Текст книги "Два веса, две мерки (Due pesi due misure)"

Автор книги: Дино Буццати

Соавторы: Итало Кальвино,Альберто Моравиа,Карло Мандзони,Томмазо Ландольфи,Карло Бернари,Лука Гольдони,Лючо Мастронарди,Джузеппе Берто,Лев Вершинин,Антонио Амурри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

СРЕДСТВО ОТ БЕССОННИЦЫ ^{3}

Перевод Е. Дмитриевой.

В тесном номере, где Артуро и Густаво пришлось поместиться вдвоем, поскольку других свободных комнат в гостинице не оказалось, нестерпимая духота летней ночи, а также тяжесть в желудке – результат чересчур обильного, против обыкновения, ужина – не давали первому из них уснуть. Мученически вздыхая при каждом движении, он елозил по кровати, принимая самые невероятные позы: то укладывался поперек, так что голова свешивалась вниз, то ложился ногами на подушку, то зажимал подушку между колен, – и все это в надежде, что смена положений, непривычная поза или секундная прохлада нескольких квадратных сантиметров постели, еще не нагретых телом, помогут ему заснуть.

Но сон не приходил.

И это бы еще полбеды: главное, Артуро злился на приятеля, преспокойно спавшего на соседней кровати мертвым сном. Злился и завидовал.

Он и не подозревал, что Густаво, которого он считал спящим, на самом деле тоже не спит и не меньше его изнывает от духоты и бессонницы. Просто, пока Артуро вертелся на постели, ища спасения в динамике, Густаво уповал на статику, на абсолютный покой, боялся шелохнуться – иначе все пойдет насмарку.

Временами ему казалось, что еще немного, совсем чуть-чуть, и на него снизойдет то вожделенное полузабытье, то туманное облако, которое, сгущаясь, предшествует сну и уже при первых признаках равнозначно долгожданной вести, что муки бессонницы после стольких страданий наконец позади. Но достаточно было малейшего шороха, и он вздрагивал, и сон – пугливая черная птица с бесшумными крыльями – улетал прочь. Нетрудно представить, как раздражал его неугомонный Артуро, под которым скрипели пружины кровати, нетрудно представить, с какой ненавистью слушал он мученические вздохи своего друга. Лучшего друга, ничего не скажешь, но сейчас он готов был его задушить собственными руками.

В свою очередь Артуро, питающий к Густаво столь же дружеские чувства, выходил из себя – не мог простить приятелю, что тому хорошо (такое, во всяком случае, создавалось впечатление). Он отдал бы все на свете, чтоб только и Густаво не спал, чтоб маялся с ним заодно, либо – еще лучше – чтоб самому забыться в дремоте, ощутить вдруг, как сознание проваливается в сладостную пустоту.

После долгих колебаний, встать ли ему или упорствовать в попытке заснуть, Артуро капитулировал. Спустив ноги на пол, он прошел к окну и облокотился на подоконник – глотнуть менее душного воздуха. Он рассчитывал, что рано или поздно усталость возьмет свое, что, если он откажется от надежды заснуть, сон, из духа противоречия, придет сам.

Но сон не приходил. Усталости тоже не было. Когда человек изнывает от бессонницы, он прилагает все усилия, чтобы заснуть как можно скорее, а спешка – злейший враг сна. Артуро снова лег.

«Да угомонится он наконец или нет, черт бы его побрал!» – думал Густаво.

Укрывшись с головою, чтобы не слышать, задыхаясь под простыней, он уговаривал себя не кипятиться, молчать, дабы не спугнуть сон, который ему предстояло обрести в полной неподвижности.

Артуро вспомнил, что читал где-то, будто великолепное средство от бессонницы – пройтись мокрым полотенцем по спине вдоль позвоночника.

Он опять встал. Водопровода в номере не было, его заменял допотопный умывальник, состоящий из таза на треножнике и кувшина с водой.

Мученик подошел к умывальнику и тихо налил в таз воды.

«Чего он там копошится?» – недоумевал Густаво.

В нем все кипело, непонятная возня раздражала его тем сильнее, чем тише действовал Артуро, чтобы ему не мешать.

По-прежнему стараясь не шуметь, Артуро окунул полотенце в таз, хорошенько намочил и, неестественно изогнувшись, с трудом провел им вдоль спины. От холодного прикосновения на миг перехватило дыхание.

С полотенца текло на поясницу, на ноги, он отжал его и налепил на спину – от шеи до крестца. Как только он чувствовал, что полотенце нагрелось и уже не холодит кожу, он опять его мочил, отжимал, и водная процедура повторялась сначала.

«Что он там все-таки делает? – ломал себе голову Густаво, прислушиваясь к таинственным звукам, доносившимся из темноты. – Убить его мало!»

Намочить одновременно весь позвоночник было нелегко, и Артуро решил испробовать новый способ – нечто вроде самобичевания. Скрутив полотенце жгутом, он стегнул себя по хребту.

«Ну и скотина! – выругался про себя Густаво, вздрогнув от громкого шлепка. – Да что ж он там делает, в конце-то концов?»

Взбодрившись после освежительного удара, Артуро принялся методично хлестать себя по спине.

Неожиданно при очередном взмахе полотенце зацепилось за треножник, и тот опрокинулся вместе с полным тазом и кувшином. Артуро пытался было все это удержать, но, увы, поскользнулся и, силясь за что-нибудь ухватиться, растянулся на мокром полу; к грому бьющегося фарфора – кувшина, таза, мыльницы, стакана для зубных щеток, полоскательницы – и к звону составлявшего единое целое с треножником небольшого круглого зеркала для бритья на витой, а-ля барокко, ручке прибавился в результате глухой звук упавшего плашмя голого тела.

Казалось, обрушились стены.

От страшного грохота, разорвавшего тишину крошечной гостиницы, Густаво нервно дернулся и рывком сел на постели.

– Скотина! – завопил он. – Сволочь! Чтоб ты сдох!

Он бросился на Артуро, распростертого на полу. Сцепившись, они катались среди осколков, ударялись головой о мебель и стены, кусались до крови, царапались, яростно колошматили друг друга. После чего, тяжело дыша, обессиленные, злые, вскарабкались каждый на свою кровать и уснули крепким, безмятежным сном.

ЛЮБЯЩАЯ СЕМЬЯ ^{4}

Перевод Е. Дмитриевой.

– Да, лето, дачные проблемы! – сказал приятель, с которым мы отдыхали в небольшом поселке на море. – Возьми хотя бы главу семьи, приезжающего к своим на выходной после рабочей недели. Всякий раз, когда приходит время возвращаться в город, для него повторяются мучительные минуты расставания. Особенно, если ему повезло с семьей, как Джорджо Т.

И он поведал мне историю, которая могла бы стать содержанием рассказа под заглавием «Любящая семья» и которую я попытаюсь воспроизвести, ничего не убавляя и не прибавляя.

Отъезд Джорджо Т., возвращающегося в город после того, как он провел с семьей субботний вечер и воскресенье, был для него и для его домашних настоящей мукой, повторяющейся каждую неделю. Все начиналось с причитаний обожавшей его жены за несколько часов до отъезда: «Значит, вечером едешь? Опять я без тебя остаюсь!» В ее голосе слышался упрек. Как будто Джорджо уезжал ради собственного удовольствия! Да будь его воля, разве бы он не остался с дорогой женой и с детьми? «Ради бога, – умолял он, – не говори так, мне и без того тяжело уезжать!» В глазах жены и детей была печаль. И он уговаривал: «Прошу вас, не смотрите на меня так, не мучьте. Вы разрываете мне душу. Если вы этого не хотите, тогда не плачьте и не вздыхайте. Помогите человеку!»

И вот у жены и у детей возник и постепенно созрел смелый план. Небольшой любовный заговор. Разумеется, втайне от Джорджо – в противном случае хитрость ни к чему бы не привела. Начало операции положила жена, в упор спросив у мужа за несколько часов до отъезда: «Ну? Скоро ты наконец уберешься?»

Джорджо вылупил глаза от удивления. Он решил, что жена шутит. Но вид у нее был самый серьезный – одному богу известно, каких усилий стоило ей это притворство. Мужу сделалось не по себе от слов жены и от ее грубого тона. Нападение застало его врасплох. Но он не стал вступать в дискуссию, а только сказал: «Странно ты выражаешься. Скоро ли я уберусь! Можно подумать, ты ждешь не дождешься этой минуты!»

Жена хмыкнула (что далось ей с величайшим трудом) и презрительно пожала плечами (симулируя презрение и от этого мучаясь в душе). «Сам должен понимать, – бросила она, – твои приезды выбивают всех нас из колеи. Знаешь, как мы устаем от тебя за сутки!»

Муж закусил губу. Его так и подмывало ответить на грубость грубостью, однако он сдержался – не хотелось затевать ссору перед отъездом. А тут еще и старшая дочь слово вставила: «Да, папочка, мы все тебя очень любим, но, что правда, то правда, ты бываешь просто невыносимым». – «Невыносимым?» – промямлил бедный родитель, не веря собственным ушам. «Да, иногда. Твое дело – сидеть в городе и зарабатывать деньги, больше от тебя ничего не требуется». – «Вон ты куда гнешь, – отозвался он с горечью. – Твой отец рабочая лошадь, у него одно дело – тянуть воз!» – «Какой ты скучный, папочка! – подлил масла в огонь сын. – Согласись, от тебя мало радости. У нас совершенно разные интересы». – «Можете успокоиться, – в сердцах заверил отец, – скоро я избавлю вас от своего присутствия. Более того, я сделаю это немедленно. Извольте!»

Он принялся решительно швырять в дорожную сумку те немногие вещи, что брал с собой в эти поездки. «Так будет лучше для вас», – обиженно ворчал он. Если прежде он собирался в обратную дорогу нехотя, то на сей раз в его движениях была судорожная поспешность. Казалось, ему не терпится уехать. Он с ожесточением хватал свои вещи и запихивал в сумку.

Жена и дети заговорщически переглядывались у него за спиной. Хитрость удалась: по всему было видно, что у него сейчас одно желание – побыстрее убраться, как изволила, к полному его недоумению, выразиться супруга. Его не могли не подстегнуть ее нетерпеливые вздохи, за которыми последовало: «Смотри, не опоздай на поезд!» Он метнул на нее свирепый взгляд. «Успокойся, не опоздаю. А если и опоздаю, пешком пойду, лишней минуты тут не останусь».

Раньше он едва ли не мечтал опоздать на поезд, радовался малейшему поводу отсрочить, перенести отъезд. Другое дело теперь – поскорей бы уехать! Никаких сожалений, никаких усилий над собой.

Раз от раза изъявления любви со стороны жены и детей – беспрерывные колкости, признаки нетерпения – множились и становились все изощреннее. Дачники из числа друзей и близких знакомых были тайно привлечены к операции и способствовали ее успеху: никто больше не обращал к Джорджо дурацких любезностей, принятых при отъезде человека в город после выходного: «Уже обратно? Жаль! Побыли бы еще денек-другой» (как будто уезжающий уезжает по собственной прихоти) и «Возвращайтесь быстрее!» (как будто у него есть возможность вернуться среди недели, чтобы только доставить им удовольствие). Они присоединялись к тем, кто провожал Джорджо на станцию, насмешливо желали ему счастливого пути, делая все, что могли, во имя упомянутого выше сочувственного замысла. Тсс! Вон он!

Приятель прервал рассказ и указал на группу людей, подходивших к станции: в сумерках я разглядел человека с дорожной сумкой, а за ним – женщину и нескольких подростков, подгонявших его пинками.

– Это Джорджо. Возвращается в город на работу, а жена и дети провожают его к поезду, – с умилением шепнул мне приятель, растроганный душещипательной сценой.

Глядя на отъезжающего, ничего не стоило догадаться, что желаемый результат достигнут: на его лице не было и тени огорчения, а лишь желание поскорее вырваться из этой тягостной обстановки и решимость никогда больше не приезжать, – решимость, которой он прежде не знал и которая успеет пройти или ослабеть за неделю, так что в следующую субботу он примчится проведать семью, где его ждет прием, снимающий горечь от неизбежной разлуки и позволяющий с легким сердцем вернуться в город, на службу, и – о радость! – опять остаться одному, вдали от семьи. Иными словами – превратить боль в предвкушение вожделенного блаженства.

– Счастливчик! – с завистью воскликнул приятель, когда от увесистого супружеского пинка бедняга упал ничком в метре от подходившего поезда и едва не угодил под колеса.

Жена, стоя над ним, приговаривала:

– Это тебе на дорогу!

И ей дружно вторили детки:

– Знай наших!

ОТКРЫТКА ^{5}

Перевод Е. Дмитриевой.

Одолев последний участок подъема, автобус проехал еще сотню метров и остановился. Туристы вышли и устремились к ресторану, где им предстояло обедать. Приходилось поторапливаться: на обед им отвели всего сорок пять минут, а судя по скоплению автобусов на перевале, найти свободное место в ресторане было непросто.

Роберто и Ирэна, отстав от группы, огляделись по сторонам, словно что-то искали, и решительно направились к киоску с видовыми открытками.

Бывают люди, созданные для открыток, и люди, совершенно лишенные этой жилки. Первые, когда путешествуют, чуть остановка, хоть ненадолго, хоть на несколько минут – мотор охладить, тут же смотрят, нет ли поблизости магазина или киоска с открытками, и, если есть, бросаются туда и успевают выбрать, купить, написать, наклеить марки, найти почтовый ящик. Вторые знают, что надо посылать открытки, и собираются это делать, да все откладывают. Ну а если, поборов лень, в конце концов заставляют себя приступить к практическому осуществлению данного акта вежливости, трудности начинаются у них уже с выбора открыток: та недостаточно красива, тут не видно моря или гор, эта чересчур банальна. Допустим, им удается кое-что выбрать, но возникают новые проблемы: нет при себе ручки или нет охоты писать – либо есть ручка и есть охота, но нет нужного адреса.

Написав, они уверяют себя, что на сегодня с них хватит, и откладывают покупку марок на завтра. Ну а наклеить марки после того, как они уже куплены, всегда успеется. И вот все трудности позади, остается опустить открытки в почтовый ящик, но этого-то они как раз и не делают, забывают, так что открытки, лежа в кармане, подолгу путешествуют вместе с ними от города к городу. В результате открытка с видом Капри может быть отправлена из Ортизеи, Кортины или Сан-Мартино-ди-Кастроцца. А может пролежать в кармане до возвращения человека домой – нередко в тот самый город, куда была адресована, и отправителю представляется наконец случай вручить ее лично. Впрочем, он и этого не делает. Ничего, пригодится на будущий год, успокаивает он себя. И открытка, на которую он всякий раз натыкается, разбирая бумаги или наводя порядок в ящиках письменного стола, в итоге попадает вместо почтового в мусорный ящик, так и не будучи отправленной или отданной адресату.

Получается заколдованный круг: есть открытка – нет ручки, есть ручка – нет открытки, есть и то и другое – остановка за маркой, попадутся марки – человек уже не помнит о лежащей в кармане открытке, а вспомнит – не видит поблизости почтового ящика.

Потом почтовые ящики могут попадаться ему на каждом шагу, но к этому времени он уже забыл про свои открытки или они у него – в другом пиджаке. А если открытки при себе, неохота из-за них останавливаться.

Однако чего ради, спросите вы, тратить слова на тех, кто не создан для открыток? Неужели автор намерен посвятить свой рассказ этой категории людей – к счастью, немногочисленной, да и не столь уж интересной, чтобы ею заниматься.

Напротив, господа. Замечу лишь, что к ней принадлежит, в числе прочих, ваш покорный слуга, и после этого весьма несущественного добавления покончу с нею, исчерпав то немногое, что можно было сказать о людях, составляющих данную категорию. Между тем, если я уделил всего несколько строк людям, созданным для открыток, объясняется это следующим: все повествование посвящено им, вы увидите их в действии, что освобождает от необходимости распространяться на их счет и оправдывает краткость сказанного о них до сих пор.

И последнее замечание, прежде чем мы введем наших героев: в области открыток есть свои нераскрытые тайны.

Итак, все, что говорилось выше, было необязательно, считайте, что автор этого не говорил, рассматривайте это как довесок, как нечто незапланированное, как приложение, как любезность человека, подарившего вам скромное эссе на тему: «Открытки. Трудности их написания и отправления. Психология отправителя». Иными словами, выбросьте из головы.

Так вот, я обещал ввести наших героев. Впрочем, мы их уже ввели: это супруги Роберто и Ирэна, которых мы видели решительно направляющимися к киоску с видовыми открытками.

Роберто и Ирэна были созданы для открыток. И путешествовали они исключительно ради того, чтобы посылать открытки. Причем не так уж бескорыстно, как это могло показаться на первый взгляд.

Путешествовали они только летом. Всего три месяца полноценной жизни в году!

Итак, пока их спутники обедали, Роберто и Ирэна заполняли открытки фамилиями, учеными званиями и поцелуями.

– Эту, – сказал Роберто, выбирая одну из самых красивых открыток, – пошлем профессору Чотоле. – Он начал писать и вдруг вскрикнул:

– Ой, клякса! Такую открытку солидному человеку уже не пошлешь!

Но открытка была изумительная, глянцевая. Рука не поднималась ее разорвать.

– Ничего страшного, – невозмутимо сказала жена, – пошлем ее еще кому-нибудь.

– Но ведь я уже написал «Луиджи»!

– Так пошлем ее другому Луиджи. Луиджи Фитто.

– Скажешь тоже! Какой от него прок? Уж лучше Луиджи Риве.

– А от Ривы какой прок? Надо подумать.

И они зашевелили губами: Луиджи… Луиджи… Луиджи… Луиджи…

– Луиджи Ридамми?

– Что ты! От него потом не отвяжешься!

И они продолжали перебирать знакомых.

– Дону Луиджи?

Придет же в голову. Дон Луиджи – священник, они и знакомы-то, честно говоря, толком не были. Открытку от своих нерадивых прихожан, да еще из такого фешенебельного места, он мог принять за насмешку.

Они перебрали всех Луиджи, каких только знали, и убедились, что выделить из них особенно некого.

И тут Роберто, забраковав дона Стурцо – не из политических соображений, а потому, что им на него наплевать, – вспомнил о своем старом дяде Луиджи.

И вышло так, что через несколько дней, получив весточку от молчавшего много лет племянника, старик, составлявший в то время завещание, назначил его своим единственным наследником.

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ШПИОНАЖ ^{6}

Перевод Е. Дмитриевой.

Всегда кажется, что до рождества еще много времени. Однако каждый раз его приход – как снег на голову.

Боже меня упаси хулить рождество. Да по мне, это самый прекрасный, самый радостный праздник в году: он вызывает в памяти далекие времена детства – уличных волынщиков, священные ясли, пасторальные песни. И все же рождество – это так утомительно!

Некоторые начинают готовиться к нему прямо с рождества: едва отпразднуют одно, уже думают о следующем. Лавочники вывешивают плакаты: «Рождество не за горами!» (имея в виду то, которое впереди), «Делайте заказы заблаговременно!» И старушки вносят каждую неделю по пятьдесят лир – в счет оплаты предстоящего пиршества. Так готовятся к рождеству простые горожане и сельские жители, заранее заботясь о том, чтобы в светлый праздник поставить на стол пару бутылок вина, жареную курицу, традиционный кулич и немного миндальной халвы.

Но чем ближе к богатым кварталам, тем внушительнее заказы: тут и книги, и картины, и дорогие манто, и даже – в самых фешенебельных районах – роскошные автомобили.

Ведь рождество – это еще и подарки. По мере приближения праздника в городе нарастает ажиотаж. Уже недели за три, а то и за месяц служащие начинают отпрашиваться у начальства, которое со своей стороны идет им навстречу ради такого случая, и чуть ли ни каждый день убегают с работы за рождественскими покупками. Ведь подготовка к рождеству – это приобретение подарков для обмена: я покупаю галстук тебе, ты покупаешь галстук мне. Казалось бы, гораздо проще купить галстук или еще что-нибудь себе самому. Потому, что, запасаясь друг для друга примерно одинаковыми подарками, люди теряются в догадках, не зная, во-первых, как избежать подарков-близнецов, выбирая ту или иную вещь, а во-вторых, как угадать цвет, форму и проч., и проч., не имея ни малейшего представления о чужом вкусе. Приходится, однако, учитывать и сентиментальную сторону, которой надо отдать должное раз в году.

Ажиотаж, охватывая главным образом женскую часть населения, постепенно нарастает и, достигнув высшей точки, принимает уже характер мании – выяснить, какой подарок, преподнесенный некой особе, вызовет у нее восторженное восклицание:

– Ну и женщина, черт побери! Как же она догадалась, что угодит мне своим подарком?

Как? Да очень просто. Существует определенная система, она-то и обеспечивает успех. Прежде всего расставляются самые настоящие ловушки с целью выведать у человека, о каком подарке он мечтает, но он не должен догадаться, что именно этот подарок вы ему и собираетесь сделать – иначе пропадет эффект неожиданности, обязательный в таком деле. Но даже если разведка проведена удачно, радоваться еще рано: вокруг плетут интриги, воруют идеи, подслушивают разговоры, обрывают телефоны: «Я опять в полной растерянности. Со стороны Иоланды это просто непорядочно: подслушала мой разговор и украла у меня идею – подарить трубку». Необходимо соблюдать строжайшую конспирацию, изучать, выведывать, ставить капканы, заманивать в сети, хитрить, направлять по ложному следу – и не только для того, чтобы узнать, что человеку хотелось бы получить в подарок, но и для того, чтобы точно такую же вещь ему не подарили другие.

Дамы, например, уже за несколько месяцев до рождества начинают приглашать в гости того или тех, кому они собираются сделать подарки (желательно по одному, чтобы не запутаться), и за ужином как бы между прочим роняют слово: например, «галстук», а сами с замирающим сердцем следят за выражением лица своего гостя. Если тот и бровью не ведет – делать нечего, надо переходить к другим названиям: например, «зонтик» или «шейный платок». Если же гость вздрогнет – значит, все в порядке: галстук – вот что он хочет! Одно дело сделано.

Теперь предстоит выяснить, какого цвета галстук он предпочитает. Но по-прежнему тщательно маскируя свои намерения, иначе пропадет эффект неожиданности, обязательный также и в отношении цвета. Осмотрительность требует не переусердствовать в первый вечер. Область исследований ограничивается темой «галстук», а для выяснения цвета человека приглашают снова или используют иные подходящие случаи. Во второй раз, не возвращаясь более к существительному «галстук», что могло бы показаться подозрительным, хозяйка дома с безразличным видом, хотя сердце готово выскочить у нее из груди, роняет за ужином: «зеленый в розовую полоску» или: «в горошек» – и следит исподтишка за выражением лица приглашенного. Если горошек оставляет его равнодушным, хозяйка переходит к ромбам и клеткам; если же в глазах гостя промелькнет еле заметный огонек, она, ничем не выдавая своей радости, торжествует: все ясно, он мечтает о галстуке в горошек!

Чтобы выведать, в какой горошек – желтый на зеленом фоне или красный на голубом, – потребуется еще дважды пригласить человека в гости: один раз ради горошка, а другой – ради фона.

Увеличьте эту работу в десять, двадцать, тридцать раз; прибавьте сюда необходимое разнообразие подарков; не забудьте, что те, кого вы собираетесь осчастливить, хотят в свою очередь осчастливить вас, и вы получите представление о хитроумной подоплеке ноябрьских и декабрьских разговоров.

Если, несмотря на все ухищрения, так и не удается выяснить, каким подарком вы угодите человеку и что он получит от других (самое страшное – это подарки-близнецы), нередко прибегают к помощи третьих лиц. Операции, которая окружена строжайшей тайной, неделями уделяют по нескольку часов в день, специально отпрашиваясь у начальства и с его разрешения покидая конторы и предприятия на некоторое время, а то и до конца рабочего дня.

В канун рождества, сразу после обеда, начинается нечто несусветное. Невозможно ни пройти, ни проехать из-за людских толп и автомобильных заторов. Все что-то покупают. Снуют нагруженные рассыльные; фургончики, фургоны и огромные контейнеры перевозят груды пакетов во все концы города. В витринах – подарки, подарки, подарки, начиная от книг, зажигалок, картин известных художников, гостиных гарнитуров, перевязанных ленточками, американских кухонь и кончая ослепительными лимузинами, заказанными каким-нибудь богатым фанфароном, который отдает распоряжения о доставке: «Отправить по этим адресам. Упаковать в целлофан. Вложить по визитной карточке».

Возвращаясь к разговору о том, как трудно, не вызывая подозрений, выведывать вкусы людей, должен сказать, что в этом году я пришел к гениальной мысли: обратиться к услугам частного сыскного агентства. Целых два месяца у всех моих друзей, пребывавших в полном неведении, прослушивались телефоны, в квартиры проникли шпики под видом домработниц или рассыльных и даже полицейские собаки; когда мои друзья выходили из дома, за ними всякий раз велась слежка. Мне это обошлось недешево, зато теперь у меня была уверенность, что я не ошибусь с подарками и все будут довольны, особенно я сам. Потому что, купив подарки, я не всегда отдаю их тем, кому они предназначались, иной раз я оставляю их себе. Судите сами – разве справедливо покупать столько чудесных вещей другим, а себе – ничего? Некоторые из купленных подарков жаль выпускать из рук и отдавать неизвестно кому – уж лучше оставить себе. На эту тему, а также на тему «подарки вообще» см. мою книгу «Трак-трак-пуф».