закружил неуклюже, прижав к себе крепко-крепко. И прошептал на ухо – этого ни Дюк, ни Фредлав, конечно, не расслышали:

– Повтори! Сейчас же повтори, о чем ты Его просила?

– Я сказала Ему, любимый, что хотела бы умереть в тот же день и тот же час, как и мой будущий муж.

Долго стояли они, прижавшись друг к другу. Еще раз махнув влюбленным рукой, варяг отправился в город, но все-таки не удержался и оглянулся.

Нежно высвободившись из объятий спутницы, мужчина скинул плащ. В руках словена что-то ярко блеснуло, отразив первые робкие лучики дневного светила, восставшего ото сна. Ругивлад размахнулся и…

Это яркое да блещущее, описывая круги, устремилось от него прочь, пока, наконец, не ухнуло со стоном в глубокие омуты великой реки.

ЭПИЛОГ

Немалый вышел срок с тех пор. Никто не слыхал о черном волхве и его спутнице.

Разве только знающие люди сказывали, что недалече от свейских пределов, в мурманском местечке Несьяр как-то жил-поживал один кузнец. Был он вдов, женку его через чахотку прибрала к себе хромая старуха Хель, да и детей у кузнеца того не было. Сыскать себе вторую такую бабу не сумел, а иная и не нужна. Так и бедовал вдовцом на хуторе, хоть нельзя сказать о нем, что был кузнец слишком стар.

По хозяйству мужику иногда помогала младшая сестра, которую он выгодно выдал замуж пару весен назад. При нем же с некоторых пор стали замечать хуторяне и какого-то мальчонку, смышленого, но худющего и к тому же немого. На расспросы кузнец отвечал всем, что мальчишка тот приблудный, и сам нашел пацана на берегу, видать разбило в щепы какое судно, а он имел удачу спастись. Кто мальчик и откуда – никто не знал, так как сам бедолага поведать им не мог. Сестра считала это скорее достоинством, чем недостатком, и кузнец соглашался с ней, полагая немоту выкормыша за печать богов. Он надеялся, что отрок принесет с собой счастье, да, наверное, прогадал.

Хуторяне по-своему жалели горемычного, хотя приютил паренька именно кузнец. Найденыш служил у него, как водится, на подхвате. Сверстников мальчуган дичился и частенько сиживал на хладных скалах высокого фьорда, да с неимоверной тоскою смотрел вдаль.

Удача не шла, судьба не улыбалась, и стал кузнец с горя крепко выпивать, порою он не мог найти свою кузню. И тогда мальчик помогал хозяину, как умел – едва они добирались до скамьи, юнец стаскивал с кузнеца мокрые сапоги все в грязи и соли, а затем прикрывал благодетеля теплой мохнатой шкурой бера. Наутро, когда мужик просыпался, злой и разбитый – найденыш стойко сносил от него все те невинные обиды, что может выдержать детское сердце. Несмотря на все это излишне набожная сестра кузнеца прозвала-таки пацана маленьким язычником, ибо ни когда никто на хуторе не видал, чтобы немой мальчик клал Господу крест. Да селяне глядели на это сквозь пальцы, и кузнецу тоже на таки мелочи было откровенно наплевать. Немощь стерегла юнца от прочих напастей, виною которым уже не боги.

И вот однажды в сильную непогоду, на дворе тогда был вторник, под самый вечер в дверь к кузнецу постучали:

– Кого там бес несет? – буркнул мужик, потянувшись за своим молотом на всякий случай.

– Добрый человек, пусти усталого странника переночевать? – ответили из-за дверей.

– А ну, малый, – приказал кузнец, – сходи, посмотри – сколько их там притаилось?

Спрыгнув с лавки, мальчонка подбежал к затянутому мутным пузырем узкому оконцу и некоторое время всматривался в темень, затем он показал хозяину два пальца.

– Что ж ты, странничек, один просишься? А дружка-то своего не позовешь?

– Это точно, хозяин, мой верный конь и правда лучший друг мне, чем иной человек! Возьмешься ли ты поутру подковать его? Я не останусь в долгу и щедро расплачусь! – рассмеялись за дверью.

Кузнец почесал затылок и глянул на немого пацана, тот кивнул, словно подтверждая слова нежданного гостя.

– Ну, открывай тогда, да поживее, растяпа! – выругался мужик, – Не видишь, путник наш промок!

Мальчик с большим трудом отомкнул тугой засов и пропустил неизвестного внутрь.

– Спасибо, Иггволод,[60]60
  [60] Иггволод, Иггивлад – оно из ряда летописных имен, на варяжский манер звучало бы как Ингевлад, Инегельд, Ингвальд. Дословно – ведущий Игга. Игг – Ужас – одно из имен Одина-Велеса, созвучное с женскими именами Фригг, Инга, Игга, Яга. Герой романа Дмитрия Гаврилова и Владимира Егорова «Наследие Арконы». Имя Ругивлад образовано по тому же принципу. У восточных славян его имя звучало бы – Рогволод, а у скандинавов – на их лад, Рагнвальд.


[Закрыть] и здравствуй тысячу лет! – услышал хозяин жилища – Будь мил, позаботься о моем боевом скакуне.

– Откуда ты, путник, знаешь, что этого хлопца кличут Ингвеальдом, когда он слова вымолвить не в силах, да и знака вычертить не научен? – подивился кузнец.

– Мы, странники, много чего знаем. Каждый достоин имени, даже последняя тварь, а уже человек и подавно. Да, ты, хозяин, сперва бы обсушил меня, накормил-напоил, потом и расспрашивал.

– Прости, незнакомец! Что это я в самом деле? – спохватился кузнец, ибо всяк, будь он мурманин, свей али венд, должен чтить законы гостеприимства.

Сказано – сделано, не успел Иггволод, промокший, как мышь, вернуться, а хозяин уж выложил на стол угощение. Оно вряд ли могло удовлетворить изысканный вкус, но тому, кто голоден тот ужин показался бы несказанно богатым.

Гость скинул длинный с капюшоном серый плащ и кузнец развесил одежу на веревке у очага. Тут он сумел, наконец, рассмотреть своего незнакомца. Это был сухощавый высокий мужчина лет сорока пяти, скорее всего воин, о том свидетельствовала пустая левая глазница и некоторая хищность в чертах лица. Рыжеватые косматые волосы странника стягивал серебристый обруч с руническими резами, тут кузнец мог вполне положиться на немалый жизненный опыт и взгляд мастера, словом он был готов поклясться, что от самой Уппсалы до Вендских пределов вряд ли сыщется наследник искуссного Вёлунда,[61]61
  [61] Вёлунд – в германской мифологии волшебный кузнец, создатель магических талисманов, как и Фрейр – он князь светлых альвов, но скорее всего Велунду подчинены альвы огня, а Фрейру – альвы света. Известен по эддической «Песне о Вёлунде» и ряду англо-сакских преданий


[Закрыть] способный сварганить эдакое украшение. Рыжая с проседью окладистая борода незнакомца закрывала бычью шею, раздваиваясь на конце вилами, и спускаясь на мощную грудь. Разворот могучих плеч и толстые, словно поленья, руки викинга говорили о неимоверной силе. Но ночной гость, не иначе, был из знатных, потому как персты незнакомца венчали богатые перстни, а уж кто-кто, кузнец разбирался в том получше любого из хуторян.

Странник на удивление совсем ничего не ел, зато пил он неумеренно, да совсем не хмелея.

– Где ж ты был прошлой ночью? – спросил кузнец гостя, слегка робея, и сам не понял, почему.

– Да, недалече тут – в долине Медальдаль.

– Ну, сочиняй, да не знай меру! – осмелел хозяин, полагая, что чужеземец все-таки пьян. – Этого никак не может быть. Видать, ты большой шутник, Странник! До нее неделя пути – не меньше.

– Все может статься, – возразил гость резонно. – Но у меня, как помнишь, славный конь, единственный в своем роде!

– Так твоему скакуну впору летать! – захохотал кузнец.

– И я ему о том же говорил! – весело ответил тот, ничуть не обидевшись.

Выпили раз. Стукнули кружки. Выпили еще. А потом еще.

Инегельд, который, быстро управился с чудесным скакуном, сидел тихо в уголке и теперь во все глаза смотрел на ночного гостя.

– А ну, хлопец! Подь сюда! – поманил кузнец.

Видя, что хозяин изрядно пьян, Иггволод с опаской подошел поближе.

– Так, ты у нас Ингеальд? – погладил кузнец мальчугана по голове – Имя чудное?

– Обычное имя. Варяжское! – уточнил незнакомец.

– И откуда ты про то все знаешь? Может, ведаешь, кто родичи?

– Отца твоего хлопца звали Ругивладом, а мать – Ольгою. Была она поляницей, стала женою верною.

– Не звучит. Не звучит… – молвил кузнец и уронил голову на стол.

Проницательно глянув на выпивоху, его ночной гость вдруг усадил ребенка к себе на колено и, взяв за тонкие ручонки, сказал то ли ему, то ли себе:

– Ну вот! Пора все заново начинать! Поедешь со мной?

– Поеду! – улыбнулся гостю мальчонка.

– Тогда помни – тебе путь до конца пройти надо!

Утром работалось кузнецу из рук вон плохо, подковы выходили из-под молота столь огромными, что таких на хуторе еще никто не видывал. Казалось мастеру, вроде их и четыре, а вроде – и все восемь! Ковал мужик, да зарекался:

– Надо меньше пить!

Когда же кузнец их примерил, то они пришлись скакуну как раз впору.

– Бывают еще чудеса на Белом Свете! Пожалуй, я поверю, что с эдакими копытами он обставит любого коня, – молвил кузнец, – Но откуда ж ты тогда приехал, незнакомец, и куда держишь путь?

– Явился я с севера и пока гостил тут, в Норвегии, но думаю податься ныне в Свейскую державу, а оттуда – в Хольмгард. Я много ходил морем, но теперь снова надо привыкать к скакуну. Тебе он по нраву?

– Я не смыслю в хороших лошадях, – уклончиво ответил кузнец, а сам подумал, что вопрос этот неспроста.

И вот удача! Ночной гость оправдал его предположения:

– Слушай, хозяин! Мне подходит твой мальчуган. Я возьму его с собой.

– Как это так? – не понял мужик, но от предчувствия удачи у него по спине побежали мурашки.

– Мы поняли друг друга, – продолжил незнакомец, – Ты назови цену, я готов выкупить этого хлопца.

– Видишь ли, – отвечал кузнец, – человек я неученый. Если мой Ингеальд и в самом деле готов услужить, то ничего я с тебя не возьму. Грех наживаться на убогом, и неволить мальчика не стану! Думаю, разве, на старости лет трудно мне придется без хорошего помощника.

– Молодец, хозяин! – похвалил кузнеца одноглазый гость, да и снял с пальца золотой перстень с изумрудом, – Возьми! Пусть это несколько скрасит твое одиночество! Зови мальчишку – нам пора в путь!

Кузнец отправился за пацаном, но про себя отметил такую странность, что чужестранец, еще вчера рыжебородый, ныне сед, как лунь, и лет ему на взгляд совсем немало. Впрочем, он не долго размышлял над эдакими перевоплощениями, поскольку прошлым вечером изрядно перебрал – могло померещиться и не такое.

Сияющий Иггволод занял место впереди незнакомца, крепко держась тонкими белыми пальчиками за повод. Конь укоризненно глянул на людей добрыми синими глазами.

– Не притворяйся, бездельник, что тяжело. Ни в жизнь не поверю тому, – усмехнулся всадник.

– Где же ты собираешься быть к вечеру? – спросил кузнец.

– Мне нужно на восток, я буду в Спармерке, не успеет и стемнеть, – ответил гость.

– Это уж верное бахвальство, туда и за семь дней не добраться… – возразил кузнец своему недавнему гостю. – Да, чуть не забыл! Как зовут тебя? Потому, явись отец ребенка – соседи болтливы – что мне надо ему рассказать?

– Слышал ли ты о Харбарде,[62]62
  [62] Харбард – Седая или Длинная борода. Одно из имен Одина из знаменитого перечня имен Эдды, тождественное иносказательному поминанию Велеса, как Седовласа. Известна также Эддическая «Песнь о Харбарде», в которой Один под именем Харбарда соревнуется в уме с Громовиком Тором. По нашему мнению это одно из оснований признать существующим противостояние Велеса и Перуна у славян. Эпилог романа опирается в общих деталях на «Сагу о посошниках» и позволяет автора отослать любопытного читателя к другому нашему роману – «Наследие Арконы», где Иггволод-Инегельд выведен в качестве главного героя. Там же читатель познакомится подробнее с историей западных славян и Храма Свентовита, где ходил в учениках наш герой – Ругивлад. В эпилоге нами использован мотив Эдды, что Один (Велес) подстраивает смерть любимцам, дабы скорее заполучить их в свои покои, на то он и Навий бог.


[Закрыть] кузнец?

– Еще бы, Седовласа у нас часто поминают.

– Теперь ты можешь его видеть. И если снова мне не веришь – так смотри!

Мужик только рот открыл, а таинственный гость пришпорил коня, и тот перелетел через высокую ограду, ничем не задев ее. Да уж колья той ограды были в восемь локтей.

– О родителях мальчика не беспокойся. Их больше нет среди живых, они умерли в один день. Уж мне ли это не знать! – услышал кузнец сквозь грохот копыт…

Так сказывают старые люди, но правда ли это иль небыль – никому не ведомо, кроме того Седобородого, что у нас, у славян, зовут Велесом.

1992–1994, 1999 гг.