Текст книги "Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Глава 10. Над Хоггаром всходит луна

Подъем окончен. Вот площадка и шелковый шатер.

Здесь небо как будто ближе… Как ярко горят звезды! Ни один звук не доносится сюда из сонного становища…

Темная фигурка скользит в шатер, одну секунду стою, улыбаясь небу. Потом поворачиваюсь, откидываю полу шатра и быстро вхожу внутрь.

Свет фонарей слепит. Я щурюсь и прикрываю глаза рукой. Радость жизни кипит в груди… Порывисто бросаюсь вперед, раскрываю счастливые объятия.

Передо мной, скрестив на груди тощие руки, стоит Дерюга. Пораженный, я оглядываюсь. Тэллюа уже взобралась на диван, поджав ноги, и с любопытством на нас поглядывает.

– Прошу прощения, у меня нет желания обниматься с вами, – насмешливо и торжествующе цедит Лаврентий. Он дрожит от волнения и едва владеет собой.

Я готов провалиться сквозь землю и принимаю необычайно высокомерный вид.

– Итак, у вас завтра дела… Недостает только двух проводников герра Балли, чтобы отправиться к месту последнего привала… Это мы уже слышали…

Он смотрит на меня с неописуемой злобой… бешенство ему мешает говорить.

– Ну, а вверх по тропинке, ведущей к пещере с сокровищами, вы не хотели прогуляться? Чтобы сфотографировать три сундука, доверху набитых золотом?

Я стою внешне спокойно, но мысли несутся вперед. Его кобура открыта, и правая рука лежит на рукояти пистолета. Что делать? Он не даст времени, чтобы сунуть руку в карман, снять предохранитель и прицелиться… Первый выстрел его… С такого расстояния… Что делать?!

– Я устроил это свидание, – задыхаясь, продолжает Дерюга, – чтобы вам сообщить: ваш выезд к пещере состоится, но не так, как вы хотели: на рассвете мы выезжаем вдвоем.

От волнения его дрожащие губы пересохли, он глотает, и я невольно замечаю кадык, противно торчащий на длинной и тонкой шее. Он движется при каждом глотке… Мои руки напрягаются… и сами собой начинают медленно подниматься.

Не спуская глаз с ненавистной глотки, я делаю шаг вперед… В то же мгновение сзади слышу шорох… Цепкие смуглые, точно обугленные, руки хватают меня сзади.

Борьба длилась недолго. Слуги обвивались вокруг моих ног, висли на руках, впивались в горло… Минут через десять они выволокли меня на площадку с кляпом во рту и крепко скрученными руками и ногами. Надели на шею аркан и конец веревки закрепили на узде Антара. Белый скакун, вздрагивая и перебирая ногами, стал надо мной как бдительный страж.

Первые минуты я задыхался. Кляп во рту, укрепленный обвязанным вокруг головы платком, мешал дышать. Потом стали болеть связанные ноги, я стоял на коленях и чувствовал под ними каждый камешек. Минут через пять терпение истощилось, нестерпимо захотелось сесть на песок и поудобнее устроить скрученные конечности.

Едва я пошевелился, как Антар вздрогнул и заржал. Из заднего шатра выбежал слуга с мечом; потом появился Дерюга. Они осмотрели узлы и поправили кляп. Все было в порядке: мой плен начинал казаться безнадежным.

– Укладывайте вещи! – приказал Дерюга. – Поклажу для Антара готовьте в первую очередь. Как я объяснял, помнишь? Пошел!

Когда мы остались одни, Дерюга закурил и присел на землю рядом со мной. Некоторое время он молча курил, как тогда в шатре, нервно и с надрывом, каждым движением выдавая охватившее его отчаяние. Потом повернулся ко мне.

– Я понимаю ваши чувства, ван Эгмонт, но, поверьте, иного выхода у меня нет. Таковы обстоятельства. Хотя это и звучит странно, но я хочу по-дружески поговорить с вами.

Пауза.

Языком я пробую выдавить изо рта кляп, чтобы сказать ему пару крепких слов, но проклятая тряпка не двигается, ее не пускает повязанный через лицо платок.

– Пока что три человека спешат к одной цели – я, вы и Сиф. Сегодня – три, завтра могут быть шесть, а послезавтра – девять. Золото притягивает, и я не могу ждать. Поймите – не могу.

Он мучительно задыхается от волнения.

– Бесполезно вам доказывать, что я один имею право на сокровище. Что вам до меня? До моих забот? Трудов? Усилий? До ужасных сомнений, тревог и надежд… У вас есть всё. Вы никогда не поймете мою страстную жажду независимости и мой безумный порыв к свободе.

От догорающей сигареты Дерюга прикуривает новую. При слабой вспышке света я вижу кончики дрожащих пальцев. Он в ознобе нервной лихорадки. Болен. Невменяем! От этого человека можно ожидать всего.

– Путей к отступлению у меня нет. Тем лучше. Золото или смерть. Но ваша судьба связана с моей, мой успех означает вашу свободу, а моя смерть случится только после вашей. Мы против воли союзники, и нам необходимо договориться.

Он шумно перевел дух.

– Чтобы вы доверяли мне, я хочу вас посвятить в мой план. Вы слышите, я доверчиво раскрываю карты… Оцените же мой поступок и помогите приблизить минуту вашего освобождения!

Сделав подряд несколько торопливых затяжек, Лаврентий швырнул сигарету прочь и с жаром начал:

– Нижняя дорога занята пикетом Сифа. Но у нас есть Антар – он сумеет прямо с площадки спуститься вниз к тропинке. Слуги уже готовят запасы провизии и воды. С рассветом я, вы и один горец отправимся на поиски клада. Я опросил проводников Балли и приблизительно знаю дорогу к месту последнего привала. До восхода солнца мы должны скрыться. В своей палатке я оставил записку старшему пикета, где сообщаю, что мы вдвоем решили верхом догнать патруль. Прозевав наш отъезд, смущенный солдат не станет поднимать шума.

Пауза.

– Я давно… как бы это сказать… относился внимательно и любезно к Тэллюа. Эта дурочка даже воображает, что я за ней ухаживаю. Пусть! Это помогает делу. Сегодня я сделал ей предложение выйти за меня замуж, сделаться Большой Госпожой и уехать со мной в Европу. Она в восторге: жена белого начальника… дальние края… есть от чего закружиться голове. Словом, она у меня в руках. Но, – сказал я ей, – нашему счастью угрожает один человек. Вы, ван Эгмонт. Нужно вырвать из его рук золото. Она… да что говорить… Игра вам понятна.

К вечеру с поклажей и слугами тронется Тэллюа. Место и время встречи с ней условлены. Если золото будет найдено – мы бросим ее и вместе совершим побег к ливийской границе. Если нет – ее табор около Джебел-Кибира будет нашей тайной базой, пока мы не разыщем пещеру с кладом. Говорю – тайной, потому что Сиф разом смекнет, в чем дело, и возьмет Тэллюа под наблюдение.

Когда все будет готово, с двумя-тремя верными слугами я, Тэллюа и вы ночью заберем золото, воду и провизию и потихоньку покинем табор, чтобы не возбудить внимания Сифа. Выиграть три дня – значит выиграть все дело. До Ливии не так далеко, дорогу я хорошо знаю. Местность там пересеченная, и мы укроемся от летчиков. Для нас двоих заготовлено туземное платье, мы закроем лица и при встрече с патрулем сойдем за туарегов или женщин. Вы на границе получите свободу, слуг, воду, провизию и мулов, – Дерюга засмеялся, – и Тэллюа в придачу!

Он перевел дух.

– Вы возвратитесь в крепость и с некоторым запозданием покатите дальше. По правде говоря, ван Эгмонт, вы должны даже благодарить меня: вам хотелось в Африке немного подогреть свою остывшую кровь, всё складывается как нельзя удачно. Вы даете мне золото, я вам – забавное приключение. Мы квиты, – он поднялся. – Ну, что – согласны?

Я в бешенстве замычал, как раненый бык, но чертов кляп плотно сидел во рту, руки и ноги ныли от веревок.

– Не понимаю, – Дерюга нагнулся ко мне. – Да или нет?

Я напрягся и довольно сильно головой ударил его в подбородок.

– Вы деретесь?

Он зажег спичку.

– Да или нет?

Я пожал плечами, желая повторить ему, что не знаю местонахождение клада. Но Дерюга понял этот жест иначе. Спичка задрожала в его пальцах.

– Ах, нет… Собака!

Пока горел свет, Лаврентий, скованный приступом ярости, пожирал меня глазами, когда спичка потухла, он сорвался с места, и я увидел в темноте багровый отсвет жаровни. В мгновение негодяй высыпал раскаленные угли мне на голову и плечи и стал колотить жаровней, приговаривая:

– Не думай, я сумею вырвать секрет! Сам поведешь меня к пещере! Вор!! Фотограф!!!

Он окончательно потерял самообладание. Движением головы и плеч я стряхнул с себя крупные угли, но несколько мелких застряло в волосах и за воротом. Напрасно я дергался в своих путах, мычал и мысленно обрушивал на Дерюгу, какие знал, проклятия. Особенно больно жег спину один уголек, попавший под рубашку. Дерюга ударом жаровни сбросил его, мне стало легче. Я так был занят угольками, что не обратил должного внимания на пистолет, он несколько раз приставлял его к моему лбу.

Наконец, угольки потухли, и ярость Лаврентия Демьяны-ча охладела. Он встал надо мной, тяжело дыша и, видимо, не зная, что предпринять. В этот момент слуга вышел из шатра и что-то ему шепнул. Дерюга выругался и бросился к дороге, ведущей на плато.

– Тэллюа, я через час-два! Готовь Антара к отъезду! – крикнул он на бегу и скрылся в темноте.

Слуги, проверив мои узлы и кляп, удалились. Я слышал звяканье посуды, стук передвигаемых предметов и шум вытряхиваемых ковров. Табор готовился в путь.

Прошло минут десять. Я отдышался и успокоился. Связанными руками начал медленно ощупывать веревки на ногах. Нашел узел, попытался его развязать, но Антар насторожился и заржал. Слуги снова выскочили. Я получил несколько новых ударов. Наконец всё успокоилось. Воцарилось великолепие африканской ночи.

На востоке медленно разгоралось багровое зарево: там из-за черной зубчатой линии гор вставала большая оранжевая луна. Стало холодно. Я продрог и, понурив голову, сидел не шевелясь.

Это были печальные минуты. Мужество оставило меня, высоко между небом и землей я обдумывал случившееся.

Завтра Дерюга на аркане потащит меня в горы. Обнаружится, что я не знаю секрета. Что тогда произойдет? Думая, что я упорствую, надеясь заполучить золото, и не хочу выдать место клада, Дерюга, натолкнувшись на новое препятствие, стоя у самой цели, придет в неописуемое бешенство и убьет меня как собаку. Если же он поверит, что мне ничего не известно, я окажусь для него тяжелой обузой. Неужели он во время поисков клада станет меня поить, кормить и стеречь, а затем потащит с собой до Ливии? В случае встречи с французским патрулем – своего обвинителя! Невероятно… Нет, в этом или ином случае он меня убьет, повысив свои шансы на благополучное бегство. Послушные его приказу туземцы, симулируя рукопашную схватку, проткнут меня копьями и бросят труп на дороге в крепость. Прекрасный повод для догадок: нападение остатков банды Олоарта, я убит, а Дерюга уведен в плен… И концы в воду. Сотню раз перебрав все возможные варианты, я сотню раз в конце каждого неизбежно находил для себя один исход – смерть. Это моя последняя ночь, затем еще один день, и жизнь кончена.

Жизнь… С поразительной ясностью вспоминалась она вся: светлые видения, обгоняя друг друга, в волшебном шествии вели меня от детства к юности и потом дальше… «Боже мой, – горестно повторял я себе, – как много мне было дано! Здоровье, способности, условия для творческой работы – всё это щедрой рукой судьба дарила мне, ожидая взамен только одного, чтобы я с благодарностью воспользовался этим сокровищем. Я растерял его на дороге тщеславия и вздорного любопытства: к смерти прихожу с пустыми руками, без достижений, без заслуг… Промотавшийся игрок… Нищий»…

Какая презренная смерть! Как уличный зевака попадает под машину, так и я сам довел себя до положения раба с петлей на шее. Винить некого… Сам, сам… Я не мог скрежетать зубами и биться головой о камни. Связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, я мог только сидеть неподвижно, уронив голову на грудь, и проливать невидимые слезы.

Объятия, раскрытые Дерюге… Торопливый бег к Тэллюа… Улыбка небу перед входом в шатер, упрямое «завтра у меня дела»… Теперь я шел назад по пути ошибок. Дальше… дальше… Наконец предстала в воображении напудренная дама с гигантским бюстом… Боже мой. Боже мой… Где они, эти коробки и коробочки, чистенькие, прочные и нарядные: с подтяжками, кальсонами, запонками и прочими свидетелями благополучной и безопасной жизни! Дайте мой холодильник, чтобы я мог опуститься перед ним на колени и покаянной головой припасть к его белому эмалированному брюху! Но безжалостная память уводила меня все дальше вглубь прошлого, пока во мраке ночи перед моими глазами не встал образ вертящейся перед зеркалом расфранченной фигуры. Рождение героя! Я протяжно замычал от нестерпимой боли, сгорая от стыда и горечи. Что привело меня к такому позорному концу?! И тогда в мертвом свете холодной луны на маленькой площадке перед шелковым шатром Тэллюа выстраиваются передо мной давно знакомые тени.

Проливной дождь когда-то много лет назад загнал нас, веселую ватагу молодежи, в один музей. Непочтительно громко разговаривая и смеясь, мы бродили по залам, вызывая возмущенные взгляды седовласых сторожей. Наконец, наше внимание привлекли стоящие в углу пестро раскрашенные бревна с вырезанными фигурками. Странные человечки как бы сидели другу друга на шее, образуя высокий столб. На табличке сообщалось, что это – тотемы с каких-то тихоокеанских островов. Они изображают собой добрых и злых духов, живущих в душах каждого человека. Мы молча разглядывали человечков, которые молча строили нам в ответ рожи. Дождь утих, мы двинулись дальше, и больше я никогда не видел в наших душах причудливое сборище таящихся кривляк. Но я их не забыл.

«Я тоже ношу в себе курьезных уродцев, и они по-разному и в разной степени руководят мною. Вон тот, на самом верху, – изможденный фанатик, яростно кричащий немым ртом слова повелений и запретов, а этот – брат Савонарола: он представляет собой то лучшее, что заложено во мне – упрямый идеализм, веру в людей и потребность в деятельном добре. Проповедник уселся на шее у толстяка – это тоже я, лысый чиновник в золотых очках: педант, осторожный счетовод, трезвый практик, неутомимый труженик, моя воля, трудоспособность и умение. И он оседлал чью-то шею. Дальше к низу виднеются человечки, давно и хорошо мне знакомые, – сильные и убогие, прекрасные и мерзкие. Они все вместе являются моими творцами – это они по своему усмотрению дергают нити моего выступления на подмостках кукольного театра жизни, это их черты видят сквозь меня мои знакомые и друзья. А комическую фигурку в самом низу я узнаю тоже: это не умеющий стрелять офицер в пышных эполетах и аксельбантах, с пестрым плюмажем и звонкими шпорами – я видел его недавно у лазурного моря на параде опереточной армии из двадцати человек. Он тоже живет во мне как олицетворение слабости и ничтожества».

Так я думал тогда в музее, стоя перед пестрыми человечками, этим странным зеркалом, дробившим изображение моей души на составные ее части; так и потом всегда думал я. Теперь в синеве хоггарской ночи эти дробные частички моего «я» выстроились предо мною – поникшие, пристыженные и растерянные.

Я гневно закричал им в лицо:

– Ну, чего молчите? Отвечайте: кто из вас привел меня сюда?

Фигурки робко переглянулись, но чиновник в золотых очках уверенно шагнул вперед и рассудительно доложил:

– Ответ станет вам ясен из расположения фигур: если вы, господин ван Эгмонт, существо с головой фантаста и с ногами опереточного пошляка, то, надо полагать, во всем виноваты вот они, – счетовод указал пальцем на розовые рейтузы офицера. – Они приглянулись вам в зеркале парижского универмага, и за них вы завтра отдадите свою жизнь!

Я замер. Это был приговор в тысячу раз более тяжелый, чем решение Дерюги: ибо что значит пуля в спину по сравнению с сознанием собственного ничтожества?

Огромная луна медленно поднималась над каменным безумием Хоггара. Зубья скал и бездонные провалы, острые вершины, рвущие звездное небо и тесные ущелья, наполненные до краев тусклой мглой, – всё это нагромождение голого мертвого камня с жуткой четкостью рисовалось в лунном сиянии.

Сказочный чертог Голубой Смерти, в котором я, поставленный на колени и придавленный безнадежностью, ожидал своего конца. Не думая, я повторял себе: «Луна всходит над Хоггаром… все равно… меня уже нет…». Но я был еще здесь, потому что зубы стучали от холода, нестерпимо ныли связанные ноги, и безумно хотелось пить. И все же физические страдания не занимали меня, они и не доходили до переутомленного и затемненного сознания: измученное тело становилось чужим, оно отмирало. Подавленный и потрясенный дух изнемогал – сознание то угасало, то вновь прояснялось, как в догорающей свече колебание пламени. Напрягая последние силы, я говорил себе: «Прежде чем меня раздавит каблук Дерюги, нужно самому покончить с собой. К чему ждать последнего унижения? Извиваясь по земле как червяк, я успею подползти к краю пропасти прежде, чем выбегут слуги на призыв белого скакуна…» В тоске я обвел глазами голубую пустоту ночи. Итак – смерть!

Ни звука. Голова кружилась. И вдруг мне показалось, что из толпы неясных призраков опять отделился один и голосом ясным и твердым мне бросил: «Нет!»

Я бессильно закрыл глаза и увидел стройную фигуру, небрежно покрытую черным плащом. Рука в черной перчатке крепко взяла меня за плечо. Когда молодой человек наклонился ко мне, его прекрасное и порочное лицо улыбалось:

– Ты спрашивал: кто привел тебя сюда? Отвечаю: я!

Это были мессэр Пьетро и Бенвенуто – они тоже были частицей моего «я».

В истории человечества бывают эпохи грозового рассвета, когда мучительно и радостно рождается Новое. В эти бурные и страшные годы рушатся тесные рамки обязательного уклада жизни, она становится опасной и прекрасной, а человек – лишь огонек на ветру… Привычные запреты теряют власть, свобода раскрывает широкие дороги и в хорошее, и в дурное, а сознание эфемерности бытия придает неизъяснимую сладость всем радостям жизни. Вот тогда беспокойный человеческий дух расправляет могучие крылья на миг, только на один миг, чтобы как можно выше подняться, жадно окинуть взором всё земное, упиться свободой и пасть.

Человек Возрождения – не только титан, не только ясная чистота Рафаэля, трагическая фигура Микеланджело или мудрость Леонардо: человек Возрождения – это скорее блестящее и очень сложное соединение добра и зла, таланта и порока, какое мы видим в более обычных людях того времени, например, в Пьетро Аретино или Бенвенуто Челлини.

Друг и вдохновитель великого Тициана, мессэр Пьетро, бросавшийся в самую гущу жизни, ненасытно упивавшийся любовью и знавший только одну заповедь – жить! Автор скандальных «Sonetti insuriosi» и полных скабрезностей «Ragionamenti». Тонкий эстет, острый наблюдатель, без зазрения совести торговавший своим пером. Бесстыдный взяточник, бравший деньги для покупки произведений искусства, бессовестный стяжатель, безгранично любивший красоту, который думал: «Вряд ли существует на свете что-нибудь столь же привлекательное и ласкающее глаз, как живопись, – даже драгоценные камни и золото не могут сравниться с нею». Этот очень хороший и очень дурной человек нес в себе неугасимую искру Возрождения.

Таким же был и знаменитый мессэр Бенвенуто – всесторонне образованный человек, ваятель и золотых дел мастер, музыкант, писатель, отчаянный храбрец, ненасытный любовник, опаснейший дуэлянт и убийца. Он просидел на тюремной цепи двадцать лет и написал свои жизнерадостные «Воспоминания» – единственные в мировой литературе воспоминания узника, звучащие как бурный и торжествующий гимн радости бытия.

Все доброе и злое, что в обычной душе развивается лишь вялыми ростками, у этих людей распустилось фантастическим цветом: страстные искатели красоты, они, не боясь смерти, любили жизнь, и в этом было их подлинное величие.

Мессэр Бенвенуто, с улыбкой играя эфесом шпаги, между тем говорил:

– Все, что случилось с тобой, ты понял как несчастье. Стыдись! Миллионы людей рождаются в слепой темноте, в ней живут и умирают. И самое страшное в таком прозябании – найти свое маленькое счастье. Это дешевый уют, сомнительная сытость и «величайшее благо!» – безопасность. Они годами строят свою хижину, чтобы в конце концов повесить на чердаке копченую свиную ногу – предел их мечтаний. Вот тогда их возможная цель достигнута – прозябание обеспечено, остается лишь досадная тревога – не украдут ли злые воры с чердака это сокровище…

Всю твою жизнь я вел тебя по иному пути. Ты не построил хижины. Ты шел вперед недосягаемым и очарованным. Я показал тебе великолепие сего мира и щедро одарил возможностями – научил любить красоту, осчастливил радостью творчества, поднял до высоты идейных страстей. Ты так много видел, так много знаешь, так много чувствовал. И что же? Ты изменял мне, по крайней мере, в желании. Утомленный и измученный трудностями моего пути, ты не раз поворачивался назад и с завистью глядел на прочную и спокойную хижину соседа. Твоя рука уже тянулась к свиной ноге, и я едва успевал вкладывать в нее цветы и шпагу. Ты прожил неразумную жизнь – короткую, тревожную и опасную, но она была безмерно ярка, как всё твое прекрасное и страшное время. Ее крупицы могли бы украсить прозябание десятка других жизней. Ты – дитя своего века, счастливец! Так что же, ты хочешь изменить мне теперь?

Перед тобой луна всходит над Хоггаром, ты – рядом с шелковым шатром Тэллюа. Вокруг тебя чудеса, недоступные миллионам. Ты – избранный! Радуйся: твоя жизнь была красивым раскрытием самого себя, и пусть такой же будет твоя смерть. Умереть – это значит испугаться смерти! Все прочные хижины населены мертвецами, а ты – бессмертен, потому что у тебя ничего нет кроме свободы и красоты. Ты ли не бесстрашный боец, неутомимый искатель и ненасытный любовник? Ты позавидовал своим друзьям, оставшимся дома? Они в этот час спокойно спят в своих удобных постелях за надежно запертыми дверьми. Ты можешь унизиться до идеалов Дерюги, для которого сокровище Ранавалоны – лишь золотой ключ в серое царство посредственности?

Я не хочу для тебя ни долгой, ни спокойной жизни, но только короткий и обреченный рассвет. В эти годы разрушения всех прочных хижин ты пройдешь по дороге к Недосягаемому с непокрытой головой и потому совершенно не доступный для могущества бури. Нет у тебя свиной ноги, которую можно отнять, и ты ее не прижмешь к груди в предсмертный миг, как жалкие миллионы других. Вот потому, умирая, ты не умрешь: твой дух в красоте, а красота бессмертна!

Истерзанный, связанный, с кляпом во рту и петлей на шее ты подлинно свободен, и то, что ожидает тебя – лишь радость жизни, самый высокий взлет избранного счастливца!

Подними голову и открой глаза! Смотри – вот луна всходит над Хоггаром, может быть, освещая последние минуты твоего торжества!

Я вздрогнул и открыл глаза. Мне показалось, что это был сон. Возможно, но он освежил и укрепил меня.

Рядом слуги седлали белого скакуна. На земле лежала приготовленная для похода поклажа – мешок с провизией, бурдюк с водой и тяжелый пакет, очевидно – золото Балли. Закончив работу, слуги осмотрели мои узлы и, тихо разговаривая, ушли в шатер.

Голова кружилась. В скрученных ногах и руках я чувствовал боль и в то же время не чувствовал ее, как будто бы это было чужое тело, на которое я смотрел со стороны. Мысли путались. Странно, никакой тревоги больше не было. Равнодушие. Я вспомнил о Дерюге только на один момент и потом стал смотреть кругом.

Как неполно слово «голубой» передает дивные переливы лунного сияния, или такой прекрасной может быть только ночь в Хоггаре? Тончайшие оттенки других цветов нежно мерцали в ослепительной голубизне неба и облитых сиянием скал. Да, это голубой чертог моей смерти, видимый сквозь три завесы – розовую, зеленую и желтую, три слегка шевелящиеся тончайшие завесы, шитые тяжелыми серебряными нитями. Какая красота! Будь благословенна жизнь…

Голова кружилась, и опять я бессильно закрыл глаза. Тело совсем отделилось от меня. Освобожденный и легкий, я поднялся, взмахнул руками и уплыл в волшебные переливы ночи…

И снится мне удивительный сон.

Кровавое солнце заходит, алые лучи низко стелются по плоской и голой земле. Тяжелая тишина. Безлюдье. Я знаю, это – конец странствия. Смерть.

С непреодолимой силой она влечет меня к себе, в мутную даль. Я не хочу идти, упираюсь, широко расставляю ноги, вдавливаю их в песок, и ничего не помогает. Она притягивает меня: голова, руки, тело – весь «я» стремлюсь к ней и, чтобы не упасть, делаю шаг… потом борьба начинается снова… и опять мучительный шаг… еще… еще… я чувствую ее близость и в отчаянии падаю на колени… ложусь… но тело волочится вперед и всё вперед… Напрасно впиваюсь пальцами в песок: сила смерти беспощадна, и она тащит меня к себе. Позади остается лишь взрытый песок – ничтожный след моих отчаянных усилий…

Тихо, никого нет. Крикнуть о помощи? Бесполезно. Кое-где из песка торчат обугленные пни, однобоко освещенные кровавым светом. Вот море, серое и тяжелое, как жидкий свинец.

Страшная сила влечет меня в воду. Я делаю сверхчеловеческое напряжение, последнюю попытку и цепляюсь за берег. Нет. Все напрасно. Я иду по воде. Глубже… Вода журчит у колен… струится по груди… заливает лицо… Конец! Конец!!! Я под водой, в голубом Чертоге Смерти. Она наклоняется надо мной… Я слышу ее смех…

Яркий и мертвый голубой свет. Под водой! Объятый ужасом, я порывисто разгибаю спину. Делаю судорожное движение и просыпаюсь.

Огромная желтая луна. Тысяча голубых зубьев, вонзившихся в звездное небо, синие тени ущелий и пропастей – неописуемый пейзаж. Площадка. Совершенно обнаженная Тэллюа стоит на коленях перед большим тазом. Она моется и со смехом брызжет мне в лицо.

Проходит время. Холодно. Искоса на меня поглядывая, словно желая проверить производимое впечатление, тоненькая девушка продолжает плескаться очень красиво и картинно. Я вижу, как дрожат голубые капельки на темной коже. «Тэллюа осыпана алмазами», – думаю я. Как жаль, что руки связаны!

– Ты спал? – голос девушки звучит также мило, как и всегда.

Я киваю головой.

– A y меня не было времени. Я устала. Скоро ты отправишься в путь, знаешь?

Отрицательное движение головой.

– Так ты не скажешь, где золото?

Она оставляет таз и, покрытая сверкающими капельками, приседает рядом со мной.

– Почему?

Голубое личико с удивленными большими глазами приближается к моему.

– Послушай мои слова, – убеждает она тоном матери, поучающей упрямого ребенка. – У меня есть тайна… я клялась молчать… Но поверь: мне нужно золото. Не мне, но… нужно. Пойми это… И еще: я теперь – Большая Госпожа, а ты – пленник. Не Большой Господин, просто мой пленник. Я тебя заставлю говорить. Ты хочешь жить?

– Вынь кляп изо рта, – хотел я сказать, но лишь промычал что-то невнятное.

– Ага, хочешь! – Тэллюа рассмеялась. – Ты ничего не сказал моему господину, но мне скажешь, раб.

– Убери кляп, – промычал я.

Тэллюа довольно кивнула головой. Несколько секунд она в нерешительности смотрела на меня. Ей было холодно, она поднесла к губам тонкие голубые пальчики и согревала их дыханием. Жуткий свет мертво заливал сказочный пейзаж. Может быть, это сон? Легким движением Тэллюа поднялась, подошла к оседланному мегари и вынула из сумки кинжал. Снова подсела ко мне.

– Вот, – проговорила она тихонько, едва подавляя дрожь. – Крикнешь – тебе конец.

Ярко блеснуло лезвие. Острый конец уперся в мою грудь прямо против сердца. Осторожно левой рукой девушка сдернула с моего лица повязку и нерешительно потянула изо рта кляп. Пригнулась ко мне совсем близко. Живые черные глаза казались теперь синими, наклонившись вперед, я мог бы поцеловать ее дрожащие от холода губы.

– Говори. Кляп почти вынут.

С трудом двигая языком, я говорю:

– Ты – дура.

Обнаженная голубая девушка решительно обескуражена.

– Что такое?

– Я был Большим Господином и всегда им буду. А ты – Дура.

Для большей убедительности я показываю ей язык. Так сидим мы минуту – я с петлей на шее и закрученными руками, Тэллюа с ножом у моего сердца. Ей холодно, на темной коже дрожат и сверкают при свете безумной луны бесчисленные алмазы. Зачарованно голубеет вокруг нас мертвый Хоггар. Желтая луна. Безмолвие. «Может быть, все-таки это лишь сон? – думаю я и себе отвечаю: – Нет, это радость вольной жизни, которая сильнее, чем смерть!» Я смотрю на нож в руке Тэллюа… разве он может меня испугать? Разве утром меня испугает пистолет Лаврентия? Смерть – только шаловливая сестра жизни, но она не властна надо мной, ибо я – бессмертен!

Меня охватывает страшное возбуждение. Напрягая тело, наклоняюсь к девушке и тихо, но горячо говорю:

– Самое прекрасное в жизни – свобода, и ты хочешь отдать ее за дешевую честь стать Большой Госпожой. Ты не любишь Лоренцо, но тебя прельщают сила и слава белого человека. Зачем тебе это, Тэллюа?

Ты рождена в Хоггаре, чтобы в пустыне жить, любить и умереть. Каким мужем мог быть для тебя Олоарт! Ведь он любил тебя. Ты, предавая его, предала свою кровь и себя. Он погиб, но и ты, изменница, погибнешь!

Ты поверила любви белого человека. Так знай: ты для него – лишь мост, чтобы перейти пропасть. Его сердце в когтях иной любви, побороть которую ты не в силах!

Слегка наморщив лоб, слушала голубая девушка мою пылкую речь, стараясь схватить хотя бы ее общий смысл. Потом покачала головой.

– Ты лжешь. Кого, по-твоему, любит мой господин?

Рванувшись вперед, я крикнул ей в лицо:

– Золото!

Тэллюа засмеялась.

– Золото – не враг любви. Любви приятно идти по дороге, вымощенной золотом. Я знаю, что хочет мой господин.

– Он хочет с твоей помощью добежать до границы Ливии и там бросить тебя мне вместе с поклажей и верблюдами! Дура! Дура!!

Лицо девушки изменилось. Острие кинжала, блеснув как голубое пламя, снова уперлось мне в грудь.

– Собака, – проговорила она с тихой яростью, – говори, откуда ты знаешь о ливийской границе?

Теперь засмеялся я.

– Вот твоя тайна, – и я передал ей план Дерюги.

– Зачем же он рассказал тебе? Он же клялся…

Девушка села на траву. Я молчал.

– Зачем, скажи?

– Он обманул тебя! Его золото сильнее твоей красоты.

– Он сказал, что ты поможешь найти золото…

– Чтобы я помог ему в Европе с золотом найти ту свободу, которую здесь имела и бросила ты. Ты проиграла, Тэл-люа ульт-Акадэи!

Лунный свет, голубой и мертвый, вдруг блеснул живым пламенем в больших глазах девушки. Несколько раз она тяжело перевела дух, сжав руками маленькие груди. Это был момент сомнений. Потом цепкие пальцы ухватили рукоять кинжала.

– А если я убью тебя, и золота не будет?

– Я умру свободным, а ты будешь брошена ради того золота, которое он уже имеет. В этом случае твоя цена будет поменьше: одно блюдо, одна чаша да горсть безделушек. Сейчас вас разделяет только золото, а тогда между вами стеною встанет мой труп. Ты побеждена, Тэллюа. Я говорю тебе: ты – моя пленница.

Девушка, прижимая руки к груди, откинулась назад.

– Если не боишься, испытай его, – сказал я мягко и вкрадчиво, – испытай себя и его!