Текст книги "Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Чего же не понять…

– Ты отвечаешь нехотя, через силу. Тебе мои инструкции не нравятся?

– Откровенно скажу – нет.

– Почему?

– Философии много, а действия не хватает. Ты – кабинетный работник и недурной оратор. Одним словом – итальянец.

– Гм, что ты этим хочешь сказать? Объясни-ка, дружок!

– Французы украли у вас Тунис, абиссинцы набили морду при Адуа, немцы вдребезги расколотили при Капоретто. Вы умеете хорошо петь, но сражаться…

– Молчать!

– Чего мне молчать? Я повторяю, что…

– Молчать!!! Я приказываю! Хам!

– От хама и слышу! Приказываю! Мне, русскому офицеру, который…

– Плевать я хочу на твое офицерство!

Оба встали и, размахивая руками, заговорили довольно громко. Я замер, не зная, что делать, а если вдруг покажется кто-нибудь с фонарем.

– Мы вытащили тебя из грязи, дохлятина, – шипел Бо-нелли, схватив за грудь долговязого. – Забыл подложные чеки в Неаполе, а? Украденный автомобиль не помнишь? Документы лежат в твоем деле, ты не забывайся! Потеряешь меру – у меня найдутся средства быстро упрятать тебя за решетку и в Италии, и во Франции. Помни – руки у нас длинные, не спрячешься. Одно мое слово – и тебя нет. – Бонелли тяжело дышал, но, видимо, уже успел овладеть собою и искал пути к миру. – Ты, Лаврентий Демьянович, – не офицер, а бывший офицер. Той самой армии, которую большевики смели с лица земли, и гордиться тебе пока нечем. Нужно сначала стать человеком, а без нас ты этого никогда не добьешься. Не вытянешь! Смирись, обуздай себя. Больше дисциплины! Исполни то, что требуется, и я обещаю перевести тебя куда-нибудь в город, к более культурной жизни. Женщины, театры, вино – все будет, но сначала нужно как следует поработать. Дело не в документах, которые могут погубить тебя. Твое несчастье в распущенности: ты – конченый человек, без нас тебе – крышка.

Наступило молчание. Луна уже сильно сдвинулась к гребням крыш, косые черные тени легли через двор.

– Время идет, – заговорил снова Бонелли. – Так что же – мир?

– Я погорячился, Дино… Прости…

– И позволил себе лишнее. Но и я погорячился. Оба квиты. Надеюсь, мы не кричали громко?

– Нет. Все тихо.

– Ладно. Вернемся к делу. Задание ты получил, даю тебе две недели для составления плана. Пришли его с Беатрисой, она сделает рейс к концу месяца. Будь осторожен, особенно при свиданиях с ней. Денежный отчет принес?

– Вот он.

– Давай сюда. Спасибо. Завтра зайди ко мне в лазарет после обеда, когда все лягут отдыхать. Получишь деньги. Теперь еще одна неприятная тема.

– О чем же?

– Да все о тебе. О твоем житье-бытье.

– Кто-то успел тебе наябедничать. Все контролируешь? Не надоело?

– Не должно надоесть! Это – моя обязанность. Ты – слабохарактерный, увлекающийся человек, без стержня в душе. Лаврентий, я тебе не учитель, но твои увлечения мешают делу.

– О чем ты говоришь? Не понимаю!

– О Тэллюа ульт-Акадэи.

Мне было хорошо видно, как силуэт долговязого дрогнул и слегка качнулся назад.

– Публичная девка, да еще чернокожая!

– Тэллюа – не публичная девка и не чернокожая.

– Она окрутила тебя. Ты в нее влюблен и потерял голову.

– Я?!

– Ты.

Пауза.

– Послушай, дорогой Дино, неужели ты думаешь…

– Я знаю, а не думаю. За тобой следят мои люди. Мне известны каждый твой шаг, каждое слово, каждая выписанная для нее из Алжира шелковая подушка или пара туфелек, украшенных бисером.

Опять пауза.

– Тэллюа мне нужна, – начал долговязый. – Она – моя база и прикрытие. Не я в нее влюблен, а Олоарт, он хочет жениться на ней, но она играет и морочит ему голову. Через нее я и поймал его. Пока Тэллюа здесь, сам вождь и его вассалы всегда будут в твоем распоряжении, Дино.

– Это хорошо. Верно, ее можно использовать. Но так тратить на нее время и деньги, как ты это делаешь, никуда не годится! Да ничего ты этим и не достигнешь, Лаврентий. Плохо ты знаешь женщин. Ну и многого ты от нее добился?

– Да… То есть нет… Я и не хочу…

– Ага, видишь! Вот тебе и чернокожая девка! Лаврентий, предупреждаю: брось глупости. Не бросишь – поссоримся всерьез.

– Да я ведь… Эх… Ну, ладно, Дино.

Вдруг где-то совсем близко громко пропел петух.

– Скоро утро. Все, что ли?

– Нет, не все. Тэллюа – одна из причин твоей бездеятельности. Но есть и другая. Она мне нравится еще меньше.

– Что же это такое?

– Золото.

Этого долговязый не ожидал.

– Да ты что, Дино! Клянусь Богом! – поспешил он с фальшивой горячностью.

– Basta cosi! (Хватит болтовни!) Мне сообщили все подробности. Балли напал на след сокровищ Ранавалоны, последней королевы Мадагаскара. Отвечай? Ну, вот… Вы знаете приблизительно район, где сокровища спрятаны и планомерно кружитесь, постепенно суживая круги. Считаете, что клад теперь от вас не уйдет. Мне известно, что профессор уже известил свое археологическое общество и Академию наук, он заинтересован в древностях: для ученого золота нет, существуют лишь археологические и этнографические ценности. А ты?

– Я?

– Ты чего ищешь?

– Странный вопрос! Ведь я – администратор научной экспедиции. Балли и я – одно и то же.

Снова Бонелли плотно придвинулся к долговязому. Снова пауза и тихое змеиное шипение:

– Тебе нужно золото, чтобы избавиться от нас.

– Дино, ты с ума…

– Брось. Не время шутить.

Бонелли встал. Поднялся и долговязый.

– Запомни одно: изменнику – пуля в спину. Без предупреждения. Слышишь?

– Слышу.

– Завтра лейтенант уходит с патрулем. Уговори этого голландца немедленно ехать в горы. Поезжай сам и брось его на шею Тэллюа!

– Но…

– Без «но», пожалуйста. Ты должен заинтересовать его и привязать к девушке, чтобы освободить меня и себя. Сведи их и марш в горы на поиски воды сообразно моим указаниям. Приказ понят?

– Так точно.

– Выполняй. Ты свободен. Впрочем, я пойду первым.

– Всего хорошего, Дино! – прошептал Лаврентий Демьянович вслед бесшумно удаляющейся фигуре Бонелли. Потом вздохнул, скрипнул зубами и с яростной ненавистью бросил в темноту: – Сволочь!

Ощупью я нашел на столе бутылку вина и сухари и, не зажигая света, с аппетитом поужинал. Потом растянулся на постели и задумался, улыбаясь в темноте. Как это он сказал – «голландский осел»? И верно, ничего не возразишь. Я дал маху! Так ошибиться в оценке Бонелли! «Славный малый, как все морские волки»… Черт побери! Он гораздо культурнее бывшего моряка и заведующего автобазой. В его лице и манерах есть что-то властное и даже барское. Он – зубастый хищник… Подходящий агент для роли проводника итальянской экспансии в колониях… Как я не обратил внимание на его глаза – холодные, всегда настороженные. Взгляд человека, которому постоянно нужно быть начеку! Он недурно играет роль. Тощий замызганный кошелек… «Нас, африканских служак, не балуют деньгами»… А фотографии на стене? Этот номер ловко продуман и сработан! «Два брата, герои Вердена… Оба пали». А я смутился и залепетал извинения. Настоящий голландский осел! Но лучше всего – новенькая французская ленточка на стене: «хороший француз!» Эх, простофиля! Хотя в мое оправдание нужно сказать: негодяй мастерски сыграл эту сцену – голос его задрожал, он отвернулся, как будто желая скрыть от меня невольную слезу… Между прочим, сцена под навесом – безусловно, драка двух пауков! Характерные персонажи! Интрига завязывается. Любопытно, как завтра долговязый начнет обхаживать меня? Не получится ли новая комбинация – ван Эгмонт и его пет? Нужно поскорее собраться в горы и поглядеть на Тэллюа.

Тэллюа ульт-Акадэи… Какое красивое имя… Тэллюа…

– Мсье Свежесть!

– К вашим услугам!

– Доброе утро! Мыться, бриться, завтракать! Живее, уже девять часов!

В отличнейшем настроении я подсаживаюсь к столу, но сержант вырастает на пороге.

– Господин лейтенант имеет честь…

– Иду, Сиф, иду!

Чистенький белый дом. На веранде по-домашнему сервирован завтрак. Мне навстречу поднимается молодой офицер – худенький мальчик с узкими плечиками и длинной шейкой. Для Сахары он странно бледен. Тонкие нервные пальцы руки. Ученик музыкальной школы… Сколько ему лет? Наверно, 25, но на вид – 17. Мне 35, но у меня седеют виски, и я по виду гожусь ему в отцы. Лейтенант одет строго по уставу и заметно важничает:

– Мсье ван Эгмонт, – говорит он, назвав себя, – прошу извинить мою вчерашнюю неучтивость. Я весь день провалялся в постели.

Мы церемонно усаживаемся. Сенегальский стрелок, раза в полтора выше и втрое шире своего господина, бесшумно и мягко нам прислуживает, как большая черная кошка. Я рассматриваю собеседника. Так вот он каков, маленький Лионель! Те же темные, серьезные глаза, те же волнистые каштановые волосы – совсем как у сестры. Как будто это она, переодетая в военный костюм… Странно, разве Адриенна не написала ему, что я еду? Или письмо опоздало?.. Разговор, как и следовало ожидать, обращается к прекрасной Франции и сердцу мира – Парижу. Я сообщаю последние новости из мира искусства, литературные сплетни и светские анекдоты. Спорт лейтенанта не интересовал, упоминание о парламенте вызывало гримасу страдания. В наших вкусах много общего. После нескольких минут разговора стало ясно, мы любим одно и то же – искусство, и это нас сейчас же сближает. Лейтенант д’Антрэг, как улитка из скорлупы, выползает из брони своей застенчивой официальности. Он уже забыл Сахару и крепость, теперь это просто милый юноша, почти мальчик. Я чувствую, что еще два-три шага навстречу друг другу – и мы станем друзьями. И поэтому не спешу с передачей письма мадам д’Антрэг: пусть формальная дружба оформит только живую человеческую симпатию! Завтрак закончен, сенегалец подает кофе.

– Меня удивляет только одно, – говорю я, – импрессионизм в живописи – это высокий порог новой эпохи. Но в музыке я просто не понимаю его. Разве можно сравнить легковесные пьески импрессионистов с Пятой симфонией? Старик Бетховен…

– Бетховен?

Юноша смотрит на меня, точно пораженный волшебным заклинанием. Мне кажется, он даже немного побледнел. Или темные глаза вдруг стали чернее?

– Бетховен… – повторяет он благоговейно.

Отстранив прочь чашечку, предложенную татуированным слугой, Лионель встает. Вдохновенные слова безудержно льются, пока я занимаюсь коньяком.

– Простите… – вдруг обрывает он и краснеет. – Я, кажется, наболтал лишнего! Бетховен для меня – учитель, друг и, главное, идеал.

Мальчик смущен. Опустив голову над рюмкой, он добавляет:

– В наше время все чистое и большое кажется смешным. Почему это? Нельзя проговорить слово «идеал», чтобы не покраснеть. Презренное время…

Пауза.

Мне хотелось встать и приласкать маленького одинокого человека. «Лионель пишет такие бодрые письма, а я им не верю: он что-то скрывает», – вспоминаются мне слова его матери. Маленькая, седая дама с живыми черными глазами… Адриенна… Пепельно-серый силуэт Парижа… Как все это далеко…

Где-то совсем близко топот солдатских ботинок и бряцание оружия. Караул сменяется. Нестерпимо жарко. Я вытираю потное лицо.

– Летим в Париж, дорогой лейтенант! Это – самое приятное, что мы можем сделать. Итак, самая интересная постановка…

Но смущенный юноша уже опять спрятался в свою скорлупу: «да, мсье!» и «нет, мсье!» – больше от него ничего нельзя было добиться. Впрочем, он выпил рюмку коньяка и закурил сигару – все это с видом чрезвычайно официальным и натянутым. Момент для передачи письма был упущен.

– Как неудачно выбрано место для постройки крепости, – начал я, следя, как голубой табачный дымок тяжело виснет в раскаленном густом воздухе. – Устроить жилье в печке – что за нелепая идея!

– Крепость – не жилье, – рассеянно отвечает лейтенант, – мы не живем, а страдаем. «Ради Франции», – говорят нам.

– Но зачем здесь крепость?

– С севера на юг Сахару пересекают два пути очень важные в военном, экономическом и политическом отношении. Один соединяет Алжир с нашими колониями в Гвинейском заливе, второй, значение которого еще больше, идет в Центральную Африку. Если мы хотим там удержаться, то безопасность этих коммуникационных линий должна быть обеспечена. Между тем ее пересекает третья линия – из итальянской колонии Ливии.

– Ну, и что же?

– Итальянцы экономически освоили Тунис, а достался он французам. Италия всегда считала себя ограбленной, но раньше была слишком слаба, чтобы начинать интриги. Но не теперь. Муссолини вооружил страну, ему нужны инциденты, шум, экспансия. Диктатура всегда в динамике, покой ей опасен, он лишает смысла ее существование. Вопрос об экспансии в Африке снова поставлен Италией, но на этот раз уже в острой форме. Плацдарм – Ливия. Куда может быть направлен удар? Тунис хорошо защищен близкой к нему Францией, значит остается Центральная Африка и, прежде всего, Сахара, отделяющая Ливию от богатейших районов африканских тропиков. С ожесточенным упорством итальянцы стараются подорвать наши позиции в Сахаре: в пустыне идет молчаливая и тайная, но кровавая борьба, и вы находитесь прямо в ее гуще.

– Как так?

– Весьма просто: наша крепость построена на перекрестке двух враждебных стратегических путей: Алжир – Чад и Ливия – Сенегал или Конго. Вы теперь видите, что мы поджариваемся по необходимости!

Лейтенант нахмурился.

– Вокруг плетется сеть интриг, я это знаю, до нас кое-что доходит. Приходится отвечать тем же. Грязная работа! В какой только гадости я не запачкал руки, Боже мой! Не офицер, а ассенизатор… не шпага мне нужна, а грязная метла! Думал ли я, поступая в военную школу, что придется столь низко пасть?

Я ничего не сказал, хотя вопрос об итальянских агентах вертелся на кончике языка. В конце концов, это не мое дело. Два империализма сплелись в объятиях сотрудничества и борьбы… Пусть барахтаются в крови и грязи до времени… Одни других стоят!

– Вы искали здесь опасностей? Зачем они вам? – чтобы поддержать разговор, лениво спросил я.

Лейтенант встал, подошел к моему креслу. Было видно, ему хочется говорить: слишком много горечи накопилось у него на душе и теперь просится наружу.

– Я утомляю вас своей болтовней, – осторожно начал он, – но поймите: когда поживешь в пустыне, то обязательно станешь болтуном.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Потом заговорил, сначала спокойно, потом волнуясь все больше и больше.

– Живопись и музыка, театры и книги – всё это прекрасные украшения жизни. Но не сама жизнь. В зрелом возрасте, когда ослабеют руки и опыт бесконечно расширит горизонт, наверно, человека тянет к спокойствию и созерцанию. В них наслаждение старости. Но молодость требует большего: что это за молодость, если она не хочет сама делать жизнь? Жить – это значит действовать… Меня всегда злила наша французская пассивность, влюбленность в домашний очаг, свой садик, свой домик… Наши философия, искусство, культура и быт – всё пронизано стремлением к равновесию и покою. «Страна умеренности», – говорим мы с гордостью о Франции. А скажите, чем здесь гордиться? Что такое равновесие, как не смерть? Жизнь – это движение и борьба! У нас молодому человеку деться некуда – хочется засучить рукава и сделать что-нибудь большое, нужное, а встречаешь только изящную иронию и вежливое равнодушие. Работать разрешается только для себя лично. А если я не хочу этого?! Вы можете представить молодежь, не думающую о материальной выгоде?

Я улыбаюсь от удовольствия.

– Да вы смеетесь, мсье!

– Мне казалось, что во Франции такой молодежи нет.

– Нет?! Вы обижаете нас! Она есть, но проявить себя ей негде и нечем. Великое равнодушие – вот проклятие Франции! Боже, как я ненавижу этих наших культурных людей, таких довольных, спокойных!

Лионель замолчал, желая этим несколько смягчить впечатление от своих слов.

– Ну и что же?

– Я готовился стать музыкантом. Не вдохновенным гением с волосами до плеч, а работником такого-то оркестра с окладом столько-то франков ежемесячно. Все было наперед ясно: и уровень моих способностей, и та сумма, которой они будут оплачены. А я взял и сделал невероятное: прыгнул в неизвестность! У меня были горячее сердце и засученные рукава, я хотел выйти на большую дорогу. Поступил в Сен-Сир, потом попросился в колонии.

– Боюсь, что вы избрали ложный путь, дорогой д’Антрэг, – ответил я, – за солдатом шествует купец. Он – хозяин. Без наживы колонии бессмысленны. Куда вы дели ваши руки?

– Гребу ими всякую мерзость. И вижу, что другие делают это спокойнее и потому лучше. Есть люди, созданные для роли колонизаторов, – например, мой сержант. Видели его?

– Имел удовольствие. Красочный тип.

– Да, истинный мерзавец. Сейчас он стоит с полной выкладкой и винтовкой на плече прямо на солнцепеке – самое страшное наказание в Африке.

– Позвольте, ведь он вел меня к вам!

– По пути в караульное помещение.

– За что же это вы его так?

– За оргии.

– Как, разве в крепости есть женщины?

– Ни одной. Этот дегенерат вербует себе партнеров из молодых солдат. У него есть дамские платья и белье для своих избранных. Был и парик, да я отобрал.

– Откуда он его достал?

– Выписал из Туниса. Я бы давно согнул его, да не смею: начальство и солдаты его любят.

– Ну, начальство – это я понимаю. Но солдаты…

– Представьте, и они. Сиф импонирует им своими пороками и добродетелями. Он потакает прихотям солдат и действует на их воображение. Это он обучил гарнизон прославлять смерть по примеру испанского иностранного легиона. Я редко выхожу на поверку, и Сиф этим пользуется.

– Да, мне уже пришлось побывать на этой своеобразной церемонии и скажу прямо – ее, несомненно, украшает этот троекратный дружный крик: «Да здравствует смерть!» Сиф неплохой режиссер! Но почему же вы сами не выходите на плац?

Лионель брезгливо поморщился.

– Противные рожи… да и запах… Вы обратили внимание?

Мы помолчали. Оба вытерли пот с лиц, шеи, рук.

– Да, о Сифе… – опять вяло начал офицер. – Он – идеальный легионер: вор, развратник, грабитель, насильник – и вместе с тем бесстрашный солдат – под пулями всегда впереди, в походах всегда в хвосте колонны и тащит на себе ослабевших и раненых. Нужный человек. Слава Богу, он заканчивает срок и скоро убирается в Германию. У себя дома он еще нужнее, там такие люди делают теперь карьеру в гитлеровских бандах. Помяните мое слово, мы еще увидим его портреты в газетах!

– А пока будущий фюрер носит весьма красочную кличку и отращивает усы!

– Да, он – моя правая рука. Боже, кто бы мог подумать. Рыцарь Ги д’Антрэг слушал сонеты своего друга Пьера Рон-сара, Родрик д’Антрэг был полковником и доверенным человеком Генриха Гиза, Каэтан д’Антрэг отличился при Эй-лау и получил крест из рук императора, а Лионель д’Антрэг при помощи сержанта Сифилиса засыпает колодцы кочевников вдоль большой дороги. Какое презренное время!

Лейтенант замер в кресле и бессильно закрыл глаза. Светло-каштановые кудрявые пряди упали на лоб, лицо нервно подергивалось.

– Великое в истории строится на крови и лжи, – высокопарно сказал я, искушая его. – Что не успеет сделать кровь, потом довершит легенда… Пройдет время, и когда-нибудь потомки будут чтить Лионеля д’Антрэга как маршала Франции и цивилизатора отсталых народов.

Юноша открыл глаза и взглянул на меня, все еще неподвижно вытянувшись в шезлонге.

– Знаете, о чем я думаю? Как ужасно было бы умереть на руках у Сифа! Посмотреть на мир в последний раз и увидеть над собой его лицо и похабные усы.

Мне стало жаль юношу. Я подсел ближе.

– Вас гнетет пустыня, вот и все. Надо подать в отставку и вернуться домой.

Лицо лейтенанта просветлело.

– Я уже списался с министерством. Меня не задерживают – совсем наоборот! Обе стороны с радостью расстаются, мне остается дослужить всего четыре месяца.

– И прекрасно! Вы будете в Европе раньше меня! А пока скрасьте время музыкой.

– Я играю… немного… для себя.

– На скрипке? Послушайте, дорогой Лионель, сыграйте сейчас! Пожалуйста! Не ленитесь!

– Сейчас? Среди бела дня?

– А вам разве нужна луна?

Юноша расхохотался. Мы выпили еще по рюмке. Он принес инструмент и, настраивая, проговорился, что пишет сам. Небольшие вещи. Недавно закончил сюиту.

– Вот и сыграйте ее.

– Боже, – закричал шутливо Лионель, держа скрипку у подбородка, – благодарю тебя за подарок: я наговорился досыта и теперь могу еще показать свою стряпню! Как славно, ван Эгмонт, что вы здесь! Ну, слушайте.

Но я сделал жест рукой.

– Постойте, маэстро, так не делают: вы хоть немного познакомьте меня с вашей вещью. Что вы хотели ею выразить? Как, по крайней мере, она называется?

Подняв лицо к сияющему небу, молодой музыкант глядел куда-то и тихо улыбался. В этот момент он забыл обо мне. В серьезных и грустных глазах еще мерцал тихий свет, когда он обернулся ко мне и сказал просто:

– Тэллюа.

Я едва удержался от восклицания.

– Это имя одной местной девушки. Она – олицетворение пустыни: такая же горячая и жестокая, дикая и прекрасная… Первая часть называется «Пустыня», вторая – «Тэллюа», третья – «Торжество любви».

Это была хорошая скрипка – старинный, благородный инструмент с глубоким и мягким тембром, и держали его хорошие руки: Лионель оказался настоящим музыкантом, может быть, еще не овладевшим всеми тонкостями техники, но зато игравшим искренно и с подъемом. Первая часть сюиты была построена на местных мотивах и убедительно передавала подавляющее величие пустыни; вторая часть звучала странно – нежная и певучая мелодия постоянно прерывалась каскадами резких и мятущихся звуков; третья часть переходила в мощный поток торжественных созвучий, будивших чувство радости и счастья.

Закончив, музыкант живо обернулся ко мне:

– Ну, как?

– Пустыня выражена прекрасно – я видел ее перед собой. Понятен и потому хорош конец. Это – торжество, может быть, и любви. Но вторая часть непонятна. Ведь вы так мало сказали о девушке, которую зовут Тэллюа. Кто она?

Д’Антрэг опустил скрипку.

– Трудно в немногих словах дать вам о ней представление. Таких фигур в нашем обществе нет. Красивая девушка, с детских лет подготовленная к карьере танцовщицы, выдвигается среди своих подруг и становится известной куртизанкой. Она по-своему образованна, умеет импровизировать стихи, поет и танцует, в ней воплощены местные представления о красоте, изяществе, светской воспитанности и утонченности. Обычно такая куртизанка разбивает свои большие пестрые шатры невдалеке от больших дорог, и ее становище приобретает значение центра светской жизни всего района: со всех сторон к ней съезжаются окрестные дворяне – и, конечно, не с пустыми руками. Туарег – страстный до безумия любитель поэзии, музыки и красивых женщин. Девушка по здешним понятиям живет богато, ее окружают рабыни и служанки. Поклонникам обеспечен любезный прием, прохладное омовение, отдых, обед, во время которого хозяйка, сидя у ног гостя, импровизирует ему приветственные стихи… За пиром следует празднество и…

– Ночь любви?

– Иногда, но не обязательно. Туарег – не наш пузатый Фабрикант, он не так расчетлив и мелок. Здесь красавицу нужно добыть с боя. У известной куртизанки бывает несколько соискателей. Каждый ставит у входа в ее шатер копье со своим дворянским родовым значком. Это – вызов. Начинается соперничество – в щедрости, настойчивости и ловкости. Спортивные состязания зачастую заканчиваются яростным поединком. Ах, дорогой ван Эгмонт, какое это захватывающее зрелище, когда два феодала обнажают длинные сверкающие мечи перед небрежно возлежащей на ковре куртизанкой!

– Таким образом, Тэллюа – это наследница Аспазии, Сапфо и прекрасной Дульцинеи Тобосской?

– И еще многое другое, а прежде всего – своенравный, хищный и прекрасный зверь, настоящее дитя пустыни. Только здесь и можно встретить такие сильные и яркие натуры.

– Вот видите, сколько кругом интересного: и в пустыне, оказывается, растут цветы!

Но лейтенант уже снова нахмурился.

– Да, пока их не растоптали наши сапоги…

Подумав немного, он добавляет:

– После обеда обязательно сходите в дуар под стены крепости. Я дам вам проводника.

– А что там интересного?

– Найдете сами. Минуту лейтенант стоял, погруженный в какие-то невеселые мысли, потом махнул рукой, уложил скрипку в футляр и повалился в кресло.

– Четыре месяца! Еще четыре месяца, – с отчаянием шептал он.

– Это – слабость! – строго сказал я.

– Нет! – закричал он, сверкнув глазами, движением головы отбросив назад кудрявые волосы и нагнувшись ко мне: – Вы сами, дорогой ван Эгмонт, сидели бы спокойно в грязной яме?

– Я попытался бы очистить ее.

– Сил не хватит! Нужно или бежать или привыкать. Третьего выхода нет: здесь слишком много любителей всяких гадостей, и чувствуют они себя прекрасно, этот мир – их мир, ими сотворен и им принадлежит! Они – сила! Что вы хотите от меня? Я написал несколько писем генерал-губернатору, он передал их нашему полковнику. Ну и что же? Меня вызвали и заявили, что я наношу вред интересам родины. Родина! Оказывается, Франция – это они, а я здесь – их слуга. Но я – не Сиф, мсье, нет! Бежать надо, вот что! Еще четыре месяца… Боже мой!..

Мы помолчали. Я думал о Лионеле. Его смутное юношеское томление по действию было мне так знакомо и так понятно… Пока оно было беспредметным: куда и как приложить силы – этого знать ему не дано. Он ошибся. Но ошибки – великий учитель для тех, кто ищет. И самое главное разочарование у’него впереди – во Франции. Это уж я знаю хорошо… По собственному опыту.

– Через страдание – к радости. Помните Бетховена и его великий пример. Важно задуматься в первый раз… потом жить без мысли станет невозможно. У вас есть голова и совесть – они выведут на настоящий путь, какими бы вы ни бродили путаными тропами, – сказал я, внутренне не веря в свои слова. Но зачем же раскрывать ему глаза, да еще здесь, в Сахаре?

Мы помолчали еще и еще.

– Так как же мне проехать в горы?

– Ах, да… горы… – Лионель встряхнулся. – После обеда найдете капрала моказни Саид ар-Рашида. Саид – араб, в прошлом приказчик магазина в Оране, хорошо говорит по-французски, знает местный язык и условия. Он вас проведет в дуар. Затем вместе с вашим денщиком – ведь негодяй Сиф дал вам денщика? Да? Хорошо! Так вот, с вашим мсье Свежестью он упакует все необходимое, и вы втроем отправитесь в горы, когда вздумаете. Еще лучше, если для охраны возьмете одного стрелка-сенегальца. Пусть все захватят оружие. С такими молодцами не пропадете. В горах найдете профессора Балли – это научный руководитель экспедиции, производящей в Хоггаре археологические раскопки и собирающей этнографические материалы. Профессор в высшей степени порядочный, приятный и интересный собеседник. От него вы узнаете массу нового.

– Но как найти его в горах?

– Поезжайте вместе с администратором экспедиции, графом де Рюга. Граф сейчас в крепости и собирается через два-три дня отправиться в горы. Диула! – крикнул лейтенант сенегальцу. – Пригласи мсье де Рюга! Я вас познакомлю.

– А это что за человек?

– Малоприятный, но интересный. Много путешествовал. Бывший офицер. У себя на родине он принимал участие в гражданской войне.

– На какой родине? Он не француз?

– Граф Лоренцо – русский.

Лоренцо – Лаврентий. Ах, так…

– Лоренцо Дамиано де Рюга? – спросил я.

– Вы раньше слышали это имя?

– В пути. От мсье Бонелли.

– Кто это?

Я объяснил.

– Да… да… вспоминаю. Ну этот Бонелли вряд ли знает графа хорошо – мсье де Рюга малодоступен для знакомств, совсем в традициях русских аристократов. Да вот и он сам.

В конце двора показалась долговязая фигура: набекрень парусиновая шляпа, защитная рубаха с засученными рукавами, короткие трусики и парусиновые туфли. Выцветшее платье подчеркивало темный загар тощих и длинных рук и ног, нелепо болтавшихся на ходу. «Донкихот в тропиках» – определил я.

Лейтенант знакомит нас, мы усаживаемся, вернее, ложимся в шезлонги на веранде. Опять появляется бесшумный сенегалец с бутылкой и стаканами, но на этот раз коньяку воздает должное один граф: отставив мизинчик, он весьма изящно берет тремя пальцами налитый доверху стаканчик и опрокидывает его в круглый рот – без глотка коньяк льется в графский желудок, как в бездонный кувшин. Лионель с отвращением глядит в небо, я рассказываю сущность моего дела. Мсье де Рюга в восторге. Посмотреть Хоггар? Великолепная идея! Профессор Балли и он к моим услугам! Когда мы выезжаем? Только через два-три дня. Однако это к лучшему – начинаются лунные ночи, мы отправимся вечером, утром будем у цели. Я увижу незабываемое зрелище – луну над Хоггаром! Я буду помнить его всю жизнь, да, да – всю жизнь! А сегодняшний дуар не стоит того, чтобы на него тратить время. Тем более что в горах меня ждет сюрприз. Да, да – приятный сюрприз: база экспедиции находится рядом со становищем одной замечательной девушки…

Лейтенант, искоса поглядывая на графа и пощипывая едва заметные усики, вставляет:

– Настолько замечательной, что экспедиции уважаемого графа суждено, очевидно, пребывать только рядом с ее шатром. Граф вспыхнул.

– Девушка стоит того, чтобы вы поспешили ради нее в горы, – с любезной улыбкой он оборачивается ко мне, даже не взглянув на офицера. – Я называю ее тем именем, которым она величает нашего уважаемого лейтенанта.

– А именно?

Словесная дуэль меня заинтересовала: образ незнакомой мне девушки становился все ярче и определеннее.

– «Цветок пустыни», – с ядовитой насмешкой декламирует де Рюга.

Теперь краснеет Лионель, он бормочет.

– Местный обычай… Хозяева поют в честь гостя приветственную песнь…

Глаза графа злобно блестят. Это были странные глаза на странном лице. Теперь Лаврентий Демьяныч уже не казался мне Донкихотом. Он им был и еще… я посмотрел на помятое, истасканное лицо, и еще немножко мелодраматическим актером… провинциальным Несчастливцевым в роли графа, и еще… немножко Мармеладовым, не успевшим пропить деньги экспедиции, и еще, еще… Что еще-то? Разве Грушницким, ставшим археологом? Я напряженно всматривался в такое, по своему выражению, сложное лицо, и что-то главное, самое главное ускользало от определения… Где я видел такие же лица? На кого он похож?!

Услужливая память развернула передо мной бесконечную портретную галерею лиц, виденных мной на пространстве от Урала до Кордельеров и от Шпицбергена до Сахары. Я слушал болтовню графа и напряженно всматривался в проходившие предо мной призраки… Где я видел такие лица – слабые и наглые, неуверенные и дерзкие… Таких людей с манерами больших господ и одновременно создававших впечатление, что если хорошенько топнуть ногой – они вытянут руки по швам? Не то, не то… Глаза – вот главное, вот ключ!

Водянистые глаза были мертвы, если не считать порочного и злого выражения, временами оживлявшего их тяжелый взгляд. Это были глаза человека, много раз смотревшего на свою смерть и стоявшего с оружием над еще теплым трупом. Нужно убить, много раз убить – и тогда глаза человека станут такими… И вдруг кавалькада призраков остановилась: вот они, вот они, эти лица! Балалаечники и танцоры, официанты и сутенеры из бывших русских поручиков контрразведок – облезлые, жалкие, с поджатыми хвостами, но недобитые – и потому волки, все еще волки! «Нет, – думал я, с любезной улыбкой слушая графа, – ты – не Донкихот, ты – побитый и ободранный волк! И с тобой надо быть поосторожней!»