Текст книги "Маленький Зверёк из Большого леса (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

   Он почти всегда откуда-то знал, какие сны снятся брату, и даже мог иногда составить ему в них компанию. Сейчас, когда он, да и Йен, подрос, такое случается всё реже.

   – А помнишь, папа когда-то рассказывал про погреб? – ни с того ни с сего вдруг спросил Томми.

   – Нет у нас никакого подвала, – пробормотал Йен.

   Прошлая, а может, позапрошлая атлантическая зима увлекала брата на гребне своих волн – кажется, с каждой секундой он становился всё моложе.

   – Это было ещё до твоего рождения, – зачем-то сказал Томми, хотя совершенно точно Йен уже был на свете. – Папа говорил, что туда давно уже никто не спускается. Потому что он совершенно без надобности, в прихожую и в гостинную прекрасно поместится всё, что нужно: вещи хоть на всё лето, продукты.... а в шкаф в прихожей – так и вообще половина страны! Ещё он говорил: «Бог знает, в каком состоянии там перекрытия?»

   Йен спал.

   Кажется, во всём мире было только два источника света – жёлтая полоска перед приоткрытой дверью от папиной лампы, да голубой ночник в их комнате, который Томми повесил рядом с собой, чтобы ещё раз посмотреть дневную находку. Вдруг на ней проступят водяные знаки, или тайна потеряет бдительность и поддастся пыливому взгляду...

   Томми хотел ещё что-то сказать, но передумал. Вместо этого он выкарабкался из глубин ватного одеяла, скормил ноги тапочкам и вышел в гостинную.

   – Помнишь, ты говорил про погреб?

   Папа хотел спросить «что тебе не спится», или «тише, не разбуди брата», но запнулся уже на первом слоге. Кивнул:

   – Говорил.

   Он сменил очки для чтения на свои обычные, а инструмент с блестящими, будто стрекозиные крылья, стёклышками убрал в чехол. Книга улеглась на колени, словно большой чёрный кот.

   – А что, если карта на самом деле указывает на что-то под нами? – с жаром сказал Томми. Он испугался, что отец в свойственной ему манере пожурит его за фантазии, за пустое сотрясание воздуха, и прогонит спать, но тот, к удивлению мальчика, слушал внимательно, и даже запустил в бороду обе ладони. – Может, человек, который её нарисовал, спустился в подвал, и спрятал клад там?

   – Почему нет? Не хочешь это проверить утром?

   – Ни за что! – воскликнул Томми.

   И умчался будить Йена.

   Люк оказался под ковром в гостинной. Тиму показалось, что утопленная в дерево железная ручка ещё хранит тепло чужих ладоней. Дальше – винтовая лестница в темноту. Отец взвесил в руках керосинку: фонарики остались в карманах курток.

   – Пойду первым, посмотрю, как лестница и стены.

   – Туда же спускались совсем недавно, – хором взмолились дети. – Нашь гость. Всё в порядке с этой лестницей.

   – Обещаю проверить стены – и сразу обратно, – хмыкнул отец. – Даже смотреть, что там за клад, не буду.

   Часы отсчитали полторы минуты, а может, и вовсе сорок секунд, когда над люком показалась папина голова. В волосах запутался иней и паутина. Лампу он оставил внизу, так что мальчишки, подгоняя и подзуживая друг друга, трогали ногами ледяные ступени с полным ощущением, что лезут в полный золота сундук.

   – Я и забыл, сколько там у меня всего, – сказал им вслед папа, и растерянно почесал затылок.

   Стены здесь укреплены досками, а низкий потолок подпирали, точно колонны, древесные стволы. Между ними низкий столик с красным от ржавчины и живого света станком – тисками – рядом какие-то незаконченные поделки из дерева. На врезаных в стены полках глиняная утварь, в которой давно уже развелись колонии грибов и коричневого мха. Всё это как будто вморожено в зимний воздух; до одури пахнет землёй.

   Рядом со станком стояло что-то, что выбивалось из общего фона. Небольшая круглая коробка, в которой папа хранил швейные принадлежности, и которую Томми иногда брал (естественно, без спроса), чтобы спрятать в неё какого-нибудь занятного жука.

   Никто даже не заметил пропажи.

   – Нашли, – прошептал Йен. Не смотря на тёплую ночнушку, он подпрыгивал на одной ноге и явственно мёрз. Странно, что в этой же ночнушке он не мёрз над Атлантическим океаном. Возможно, всё дело в капитанской фуражке. Любой, надевший её, становится капитаном, а капитана не волнуют такие мелочи, как холод.

   Они схватили клад, фонарь, и поспешили покинуть негостеприимное место. Любой ребёнок знает – когда его где-то нет, там исчезает даже солнечный свет и жизнь прекращает свой безудержный галоп, но это место, казалось, существовало всегда, и будет существовать, когда крышка люка встанет на своё место.

   Коробку они водрузили на стол в гостинной и открыли в торжественном молчании, словно опасаясь, что там может оказаться какой-нибудь редкий, и без сомнения драгоценный звук.

   – Что это? – первым спросил Йен.

   – Какая-то безделушка, – ответил отец, но, видимо, спохватившись, что может испортить сыновьям впечатление от находки, прибавил: – Но может, он хотя бы старинный...

   – Ты даже не представляешь, какой, – ответил Талисман.

   – Ай! – воскликнул Йен.

   – Ой, – сказал Томми. – Кто вы?

   – Странник поневоле и исследователь человеческой сути, – печально сказал Талисман. – Не могли бы вы меня куда-нибудь повесить? Смотреть на вас снизу вверх не слишком-то комфортно.

   Отец осторожно поднял волшебную вещь за шнурок; он смотрел на неё с таким выражением, с каким смотрят на подброшенного на крыльцо котёнка – будто ещё не до конца для себя решил, как к ней относиться.

   Зато дети были в восторге. Четыре горящих глаза смотрели, как отец осторожно привязывает шнурок к оконной ручке. Вот так так! Чудеса существуют!

   – Это ты рисовал карту? – спросил Томми.

   – Мой предыдущий учитель. Он принёс меня сюда, упрятал в подземелье и нарисовал карту, чтобы меня можно было найти... Прежде чем продолжить свой поиск я поведаю вам одну вещь. Вы готовы слушать?

   – Может, стоит отложить до утра? – промямлил папа, но дети зашикали на него с двух сторон. Ему наверняка казалось, что он спит, или что-то вроде того.

   – Ну, ладно, – папа положил свои огромные ладони на столешницу. – Я понимаю, что зимней ночью в домике посреди леса не может происходить ординарных вещей. Но, по моему мнению, неординарным следует хоть немножко прятаться. Всё-таки, говорящая вещь – это не кусок чёрного хлеба, и даже не рассыпанные по полу кофейные зёрна.

   – Так он и прятался, – воскликнул Йен.

   – Мы сами его нашли, – прибавил Томми.

   И отец сдался.

   – Я учился слушать, – доверительно сообщил Талисман. Круглые глаза смотрели то на одного брата, то на другого, то куда-то между ними. По спинам мальчиков под пижамами струился пот, нагретый за день воздух трепетал вокруг масляного фонаря и казалось, от резкого движения он мог разрешиться грозой. – Всю свою жизнь я находился рядом с вами, странные, непостижимые существа, именующие себя людьми. Более того, принять эту самую форму мне помог человек, а каждый последующий из моих учителей как-то помогал моему поиску. Я обнаружил, что у людей не совсем схожие с нами (Йен тотчас же поднял руку) чувства. Более того, их всего пять, тогда как у всех разумных духов, ками, ксей и призраков... да, малыш, что ты хотел узнать?

   – А вы на самом деле существуете? – застенчиво спросил Йен.

   – Конечно существуем, – царственно ответил Талисман. – Не только я, но тысячи других форм жизни, которые остаются и навсегда останутся за гранями вашего восприятия.

   Дети не могли понять, откуда звучит его голос. Гримаса на «лице» Талисмана не менялась, и Томми подумал, что голос вполне может существовать только в их головах. Или, может, его выцеживает из себя, как что-то чужеродное, простой и логичный окружающий мир: движение кофе в папиной чашке, стук сердец, потрескивание остывающих в камине углей, иней на стёклах, и даже вялый, непонятно откуда взявшийся мотылёк, ползущий по стене, имеет к голосу непосредственное отношение.

   – Так вот, я выяснил, что люди, комбинируя свои куцие способности, могут получать что-то совершенно новое, что-то... прекрасное. Они называют это разными словами, один из людей, с которыми я путешествовал, посветил свою жизнь собиранию таких ощущений. Он умер, пытаясь заполучить в свою коллекцию «трогательные воспоминания о былом».

   Йен посмотрел на Томми, Томми посмотрел на Йена, и лишь папа зашевелился, как будто именно эта часть истории Талисмана чем-то его тронула.

   – Не так давно, – продолжил Талисман, – один человек начал учить меня человеческим чувствам. Один из моих глаз, а ещё нос и моя способность наслаждаться музыкой – его работа. Но я глубоко ошибался, полагая, что заполучив к своим сорока ещё четыре-пять, как-то продвинусь в понимании людей. И тогда я понял: не особые органы чувств заставляют их по-особенному ощущать окружающий мир, нет! Всё дело в количестве этих органов. Чем их меньше, тем впечатлительнее они становятся, тем больше заостаряются. И здесь, в этой коробке, ещё раз повторю, я учился слушать. Вы спросите, что?

   – Что? – послушно спросил Йен, и Талисман, повернувшись к нему и, обозначив на стекле чёрную, как будто отпечаток ноги на вулканической земле, тень, изрёк:

   – Я слушал, как, отсчитывая неизмеримо малые величины, вылезают из земли грибы. Как играется сама с собой потерянная в этом подвале тобой, старший мальчик, игрушка и бормочет недоделанная тобой, хозяин дома, берёзовая маска. Как слепые черви точат свои проходы, как наверху, в доме, заснувшем до весны, происходят какие-то первозданные, непостижимые процессы. Я сумел заглушить все остальные свои чувства, заткнуть их, вроде как пробкой бутылку, и только и делал, что вслушивался. Какие ещё сюрпризы преподнесёт мне окружающий мир?

   – Что, вы сидели в этой коробочке в абсолютной темноте? – вмешался Томми.

   – И совсем ничего не кушали? – прибавил Йен. Он взобрался с ногами на стул рядом с отцом и грыз оставшийся с ужина бублик с кунжутом.

   – Абсолютно, – подтвердил Талисман. – И... в это сложно поверить, но какие-то звуки начали меня пугать, от каких-то восторг поднимался во мне, как будто вода во время половодья. Раньше никогда такого не было, я просто слышал – и всё. Тогда я понял, что я на верном пути. Теперь, когда я достаточно услышал, пришло время присоединить к слуху зрение, и вы, два человеческих детёныша, можете мне помочь в её осуществлении.

   – Вам нужно, чтобы мы нашли вам такие же очки, как у папы? – наивно спросил Йен.

   – Нет-нет. Просто чтобы вы дали мне увидеть то, что стоит увидеть. Чтобы вы показали мне что-то очень красивое. У вас, детёнышей, свежий взгляд на такие вещи.

   Братья озадаченно переглянулись, а потом посмотрели на отца, который скромно сидел за столом, сцепив руки. Как же быть? У них здесь нет прекрасных лугов, величественных водопадов, скал, которые дырявят небо своей макушкой. Чтобы попасть на центральные улицы мегаполисов с неоновыми вывесками, с потоком ярких, как лампочки в новогодней гирлянде, машин – или на европейские улочки, которые часто изображают на открытках, с булочными, на витринах у которых свежий хлеб в корзинках – требуется лететь на самолёте, или не одни сутки ехать на поезде.

   Отец почувствовал замешательство сыновей, и сказал:

   – Я бы, например, хотел посмотреть, как меняется местами сезоны. Интересно увидеть, как начинают расти сосульки, или как желтеют с краёв листья. Как будто блины на сковородке. А наилучший пост наблюдения – здесь, прямо за окном.

   – Ура! – сказал Томми, и приник к стеклу, так, будто надеялся продышать там отверстие.

   – Я доверюсь вашей мудрости, – важно сказал Талисман. – Век людей короток, но вы часто видете и ощущаете то, что недоступно другим существам. Я попрошу вас отыскать для меня какой-нибудь вяз, или осинку. А ещё лучше старую сосну, чтобы под корнями её прятались маленькие чёрные мохнатки, а между лап резвилась по вечерам мошкара.

   – Но это мы уже совершенно точно отложим до утра, – сказал папа, и одним махом допил кофе. – Отыщим именно такую, как заказывали. Правда, дети?

   Йен уже вовсю зевал; он снова был одной ногой на палубе своего летающего корабля, остатки бублика с кунжутом казались ему далёкими берегами или кромкой закатного солнца, а то, что происходило сейчас вокруг, было куда менее чудесным, чем подступающий сон.

   – Обязательно, – негромко сказал Томми. – Можно мы возьмём твой блокнот, и ещё цветные карандаши? Составим новую карту до самой сосны, и летом принесём туда мамин сливовый пирог с апельсиновой цедрой. Ведь вы, господин Талисман, тогда, наверное, уже вдоволь налюбуетесь на пейзаж, и вам захочется что-нибудь понюхать?..

   Ведь все знают – ничто не пахнет столь же приятно, как пирог с апельсиновой цедрой.

   Палочный человечек

   Овраг стелился по краешку селения, словно мама-кошка, свернувшаяся вокруг котят.

   Жили в этом селении семьи, в которых было много детей. И один из мальчиков – наш герой – полагал, что этот овраг является самым таинственным, самым интересным местом на земле. И не без основания: что ещё может занять маленького пострелёнка в деревне, где три десятка домишек, заборы, грушевые деревья – но и только.

   Вот почему малыша тянуло к оврагу. Он ходил туда гулять – когда один, а когда с мамой. И представлял, будто земной шарик на самом деле огромный апельсин, а здесь надрез в его упругой кожуре. Соком были листья, что устилали овражье дно, сглаживая неровности.

   Кто может жить в прошлогодней палой листве, в проталинах зарождающейся весны?

   Наш мальчик, к примеру, откопал там деревянную, с ручками-палочками фигурку.

   – Привет, – сказал он. – Ты кто?

   И получил ответ:

   – Я человечек.

   Мальчик пожал плечами и сказал:

   – Что-то ты очень маленький для человечка.

   Человечек как будто бы обиделся.

   – Я, может, просто мало ел, – сказал он. – Обычно я питаюсь землёй. Но сейчас это не земля, а, знаешь ли, хляби от оттаявшего снега.

   Мальчик засмеялся и сказал:

   – Я буду звать тебя палочным человечком!

   Палочный человечек смотрел на мальчика снизу вверх и хмурил брови, а мальчик разглядывал крошечное, с наморщенным лбом личико.

   – А из какого сорта древесины ты сделан? – спросил он.

   –Уж точно не из того, из которого делают зубочистки, – ответил палочный человечек. Если принимать во внимание его острый язычок, то на зубочистку он как раз был похож больше всего. Или, если угодно, на маленькую шпагу.

   Человечек осведомился:

   – Ты знаешь, что нашёл меня не просто так, а с определённой целью?

   Мальчик запыхтел, будто паровоз.

   – Да нет. Я нашёл тебя просто так. Вон там, наверху, на скамейке сидит моя мама, и я вывел её погулять.

   Относительно всего вокруг у малыша имелось своё мнение. Нет, конечно, вопросы «Что?» да «Почему?», как и любой мальчишка, родителям он задавал, но исключительно для общего развития.

   Палочный человечек засопел, но спорить с малышом не стал. С первого взгляда понятно, что перед ним самый упрямый малыш на земле.

   – Кто же тебя тогда сделал? – спросил тем временем мальчик. – Какая-нибудь старая колдунья?

   – В самое яблочко, – проскрипел человечек. – Ты знаешь, что по этому оврагу когда-то текла медленная, важная река?

   Малыш этого не знал, но, чтобы не выглядеть глупышом, важно кивнул. Палочный человечек продолжал:

   – Водились здесь лягушки, водомерки, комары... на самой глубине, в иле, рыбы, а над водой – выпи и призраки. А потом пришла колдунья. На том берегу реки она увидела очертания домов и подумала: вот то, что мне нужно.

   – Что за колдунья? У неё была борода?

   Малыш хихикнул в кулачок, и палочный человечек строго сказал, втайне довольный, что наконец-то сумел увлечь рассказом малыша:

   – На самом деле здесь нет ничего смешного. Она действительно была стара, и у неё не было детей. Колдунья эта хотела, чтобы река проводила её в последний путь. В общем-то, так и случилось, но прежде она смастерила меня.

   – Ты был её ребёночком? – спросил малыш.

   Человечек ответил печально:

   – Я просто составленный из палочек человечек. Колдунья наказала: «Приведи ко мне малышей, чтобы хотя бы по ту сторону жизни у меня были дети».

   И исчезла под водой. Течением меня вырвало из её рук и прибило к плотине, которая некогда преграждала путь реке. Скажи, вот ты бы полез в воду, чтобы меня выловить?

   Малыш ещё раз изучил палочного человечка: гладкое дерево без коры, палочки-ручки. Сказал:

   – У меня есть игрушки.

   Человечек сказал:

   – У детей того времени игрушек не было. Но никто не пришёл. В деревне на той стороне реки жили только лесорубы, а им деревянные куклы не интересны. Так я и лежал здесь, пока река не заболотилась и не пересохла... Когда пришла вторая волна поселенцев и застучали молотки, поднимая обрушившиеся стропила, от реки остался лишь овраг.

   – Тебя никто ни разу в жизни не находил? – спросил малыш.

   Палочный человечек сказал:

   – До тебя никто. Но может, это и к лучшему. Ведь в прежние времена меня никто бы не смог даже взять в руки – как ты сейчас. Чёрная вода была глубока, и даже свет блуждающих огоньков не доставал до дна.

   Малыш засунул в рот большой палец, что означало глубокую задумчивость. А потом великодушно сказал:

   – Если хочешь, я заберу тебя домой! У меня соглашение с котом, согласно которому я могу брать его в руки только раз в день, а мне очень хочется почаще держать на руках кого-то живого.

   Палочный человечек как будто сначала не поверил: сморщившись, личико его потемнело ещё больше. А потом осторожно сказал:

   – Власть колдуньи всё ещё удерживает меня. Я же не привёл ей ни одного малыша!

   Мальчик поворошил ногой листву.

   – Что там, под этими листьями?

   – Ил и песок. И скелеты рыб.

   – Давай, я сделаю вид, что утонул. Мама будет ругаться, если я испачкаю курточку, но зато у меня будешь ты. Мы сможем ходить сюда гулять хоть каждый день – кроме тех дней, когда у дедушки день рождения, ведь тогда мне надо возглавлять стол. Дедушка всегда говорит, что я там, за столом, самый главный.

   Они решили попробовать. Малыш раскопал яму, стараясь производить как можно больше шума, чтобы мама наверху подумала, что он играет, а не занимается чем-то серьёзным: родители всегда уверены, что серьёзные дела они умеют решать куда лучше малышни. А потом лёг и как смог забросал себя листвой. Наступил полумрак.

   – Здравствуйте, тётя колдунья! – сказал малыш. Листья лезли в рот, хотелось кашлять и чихать. – Я встретил вашего палочного человечка.

   Малыш прислушался, но ничего особенного не услышал. Только недалеко шуршало какое-то проснувшееся от зимней спячки насекомое.

   – Вы ищете настоящих, живых детишек, чтобы усыновить их, но у меня уже есть мама. Наверное, вам очень одиноко, и я пришёл вас проведать.

   Хотя вся вода ушла давным-давно, слизняки и улитки засохли и превратились в землю, пахло сыростью. Лёжа на спине, малыш рассказывал, что подружился с палочным человечком и как он хочет показать ему свою комнату, познакомить с мамой и дедушкой. Сквозь листья сочился неровный свет. Чтото упиралось под лопатки, и нет-нет да и посещала мысль: вдруг это ведьмины кости?

   И вдруг эти кости разревелись. По-настоящему. Они плакали, тряслись и кололись даже сквозь одежду. А потом возник голос, тихий и робкий:

   – Ты говоришь о нём, как о моём настоящем сыне.

   Ни жив ни мёртв малыш ответил:

   – Я думал, он и есть ваш сынишка. Ведь река пересохла, а он до сих пор верно вам служит. Он любит вас! Да и внешне, наверное, похож: такой же тонкий и костлявый.

   Малыш затаил дыхание, выслушивая ответ, а потом завопил, срывая с себя покрывало из листьев:

   – Тебя отпустили! Отпустили погулять! Только завтра днём мы зайдём проверить твою маму. Она говорит, что к тому времени успеет уже соскучиться.

   Он взял палочного человечка под мышку и принялся карабкаться по склону, даже не позаботившись отряхнуть со штанин песок. А человечек молчал, слушая как под массой древесины, в такт пробуждающейся весны, делает первые осторожные удары сердце. Такое же, как у его нового друга.

   Как маленькую птичку весь лес обсуждал

   Жила на свете одна птичка, которая мечтала побывать во множестве мест. Она не была перелётной – перелётные птахи следуют своим инстинктам. Инстинкты, как верёвки, тянут их из одного места в другое, следом за солнцем, за уходящим теплом, прочь от лап мороза, что закупоривает пруды и заставляет дым валить из труб, а пар – изо рта. Это была просто странная птичка. Странная – от слова странница. Сегодня она здесь, завтра там. Потому-то её никто не понимал. Мышка-полёвка спрашивала у ежа: «Чего хочет эта птичка? У неё нет дома, семьи и птенчиков тоже нет». «И в спячку она не впадает», – возмущался ёж и надувал щёки, как свойственно ежам.

   Птичка эта была маленькая, с острым клювом, красной шапочкой и красной же грудкой, с цепкими лапками, которые позволяли ей лазать по коре и доставать из расщелин насекомых. И, в общем-то, ничем не примечательная. Разве что любопытством. Везде ей хотелось заглянуть, со всеми поболтать. Попытаться склевать самую большую гусеницу и посмотреть, кто живёт в тёмной глубокой норе. И так каждый день, каждый день на новом месте. В общем-то, кроме любопытства у неё ничего не было. Даже распорядком дня – и тем пренебрегала.

   Иногда она спала по ночам, укрывшись в густой дубовой листве, поближе к стволу. Иногда, напротив, днём пряталась в высокой траве и дремала там, пока не наступали сумерки. И тогда она просыпалась и с удовольствием проветривала крылья на ночном холодке. Глаза у неё как крошечные икринки, и ночью всё казалось одинаковым и очень чёрным. Чёрные деревья, такие, что не отличишь одно от другого, даже вода – чёрная! Захочешь сесть на травинку, а потом окажется, что это камыш, который так и норовит искупать тебя в пруду. А оттуда смотрит какое-то чудо-юдо, разевает рот и шевелит плавниками.

   «Привет! – чирикает птичка. – Извините!»

   Она зажмуривается, бьёт крыльями и, поднимая тучи брызг, взлетает. Ночью, конечно же, страшно, но ещё и страшно интересно. Неизвестные создания выползают из своих нор, шевелят многочисленными ногами и чистят пёрышки. Летучие мыши кажутся удивительно гладкими, когда касаются тебя в полёте крыльями. Вороны становятся дырами в полотне ночи. Сидит на суку такая дыра в форме ворона, закрывает звёзды, и только по движению клюва можно понять, что это ворон и есть. Птаха проносится над их головами, трепеща всеми пёрышками от страха, а вороны переговариваются хриплыми голосами:

   «Чего эта дневная пигалица забыла в такое время? Это время только для нас, больших страшных птиц, которые знают, что ночные мотыльки самые мясистые, как раз для наших клювов», – проговорил один ворон.

   «И для соловья», – отвечал другой.

   Первый сказал:

   «Я давно ему пытаюсь втолковать, что песни его лучше подойдут к дневной поре или к закатной. Там у него будет более благодарная публика, чем мы».

   Тем не менее право соловья вести ночной образ жизни никто даже не думал оспаривать. Соловей честно спит днём и просыпается от гудения ночных стрекоз. А эта птица – ни то ни сё. И днем глянешь – сверкает своей малиновой грудкой, и ночью надо ей скакать по веткам и ронять на головы спящих семена-вертолётики.

   Третий ворон вмешался:

   "Я слышал, эта же птаха летала вчера в предрассветный час: самый мрачный и тихий, когда даже соловей не решается петь. Самого сыча она напугала так, что тот теперь заикается. Икает, то есть. Вместо «ух, ух» говорит «ик! ик!».

   Вороны замолчали. Только перья, возмущённо топорщась на головах, выдавали их отношение к этой маленькой птице.

   Днём тоже не до сна. Высоко в небе клин журавлей начинает свой полёт. Птичка видит их и захлёбывается от восторга. Такие большие! Такие гордые! Вот бы с ними улететь. Она устремляется вверх, каждую секунду ожидая, что проткнёт клювом облака. Но едва она оставляет позади макушки лесных великанов, как порыв холодного осеннего ветра подхватывает её и сносит прочь.

   Журавли уже далеко. Птаха сидит на верхней ветке осины, провожает их, поворачиваясь то одним, то другим глазом, пытаясь разглядеть, не пойдут ли где на посадку. Вот бы долететь и расспросить обо всём, что видели они в дороге.

   Смену сезонов она видит впервые, и всё, даже самая малюсенькая мелочь, которой не было вчера и которая вдруг настала сегодня, её восхищает. Вода в лужах холодная и сладкая, по утрам она покрывается корочкой льда. Наступает зима. Первый снег в этом году выпадет и сразу почувствует, что природа уже его заждалась. Помурлычет немного, устраиваясь на листьях увядших папоротников, похрустит да уснёт до весны. Вместе с ним уснёт и ёж в своём доме под трухлявым пнём. Ещё до снега у ежа всё готово к зиме. Пол устлан листьями уходящей осени, кладовые набиты ранетками и желудями. Со спокойной душой он укладывается, забывая снять с иголок последнюю партию грибов. В его доме пахнет опилками и сушёными грибами, личинки светлячков ползают по стенам и слабо-слабо светятся, создавая атмосферу уюта и тепла.

   Когда на пень присаживается отдохнуть лесник и раскуривает трубку, старое дерево скрипит до самых корней, паучки отваливаются с потолка и падают ежу в постель, но он в полудрёме только переворачивался на другой бок. Спать ещё долго, и нужно использовать это время с толком. Некогда думать о такой мелкой помехе, как лесник. Даже если он в плечах два аршина. Даже если у него борода до пояса, а пальцы такие, что могут гнуть железо.

   После лесника на пенёк усаживается птичка. Она прыгает, стуча коготками по коре, но ежу уже всё равно.

   «Ты спишь, спишь, спишь?.. – чирикает она. – Выгляни, выгляни, посмотри, какой чудесный снег!»

   Нет ответа. Птичке стало холодно, и она распушила перья. Нигде не осталось приветливо шуршащей листвы, в которой можно укрыться даже от сильного ветра. Деревья стоят голые, как огрызки яблок, и такие же тёмно-коричневые. Только ели остались зелёными, да ещё накинули на плечи снежные косынки, но ели – такие создания, что никого к себе и близко не подпускают. Колючие, ууу...

   Но птичка не унывает. Она прыгает по снежной шапке на пеньке, а потом оборачивается и рассматривает свои следы.

   В это время мимо снова проходит лесник, на этот раз с маленькой внучкой. Увидев птичку, дерзко чирикающую посреди мрачного леса, лесник останавливается. Поглаживая бороду, он говорит девочке:

   – Посмотри-ка вон туда. Видишь? Это очень необычная птичка.

   – Наверное, совсем ещё птенчик, – говорит девочка. – Да, деда? Такая же бойкая, как я!

   – Вовсе нет, – отвечает старик. – Эти птахи выводятся из яиц в середине весны, а живут только до зимы. Так что эта птичка – старушка. И жить ей недолго, до холодов.

   Хотя я лесник, но ни разу не видел, как она откладывает яйца. Но когда сойдёт снег, их можно обнаружить в траве, такие маленькие, как фасолины. А высиживает сироток солнце. Оно растапливает на скорлупе лёд, а потом растапливает и саму скорлупу.

   – Бедная птичка, – расстраивается девочка. – Что она успеет сделать за одно лето? Только чуть-чуть погреться на солнышке.

   Старик смотрит на внучку с хитрым прищуром, а потом показывает на пенёк.

   – Здесь, под корнями, живёт ёж. Ему уже пять лет, это поживший и солидный зверь. У него полный гардероб шляп из шапочек жёлудя, и есть даже одна выходная, из ружейной гильзы, которую я как-то здесь обронил. Но эта птичка видела гораздо больше, чем он. Смотри, какая непоседливая! За день она успевает побывать во множестве мест.

   Девочка взяла старика-лесника за руку.

   – Знаешь, деда! Давай откроем сегодня в какой-нибудь комнате окно да насыплем семян. Может, она заглянет и к нам в гости?..

   А птичка, поддавшись настроению, которое несли с собой порхающие снежинки, кружилась вокруг угрюмых дубовых стволов, беспокоя сон лесных обитателей.

   Про Волчонка, который подружился с мальчиком

   Однажды волчонок подружился с мальчиком. Они часто вместе бродили по лесу. Один раз, ранней весной, когда расставались на опушке и стали договариваться о следующий встрече, мальчишка сказал: «Ты говорил, твоя стая уходит вслед за дикими козами на восток. Через сколько мы встретимся? Через неделю? Через две?..». Волчонок указал носом на молодую ёлочку, чахлую после суровой зимы, и произнёс: «Я не знаю, что такое неделя. Встретимся здесь, когда в тени этой ёлки сможет укрыться семейство лис из двух взрослых и трёх детёнышей. Вот когда я вернусь».

И мальчик стал ждать. Он несколько раз в день мерил шагами тень деревца. Иногда тень была широкая и короткая, как лужица, оставшаяся после дождя, иногда лежала на траве едва видным длинным росчерком, но всё ещё недостаточно длинным или недостаточно полным. И однажды, спустя месяц и четыре дня, когда ёлочка подросла и опушилась, тёплым ранним утром мальчик нашёл в её тени волчонка, тоже подросшего и окрепшего.

«Считать время днями и неделями гораздо удобнее», – сказал тогда мальчик.

«Зачем что-то считать? – удивился волчонок. – Если можно смотреть, как растёт трава или падают листья? Они всегда точны и никогда не обманывают. Эти цветы распускаются ровно, когда кроличий молодняк начинает выбираться из норок, а вот эти ягоды наливаются цветом, когда болотные птицы снимаются с мест и летят в теплые края на востоке».

   И мальчик задумался. А где всему этому можно научиться? Наверное, у волков есть своя, звериная школа, решил он, и нам, людям и зверям, надо уметь слышать и слушать друг друга. Тогда жизнь на земле будет намного богаче и интересней.

   Призрак осени

   Человек распахнул дверь, щурясь, ступил наружу. И застыл. В лицо будто плеснули ледяной водой.

На улице властвовал туман. Плотный, как сгущённое молоко, он забивался под одежду, маслянистыми каплями оседал на ресницах.

– Вот тебе и осень, – пробормотал Человек, растерянно поправляя на плече гитару. Ещё вчера он недоумевал по поводу тёплой солнечной погоды в октябре. Вот... дождался.

Часы показывали шесть утра. Угораздило же остаться ночевать в студии. Пол ночи проворочался, не в силах заснуть, и собрался под утро идти домой... зачем?.. всё равно днём сюда возвращаться.

Но ничего, дома хоть имеется завтрак.

Он нырнул в туман. И едва не полетел кубарем по ступенькам – из-под ног с «мявом» рванулось что-то маленькое и лохматое.

Подняв с земли упавшую гитару (хорошо, что в чехле), Человек обернулся. К стене жался котёнок, белый с чёрными ушами. И весь мокрый.

– Фу... ну и напугал же ты меня!

Человек подхватил существо, засунул за отворот куртки. Котёнок удивлённо высунул голову наружу.

– Считай, что мне страшно идти одному, – серьёзно объяснил ему Человек. – Сейчас же ваше время. Кошачье.