Текст книги "Жизнь моряка"
Автор книги: Дмитрий Лухманов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)
Я первым черпнул чашкой из ведра и предложил тост за процветание первой в мире республики рабочих и крестьян, за ее вождей, за Коммунистическую партию и за нашу смену – подрастающую и крепнущую молодежь.
Второй тост был за товарищей на «Товарище» и за наше счастливое плавание.
Оба тоста были покрыты дружным «ура».
Один из помощников, вооружившись суповой ложкой и вилкой, привязанной к палочке, немного напомнившей острогу, стал к ведрам за раздатчика, и ребята по очереди потянулись с чашками.
После обеда назначен был митинг, а в четыре часа – вечер самодеятельности, который был неожиданно прерван шквалом. Пришлось убирать гроты и брамсели.
Шквал пронесся необычайно быстро, и в семь часов вечера «Товарищ» под всеми парусами снова мирно покачивался на океане.
Вместо сорванной программы вечера пришлось ограничиться фейерверком. Сожгли несколько фальшфейеров и пустили полдюжины сигнальных ракет, благо вблизи не было ни одного судна и никто не мог принять наши ракеты за сигнал бедствия.
В открытом океане, за десять тысяч километров от Родины, мы смогли поздравить далеких друзей и родных с радостным праздником.
Какое великое изобретение радиотелеграф!
Когда «Товарищ» вступил в штилевую полосу, я отправил циркулярное радио на английском языке всем судам, находившимся между десятым градусом южной широты и экватором:
«Командир советского учебного парусного корабля «Товарищ», позывные РЙУ, просит пароходы, приближающеся к экватору, сообщить, когда, кто, в какой долготе, широте потерял зюйд-остовый пассат и вступил в штилевую полосу».
Я был засыпан ответами с невидимых пароходов. Эти ответы помогли нанести на карту довольно точную линию южной границы штилевой полосы. Большинство ответов было чрезвычайно любезно. Некоторые капитаны осведомлялись, все ли у нас благополучно и не терпим ли мы какой-нибудь нужды. Один, по всей вероятности очень молодой, англичанин протелеграфировал нам целую инструкцию о пересечении парусными судами экватора в октябре и ноябре. Эту инструкцию он целиком списал из руководства Финдлея, и мы не могли отказать себе в удовольствии послать ему ответную радиотелеграмму:
«Благодарим, руководство Финдлея имеется на судне».
Однажды мы приняли радио следующего содержания:
«Всем судам, имеющим врача. Английский грузовой пароход «Оркла», позывные РМО, широта 6°20′ северная, долгота 32°15′ западная, просит сообщить, какие рекомендуется принять меры и можно ли обойтись судовыми средствами при открывшейся тяжелой грыже. Аптека имеется. Капитан Гриффит».
Мы, конечно, сообщили ему немедленно все, что мог посоветовать по этому поводу наш доктор.
А сколько человеческих жизней было спасено в море благодаря радиотелеграфу!
Теперь уже не довольствуются установкой радиостанций на самом корабле. Даже спасательные шлюпки снабжаются маленькими станциями со складывающимися, как телескоп, пустыми внутри мачтами. И если в момент гибели корабля случайно никто не откликнется на его призывы SOS – «спасите наши души» – и его экипаж вынужден будет спасаться на шлюпках, то он может продолжать свой призыв о помощи до тех пор, пока его не услышит какое-нибудь судно. Чрезвычайно редки случаи, когда люди с погибшего корабля носятся по морю на шлюпках или плотах неделями и в конце концов, никем не замеченные, гибнут от голода и жажды.
Штилевая полоса
Как мы ни старались пользоваться всяким изменением ветра, чтобы уклониться к востоку, течение неумолимо относило нас к западу, и «Товарищу» удалось пересечь экватор только под 32°18′ западной долготы. Это было 16 ноября в шесть часов сорок пять минут утра. Расстояние в полторы тысячи миль от тропика Рака до экватора мы прошли в тридцать один день! Штили, легкие восточные ветры, шквалы, и опять штили, штили без конца!
Впрочем, затяжка в плавании помогла нашим ученикам напрактиковаться под руководством преподавателей Калайда и Кросса в производстве астрономических наблюдений. Наблюдения, особенно звездные, были страстью Кросса.
Помимо регулярных ежедневных занятий с учениками он, по собственной инициативе, раза три в ночь обязательно определялся по звездам и вызывал на соревнование любившего поспать Черепенникова и вахтенных практикантов-любителей.
Наблюдал он обычно Юпитер, и когда тот прятался за облака, «уходил в свою небесную каюту», Владимир Александрович смешно грозил ему своим старческим пальцем.
Этот месяц болтания в теплой тропической воде, поблизости кишащего водорослями Саргассова моря, сыграл с «Товарищем» скверную штуку: подводная часть корабля обросла ракушками и густой шелковистой ярко-зеленой травой длиной в полметра. Перегруженный и без того с трудом двигавшийся корабль теперь окончательно потерял свои мореходные качества. И нужен был хороший попутный ветер, чтобы заставить «Товарища» двигаться вперед с подобающей ему быстротой. Между тем, подходя к экватору, мы встретили предпассатный зюйдовый ветер, и скоро сделалось очевидным, что при этих условиях нам не обогнуть мыса Св. Рока.
Однако мы упорно держались бейдевинд левого галса и продвигались к берегам Южной Америки, надеясь, что ветер отойдет к осту и мы все-таки благополучно проскочим этот мыс. Но ветер не отошел, и, не дойдя полусотни миль до северного берега Южной Америки, мы сделали поворот и пошли почти назад, упорно стараясь выбраться как можно дальше на восток.
Пройдя полтораста миль, мы повернули снова. Утром 19 ноября с марса, где бессменно сидели сигнальщики, увидели слева по носу поднимающуюся над водой верхушку одинокой пальмы. Это был риф Рокас.
Рокас, очень опасный коралловый риф, лежит в ста тридцати милях к востоку от мыса Св. Рока, как раз на пути кораблей, огибающих этот мыс. Сильные течения при легких ветрах ставят парусные корабли в этих местах почти в беспомощное положение. Многие из них окончили свое существование на коралловых зубьях этого рифа. Только сравнительно недавно на нем удалось поставить железный маяк. Никто на маяке не живет, и автоматическая горелка его заряжается раз в год. Бразильцы рядом с маяком выстроили крепкий каменный дом, в котором могут укрыться потерпевшие крушение моряки.
По мере приближения к рифу вслед за пальмой стали подниматься над водой высокий шест со значком в виде красной звезды, узкий, похожий на иглу маяк, вторая пальма, поменьше, и наконец самый дом.
Ветерок посвежел. «Товарищ» прибавил ходу и скоро миновал риф, а к вечеру мог считать себя уже избегнувшим опасности быть прижатым к мысу Св. Рока.
24 ноября при посвежевшем зюйд-остовом пассате мы прошли параллель Пернамбуко и, снова выйдя на простор, пошли вдоль восточного берега Южной Америки, держась от него в расстоянии ста – полутораста миль.
Кончилась борьба с течениями, штилями и неожиданными шквалами.
На другой или на третий день после прохода Пернамбуко в четыре часа пополудни, во время вечернего чая, вахтенный помощник крикнул через светлый люк в кают-компанию:
– Товарищи, акула около корабля!
Мы все выскочили наверх.
За кормой судна, то приближаясь, то несколько отдаляясь, резал воду черно-синий треугольник – спинной плавник акулы. Немедленно сооружена была удочка. Акулья удочка делается из проволочного троса приблизительно в мизинец толщиной, с цепью на конце. К цепи прикрепляется большой стальной крюк, на который насаживается кусок солонины килограмма в два. Трос через блок, прикрепленный для этой цели к концу выдающегося за борт гика, проводится на шпиль, а другой его конец с крюком опускается в воду.
Затем приготовляют, тоже из проволочного троса, две петли, которые нужно ухитриться накинуть – одну под грудные плавники, другую – на хвост акулы, когда она будет поймана, иначе с ней не справиться на палубе.
Как только приманка была опущена в воду, черно-синий треугольник стал приближаться, и скоро в прозрачной воде можно было со всеми подробностями разглядеть большую синюю рыбу с белым брюхом, с острой вытянутой вперед мордой, с открытыми вместо жабр щелями позади головы. Это была так называемая голубая акула метра в два длиной. У ее головы вертелись две желтоватые рыбки-лоцманы. Два или три раза она подплывала к самой приманке и обнюхивала ее. На юте корабля стояли ученики и матросы, приготовившиеся к необыкновенной рыбной ловле. Наконец акула приблизилась к раздражавшей ее обоняние солонине, перевернулась на спину и схватила приманку.
– Тащи!
И акула повисла под гиком, размахивая своим сильным упругим хвостом. Несколько минут она бешено извивалась, свертывалась иногда в кольцо. Стоило большого труда удержать ребят от желания схватить ее за хвост руками и втащить на палубу. Но я знал, что такое акула, и ждал, когда она устанет биться и успокоится на несколько секунд. Вот этот момент наступил. Быстро накинули на нее петли, втащили на ют и растянули между двумя парами кнехт. Стальной крюк с солониной ушел глубоко в широко открытую пасть, усеянную четырьмя рядами мелких, но очень острых, загнутых назад зубов. Не успели акулу растянуть на палубе, как она снова начала биться. Но, привязанная за хвост и за голову, она уже не могла принести никакого вреда. Ей разрубили топором брюхо, а затем отрубили голову. И когда после этого сняли петлю с хвоста и потащили туловище вниз на палубу, то оно все еще продолжало извиваться и трепетать.
Нашлись любители, которые непременно хотели попробовать акульего мяса. Вырезав из спины два громадных куска, они потащили их на камбуз: один – варить, другой – жарить. Однако матрос из поморов Кирюша Волокитин превзошел всех гастрономов – он съел, даже не посолив, сырое сердце акулы. После этого подвига Кирюша получил прозвище «пожирателя акульих сердец».
Мясо акулы и в вареном и в жареном виде оказалось жестким, с неприятным запахом, но тем не менее было съедено. Кот Блэки тоже полакомился им. Впоследствии мы поймали еще двух акул и несколько дорад.
Дорада, или, вернее, корифена, – замечательно красивая рыба. Некоторые дорады достигают полутора метров длины и сорока сантиметров ширины. Спина дорады зеленая с золотым отливом, брюхо светлое и постепенно переходит в блестящий серебристый цвет. На жаберных крышках овальные золотистые пятна. Золотистая полоса украшает лоб между глазами, и целый ряд таких же полос проходит по бокам. Сплошной спинной плавник тянется почти вдоль всей рыбы и окрашен в синеватый цвет с бурыми полосками. Мясо корифен безвкусно, а иногда бывает и ядовито. Морское поверье приписывает это тому, что корифены будто любят тереться о медную обшивку подводной части кораблей; это, конечно, чушь, однако то, что некоторые особи этих рыб ядовиты, остается фактом. Случаи отравления бывали нередко. Чтобы распознать, ядовита ли пойманная рыба, моряки кладут в котел, где варится рыба, серебряную ложку или монету, – если серебро почернеет, то рыбу есть не следует, а если нет, то она безвредна.
Я очень жалел, что на «Товарище» не было ни Брема, ни других книг или атласов по естественной истории. Популярные лекции о жизни рыб, моллюсков и птиц, которые попадались на нашем пути, были бы полезны и интересны, а в некоторых случаях могли бы даже оградить и предостеречь от неприятных случаев. Так, например, однажды в яркий солнечный день мы были окружены какими-то красивыми моллюсками, переливающимися всеми цветами радуги, со вздымающимися над водой плавниками. Эти плавники они подставляли ветру, как парус, и грациозно скользили по ярко-голубой поверхности океана. Зрелище было восхитительным.
Одно такое животное мы зацепили ведром и подняли на палубу. Почти весь низ ведра был заполнен длинными нитями – щупальцами. Плавник имел вид воздушной камеры, то надувавшейся воздухом, то опадавшей.
Полюбовавшись моллюском и сняв с него несколько фотографий, мы выплеснули его обратно за борт, и оказалось впоследствии, что хорошо сделали. Он был так красив, что надолго остался у меня в памяти.
Вернувшись после плавания на «Товарище» в Ленинград, я отыскал цветной рисунок моллюска у Брема и вот что прочел о нем:
«Так называемые португальские галеры – физалии, принадлежащие к отряду сифонофор, представляют один из красивейших и наиболее замечательных, но и наиболее опасных родов кишечнополостных.
Даже грубые матросы не могут удержаться от восхищения перед этим великолепным созданием, пузырь которого может достигать величины детской головы, а арканчики погружаются в воду. Однако восхищение матросов идет наряду с почтительным страхом.
Во время кругосветного плавания судна «Принцесса Луиза» мимо корабля проплывала великолепная физалия. Молодой матрос спрыгнул в море, чтобы овладеть животным, подплыл к нему и схватил. Тогда животное окружило противника своими длинными хватательными нитями. Молодой человек почувствовал острую боль. Он с отчаянием закричал о помощи и насилу мог достигнуть судна вплавь. Здесь его подняли на борт. После этого он заболел так сильно лихорадкой и воспалением, что долгое время опасались за его жизнь…»
Прочтя этот «замечательный» русский перевод «замечательного» немецкого описания, я от души порадовался задним числом, что, несмотря на наличие значительного количества «отважных молодых людей» среди «грубых матросов» «Товарища», ни один из них не прыгнул за борт и не попал в объятия этого изумительно красивого моллюска.
Дни шли за днями. 8 декабря «Товарищ» пересек тропик Козерога в 37°57' западной долготы. Кончился зюйд-остовый пассат, и, подойдя к параллели мыса Св. Екатерины, мы снова очутились в преподлом месте.
К устью Ла-Платы
Побережье Южной Америки, от параллели мыса Св. Екатерины и приблизительно до 30° южной широты, славится следующим свойством: зюйд-вестовые и норд-остовые ветры постоянно сменяются одни другими и разводят громадное неправильное волнение. Часто ветер, достигающий силы шторма, неожиданно падает в несколько минут. Заштилевшее судно начинает раскачиваться на высоких волнах и, не имея движения вперед, перестает слушаться руля. Такое положение продолжается иногда полчаса, иногда сутки и больше. А затем налетает совершенно неожиданно новый ветер или с той стороны, с которой дул раньше, или с противоположной. Барометр ничего не предсказывает, а так как небо часто бывает облачно и при этом одноцветно, то и по его виду трудно что-нибудь предсказать.
Эти неожиданные шквалы почему-то налетали почти всегда на вахте третьего помощника – Николая Васильевича Вешнякова. Сидишь, бывало, у себя в каюте или в кают-компании и перечитываешь в двадцатый раз лоции южного Атлантического океана и вдруг сквозь открытый светлый люк услышишь возглас Николая Васильевича:
– Эге!..
И в ту же минуту раздается рев налетевшего шквала.
С криком «пошел все наверх» выскочишь на палубу, и начинается катавасия:
– Право на борт!.. Бом– и брам-фалы отдавай!.. Нижние брамсели на гитовы!.. На гротовые брасы, на левую!.. Гафтопсель долой!.. Бизань на гитовы!..
И обросший травяной бородой, перегруженный, неуклюжий «Товарищ» начинает лениво разворачиваться кормой на ветер.
Примешь шквал с кормы и ждешь, когда установится ветер, чтобы лечь на тот или другой курс.
А что делалось с «Товарищем» на большом волнении во время стихшего ветра! Перегруженный тяжелым, лежавшим в трюмах камнем, он был необыкновенно устойчив, и при ровном штормовом ветре можно было скорей потерять мачты, чем накренить его больше десяти градусов. Но зато когда ветер стихал или дул прямо в корму, «Товарищ» качался как маятник, делая от двенадцати до пятнадцати размахов в минуту с креном по двадцать-двадцать пять градусов на сторону.
Такая качка корабля, превращенного неправильной погрузкой в ваньку-встаньку, продолжалась иногда по три-четыре дня без передышки.
Надо сказать, что качка мало влияла на самочувствие нашего экипажа, привыкшего за переход ко всяким превратностям дальнего океанского плавания. Опасение вызывало лишь состояние судна.
Принимая во внимание, что мачты «Товарища» имеют высоту над ватерлинией сорок восемь метров и вместе с реями и такелажем весят 147000 килограммов, можно себе представить, как подобная качка отражалась на связях судна и самом рангоуте.
Наконец, перевалив через тридцатый градус южной широты, «Товарищ» взял курс к устью Ла-Платы.
Мы приближались к цели нашего перехода. Погода была благоприятной и ровной; жизнь на корабле потекла спокойнее.
Однажды часов около четырех пополудни, когда дул легкий попутный ветер и «Товарищ» медленно двигался к югу, с бака раздались три удара в колокол и голос впередсмотрящего:
– Прямо по носу дым!
Скоро из едва заметного облачка дыма стал вырисовываться силуэт большого двухтрубного пассажирского парохода.
Пароход взял несколько вправо, чтобы дать нам дорогу, и поднял итальянский флаг. Заработало радио. Пароход оказался быстроходным почтовиком итальянской национальной компании «Юлий Цезарь». Он шел из Буэнос-Айреса с обычными пассажирами первого класса и тысячей итальянских рабочих, возвращавшихся на родину с сезонных работ в Аргентине.
«Итальянец» был уже так близко, что можно было разглядеть людей на всех его палубах.
Вдруг он взял влево.
Что это? Уж не хочет ли он нас пустить ко дну?
Но, сблизившись с нами, он вновь отвернул и лег параллельным контркурсом. Вдруг у его передней трубы показалось облачко белого пара и раздались три коротких приветственных свистка; кормовой флаг «итальянца» медленно приспустился, приветствуя наш большой красный флаг, который мы для этой встречи специально подняли под гафелем.
Мы ответили без малейшей задержки, и с палубы парохода раздались крики:
– Эввива Руссия! Эввива совиет! Бон виаджо, камарады русси!..
«Юлий Цезарь» так быстро пролетел мимо нас, что я не успел разобрать, кричали ли вместе с «третьеклассниками» и достопочтенные пассажиры первого класса, но шапками и платками махали все на всех палубах и на мостике.
В эту же ночь, часов около одиннадцати, раздался удар в колокол, и впередсмотрящий крикнул:
– Право по носу огонь!
В бинокль увидели два белых огня парохода. Он шел навстречу и несколько наперерез нам.
На основании международных Правил для предупреждения столкновений судов в море всякое судно с паровым или другим механическим двигателем уступает дорогу парусному. Поэтому мы мало беспокоились о встречном пароходе, ожидая, когда он свернет с нашего пути. Но пароход не сворачивал.
Мы быстро сближались…
Поняв, что пароход не видит нашего зеленого отличительного огня, я зажег с правого борта зеленый фальшфейер.
Яркий зеленый свет залил весь борт корабля, нижние паруса и снасти.
В ту же минуту пароход отвернул влево и еще через несколько минут пролетел мимо нас в расстоянии не более двухсот метров.
Это был большой быстроходный пассажирский пароход, весь залитый огнями. Скорость его на глаз была не меньше 18 узлов, и если бы он нас ударил с такого хода, то тяжело груженный камнем «Товарищ», не разделенный на отсеки водонепроницаемыми переборками, пошел бы ко дну как топор.
Надо добавить, что если бы мы даже захотели уступить дорогу летевшему на нас пароходу, то не могли бы этого сделать, так как ветер совершенно упал и «Товарищ» почти не имел хода и едва-едва слушался руля.
Спускаясь южнее тридцатого градуса южной широты, мы часто встречали штормы, известные под именем памперос. Эти штормы зарождаются на восточных склонах Андов и, пролетая через пампасы, от которых они и получили свое название, разражаются с особенной силой в устье реки Ла-Платы. Памперосы бывают местные и общие. Первые длятся недолго, и небо при них остается неизменно синим. Общие памперосы приходят со шквалами, облачностью и дождем. Обыкновенно они продолжаются трое суток, но бывали случаи, когда памперосы свирепствовали по двадцать дней и дули с такой силой, что срывали с якорей стоявшие на реке суда и даже перевертывали малозагруженные корабли.
Сила ветра при памперосах не уступает силе вест-индских ураганов или тайфунов Китайского моря, и разница заключается только в том, что при ураганах направление ветра постоянно меняется, а при памперосах ветер имеет неизменное направление от зюйд-веста.
Наибольшее количество памперосов падает на зимние месяцы, но и летом они нередкие гости в этих местах, поэтому надо было ожидать встречи с ними.
На долю «Товарища» тоже выпал трехдневный памперос. Но судно отлично справилось с ним, приведя в крутой бейдевинд под нижними марселями и фоком. Впрочем, нет худа без добра. Обычно после пампероса наступают легкие и ровные остовые ветры, которые и помогли нам благополучно добраться до Монтевидео.
Было бы гораздо хуже, если бы вместо пампероса мы получили штормы из восточной половины компаса. Устье Ла-Платы при ширине двести морских миль очень мелко и совершенно открыто с востока. Громадная волна, бегущая через всю ширь южной части Атлантического океана, свободно вкатывается в широкое устье реки и превращается в придонный бурун. Входить в Ла-Плату при таких условиях, несмотря на попутное направление ветра, невозможно, а для того чтобы отлавировать от берега, нужно бороться не только с силой ветра, но и с громадным волнением. Это удается далеко не каждому судну, даже паровому, и недаром северный берег устья реки усеян обломками кораблей.
При входе в Ла-Плату нас постигла только одна неприятность – остовый ветер принес дождь и туман, который скрыл не только низкие берега реки, но и все маяки.
Пришлось идти по лоту, следуя так называемым «иловым колодцем».
Дно этой реки-моря покрыто песком и ракушками, среди которых течение реки промыло сравнительно узкую, но глубокую борозду с осевшим в нее серо-синим речным илом. До тех пор пока лот судна встречает илистый грунт, можно считать, что оно на фарватере, но как только лот начинает доставать со дна моря песок или ракушку, это означает, что судно сошло с фарватера и приближается к мелям.
Ла-Плата хорошо исследована и описана. Глубины и грунты нанесены на карту; по цвету и сорту песка и ракушек можно с большей или меньшей уверенностью судить о том, находится ли судно вправо или влево от илового колодца.
В ночь с 24 на 25 декабря «Товарищ» при очистившемся небе и попутном ветерке прошел городок Мальдонадо и к рассвету был в виду Монтевидео.
Здесь ветер совершенно стих, и нам пришлось отдать якорь. Но буксирный пароход, посланный нашими агентами, братьями Додерос, уже шел нам навстречу.
Наш новый радиотелеграф сослужил нам еще раз хорошую службу: с момента приближения «Товарища» к устью Ла-Платы мы находились в непрерывных сношениях с нашими агентами, и теперь, увидев направляющийся к нам сначала дымок, а затем и силуэт буксирного парохода, мы знали, что этот пароход введет нас в порт, что он везет нам запас свежей провизии и большой чемодан долгожданных писем.
Если мы быстро справились с уборкой парусов у острова Уайт, то теперь, я думаю, мы побили рекорд. Паруса были убраны и закреплены в четверть часа.
