Текст книги "Жизнь моряка"
Автор книги: Дмитрий Лухманов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)
Российский Добровольный флот
В годы первой мировой войны я был морским агентом Добровольного флота в Южной Японии и жил с семьей в Нагасаки. Там меня и застал исторический 1917 год.
Вести с Родины доходили урывками. Русские матросы тайком привозили разрозненные номера «Правды». Мои мысли и желания были прикованы к революционной борьбе в России.
Воспользовавшись первой представившейся мне возможностью, я выехал во Владивосток.
Вспоминая сейчас то время, я испытываю ни с чем не сравнимое чувство радости и благодарю судьбу за то, что она дала мне возможность внести мою скромную лепту в общее святое дело моего народа.
Мне довелось принять участие в борьбе за спасание судов дальневосточного Добровольного флота.
Интересная история этого своеобразного морского учреждения мало известна читателям, и ее стоит рассказать.
Сан-Стефанский мирный договор сильно обострил отношения царской России с Англией. Надо было готовиться ко второй войне, к войне по преимуществу морской.
Самыми уязвимыми местами Англии были ее связь с разбросанными по всему свету колониями и ее морская торговля, без которых она скатилась бы к положению третьестепенной державы. Оружием для нанесения наиболее чувствительных ударов морской торговле врага считались в то время легкие быстроходные крейсера. У всех еще были в памяти действия неуловимого крейсера «Алабама», потопившего во время гражданской войны в США 56 торговых кораблей и парализовавшего морскую торговлю «северян». В кружке лиц, близко стоявших к царскому двору, возникла мысль объявить всероссийскую подписку на пожертвования для приобретения за границей нескольких больших пароходов, которые легко можно было бы переделать в крейсера. Возник комитет Добровольного флота.
На собранные деньги комитет приобрел в Германии три быстроходных океанских парохода, названные: «Москва», «Петербург» и «Россия». Скоро к ним присоединился четвертый – «Нижний Новгород».
Так возник Добровольный флот. Задачей его было в мирное время поддерживать регулярное почтово-пассажирское сообщение между Одессой и Владивостоком и перевозить на Дальний Восток срочные, главным образом военные, грузы. На обратных рейсах с Дальнего Востока корабли заходили в китайские порты и грузились чаем для России.
В военное время суда должны были превратиться в крейсера и вредить неприятельской морской торговле. Добровольный флот подчинялся военно-морскому министерству. Его комсостав состоял из числящихся в отпуску и «по флоту» морских офицеров, а команда – из опытных матросов различных специальностей.
Высокие фрахты, денежная помощь правительства и отсутствие конкурентов дали Добровольному флоту возможность быстро расти и развиваться. К началу двадцатого века он уже имел шесть прекрасных быстроходных крейсеров, восемь транспортов и два парохода специального назначения.
Крейсера обладали скоростью до двадцати, а транспорты – до тринадцати узлов, что было очень неплохо по тому времени.
Казалось, разразись война, и крейсера, взяв в свои трюмы полные запасы угля, поставив заранее приготовленное и спрятанное в отдельных трюмных отсеках артиллерийское и минное вооружение, бросятся на океанские торговые пути и терроризируют вражескую торговлю. Транспорты же, нагруженные углем, боеприпасами и провизией, заблаговременно выйдут на условленные места встреч и будут питать крейсера.
Но грянула русско-японская война, и бесталанные царские адмиралы обанкротились. Военная деятельность и помощь Добровольного флота оказалась более чем скромной.
Копилась война, и с нею кончилось существование того Добровольного флота, для создания которого жертвовались не только крупные суммы купцов, но и трудовые рубли населения. Идея коммерческих крейсеров, так блестяще оправдавшая себя через десять лет, в мировую империалистическую войну была признана неудачной и устаревшей. Из ведения морского министерства флот перешел в ведение министерства торговли и промышленности. Комитет был переименован в правление с сильной прослойкой чиновников.
Оставшиеся после русско-японской войны четыре парохода крейсерского типа правление Добровольного флота поставило на линию Либава – Нью-Йорк через Роттердам. Но за два года работы, имея всегда почти полный комплект пассажиров и полный груз, они дохода не давали. Своих агентов в Нью-Йорке и Роттердаме не имелось, а иностранные рвачи-комиссионеры получали такую львиную долю с заработка Добровольного флота, что остатков не хватало даже на содержание судов. Выручали только новые линии: экспрессные – между Владивостоком, японскими портами и Шанхаем – и товаро-пассажирские, обслуживавшие Камчатку, Сахалин и побережье Приморской области. Все эти линии субсидировались правительством.
Флотские офицеры были постепенно заменены моряками торгового флота, а в содержании старых и постройке новых судов начала преследоваться строгая экономия.
Ко времени мировой войны число пароходов Доброфлота перевалило уже за сорок. Правда, большинство новых судов были обыкновенными грузовиками с железными палубами и без всяких претензий на шик, но все-таки Доброфлот являлся солидным морским предприятием. Кроме пароходов, во многих русских и иностранных портах он имел ценное недвижимое имущество, не говоря уже о плавучих кранах, катерах и инвентаре. Во время войны лучшие «добровольцы», ранее ходившие на линии Одесса – Владивосток, были сданы в бессрочный чартер (аренду) англичанам и работали между портами Северной Англии, Мурманском и Архангельском. Несколько пароходов после закрытия турецких проливов застряло в Черном море. Остальная часть флота в числе двадцати трех единиц сконцентрировалась на Дальнем Востоке.
В самом начале войны экспресс шанхайской линии «Рязань» был захвачен германским крейсером «Эмден». Второй экспресс «Орел» был взят в военный флот и превращен в военно-учебное судно.
Третий экспресс «Полтава» наскочил на камни у Седельных островов и погиб.
С начала Великой Октябрьской социалистической революции правление Доброфлота, не пожелавшее подчиниться Советской власти, бежало из Петрограда в Одессу, оттуда перекочевало в Феодосию, затем в Константинополь. После падения Врангеля и крушения всех надежд белогвардейцев на восстановление старого режима оно перебралось в Париж.
За время между Октябрем и разгромом Колчака дальневосточный отдел Доброфлота, или, как он тогда назывался, Управление делами Добровольного флота на Дальнем Востоке, оставался самостоятельным.
От Москвы Владивосток был отрезан.
В конце января 1920 года руководимые большевиками партизаны и восставшие рабочие свергли во Владивостоке власть колчаковского ставленника Розанова. Несмотря на горячее желание трудящихся установить Советскую власть в Приморье, присутствие огромной армии японских интервентов вызвало необходимость сохранения Областной земской управы. Она преобразовалась во временное коалиционное правительство. Дальневосточные заправилы Доброфлота, приняв это за начало большевизации, бежали из Владивостока вместе с генералом Розановым и другими колчаковскими ставленниками на пароходе «Орел» в Японию. Там они объединились с главным агентом Доброфлота для Северной и Центральной Японии Н.Д. Федоровым и начали, под покровительством Японии, захватывать «добровольцев», приходивших в японские порты. Федоров и компания преспокойно продавали грузы со скидкой тем же японцам и бесконтрольно распоряжались вырученными деньгами, а корабли или эксплуатировали в свою пользу, или направляли через Константинополь в распоряжение белогвардейского правления Доброфлота.
Многие капитаны, которым белогвардейцы платили жалованье в иностранной валюте, охотно содействовали федоровской компании. Они выдумали даже особый принцип «работы вне политики», которым пытались прикрыть свою службу белогвардейцам. Управлением во Владивостоке верховодило несколько старших капитанов, руководствовавшихся тем же принципом.
Судовые команды и младший комсостав чувствовали, что белогвардейская верхушка ведет Добровольный флот к полному разбазариванию и гибели, и, как могли, боролись за сохранение всех пароходов.
Наконец временное приморское правительство предложило всем работникам Добровольного флота и судовым командам избрать на общем собрании управляющего. Выбор пал на меня. Первым шагом в моей деятельности был отказ от подчинения правлению, находящемуся за границей.
– Доброфлот есть учреждение, созданное на национальные пожертвования, он есть достояние всей нации, которая живет на своей территории, и Доброфлот не может управляться из-за границы.
И временное правительство и доброфлотская масса поддержали. Было создано временное правление на русской территории, во Владивостоке Федорову и всем заграничным агентам было предложено подчиниться этому правлению как национальному.
Федоров отказался наотрез и, снесшись с эмигрантским правлением, объявил себя управляющим делами Доброфлота на Дальнем Востоке, с пребыванием в Японии, впредь до установления в России «законного, всеми признанного правительства».
Началась борьба за пароходы между Владивостоком и самозванным управляющим в Японии. Война эта была нешуточная. Федоров и его приспешники «вне политики», как и вся прочая белогвардейщина, являлись орудием в руках интервентов, пытавшихся превратить наш Дальний Восток в свою колонию. Белогвардейский «управляющий» делами Доброфлота на Дальнем Востоке Федоров был только ширмой для захвата русских кораблей интервентами. Если он имел некоторую видимость «самостоятельности», то это происходило из-за разногласий в лагере самих интервентов. Японские империалисты хотели просто прикарманить пароходы Доброфлота, а державы Антанты (Англия, Франция) предпочитали видеть их на Черном море, помогающими Врангелю в борьбе против Советов.
На какие только провокации не шли враги, чтобы сломить сопротивление русских моряков, остававшихся верными советской Родине! То, что коммунисты (в 1920 году во Владивостоке и я вступил в партию) и передовые моряки делали для спасения флота, было прямым продолжением великой борьбы, которую развернула большевистская партия на Дальнем Востоке, – партизанской отечественной войны против интервентов.
Провокация
Владивосток. Июль 1920 года, девять часов утра.
Я сижу в служебном кабинете с председателем месткома Лавровым. Двери заперты на ключ. Говорим полушепотом.
– Если вы снимете Миловидова с судна, – говорит Лавров, – то поднимется вся секция судоводителей с протестом. Это уж будьте уверены, они только и ждут повода, чтобы устроить забастовку.
– Я сниму так, что повода к протесту не будет. Уже заготовлен приказ о переводе Миловидова на «Томск» ввиду его особой опытности в полярных плаваниях: пусть прогуляется на Камчатку и обратно. А на «Симбирск» пошлю Каргалова.
– Не пойдет.
– Кто, Каргалов?
– Нет, Миловидов. Не пойдет на «Томск», скажет: «Обидно, худший пароход».
– Тогда отстраню его от должности за неисполнение распоряжений директора-распорядителя и представлю правлению к увольнению.
– А «министр» не утвердит.
– Покуда утвердит или не утвердит, «Симбирск» уйдет с другим капитаном.
– Секция судоводителей объявит место Миловидова под бойкотом.
– А союз моряков?
– Да что союз может сделать, когда над ним сидит «розовое» коалиционное правительство, а над правительством сидит японская интервенция?
– Ну что же делать? Нельзя же посылать пароход за границу с капитаном-предателем!
– Да что же будешь делать-то? Ничего не поделаешь… Давайте пробовать по-вашему, авось пройдет.
– А вы, товарищ Лавров, пока что примите меры, чтобы поставить на «Симбирск» надежного радиотелеграфиста.
– Вы думаете, это легко?
– Попросите в комитете – дадут.
– Дать-то дадут, а как мы старого-то снимем, за что, как объясним? Семь лет беспорочной службы, лучший радиотелеграфист, знает английский язык, третий год служит на «Симбирске»…
– Да ведь сволочь же он!
– Самая настоящая белогвардейская сволочь!
– Так как же его оставить?
– А как же его снимать? Ведь мы не в РСФСР, а в «демократической» Приморской области с «демократическим коалиционным кабинетом»…
– Да, действительно, положеньице!
– Надо бы хуже, да некуда.
Праказ о переводе. Миловидова с «Симбирска» на «Томск» отдан. Миловидов приходил объясняться, и мои доводы о его «опытности в полярных плаваниях» не помогли. Он прямо сказал:
– Не золотите пилюлю, Дмитрий Афанасьевич. Если вы мне не доверяете, то увольте от службы.
– Я облегчаю ваше положение. Вы личный друг Федорова, захватившего в свои руки дела Доброфлота в Японии, и его наместника в Нагасаки – Кузьменко. Вам будет очень трудно идти против них. А в камчатском рейсе вы будете далеки от всякой политической борьбы и будете делать свое прямое капитанское дело.
– Я не пойду на «Томск». Это для меня оскорбительно. Или я останусь на «Симбирске», или увольте меня.
– Я вас перевожу на «Томск». Если вы не желаете исполнить моего приказания, подайте рапорт…
Рапорт подан. Это не рапорт, а вызов. Чувствуется, что у Миловидова за спиной какая-то организация и он заранее уверен в победе. Три часа дня. Экстренное заседание временного правления Добровольного флота. Заседание закрытое. Я докладываю о положении дела с Миловидовым.
«Слушали: Доклад директора-распорядителя об отказе капитана парохода «Симбирск» П.И. Миловидова выполнить приказ директора-распорядителя о временном принятии под команду парохода «Томск» и сдаче парохода «Симбирск» капитану дальнего плавания Н.А. Каргалову.
Постановили: Ввиду нарушения капитаном дальнего плавания П.И. Миловидовым основных начал дисциплины уволить его от службы в Добровольном флоте. Временно командующим пароходом «Симбирск» назначить капитана дальнего плавания Н.А. Каргалова. Смену капитанов ввиду назначенного на завтра отхода парохода «Симбирск» срочным почтово-пассажирским рейсом по японо-китайской линии произвести немедленно. Означенное постановление правления, согласно ст. 54 положения о Добровольном флоте, представить на утверждение министра торговли и промышленности».
Четыре… пять… шесть вечера.
Капитан Каргалов сидит в кают-компании «Симбирска» и курит трубку за трубкой. Миловидова нет на судне. Посылали автомобиль к нему на квартиру – там тоже нет.
Офицеры и механики «Симбирска» время от времени шмыгают через кают-компанию и странно улыбаются. Положение Каргалова самое глупое. Мое, пожалуй, еще глупее.
В шесть с половиной вечера звонит телефон. Беру трубку:
– Алло!
– Директор-распорядитель Доброфлота, господин Лухманов?
– Товарищ Лухманов, – поправляю я.
– Говорит министр торговли и промышленности Бринер. Прошу вас немедленно прибыть ко мне для объяснений.
– Есть, сейчас буду…
Двадцатипятилетний министр Борис Юльевич Бринер, он же глава торгового дома «Бринер и Кузнецов», взволнованно ходит по громадному кабинету.
– Вы хотели меня видеть, Борис Юльевич?
– Да. Отчего вы увольняете капитана Миловидова? Сейчас у меня была депутация от капитанов, и они все за него просили. Миловидов – один из опытнейших капитанов Доброфлота, и я не вижу причин для его увольнения, кроме вашего каприза.
– Я не увольнял Миловидова, а только перевел его на «Томск», так как у нас не хватает опытных капитанов для камчатских рейсов. Но Миловидов отказался исполнить мое распоряжение, и правление постановило его уволить.
– Я не утвержу этого постановления! Я вижу в нем вредную демагогию, а не дело. Миловидов – строгий капитан и поэтому не нравится в союзе, которым верховодят матросы и кочегары, а ваше правление заигрывает с союзом.
– Наше правление заботится о сохранении вверенного ему русского достояния и не хочет, чтобы оно было угнано за границу. Поэтому правление, зная капитанов, желает посылать за границу тех из них, которые не только уведут, но и приведут назад пароход.
– Миловидов дал мне честное слово, что приведет пароход обратно во Владивосток.
– Вы гарантируете это, Борис Юльевич?
– В обществе, к которому я принадлежу, привыкли верить честному слову, товарищ Лухманов, и я требую, чтобы Миловидов остался на «Симбирске»!
– Это ваше официальное приказание как министра?
– Да, это мое официальное приказание.
– Прошу вас дать его в письменной форме.
Бринер вскипел.
– Вы получите его завтра утром срочным пакетом.
– Имею честь кланяться.
Я вышел в коридор и задумался. Куда идти: к премьеру меньшевику Бинасику – не стоило, к председателю управы эсеру Медведеву – того меньше… Оставалась одна надежда, что мальчишка Бринер за ночь одумается и, побоясь ответственности, не пришлет письменной отмены постановления правления.
Я поехал на квартиру к председателю нашего правления Пригарину и рассказал ему о встрече с Бринером.
– Если этот кадетский недоносок в самом деле потребует оставления Миловидова, – советовал мне председатель, – пошлите телеграмму нашему агенту в Нагасаки, чтобы тот задержал пароход и не выпускал в Шанхай до смены капитана…
Кадетский недоносок оказался решительнее, чем я предполагал, и официально отменил постановление правления.
С переменой радиотелеграфиста тоже ничего не вышло, но мы с Лавровым нашли ему негласную «няню» в лице второго радиотелеграфиста, присланного партийным комитетом и назначенного в целях конспирации лакеем. Эта «няня» обещала мне в первую же ночь напоить свое «дитя» до положения риз и прислать условную радиограмму о положении дел на судне. Для этого был передан специальный код, выработанный мною для сношений с нашим главным агентом в Японии. Условную радиограмму должен был принять стоявший у пристани «Томск», на рации которого сидел партийный товарищ.
В два часа дня пароход «Симбирск» отходил в Шанхай через Нагасаки. За четверть часа до отхода всему экипажу было приказано собраться на спардеке, и я сказал морякам несколько напутственных слов. Говорить много не пришлось, люди отлично знали о раздвоении Доброфлота на белый и красный, о том, что представителем белого флота на Дальнем Востоке является сидящий в Японии Н.Д. Федоров; что в Нагасаки его агентом состоит старый сотрудник владивостокской охранки Кузьменко; что эти люди с помощью бывших царских консулов и негласного покровительства японцев стараются захватывать наши пароходы и посылать их в Европу для работы на Врангеля.
Мне оставалось только напомнить команде, как дорога для нашего края каждая мореходная единица, как важно нам поддерживать сообщение Владивостока с японскими и китайскими портами своими, а не иностранными пароходами. Единственная просьба была к команде вести себя так, чтобы не дать иностранной полиции повода вмешаться во внутреннюю жизнь судна.
Об инциденте с капитаном Миловидовым я, разумеется, ничего не сказал, но слухи о нем, конечно, дошли до кубрика, и дружный ответ: «Не беспокойтесь, товарищ директор, ни провокации не допустим, ни дисциплины не нарушим» – показал, что моя маленькая речь была понята как следует.
Ровно в два часа дня «Симбирск» отошел от пристани. А ровно в два часа ночи мне принесли принятую с «Симбирска» радиограмму.
«За обедом в кают-компании капитан Миловидов предупреждал пассажиров, что в Нагасаки пароход, вероятно, получит другое назначение и что едущие в Шанхай будут переотправлены туда за счет Доброфлота на ближайшем японском пароходе. В полночь Миловидов послал условное радио Федорову в Кобе. Расшифровать не мог. №1».
«Няня» сдержала свое слово.
Утром я сам отвез на телеграф срочную шифрованную инструкцию нашему агенту, находившемуся в Нагасаки. Наш шифр был удивительно прост и не внушал японцам никаких подозрений. Он представлял собой самые обыкновенные русские слова, написанные латинскими буквами, но значение большинства существительных и прилагательных имело условный характер. Так, например, Федоров назывался у нас «отправителем», Кузнецов – «посредником», судовые документы – «квитанциями» и т.д. Искусство заключалось в том, чтобы составить телеграмму не только самого невинного свойства, но и чтобы какой-нибудь нелогичностью она не вызвала подозрений. Этим кодом мы очень удачно пользовались.
Прошло три дня. «Симбирск» прибыл в Нагасаки, и я получил шифровку:
«Квитанции получил, запер в кассу агентства; капитан через посредника сговаривается с отправителем. Пароход задержал. Немедленно высылайте запасные части».
Под «запасными частями» следовало подразумевать новый комсостав.
Я полетел с расшифрованной копией к Бринеру. Но «министр» держался непреклонно, и не утвердил смену Миловидова. Едва-едва удалось уломать его потребовать по телеграфу немедленного привода парохода обратно во Владивосток ввиду изменившегося расписания. На эту телеграмму Миловидов ответил просьбой об отпуске, ссылаясь на расстроенное здоровье, и настаивал на временной сдаче парохода своему старшему помощнику.
А тем временем из Нагасаки приходили шифровки одна тревожнее другой. Сообщалось, что в Нагасаки прибыл заместитель Федорова – Кампанион, что Кузьменко, бывший царский консул Максимов и Кампанион постоянно бывают на «Симбирске»; что весь комсостав получил от них добавочное содержание в японской валюте и открыто перешел на их сторону; что они пробовали, но безуспешно подкупить и команду, а Максимов требовал от агента Доброфлота – нашего сторонника – передачи судовых документов в консульство, но получил категорический отказ.
Только через десять дней удалось мне добиться от Бринера разрешения сменить Миловидова. И только через две недели Каргалов во главе нового комсостава смог прибыть в Нагасаки.
Японские шпионы, разумеется, предупредили Миловидова о прибытии смены. На «Симбирск» был назначен усиленный наряд японской полиции. Новый комсостав был встречен у трапа. Миловидовские люди плотным кольцом окружили прибывших. Команда с мрачными лицами образовала вокруг них второе кольцо.
Миловидов стоял бледный и едва сдерживал волнение, ему предстояла хотя и ранее разученная, но нелегкая и несколько рискованная роль.
– Что вам угодно на этом судне? – спросил он Каргалова дрожащим, взвизгивающим голосом.
– Я имею приказ правления принять от вас этот пароход.
– Я не сдам вам судно!
– Ну, это мы посмотрим, – спокойно ответил Каргалов и двинулся вперед.
– Вам придется перешагнуть через мой труп! – взвизгнул Миловидов и выхватил из кармана револьвер.
Этого «трюка» не выдержала команда и поддалась на провокацию. В одно мгновение матросы растолкали миловидовский комсостав и обезоружили Миловидова.
Выскочившая из засады японская полиция окружила и арестовала команду. Немедленно составили протокол о бунте команды и нападении на капитана под влиянием большевистской пропаганды. Протокол заверил «кстати оказавшийся на судне» «российский консул» Максимов.
На следующий день по срочному приказу нагасакского губернатора команду выслали в административном порядке под конвоем японских жандармов через Цуругу во Владивосток. Консул Максимов «ввиду утери» подлинных судовых документов, «по указу всероссийского временного правительства» (скончавшегося за три года до этого происшествия), выдал «Симбирску» новые временные документы. Капитан Миловидов с разрешения «российского посла» в Токио нанял вместо русской японскую команду, и «Симбирск» проследовал в Кобе, где и поступил в распоряжение Федорова.
На другой день после печального возвращения Каргалова и экипажа «Симбирска» во Владивосток ко мне пожаловал японский морской офицер с переводчиком. Офицер назвался флаг-капитаном командующего японской эскадрой во Владивостоке.
Флаг-капитан стал длинно объяснять что-то по-японски. Переводчик сгибался после каждой его фразы и добавлял: «Хэ… хэ… хэ!»[64]64
По-японски – «да», «так точно».
[Закрыть]
Наконец офицер кончил. Переводчик втянул в себя воздух, согнулся в три погибели и перевел:
– Его превосходитерство адмирар приказари вам кранятися.
– Поблагодарите его превосходительство за любезность.
– Его превосходитерство адмирар сказари, что очень жарко (жалко), но нерзя быро ваши рюди оставити в Японии.
– И мне очень жалко. Но что же наши люди сделали в Японии нехорошего?
– Очень боршевики! – И переводчик закатился раскатистым деланным хохотом, раскрыв зубастый рот, как акула. Офицер тоже заржал, но более сдержанно. Просмеявшись с минуту, оба как по команде закрыли рты и вытянулись.
– Пожаруста, присырайте в Японию другие рюди, не боршевики, – передал в заключение переводчик.
