Текст книги "Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Мы отпили по глотку.

– В студенческие годы я рос идеалистом. Чтобы стать ангелом, мне не хватало только пары крылышек – все остальное у меня было. Удобного местечка на земле для себя я не видел, а потому парил в туманных высях метафизики: добро, идеалы, свободная воля… Бог! Го-го-го! За неимением мелкой монетки на гороховый суп с копченой свининой приходилось питаться такой дрянью… Да, было времечко… Между прочим, особенно часто в поднебесье загонял меня один приятель-студент своим материализмом. Пришпоренный смутным сознанием его правоты, я трусливо нырял в метафизику и отчаянно пытался оторваться от настоящего мира. Годы шли. Началась война. С величайшими затруднениями мой приятель добыл документы об инвалидности и пристроился в тылу. Я же, едва получив докторат, бросился на фронт. «Идиот, – сказал мне на прощание трезвый и расчетливый приятель, хорошо знавший законы реального. – Скоро ты поймешь, что лучше быть пять минут трусом, чем целую жизнь трупом». Три года я похрапывал под гром канонады и с аппетитом хлебал суп, прислушиваясь к свисту пуль. Моего умника в первый год войны на улице переехал трамвай.

– Prost! – сказали мы оба и подняли стаканы.

– Больше всего на фронте меня поразили легкость и бессмысленность разрушения. Сотни лет неисчислимые поколения трудятся и копят ценности. Потом один человек нажимает спусковой механизм – взрыв! Груда мусора на месте домов, музеев, театров, библиотек, церквей, заводов. И ничего нет… Как-то раз я провожал товарища в месячный отпуск. Он его получил за то, что сто раз добровольно выползал из окопов, ставил мины и резал ножницами французские проволочные заграждения. Едва мы добрались до тылового окопа, поднялись на ноги, вытерли лица и вздохнули с облегчением: «Ну, теперь могу сказать вполне законно: я дома!» – пробурчал мой парень и стал чистить сапоги. Неожиданно завыл снаряд – случайный, заблудившийся… Мы пригнулись… Нас обдало газами и землей… Когда я поднялся, товарища не было. Только на дереве покачивалась запутавшаяся меж ветвей нога в начищенном сапоге. И с каждым таким взрывом в моей голове становилось все светлее, все просторнее… Начался спуск из поднебесья на грешную землю. Я подходил к своим богам по очереди и давал каждому пинок в заднюю часть. Тьфу! – он сочно сплюнул за плечо. – Еще теперь чувствую облегчение: ведь этакий хлам приходилось таскать на спине – мешок, набитый идолами. Тьфу, черт! Вот уж могу сказать – сбросил груз! Освободился! Не скушаете ли вы сардиночку в томате? Очень советую – пища по здешнему климату!

– Нет, спасибо. Продолжайте!

– Извольте слушать. После разгрома армии я вернулся домой и пережил разгром семьи: это было время инфляции, десяток тиссенов рос за счет сотни тысяч ремингов. Отец окончил жизнь самоубийством, я поселился с матерью на чердаке. Работы не было, да и я ничего не умел делать: ведь после школьной скамьи меня сразу научили только убивать. Голодный сидел я в своей дыре и все думал, думал. Вокруг меня падали и вздымались волны революций и контрреволюций… двигались миллионные массы… Я думал и думал… Справа и слева была пустота… Я не чувствовал у своего плеча друга, дружеское плечо… Однажды почистил свой ветхий костюмчик, нацепил ордена, сунул в карман маузер и отправился в город. Тогда у нас процветал ресторан «Камповский» – храм обжорства для спекулянтов и новоиспеченных богачей. Я вошел в лучший кабинет, где упивались жратвой с десяток жирных и приземистых фигур. «Господа, прошу внимания», – крикнул я, становясь у двери. Ко мне с недовольным хрюканьем повернулись хищные морды, принимая меня за безработного попрошайку. Я выхватил пистолет и перестрелял их всех до одного.

Рассказчик тяжело перевел дух. Видно было, что воспоминания, начатые в шутку, чтобы подладиться ко мне, неожиданно раздвинули перед ним перспективу безотрадного прошлого. Минуту он молчал. Потом, встряхнувшись, закончил со смехом:

– А вот и конец моей забавной истории: после громкого процесса – каторжные работы, закулисное вмешательство Союза бывших фронтовиков и освобождение… Но я на своей родине стал лишним человеком, и когда пароход отвалил от гамбургской пристани, направляясь в Южную Америку, на его палубе стоял наемный боец колумбийской армии – будущий наемник всех армий мира, покупающих человеческое мясо, – ландскнехт, гладиатор и профессиональный убийца сержант Сиф!

– Крепко сказано, герр Реминг! Но неужели фигура Сифа – чисто отрицательная? Без единого светлого пятна?

– Никоим образом. Сиф – человек, и ничто человеческое ему не чуждо, конечно, и достоинства у него есть. Главное из них – цельность характера, а таких людей в наши дни мало. Сиф – не любитель сидеть на двух стульях, как, например, пытался делать этот юноша! – доктор философии похожим на кусок колбасы пальцем тычет за спину.

Невольно гляжу туда: на острых каменьях, сложив бессильно руки на груди и повернув безмятежное лицо к небу, валяется мертвый Лионель.

– А была ли у него руководящая идея? – спросил Реминг.

– Да. Девизом убитого юноши было одно слово – культура.

– Хи-хи-хи, – вдруг засмеялся Реминг тоненькой и высокой ноткой, похожей на соловьиную трель – она странно прозвучала из тела, напоминавшего огромную бочку.

– Чего вы? – нахмурился я.

– Ой, не смешите, достопочтенный! Колониальный офицер и культура!

– Ошибка, – смущенно пожал я плечами. – Но у него были хорошие намерения…

– Кой черт нам до добрых намерений! Ими вымощена дорога в ад! – перегнувшись через салфетку, толстяк вдруг скрежещет с ненавистью: – Когда я слышу слово «культура» – моя рука тянется к револьверу.

Он перевел дух.

– Ненавижу трусливую ложь, ненавижу лицемеров, которые лезут ко мне в карман, отвлекая мое внимание кивками на небо. Перешагнув через мораль, Сиф не опускает глаза и смотрит вперед прямо и гордо, его душа прозрачна, как кристалл. Гете сказал: «Я никогда не слыхал о преступлении, которого сам не смог бы совершить». У старика это было красивое словцо, кокетство, а Сиф может эту фразу взять эпиграфом к своей жизни. Для него она звучит как девиз и как клятва!

Герр Реминг поднял к небу волосатую лапу, как бы присягая, торжественно и с достоинством провозгласил:

– Сиф – законченный негодяй! Опаснейший подлец, которому в порядочном обществе нет места!

Блестящие глазки пронзили меня, и на какой-то момент я увидел жестокое и холодное обличье зверя.

– Откровенный и безжалостный мерзавец, – с расстановкой закончил он.

Я сделал вид, что не понял угрозы. К чему он клонит? Неужели между нами станетТэллюа? Какая сволочь… И, как всегда, я чувствовал внутри себя раздвоение – голос рассудка требовал отступления, зачем мне похмелье на чужом пиру? Но радость жизни, сознание своей силы, неутомимая жажда ярких ощущений влекли меня в гущу опасностей. К тому же беседа с Ремингом меня захватила: в моем представлении фигура Сифа безмерно выросла и приобрела значение символа. Это был великолепный образчик нового человека, порожденного «Закатом Европы». Ведь именно он, этот двуногий зверь, в своих лапах держит будущее разлагающейся западной культуры. Он – Сиф, наследник Канта, Гете и Бетховена!

– Вижу, что вы новый Заратустра и Единственный! – сказал я, подзадоривая Реминга.

Он уже расправился с рыбой и перешел к мясу: вытряхнул из банки здоровенный кусок и с видом лакомки облизывал губы. На мои слова толстяк сделал брезгливую гримасу.

– Штирнер! Взбесившийся мещанин, он боялся идти по дороге отрицания до логического конца, а Ницше – идеалист, вывернутый наизнанку. Вот поэтому Единственный так жадно цепляется за собственность, а Заратустра сыплет нам на головы не меньше запретов, чем сам Иисус, сын Божий. Что же касается Сифа, – тут герр Реминг сделал энергичное движение рукой, – то будьте спокойны: его мешок пуст, он не обдаст вас идеалистическим мусором, а свою собственность он давно пропил или проиграл в карты. Этот веселый толстячок любит чужую собственность, он так и шныряет глазками в поисках того, что плохо лежит! Великий расточитель Сиф по необходимости должен быть и великим стяжателем!

Герр Реминг сгреб с тарелки кусок мяса и, держа его за косточку, стал объедать мякоть.

– Великий стяжатель – недурно звучит, а? Как находите, дорогой ван Эгмонт?

– Во всяком случае – метко.

– Рад слышать. Вы меня хорошо поняли. Надеюсь, вас нисколько не удивит и мой маленький вопросик, – доктор философии, с аппетитом уплетая мясо, поднял глаза к розовому вечернему небу и закончил мягко, совсем невинно, как дитя: – Скажите: где лежит золото?

Так и есть… сердце опять тревожно дрогнуло. Никакого успокоения от тяжести пистолета в кармане… Неужели я обзаведусь лишней дырой в груди? Носорог… Бандит…

По возможности спокойнее и обстоятельнее я рассказал ему последние минуты жизни профессора.

– Итак, вы ничего не знаете? Это точно?

– Герр доктор…

– Простите. В пустыне начинаешь становиться неучтивым.

Прекратив еду и опустив руки на колени, Реминг некоторое время задумчиво рассматривает меня. Лицо его сосредоточено, сдержанно и разумно. Я понимаю, что в эти минуты, может быть, решается моя судьба, и выжидающе отхлебываю вино. Так сидим мы друг против друга, разделенные салфеткой. Солнце спустилось уже совсем низко, наши тени отпечатались на земле – одна непомерно широкая и короткая, другая – тонкая и прямая…

На лице Реминга я читаю сомнение: не верит, значит, приговор будет грозным. Я гляжу на часы.

– Не спешите. У меня имеется еще один вопрос.

– К вашим услугам.

– Каковы ваши планы на ближайшее будущее?

– Зачем они вам? – спрашиваю я холодно.

– Да видите ли, – герр Реминг делает сладкие глаза, – сейчас здесь старший начальник я, и мне нужно решить, как поступить с вами. Какой дать вам приказ, милый герр ван Эгмонт!

Нет, нет, ни малейшего утешения от заряженного пистолета… Совершенно инстинктивно я поворачиваюсь и смотрю на ослов, груженых оружием. Проклятье, пройдоха ловит мой взгляд. Подперев голову рукой, он сидит как толстая баба и медово улыбается.

– Надоел мне этот железный скарб, ох, как надоел! Но он здесь необходим: тут все решает сила, а она сейчас на моей стороне. Если я не властен уберечь свою жизнь, то я всегда могу значительно укоротить чужую. Милейший гость и друг, здесь не Париж и не Амстердам!

Или я, или он. Времени терять нельзя. Он еще не принял решения, и нужно заранее взять его в руки. Скоро стемнеет, африканская ночь покроет все тайны, нужно спешить. Но как подойти к этому носорогу? Я исподлобья разглядываю могучее и опасное животное. Оружие? Он сейчас сильнее… Вернее пули его сразит блеф. Да, да… Только блеф, больше у меня ничего нет…

И, приняв решение, я почувствовал себя увереннее. Теперь положение мне начинает казаться даже забавным: двумя-тремя движениями нужно загнать животное обратно в клетку. Попытаемся!

– Вы напрасно понимаете силу только в ее физическом аспекте. Силой, герр доктор, может быть и знание, – я скромно отхлебываю глоток вина и продолжаю вяло: – Вы надеетесь дать своей комбинации выгодный разворот только потому, что обладаете крупицей кое-какой информации. Она страшнее пулеметов и командует нами.

Реминг вздрагивает. Ему очень хочется забросать меня вопросами. Но он владеет собой: взяв банку, он заглядывает в нее, выбирая кусочек пожирней.

– Что это за крупица?

– Знание факта, что Олоарт недавно был письмоносцем.

Глаза герра Реминга перестают источать елей и мед. Они теперь совсем не детские.

– О какой комбинации вы говорите, герр ван Эгмонт?

– О той самой, о которой давеча упоминали вы, герр Рединг. Я всё знаю, до мелочей.

Секунду толстяк колеблется и соображает. Потом успокаивается и берется за банку.

– Да, туземцы иногда употребляются нами для связи, – с усилием выдавливает он из себя.

– Вами? – спрашиваю я строго. – Вами?! Значит, я должен понять, что и вы лично поддерживали преступную связь с лицом, которое сейчас находится под арестом?

Банка оставлена. Герр Реминг оторопело глядит на меня выпученными глазами. Лицо его медленно багровеет. Он осел, как мешок с капустой, словно невидимая рука трахнула его по голове и слегка вбила в землю. Каким вихрем несутся его мысли – отображает, как зеркало, вдруг сильно вспотевшее лицо.

– Олоарт находился на скрещении нескольких оперативных линий… Я хорошо платил… и он показал пакет… Клянусь, что я никогда…

– Жаль, туземцы ненадежные ребята, – перебиваю я. – Мне тоже хотелось передать с ними в крепость срочный пакет.

– Как вы сказали? – Реминг смотрит мне в рот, стараясь налету поймать каждое слово.

– Я заметил здесь кое-что весьма неприятное. Необходимо принять меры. Дело вот в чем… – я начинаю медленно закуривать, делая мучительную паузу. По лбу толстяка ползут капли пота. – Вино графа де Рюга совершенно низкого качества. Не послать ли в крепость требование заведующему складом? Пусть пришлет ящик порядочного коньяка! Как вы считаете?

Точно стопудовый груз падает с плеч герра Реминга. Он выпрямляется, оправляет мундир. Смахивает капли пота. Он как будто бы опять приободрился, но дышит часто и тяжело, как после большой работы.

– Что ж вы не кушаете, герр Реминг? Время идет!

– Да, да, нужно торопиться, – волосатая лапа неуверенно тянется к банке. – Поступайте, как знаете. Моя голова занята другим.

Без всякого аппетита он начинает есть.

– Знаю, знаю – разворот комбинации, – усмехаюсь я. – Хотите использовать Олоарта как главного свидетеля и громоотвод… – я наклоняюсь через салфетку и зловещим шепотом бросаю: – Не поздно ли вы решили выполнить воинский долг, сержант № 606?

Герр Реминг бледнеет. Загорелое лицо становится грязно-зеленым, оно перекошено. Машинально он сует палец за ворот и обводит им вокруг шеи.

«Чувствует приближение петли», – мысленно улыбаюсь я.

– Я своевременно докладывал лейтенанту д’Антрэгу, – он запальчиво и с отчаянием почти кричит мне в лицо. – Я не знаю, почему он повел патруль прямо сюда. Я не причем! Я докажу!!! Я…

– Малый, вина! – командую я через плечо. – Выпьем еще по стакану, и пора кончать, любезный герр доктор, меня абсолютно не интересует разворот вашей комбинации, потому что со следующей машиной я уезжаю из этих мест навсегда. Турист я или нет, думайте что хотите, неважно, может быть – я и не совсем турист. Но не забывайте одного: я не участник в драке за золото и не участник в борьбе за коммуникации в Хоггаре, – с каменным лицом глядя ему в лицо, я загадочно добавляю: – Сахара – только часть Африки, а Африка – только часть света.

Потом, нагнувшись через салфетку, дружески беру его за плечо и заканчиваю небрежно, свысока, по-барски:

– Оставляю вам доску с партией, розыгрыш которой уже начат. Любопытно, черт побери, кто из оставшихся двух противников поставит другому мат и получит приз королевы Ранавалоны.

– Занятный вы человек, ван Эгмонт, очень занятный!

Герр Реминг похож на больного, перенесшего приступ лихорадки. Усталыми движениями приводит себя в порядок. Он сидит обмякший, томный и обмахивается засаленным шлемом как веером.

– Закружили вы мне голову, что и говорить, и все-таки я рад встрече с вами: вы самый странный из всех чудаков, каких мне пришлось видеть!

– И я рад нашей встрече, – отвечаю я искренне, даже с некоторым подъемом. – Вы для меня – ценнейшая находка. Подумайте только: я тащился сюда поглядеть на дикарей. И нашел, что в Африке их нет. Туземцы имеют свою, чуждую нам культуру, но они ее имеют. Туарег также набит правилами, запретами и идеями, как любой европеец. Это было разочарование. И вдруг вы! Свободный человек с пустым мешком за плечами… Культурный зверь… Нет, вы, герр доктор, просто-напросто настоящий дикарь, первый дикарь Африки!

И снова великан, запрокинувшись назад, оглушительно хохочет, но так, что на этот раз солдаты на дороге недоуменно смотрят на нас, и даже пыльный осел брата Гиацинта с любопытством поднимает голову и прядет ушами.

– Го-го-го! – как из пушки стреляет Реминг. – Уморили! Настоящий дикарь! Ну, голубчик, поздравляю и благодарю: вы первый поняли меня так прекрасно. Спасибо!

Вдруг он вскакивает упругим движением гимнаста. Расправляет богатырскую грудь.

– Довольно болтовни. Время на исходе. Сейчас увидите, как я двину фигуры на шахматной доске. Эй, люди, сюда! Малый, смотайся в лагерь экспедиции, тащи сюта обоих носильщик, котори биль с профессор в его последний поход. Та пригласи сюта мсье де Рюга. Шифо! Пашоль, скорей!

– Сиф снова здесь, – улыбаюсь я.

Сержант только подмигивает одним глазом.

– Патруль, становись!

Солдаты почесываются, нехотя встают, разбирают оружие и амуницию. Прислуга суетится у ослов. Топот ног, звякает железо, над дорогой поднимается пыль.

– Сафернуть тело в презент! Подвязывать на этот осель! Ты, чучело, заходи с та сторона!

В вечерней сиреневой дымке густо расползаются отборная брань и прусское кваканье. Тэллюа отходит в сторону и стоит в ожидании, спокойно сложив руки на груди. С гор ровно веет прохладный ветерок.

– Это что такое?! – взбешенный Лаврентий подскакивает к сержанту с кулаками. – Зачем вам мои рабочие?

Сиф нагло усмехается:

– Забираю их в крепость. Для допроса.

– Не смеете! Не забывайтесь! – граф пронзительно визжит тонким голосом. Он вне себя и бессмысленно машет длинными руками, – Я знаю, зачем вам эти люди…

– Тем лучше, – хладнокровно цедит Сиф, оборачивается к капралу: – Забрать обоих. Стеречь как Олоарта. Спущу шкуру, если они останутся здесь.

– Но мне они нужны! Я завтра…

– Вам они не нужны. Завтра вы сворачивайте лагерь и приезжайте в крепость.

– Что-о?! – Дерюга поражен, как громом. – Вы рехнулись?

– Пока нет. И помните, мсье де Рюга: это – приказ, – Сиф угрожающе напирает необъятным брюхом на тощую фигурку Лаврентия. – Понятно? Приказ!

– Я не подчиняюсь вам.

– Тогда вы подчинитесь силе.

Руки графа нервно бегают по одежде, ремням. Он снимает шляпу, порывисто надевает… Губы дрожат… Сиф каменным взглядом давит его. В конце концов Лаврентий разводит руками и отходит в сторону. Таким оборотом дела он разбит, он совершенно уничтожен.

– Кстати, сержант, – вмешиваюсь я, – жаль, что вы забираете обоих проводников. Мне хотелось бы завтра отправиться с ними в горы.

– Куда? – рычит Сиф.

– К месту последней стоянки Балли.

– Зачем?! – Дерюга вне себя от ярости подскакивает ко мне. – A-а, так я говорил! Вы знаете место!

Мне жаль человека, все надежды которого так катастрофически рухнули на моих глазах.

– Успокойтесь! – как можно мягче говорю я. – Мне ничего не нужно. Но я буду в Цюрихе и обязательно зайду к фрау Балли рассказать о трагедии, передать фотографии похорон, могилы и последнего рокового привала. Иных целей у меня нет.

– Когда вы возвращаетесь в крепость? – спрашивает Сиф.

– Послезавтра.

– Почему не завтра?

– Завтра буду занят, – отвечаю я и не могу удержаться от улыбки: вдруг вспоминаются Тэллюа и та проклятая минута, когда она, подобрав ножку, делала вид, что разглядывает смуглый пальчик, и косилась на меня смеющимися, блестящими глазами, а я пятился к выходу… Ах, дрянь! Ну, погоди, завтра я тебе… Теплая волна пробегает по телу, я сладко потягиваюсь и вдруг вспоминаю Лионеля. Сдерживаю себя, оправляю шлем и ремни, но повторяю упрямо: – Завтра у меня дела.

– Дела, – бурчит Сиф недовольно. – Ну, ладно. Однако проводников я не дам, это уж как хотите. Он отворачивается.

– Эй, ты, Тэллюа!

– Я здесь, начальник!

Сиф рассматривает девушку в упор, крутит ус, затем произносит несколько похабных фраз. Солдаты ржут, Тэллюа отворачивается со скучающим видом, но Сиф вспоминает, что время не ждет.

– Сегодня ночью соберешься, завтра убирайся отсюда. Куда пожелаешь, твое дело. Чтобы завтра к вечеру тебя здесь не было. Но далеко не уходи: ты будешь мне нужна. Поняла?

– Аю, – Тэллюа делает холодный поклон.

– Капрал!

– Слушаю!

– Оставить здесь восемь человек с пулеметом. Снабдить всем необходимым до прихода следующего патруля. Задание: проследить за выполнением моих приказов. Чтобы до завтрашнего вечера ни экспедиции, ни становища здесь не было. Пикет расположить на бугре у дороги. При первом признаке сопротивления открыть огонь!

Сиф поднимает страшную лапу.

– Смирно!

Патруль уходит. Уже стемнело, голова колонны едва видна в призрачном сумраке.

– Ну, как? – хвастливо оборачивается ко мне гигант, завивая усы колечками. – Партия недурно начата? Две пешки вовремя изъяты, резвый конь удален, королю сделан шах. Доска заметно очистилась от фигур. Но это не все. По возвращении в крепость защита противника будет окончательно взломана взятием башни. Тогда я скажу мат и…

– И протяните руку за призом.

В сумраке я вижу довольное лицо Сифа. Он даже опять вспотел и гордо озирается вокруг движениями носорога.

Темнота сгущается. Однообразные силуэты солдат с мерным топотом проходят мимо. Вот осел, на его спине чернеет большой брезентовый сверток. Я стискиваю зубы. Как не похожи эти проводы патруля на те, что были сегодня после обеда… Всего несколько часов – и…

Мимо проплывает верхом на осле огромный силуэт, несчастное животное едва передвигает ноги, точно тащит на спине поставленную стоймя сорокаведерную бочку.

– Как вы сказали? Настоящий дикарь? – гремит мне зычный голос… – Первый дикарь Африки! Го-го-го!

И долго еще грохочут раскаты буйного смеха под первыми нежными звездами в смиренной тишине угасшего дня.

Тихо.

Оглядываюсь – никого, только Тэллюа да я.

– Пойдем ко мне, Большой Господин.

– Сейчас?

– Ночь – служанка любви.

– Послушай, Тэллюа, не ты ли сейчас здесь сидела у тела Лионеля, прикрыв лицо полой халата?

– Я! – с наивным довольством подтверждает девушка. И добавляет деловито: – Так надо: здесь я молилась по нашему закону, а похороны сделает толстый начальник по вашему. Всё по правилам. Душа красивого офицера довольна. Только не говори о нём.

– Почему? Разве ты не любишь Лионеля?

Тэллюа озадачена. В синеве ночи я вижу перед собой ее чистые правдивые глаза.

– Люблю? Его? Но ведь он умер, – говорит она в недоумении.

Девушка грациозно нагибается и подносит к моему лицу узенькую ладонь, в которой видна горсточка дорожной пыли.

– Вот цветок пустыни. Разве можно любить землю? – легким движением она бросает в воздух еще теплый прах. – Его нет. Мы здесь. Хорошо! Смотри, вот наша ночь!

Звезды как фонари на куполе нашей спальни. Черным бархатным занавесом сомкнулись вокруг горы. Воздух прохладен, но от земли веет теплота, словно от приготовленного на ночь желанного ложа. Париж, друзья, заученные с детства правила – все кажется маленьким и ненужным. Бессильно рушатся внутри меня обычно такие прочные преграды и запоры. Цепкие пальчики берут меня за мундир на груди.

– Постой, Тэллюа, а где сейчас граф де Рюга?

– Ты боишься его, Большой Господин? Ай-ай-ай. Не бойся! Он в своей палатке складывает рубахи и штаны, завтра уезжает. Пойдем!

– Постой, еще одно дело: нужно сообщить моим слугам, что я буду у тебя.

– Зачем? Разве ты не желаешь нашей ночи? – все догадки и подозрения мгновенно и бесследно тонут в бурно клокочущем желании.

Часто – увы! – очень часто обольстительный призрак Невозможного влечет нас в жизни от одной иллюзии к другой. Что делать! В нашей силе кроется слабость… И тонкая фигурка Тэллюа неудержимо повлекла меня вперед, в синюю тайну африканской ночи…