Текст книги "Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Это – Антар, – просто говорит Тэллюа.

– Знаменитый скакун, его знают все наездники Сахары. Лучший мегари от Туниса до Тимбукту, – добавляет Лионель.

– Откуда он здесь?

– Из Агадеса. Подарок аирского султана, – с гордостью через переводчицу объясняет Тэллюа, лаская животное. – Он у меня как сторожевой пес – все понимает!

– И ты не боишься садиться на такого скакуна?

– Боюсь?.. Я?

Боже, как это было сказано! Мы обменялись долгими взглядами, острыми, как клинки. Я с сигаретой в зубах поправлял на голове высокий шлем, девушка стояла и смотрела исподлобья. Антар мягкими губами перебирал складки небесно-голубого халата.

Глава 6. Страна Страха

Отдыхать не хочется: жары нет, и потому не чувствуется усталости. Спускаюсь к своей палатке, беру фотоаппарат и Саида. Оглядываюсь вокруг, с чего начать?

Так вот он, таинственный туарегский аррем!

Наилучший образец жизни в Стране Страха! Ну, что же, с него и начнем.

Большие оазисы в Сахаре чаще всего построены на холмах. Глинобитные дома, оштукатуренные известью, кажутся издали горой битого сахара, уложенного правильной пирамидой с белой мечетью наверху. У основания пирамиды – пыльная пальмовая роща, колодцы с воротом и ослом на веревке, канавки мутной горячей воды, кучи вяленых фиников и мухи, мухи. Между прочим, пальмы и финики в Сахаре – дело рук человеческих: цветы здесь опыляются искусственно. Араб, взобравшись на верхушку финиковой пальмы, трясет цветущие ветви – что делать, пчел в Сахаре нет! Маленький оазис издали вообще не виден, и не раз истомленные жаждой путники не могли его отыскать, хотя знали, что он совсем рядом, и умирали в сотне шагов от колодца. Типичный сахарский оазис – это группа полузасыпанных пальм на дне глубокой впадины между двумя горками песка и гальки. Зритель такую картину воспринимает как печальное зрелище – в океане серой смерти островок серой жизни, обреченный на исчезновение. Горный аррем имеет совсем иной вид.,

На серо-желтых склонах узда рассыпаны глинобитные хижины, около которых за низкими земляными заборчиками видны ровные ряды грядок – там зреет просо и бобы. Около канавок с прозрачной прохладной водой стоят усыпанные плодами кусты помидоров. Пальм нет, здесь прохладно, финиковые пальмы, как говорят арабы, растут головой в огне и ногами в воде. Всюду видны зеленые лиственные деревья и кусты, пятачки сочной травы и маленькие лужайки приветливо ласкают глаз. Все слегка покрыто пылью, все имеет бархатный оттенок, как на чудесных акварелях Расселла флинта.

Перед деревней я остановился.

Утром, вступая на плато, я издали видел впереди странные темные пятна, похожие на огромные, фантастические деревья – это оказались сохранившиеся в горах Хоггара реликтовые кедры: высотой метров пятнадцать и в обхвате метров восемь. Они стояли, как немой укор и грозное предупреждение человеку. Ведь не так давно, еще в эпоху Рима, Сахара была лесом и степью – цветущим краем жизни, процветания и богатства, житницей империи. Но человек для своих полей выжег девственные степи и истребил леса. Климат стал меняться, становился суше и жарче. Поверхностная вода исчезла, и виновник катастрофы – человек. Он изгадил природу и бежал. Затем пришли в движение силы, работающие быстро и беспощадно, – ветер, смена дневной жары и ночного холода. Горы обрушились, лопнули и развалились скалы, появились гравий и щебень, а потом ветер перемолол их в песок. Не миллионы лет, а короткое время, известный нам недавний исторический период понадобился, чтобы бескрайние цветущие просторы превратились в пустыню, в жерло печи, в ад…

В крепости мне показали засушенного крокодила длинной около метра. Он был пойман среди травы и кустов на высокогорном плато. Это было выродившееся до малых размеров и приспособившееся к безводью трех-четырехмет-ровое речное чудовище. Не останки допотопного ящера, истребленного за ненадобностью ходом естественного развития миллионы лет тому назад, а уничтоженный человеком в близкое нам историческое время реликт природы. Держа в руках ту мумию, я горестно думал о близорукости человека, о его безумной способности уродовать природу, в которой ему довелось жить. И вот теперь снова эти чувства жалости, злобы и недоумения: красавцы великаны стояли предо мной, слегка покачиваясь и поскрипывая на ветру. Таких было здесь тысячи, а теперь их только четыре – четыре старика без молодежи и потомства… Без смены… Эти дорастут до положенного предела, и больше не останется живого доказательства недавнего бытия сахарских лесов, и исчезнут следы человеческого преступного неразумия. В пустыне перед развалинами большого римского города случайные путники останавливаются в недоумении – откуда сие? Здесь?! Зачем? Их мысленный взор не может представить деревья и изумрудные лужайки меж вот этаких статных колонн и развалин…

Французы вычислили – Сахара ежегодно расширяется к югу на километр, значит по всему широкому фронту на тысячи километров! Человек пятится назад – пустыня наступает. И так будет до той поры, пока сюда не явятся иные хозяева, но когда? Какие? Я стоял, опустив голову, а великаны поскрипывали тихонько, то ли с укором, то ли с призывом или угрозой…

День прохладен, ярок и бодр. Небольшая деревня работает. Всюду видны занятые люди, слышатся деловой говор и звуки трудовой деятельности – стук молотков, скрип пил, шум колес.

Мы переходим от одной группы людей к другой: смотрим и прислушиваемся. Саид переводит ответы на мои вопросы и снабжает их своими замечаниями. Я делаю несколько снимков и дальше, дальше! Почти бегом мы движимся с одной страницы поучительной книги жизни на другую, пока все не сольется для меня в единое целое, из которого можно сделать окончательные выводы.

Мы попросили разрешения заглянуть внутрь большого эхана. Хозяин – зависимый, среднего достатка, я нарочно выбрал этот шатер, как более или менее типичный. Заглядываем. Пол посыпан просеянным и чистым песком. Внизу расставлены твердые вещи, вверху подвешены мягкие. Сидя на корточках, я переписываю предметы. Их много: меч, копье, нож-браслет, сбруя, каменная ступка и пестик для растирания проса, глиняная, медная и железная посуда, рога муфлонов для масла, сделанные из кожи верблюдов и зебу бурдюки с простоквашей из верблюжьего молока и водой, топор, ножи, капканы, щипцы для костра, сито для просеивания песка, ножницы для стрижки овец и многое другое. Вот глиняная амфора с жиром. Для чего? Мазать тело, чтобы кожа не трескалась от жары. А вода – для мытья? Конечно, нет – она для питья. Хозяин покачивает передо мной пальцем с большим перстнем, у него вид – «нет, братец, меня на таком пустяке не поймаешь!»

– Мыться вредно, можно заболеть: вода – мать болезней. Туареги аккуратно моются горячим песком каждый день.

– А перед молитвой? – строго спрашивает мегарист.

– Д-д-да, – неопределенно тянет хозяин, – и перед молитвой!

– Свиньи, – бурчит Саид по-французски. – Нарушают слово пророка: ну, где в Коране сказано о мытье песком?

Этот тип шатра характерен только для ахаггаренов: другие «народы» строят шатры иначе. А бывают ли вот такие, как там, наверху, на площадке над деревней? Нет, там материи привозные, это подарки нашей любимице. А всё устройство наши местные мастера скопировали у белого начальника, который что-то ищет в горах: как-то он уехал на два дня, а деревенские ремесленники сняли мерки и построили для знаменитой на всю страну Тэллюа ульт-Акадэи эту большую палатку, только еще более красивую, чем у белого начальника.

– Ночью бывает холодно?

– Нет, вот куски шерстяной материи – закрываться на ночь.

Я фотографирую разборную деревянную кровать с подушками и висящую люльку, коврики и циновки, многочисленные пестрые кожаные мешки, потом хозяина, хозяйку, детей и рабов.

Туареги любезны, но сдержанны; дети не обращают на нас внимания, даже не интересуются моим фотоаппаратом. Раб и рабыня скалят зубы в бессмысленной улыбке. Я фотографирую двух собак, диких, тощих и грязных; их назначение – кусать людей, если судить по нашему опыту. Здесь же зловеще шмыгают лохматые кошки.

– Это новое животное в Хоггаре, его завезли чужеземцы.

– Полезное ли это животное?

– Да, оно питается грызунами и гадюками.

Гм, гм, я смотрю на ворчащего всклокоченного кота без малейшего желания его погладить. В заключение начинаю переписывать названия всех находящихся перед глазами предметов: такуба, аллар, телек, мерден, аокум и прочее, получается целый словарик, хорошо отражающий далеко не низкий уровень материальной культуры туарега.

Когда мы уходим, муж садится, раскручивает тюрбан, но закрывает белой материей лицо, прижимая ее ладонями к носу и рту. Жена устраивается сзади и, напевая песню, переплетает ему бесчисленные косички-змейки, попутно охотясь за насекомыми, и небезуспешно, она аккуратно бросает их на тлеющие угли. Саид поясняет, что такая операция производится два раза в месяц и занимает много времени – не менее трех часов.

– Ха, эти туареги – франты! Даже самые бедные и те за собой ухаживают, наверное, больше, чем в Париже. По этой части мужчины женщинам никак не уступят, а уж особенно они внимательны к мелочам своего костюма и прически. Видели – у каждого мужчины на поясе висит чехол с зубочисткой и премдан – набор туалетных принадлежностей: уховертка, ножичек и пилка для ногтей, пинцет для удаления заноз. Нет туарега без премдана, темаджарруа – талисмана на шее и кинжальчика на браслете.

– Хорошо, что жена тщательно следит, чтобы насекомые сгорали в огне!

Капрал смеется:

– Еще бы! Ведь она боится, как бы вы, мсье, не украли одно и не унесли с собой!

– Вот тебе на! Зачем оно мне?

– Вы получили бы власть над ее мужем и могли бы его околдовать!

У одного эхана движение: две женщины взобрались на верблюдов, гикнули и понеслись к спуску в ущелье. Дети долго махали им руками, а мужчина глядел на облако пыли, в раздумье опершись на длинный меч.

– Что они, бежали что ли? Почему же он стоит?

– Хозяйка поехала в гости. Вы видели корзинку с мясом, мучными лепешками и бурдючок с кислым молоком или водой? А вторая – рабыня. По одежде видно, мсье. Муж проводил жену и будет до ее приезда командовать хозяйством! Ха, эти туареги – плохие мусульмане: имеют только одну жену, и даже самые богатые женщины лица не закрывают. В семье у туарега командует жена, во все вмешивается и не боится мужа. Туарег, как у вас в Европе, – джентльмен, – Саид произнес это слово старательно и не без гордости посмотрел на меня. – Это по-английски, мсье, но вы меня поняли? А по-нашему – дурак! Они своих женщин совсем не заставляют работать, очень их уважают и берегут, как драгоценности. Да какие, впрочем, у них драгоценности? Лучше сказать, как свое оружие и верблюда. Представьте, мсье: у них только женщины грамотные, мужчины ничего не знают. Их письмо называется тифинаг, и женщины его хранят и передают от матери к дочери. Чудной народ! Да я вам расскажу одну историю. Захожу к одному богатому вождю. Его дома нет, в шатре на ковре сидит молодой воин, а хозяйка положила под бока подушки и валяется на кровати. Смеются, разговаривают! Понимаете – одна с чужим мужчиной! Само собой разумеется, я тут же плюнул, вышел, а здесь как раз и мой знакомый. Я одним рывком поднимаю полу шатра: «Смотри и любуйся!» Он улыбается, не понимает. Спрашиваю: «Кто эта женщина?» – «Моя жена». – «А это кто?» – «Ее друг». Тут я показываю ему на его меч и говорю: «Что ты медлишь?» А он отвечает: «У нас жен уважают, и подозрений к ним нет. Мужчины и женщины даны друг другу для глаз и сердца, а не только для постели». Я был поражен его глупостью, мсье, и, конечно, никогда больше к нему не заходил. Глупцы они или просто бессовестные люди – я не знаю, не могу этого понять!

– Но если они так уважают и берегут своих жен, то как же этот муж отпустил ее одну в пустыню? И куда? Ведь деревень по дороге мы не видали?

– Они берегут не жен, а женщин: я вам сказал, это не мужья, а джентльмены! – Саид презрительно скривил рот. – Туареги женщину никогда не обманут и не обидят. А уж щедры, ах, как щедры – это даже в поговорку вошло: если муж много дарит жене, то у нас, арабов, всегда говорят – «дурак, как туарег»! За женщину туарег может убить мужчину или сам на дуэли сложить голову. Возьмут мечи, щиты и прыгают по песку, пока один не изловчится и не рубанет другого: за бабу, за неосторожное слово, за непочтительное движение! Клянусь, мсье! А насчет деревень по дороге – это правильно, деревень нет. Она поскакала вглубь гор, километров за триста-четыреста.

– Одна?!

– Вдвоем с рабыней, мсье.

– Две женщины в пустыне!

– Туареги их не тронут, а негры и всякая местная рвань не посмеют: туарегские бабы при оружии и всегда дерутся

насмерть! Вы заметили копье и меч у седла? К тому же все будут бояться мужа – он обязательно найдет, из-под земли вынет обидчика.

– А легионеры?

– Гм… Наши – другое дело! Они европейцев объедут, знают, не впервые, – Саид усмехнулся с довольным видом и покрутил усы. – Мужья – кавалеры, жены – дамы, комическая нация, не правда ли, мсье?

Но я с уважением теперь смотрел на туарегов – рослых, сухощавых, гордых и смелых. Орлы! Что за независимая осанка, что за посадка головы!

– Здоровый народ!

– Да. Они сами говорят, что вода – мать болезней, и это – правда. Вы сами увидите: возле рек люди будут мельче и слабее, а болезни кишмя кишат! Туарегам здоровье нужно: они в Хоггаре – пастухи, блюстители порядка, туземное войско и полиция. Такие деревушки, как эта, – транспортные станции, перевалочные пункты. Здесь проходит караванов пятьдесят в год. Мсье, видите здания с круглыми высокими крышами? Это склады зерна, соли и товаров. Просо и бобы доставляются местными оседлыми людьми – харакинами, помесью арабов и негров. Они возделывают землю и вырабатывают разные вещи – мелкие железные изделия и ткани. Хозяева этого добра – местная помесь, но охрана и перевозка всегда в руках туарегов. Туареги перевозят товары сюда и отсюда, в первую очередь соль, которую везут с севера, кожи и шерсть. Это их заработок: они получают за свои услуги разные изделия, соль, бобы и зерно. Такой уж здесь порядок: каждый кочевой туарегский род охраняет несколько оседлых семей, у них даже есть договоры. Раньше было что-то вроде зависимости, как между дворянами и крепостными. Ведь туареги продавали пропуска на проезд через пустыню даже иностранцам. Они назывались рхефара, что значит – прощение: как вам это нравится – прощение! Теперь, конечно, не то, французы всех успокоили!

– Создали мир?

Саид отставил ногу и с размаха шлепнул тяжелым ботинком по дороге. Пыль поднялась вокруг.

– Вот! Под сапогом теперь мир, – мегарист важно одернул синий плащ и посмотрел на меня. – Кочевники уже не грабят: война и грабеж у них были как у французов футбол – спорт, и больше ничего. Им жить хуже. Вот здесь болтается такой из-за нас обедневший вождь с шайкой своих имгадов, но ничего, мы его держим на примете!

– А оседлые?

Саид нехотя пожал плечами.

– Им тоже хуже. Торговли нет, караваны ходят редко.

– Кому же стало лучше от этого мира?

Я с интересом ждал ответа. Саид подумал и нахмурился.

– Богу или французам?

Мегарист еще раз одернул форму, подтянул пистолет и отвернулся:

– Идемте, мсье, надо заканчивать осмотр.

В тени большой палатки благородного имаджега сидят женщины, свободные и рабыни, они вместе работают: рабыни ткут плотную материю из верблюжьей и овечьей шерсти, а хозяйки заканчивают кожаную сумку с затейливым узором из цветных ремешков и медных бляшек. Старуха что-то рассказывала, и девушки смеялись. Мы подошли. Ни одна женщина не повернула к нам головы. Смех и рассказ продолжались дальше. Нас демонстративно не замечали. Постояв, мы пошли дальше, хотя мне хотелось купить такую сумку на память.

– В них прячут вещи при кочевке, – объяснил Саид, вынул из кармана маленькую коробочку и повертел ее в руках, шепча какие-то слова.

– В чем дело. Саид?

– Это – шиш. Туарегские рабы злые, у них дурная слава. Каждый культурный араб, отправляясь в Страну Страха, берет у своего муллы вот такую коробочку. В ней слова из Писания.

– Жаль, что не удалось завязать с ними дружбу!

Я остановился и стал издали наблюдать за женщинами.

– Дружбу! С ними завяжешь, – ворчал Саид и вдруг показал пальцем: – Смотрите, смотрите, мсье! Нас испугались: боятся, что сглазим!

Одна из женщин чесала волосы и стригла ногти. Теперь она тщательно собрала волоски и обрезки ногтей, встала и бросила их в костерчик, над которым висел чайник.

– Ну, видели? Не дуры ли? Верить в такую глупость. С презрением араб косился на туарегов, не забывая вертеть в руках свою коробочку.

В тени другого эхана играли две девочки, расставляя на песке фигуры воинов. Куклы в черно-синих гандурах и красных перекрутах на груди и спине были недурно сделаны.

Купить их было бы не плохо. Мы подошли. Девочки не подняли головы и продолжали весело чирикать.

– И эти не замечают? – удивился я.

– Сейчас заметят! – Саид стал так, чтобы тень от его белой чалмы упала на фигурки. Но дети продолжали двигать куклы и упорно не поднимали головы.

– Слушай, ты, дочь Иблиса, проклятый выродок Страны Страха! – Саид толкнул сапогом девочку. – Встань, когда с тобой говорит начальник!

Девочка поднялась и громко заревела, спокойно и выжидательно глядя на свой шатер. Другая не шевельнулась и лишь наблюдала, что будет дальше. Из эхана немедленно вылезла женщина, явно мать ревущей девочки. Посмотрела на нас и гневно бросила в шатер пару слов. Тогда грозно, как лев из логова, оттуда вылез мужчина, быстро смерил нас взглядом и бросился к дочери. Судорожно, изо всех сил он прижал ее к себе и низким, гортанным голосом стал что-то говорить Саиду, прикрывая ребенка полами гандуры.

– Что он говорит?

– Говорит, что бить детей жестоко, что это делают только дикари. Ну-ка, посмотрите на это чучело!

Туарег очень высокого роста, сильный, закутанный в черное с головы до пят, казался страшным. В узкую щель на лице сверкали два свирепых глаза, и было странно видеть эту зловещую фигуру, нежно прижимающую к себе маленькую девочку.

Я объяснил, что хочу купить куклу, Саид перевел мои слова. Туарег взял девочек на руки и унес их в эхан. Потом появился снова, поднял с песка одну куклу и подал мне, обронив при этом два слова:

– Ас саррет.

– Сколько он просит? – спросил я и вынул деньги.

– Он говорит: «Прощай».

– А деньги?

Саид перевел. Воин выпрямился, сделал легкий поклон и коротко ответил.

– Он говорит: «Желание исполнено, счастливого пути».

Я подождал, не скажет ли туарег еще что-нибудь. Нет, высокая безликая фигура, задрапированная в черное, была нема и неподвижна. Мы отправились дальше.

– Туареги с ума сходят по детям! – рассказывал между тем Саид. – Здесь детей не только не бьют – куда там! – даже и ругать не ругают. Дети здесь могут зайти в любой эхан, и везде угощение им обеспечено. Все считают себя их родителями, каждая семья для ребенка – его родная семья. Если родители умрут, то сироты нарасхват разбираются другими эханами.

– Но вас-то он обругал?

– Эти дураки никогда не ругаются. Имаджэг не должен терять спокойствия, тем более, он не может ругаться. Им-гад выразит свое неудовольствие покрепче и погромче, и только. Зато икланы – это другое дело! Эти совсем как у нас – за словом в карман не полезут и сразу обложат по всем правилам – и по-арабски, и на хаусса, а то и по-французски! Да, да, мсье, черт их знает, откуда они знают такие слова, кто их учит? Хотя у нас, арабов, есть хорошая поговорка: «Свинья свинью найдет».

– А женщины?

– Ну, бабы! Они даже говорить стихами умеют, точно как в книгах. Я недурно понимаю мужчин, а с женщинами просто мучаюсь: они такие слова заворачивают, что не сразу и поймешь!

Мы шли дальше, я фотографировал и расспрашивал ме-гариста. Он недурно знал местную жизнь, но его арабо-легионерская оценка требовала тщательного вылущивания очень вкусных и пряных зерен из кучи противной шелухи.

Вдруг Саид спохватился:

– Посмотрите на деревню! Ничего не замечаете странного? – он широко повел рукой. Я посмотрел внимательнее.

– Нет, ничего.

– Ничего?!

Я развел руками.

– Как же вы не заметили – ведь в арреме нет мечети! Мы сейчас пройдем всю деревню, но даже муллы не встретим. Туареги – истинные безбожники, они только на словах мусульмане. Ругаться здесь бесполезно: благородный скажет: «Вот пророк бога», – и покажет на свой меч; зависимый скажет: «Вот поручил мне бог, чтобы я его помнил», – и покажет на свой скот. Да, кафиры – неверные. У французов в каждой деревне церковь, у нас – мечеть, а здесь люди ничего не признают.

– А как же они представляют себе происхождение людей?

– Каких людей? Нами они не интересуются, а насчет себя думают так: здесь раньше жили великаны иджабаррены, они любили играть, и горы – это следы их игр. Сами туареги – потомки великанов. Властители Сахары иджабаррены теперь живут под землей, а свою землю оставили детям. Голоса этих великанов и теперь можно слышать в пустыне из-под земли.

– Полноте, Саид, какие там голоса?

– Вот вернетесь в крепость, двинетесь дальше и как-нибудь ночью в плоской пустыне остановите машину и хорошо прислушайтесь. Вы сами услышите голоса пустыни. Не поверите своим ушам – но эти звуки будут, вы их услышите!

Глинобитная хижина. Под крышей – отверстия, из которых валит дым. Заглядываем. У двери наковальня. Старый хозяин хлопочет у раскаленного железного прута, подручные стучат молотками. Сзади у стены седая женщина в серьгах и ожерельях, видимо, жена хозяина, мерно раздувает меха и подбрасывает в горн уголь. Хозяин, завидя нас, отрывается от работы, кланяется, быстро стелет на землю материю и жестом предлагает нам сесть. Несколько минут я наблюдаю за его ловкой работой, потом он показывает только что сделанную вещь – ключ к замку. Тут же мне были предложены на выбор образцы его изделий – мечи, наконечники для копий, кинжалы, которые туареги носят на руке, прикрепленные к браслету, медные бляшки для сбруи и щитов, замки и прочая мелочь. На шее у хозяина висят старинные пузатые часы. «Который теперь час?» Нет, часы не работают, это просто украшение. Одно слово Саид долго не может понять, потом переводит с улыбкой – не украшение, а культурное украшение.

– Он – чужак. Вы сами видите, мсье, – не негр, не туарег и не араб. Ха, одним словом – энад, ремесленник! Самый презираемый здесь человек!

В углу стоит длинное и тяжелое старинное ружье. Зачем? Принесли починить. Разве такие ружья еще пускают в ход? Хозяин косится на мегариста – нет, это тоже украшение. Культурное? В ответ дипломатический смех.

У круглой хижины хозяин в полосатом халате и в красных туфлях и негры-рабы с повязками на поясе сортируют соль. Перед кучей соли, наваленной на материи, выстроился ряд сумочек и кувшинов.

– Это дорогой товар. Привозится из проклятого Танез-руфта, там, в Амадроре, соляные копи! – Саид берет щепотку и лижет белые крупинки. – Пота не будет и жары тоже. Это делают туареги, а уж они понимают и в жаре, и в жажде!

А вот плотники, столяры, искусные резчики по дереву – целая артель, человек пять. На курчавых головах белые и черные фески, плечи покрыты синими плащами поверх белых халатов. Я покупаю на память таманкаид – центральный столб для шатра с чудной резьбой, подкрашенной красной и белой красками. Тут же долбят ступы из камня и вытесывают к ним пестики. Рядом плетут циновки и вытачивают миски для туарегского кускуса. Одну полированную узорчатую миску я тоже покупаю: это – музейные предметы!

Дальше мы наблюдаем гончаров: женщины месят ногами глину, гончар на колесе формует стройные кувшины и вместительные амфоры, помощники покрывают посуду узорами и обжигают в печи, вырытой в земле. Вот стройная полуобнаженная девушка покупает амфору за две пригоршни соли. Посуда хороша, она покрыта замысловатыми узорами. Для пробы девушка ставит амфору на голову и выпрямляется. Вечная поза! Какая древняя красота! Я довольно щелкаю камерой.

Всюду делаю подсчет количества выпускаемых изделий. Неплохо. Каждая группа ремесленников вырабатывает по десять-пятнадцать разных предметов.

Четырехугольные хижины, зерибы – травяные навесы, индивидуальные заслоны от солнца, кожаные шатры зависимых и палатки из шерстяной материи свободных…

Высокие воины с оружием, много величественных стариков и старух, голые дети и подростки, благородные дамы в пестрых юбках и гондурах с массивными серебряными браслетами на руках и ногах, с перстнями на каждом пальце и огромными серьгами, имгадки в черном, синем и белом, полуголые рабыни и голые рабы… Мы снуем туда и сюда, запас пленок тает. Саид пыхтит под грузом покупок.

Кожевник с целым штатом помощников. Вот натягивают на колышках шкуру антилопы – из нее будет сделан ахрер, желтый щит с крестообразным узором из медных бляшек и цветной кожи, – символ достоинства свободного имаджэга. Мне дают меч, я напрасно пытаюсь разрубить другой ахрер, готовый к продаже, он прочен и крепок, мастер знает свое дело! Из бараньей шкуры выделывают цветные кожи: они идут на сандалии – горные и обычные, на яркую бахрому для седел, на сбрую с медными бляшками и многое другое. В восхищении я покупаю пестрые сумочки для губной помады, краски для бровей и пудры. В Париже это пригодится, поднесу кому-нибудь – вот будет восторг! Потом вспоминаю, в Париж мне не возвращаться… Да, верно… Мой энтузиазм остывает, но прелестную вещицу бросить все-таки жалко, я уже сделал столько ненужных покупок. «Ну, ладно!» Новое приобретение отдаю Саиду, который принимает его без особой радости.

Ага, вот и врач! Высокий седовласый старик в черной феске, белом халате и черной тоге, задрапированной на плечах, как у римского патриция. На руках серебряные браслеты, ноги обуты в зеленые туфли. Он спокойно сидит у порога хижины, ожидая больных. Рядом две помощницы. Врач – не туарег, при содействии Саида с ним легко разговаривать, я быстро знакомлюсь с его нехитрой наукой.

Болезней здесь мало, люди доживают до ста и более лет. Умирают от старости или их убивают в ссоре. Часто обращаются с зубной болью. Ящик с инструментами для лечения зубов я немедленно фотографирую – он интересен тем, что, по-моему, многие инструменты похожи на наши – экстракторы, козьи ножки и прочее. Для хирургических операций имеются ножи разной формы, иглы и нитки, перевязочный материал, мази и примочки. При скачке воины и пастухи часто падают с верблюдов, и врачу в первую очередь нужно овладеть искусством вправлять вывихнутые руки и ноги. Вот деревянные шины всех видов и размеров – они накладываются при переломах. А разбитые головы лечатся? О, да, зашиваются раны и на голове и в других местах. Этот красивый старик ставит банки – рога газели, и практикует кровопускания, иглоукалывания, массажи, прижигания и клизмы – как очистительные, так и лечебные. Вот игла для прокалывания геморроидальных узлов, вот пинцет для раздавливания трахоматозных пузырьков, вот палочка для выжигания сифилитического шанкра. Врач открывает деревянный ларец и вынимает оттуда мешочки и кувшинчики. Это аптека. Снадобья доставляются от арабов с севера и хаусса с юга. Тут десятка три трав самого разного назначения – от запора и поноса, боли в суставах, груди, голове и животе и даже, это было на ухо сказано Саиду, от полового бессилия. А это что за волосяные косички? Это жгуты для перевязки пуповины, их предварительно кипятят. В углу аккуратно расставлены баночки с мазями и кувшинчики с притираниями. Особенно в спросе жгучая мазь от болей в пояснице, ими здесь страдают многие. При заболевании оспой больного закапывают в песок и обслуживают через болевшую оспой женщину. Врач лечит все наружные и внутренние болезни.

А гинекологические? Да, через своих помощниц. Он – универсал. Может ли он продать средство от зачатия? Долго Саид объяснял удивленному врачу смысл моего вопроса, но тот так и не понял: чтобы не родились дети? Не родились? Не??? «Идиот!» – убежденно говорит Саид и отходит в сторону.

На глиняном столике – краска для бровей, щек и губ, пудра и духи – это парфюмерный отдел. Татуируются ли туареги? Вопрос вызывает смех: они – не негры. Но особое внимание здешние люди обращают на уход за ртом: врач показал в красивом футляре из цветной кожи набор палочек для чистки зубов. Ни один туарег, мужчина или женщина, не отлучится из дома без такого набора. Он вешается на поясе. А где мой? Гм, у нас палочек нет. Да, да, он видит это… И врач отходит от нас в сторону с явным презрением.

На пороге я еще раз обернулся: чистая комнатка с несколькими скамейками, стоят амфоры с чистой водой, тлеет огонек, который всегда можно раздуть и вскипятить воду или нагреть лекарство.

Что же здесь должно напоминать дикость и дикарей? Разве это – Серый Ад или Страна Страха?

Мы опять бежим по деревне.

– Саид, а что думают туареги о европейцах? Вот меня от Туггурта уже стали называть господином, большим господином и начальником. А как бы искренно назвала меня Тэл-люа ульт-Акадэи, если бы она говорила со мной одна?

Саид весело захохотал и хитро подмигнул мне одним глазом:

– Для любого туарега вы – икуфар, то есть дикарь. Они думают, что европейцы живут где-то неподалеку от Сахары в маленькой и дрянной стране, настолько тесной и голодной, что они вынуждены выползать оттуда, как вши, и кормиться за чужой счет.

– Но, позвольте, Саид! Как глупо! А это что? Это им ничего не говорит? – и я указал на наши пистолеты.

– Ничего, то есть абсолютно ничего, поверье мне, дорогой мсье! Туареги говорят: разные бывают насекомые и змеи. Одних нужно обойти, от других – откупиться. От скорпионов и змей туареги носят на шее амулеты, от вас – откупаются налогами. Но вашей техникой они совершенно не интересуются, ее они не боятся и не ценят. Они даже не завидуют ей, поверьте мне. Зачем она им? Ведь человек не может завидовать пауку, его жалу или яду. Вы, наверное, не пове-рите, мсье, если я вам скажу одну вещь, – Саид оглянулся и шепотом быстро сказал мне в ухо: – Они вас, европейцев, а с вами и нас в придачу, даже за людей не считают! Да!

В тени большого навеса работают женщины: они шьют черно-синие и белые гандуры. За несколько часов я успел заметить: здесь работа всегда сопровождается пением или рассказом. На этот раз, однако, мы еще издали услышали горячий спор, чей-то сердитый голос и взрывы смеха. Подходим. Женщины прервали работу и сидят кружком вокруг двух девушек, которые по очереди что-то нараспев декламируют, а потом сердито спорят под общий смех слушательниц. Проходившие мимо мужчина и женщина, они несли тяжелую корзину с помидорами, остановились, прислушались и вступили в спор: вот мужчина отер пот с лица, шагнул в кружок и негромко запел, а когда закончил, то спор вспыхнул снова. Воин со связкой верблюжьей сбруи на плече оперся на палку, наклонил голову и тоже тихонько себе напевает те же слова, но по-иному.