Текст книги "Чудовище 3 (СИ)"

Автор книги: Динна Астрани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Ещё страшнее стало, когда юноша предложил им показать ребёнка, предназначенного в жертву для бога Свири. Он мог сделать это в обмен на кулон, висевший на груди Самина – из серебра цепочка и янтарь с комариком внутри, в серебряной же оправе.

Самину не было жалко ничего, его охватила жажда увидеть то, что его ужаснуло и понять, настолько ли это кошмар наяву или всё не так уж страшно, как казалось. Он отдал лахи цепочку с кулоном и тот повёл их куда-то в боковую нишу в зале, по сумеречному коридору, который выходил в великолепный апельсиновый сад. Все трое свернули влево и жрец остановился у небольшого окошка с решёткой в виде рыбьей чешуи.

– Вот она! – с усмешкой промолвил он.

Самин и Ханита посмотрели через металлический ажур и увидели крошечную келью, в которой не было ничего, кроме каменной глыбы, устланной соломой, на которой, свернувшись в комочек, сидела светловолосая девочка лет пяти, наполовину спрятавшая личико в колени и смотревшая на них исподлобья дико и печально.

– Этот ребёнок? – пробормотала Ханита. – Её принесут в жертву? Убьют на алтаре?

– Да. Её положат в жаровню на угли и она сгорит.

– Живую?!..

– Да. Ей закрутят проволокой руки и ноги, чтобы она не смогла убежать и положат на горящие угли.

– Но ведь это же безумно больно! И она будет в сознании?

– Обязательно.

– Почему ей не дадут хотя бы обезболивающий наркотик, чтобы она не страдала?

– Потому что Свири должен ощутить флюиды страданий – именно тогда он насытится силой.

– Какая жестокость! – лицо Ханиты задрожало.

– Что делать, так устроен мир. Сильные требуют от нас – мы должны отдать.

Ханита принялась судорожно рыться в карманах своего шахматного костюма и наконец, вытащила что-то. Раскрыв ладонь, она поднесла к лицу лахи нечто круглое и сверкающее золотом.

– Это иконка, – произнесла она, – это священное изображение бога Никата, покровителя нашей касты путешественников, мой талисман. Это сделано из чистого золота. Ты хочешь получить это?

Лахи криво ухмыльнулся.

– Что я должен сделать? – практично осведомился он.

– Ты… Ты мог бы вывести из кельи девочку и п-продать мне?..

– Ого! – усмехнулся лахи. – Вы думаете, это так легко? Ребёнок очень красивый, это именно то, что нужно для алтаря Свири, где мы ещё найдём такого? Этого мало, твоей иконки, хоть она и из золота!

Самин ухватил Ханиту за руку:

– Остановись, это не имеет смысла, они поведут на алтарь другого ребёнка, если ты спасёшь этого! Хорошо ли, если ты отдашь иконку своего покровителя этому человеку?! Ведь это же не просто украшение, это священное!

Лахи догадался, что золотая иконка, предложенная ему, может ему не перепасть и сразу пошёл на попятную:

– В этом нет греха, ведь друзья дарят друг другу золотые иконки и большие иконы – что в этом преступного? А я, пожалуй, могу вам и уступить…

– Мы тебе не друзья! – прорычал Самин.

– Ну, конечно, вы же так мало знаете меня, иначе бы поняли, что я славный парень и со мной можно договориться! – лахи улыбнулся и скосил глаза на золотой предмет, всё ещё лежавший на ладони Ханиты. – Я только возьму ключи у смотрителя келий, он мой родной брат и не откажет мне!

Лахи тут же скрылся, как будто его не бывало.

Самин принялся отговаривать Ханиту от сделки с лахи, твердя одно и то же, что в ней нет смысла, что девчонку снова поймают на жертвенный алтарь, если не сейчас, то через год, но девушка как будто не слышала его и стояла в оцепенении, погрузившись в свои мысли.

Наконец, лахи вернулся, ещё более весёлый, чем прежде, позванивающий связкой ключей.

– Ну, что вы решили? Забираете девчонку?

Ханита, как во сне, протянула ему руку с золотой иконкой и вложила её в его ладонь.

– Смотри, береги это, – проговорила она, глядя на него исподлобья злыми глазами, горящими огнём, – я непременно раздобуду деньги здесь, в Свободном, и выкуплю у тебя изображение моего бога. Это священная вещь, бойся навредить ей!

– Девушка, мне всё равно, кому продать это. Когда раздобудешь деньги, спроси в храме жреца Ашбека, держателя шапки. Я сохраню изображение твоего бога, даю слово чести!

Юноша лахи на самом деле собирался сдержать своё слово. Чужестранка, очевидно, дорожила золотой вещью, отданной в качестве выкупа и, вероятно, чтобы вернуть её, не пожалеет никакой суммы, её можно будет ободрать, как липку. А если предложить иконку скупщику золота, тот наверняка будет торговаться. А девчонку можно отпустить и сегодня же найти вместо неё другую – что ему стоит?

Он вошёл в коридор и, нащупав в полутьме дверь кельи и скважину замка, немедленно вставив в неё ключ.

– Выходи, тебя отпускают! – произнёс он, обращаясь к девочке.

Та недоверчиво взглянула на него и не двинулась с места.

Ханита оказалась в дверном проёме рядом с лахи.

– Ты будешь жить, дитя, – ласково проговорила она. – Не знаю уж, как долго, но сейчас ты можешь уйти. Почему ты не встанешь и не выйдешь из этого страшного места? Разве ты не знаешь, что они хотели сделать с тобой?

– Знаю, – чуть слышно ответила девочка.

Ханита резко повернула лицо к лахи и взгляд её сделался бешеным.

– Знает? – почти крикнула она. – Так вы ещё и сказали ей, что её ждёт, вы ещё и напугали её?

Лахи с досадой покачал головой.

– Ты лучше бы поскорее забирала девчонку, а то вдруг нагрянет кто-нибудь из старших жрецов, сделка может сорваться, они потребуют за девчонку гораздо бОльший выкуп!

Ханита решительно зашла в келью и, схватив на руки девочку, прижала к себе. Она ожидала, что ребёнок будет вырываться и сопротивляться, но девочка вдруг обхватила её шею обеими руками и ногами – бока, уткнулась ей лицом в плечо. Ханиту тронуло это доверие и она почти вылетела из кельи и хотела уже побежать по тёмному коридору в зал храма, но лахи остановил её и заметил, что будет лучше, если он выведет её на городскую улицу через апельсиновый сад, так будет более незаметно и обойдётся без неприятностей.

Когда они пересекли апельсиновую рощу, оказались на узкой городской улице и распрощались с лахи, Самин заговорил с Ханитой голосом, полным укора:

– И что нам теперь делать с девчонкой? Она сирота, не так ли?

– Отнесём её на корабль.

– Ты обезумела.

– А почему бы и нет? Думаю, капитан меня поймёт. Кроме того, даже этот ребёнок сможет многое поведать нам о ещё одних гранях жизни этих краёв. Кто знает, сколько информации он сможет преподнести!

Самин замолчал.

На пути к кораблю Ханита так и несла девочку на руках, потому что та не отпускала её, вцепившись в неё руками и ногами.

Ханите удалось узнать, что девочку звали Решма, ей было на самом деле пять лет, она выглядела точно на свой возраст и оказалось, что она была вовсе не сирота.

Отец Решмы умер ещё за несколько месяцев до её рождения, а до своей кончины он были рыбаком, а его жена – матерью многих детей, производившая их чуть ли не каждый год. Отцу Решмы от его отца достался дом не большой и не маленький, в два этажа и из нескольких комнат, но с годами дети в нём заняли все углы и в нём стало тесно. Приумножение семейства привносило и другие проблемы: в доме становилось всё труднее с пропитанием и другими материальными благами, поскольку кормилец был всего один – глава этого семейства. Да и мать семейства, всё больше перегружённая заботами о детях и терявшая силы и здоровье в родах, случавшихся почти ежегодно, постепенно и скоропостижно выживала из ума, путая и забывая имена и лица своих детей.

Почти все дети этих супругов рождались здоровыми и красивыми, поэтому случалось так, перед новогодними праздниками в дом их являлись жрецы из храмов стихий и предлагали им облегчить их нелёгкое бремя многодетности, отдав кого-нибудь из детей за мешок пшеничной белой муки или за бочонок с солониной. Но мать семейства, хоть и забывавшая, порою, имена и лица своих детей, являла чудеса материнского инстинкта и выгоняла жрецов взашей, с руганью и возмущением: «Я не торговка человеческим мясом, я бы вам, негодяи, и чужого ребёнка бы не продала, не то, что собственную плоть и кровь!»

Эту женщину звали Квина.

Не желая отдать жрецам свои порождения за вознаграждения, она, впрочем, всё равно не могла их уберечь всех до одного. Из двадцати детей у него выжили всего четверо, трое из них – двое сыновей и дочь покинули дом совсем юными, не сообщив, куда именно они подались и уже несколько лет от них не было ни слуху, ни духу и при Квине осталась лишь самая младшая дочь, поскрёбыш – Решма.

То, что Решма осталась единственной обузой для своей матери и у Квины, кроме неё, не осталось других ртов, не сделало детство Решмы ни сытым, ни ухоженным. Квина осталась без мужа, будучи уже в немолодом возрасте и, чтобы как-то выжить, она решила сдавать комнаты своего дома в наём, превратив его в пансион. Задумка была неплохая и сулящая безбедное существование, но Квина, очевидно, была не создана для него и дела у неё не заладились с самого начала.

Прежде всего она решила сдать самую большую комнату на первом этаже, превратив её предварительно в четыре маленькие – так показалось ей более выгодно. Но для этого надо было строить перегородки, а поскольку Квина не имела на это ни средств, ни сил, она просто начертила на полу краской деление на четыре угла и попыталась сдать эти углы, как комнаты. Но за такие «комнаты» никто не захотел платить, как за настоящие комнаты и ей пришлось сдавать их подешевле, как углы, но она упорно называла их комнатами и злилась, когда кто-то не называл их также. Затем она сдала пансионерам небольшую комнатку рядом с кухней, а потом ещё одну комнату на втором этаже, рядом с той, в которой проживала сама с маленькой дочерью.

Пансионеры, поселившиеся в «комнатах» с символическими перегородками, оказались людьми небогатыми и не очень платёжеспособными.

Один из четырёх жильцов считал себя молочником, потому что ходил каждое утро в деревню, до которой можно было дойти пешком, так как пансион находился на окраине города, а деревня – близко к городу, покупал у крестьян молоко и перепродавал его в городе. И, поскольку этот молочник считал, что ходить в деревню, поднявшись ещё затемно, работа очень тяжёлая, он стремился продать своё молоко как можно дороже, не желая уступить ни в какую. Но большинство жителей Свободного не любили слишком дорогих продуктов и покупали у него молоко неохотно и нередко случалось, что молоко у него прокисало и он выпивал его сам, чтобы не пропадало добро, после чего страдал расстройством желудка и обидой на скупое человечество. Деньги у этого человека водились негусто и он платил за свой угол нерегулярно, задолжав Квине хорошую сумму за несколько лет. Каждый раз, когда Квина требовала у него деньги, он начинал ныть, жаловаться на здоровье, на то, что он круглый сирота и потчевать Квину ужастиками, которые ему, якобы, пришлось пережить в этой жизни. И Квина, жалостливость которой равнялась её глупости, поворчав, отступала, взяв с него кое-какие копейки вместо полноценной платы и вновь погрузившись в розовые иллюзии, что однажды все должники вернут ей всё, что должны и дела её пойдут на лад.

Другой жилец считал себя торговцем овощами и, так же, как горе-молочник, ходил по деревням, скупая у крестьян овощи, но у него хватало ума не заламывать цены, чтобы полностью продать свой товар, поэтому доходы у него были больше, чем у молочника, и у него хватало средств платить за свой угол.

Третий подрабатывал грузчиком в порту, много пил и платил за свой угол тогда, когда Квина успевала перехватить у него его заработок раньше, чем он его пропивал.

Четвёртый был переростком-подмастерьем, бравшим уроки у сапожника, живущего с Квиной по соседству. Родители его имели хозяйство в деревне и он время от времени навещал их, чтобы разжиться продуктами и кое-какими денежками. Учился он плохо и отнюдь не старательно, уже несколько лет подряд и за угол платил хозяйке пансиона нерегулярно.

Ещё две комнаты Квина сдавала жильцам поприличнее и поплатёжеспособнее, но у неё был странный характер и она плохо ладила с людьми, которые стабильно платили ей за отдельные комнаты и вели себя интеллигентно. Она вела себя с ними сварливо и грубо, часто затевала ссоры, придиралась. Они заказывали ей готовить для них пищу и она часто недоваривала её или, наоборот, подавала пригорелое или недосоленное или переперчённое. Она не любила благополучных людей, дававших ей стабильный доход, и жалела неудачников, разорявших её. Такова была мать Решмы.

Сама же Решма зажила самостоятельной жизнью после того, как ей едва исполнилось три года. Ежедневно она уходила из дома и ареал её гуляний становился всё обширнее.

Она часто бывала на рынке. Ей было любопытно толкаться среди множества людей, рассматривать их, слушать разговоры, в которых она не понимала ни слова. Иногда кто-то из торговцев сладостей давал ей конфеты – только за её улыбку. Из всех детей, когда-то рождавшихся у её матери она была особенно красивым ребёнком и её большие синие глаза и отросшие очень светлые, с золотистым отливом волосы очаровывали окружающих. Стоило ей быть поласковее, поулыбчивее – и она пленяла сердца, оборачивая это себе на пользу.

Правда, ранняя красота не спасала её от побоев мальчишек, преследовавших её, как осы. Они были старше, сильнее и нападали обычно целой стаей на одну трёхлетнюю девочку и колотили её, как мальчишку, равного им по силе и по возрасту. Но не убивали, а то, что не убивает, обычно делает сильнее. То же произошло с Решмой: не в силах давать сдачи, она была вынуждена убегать от своих обидчиков и ноги её со временем развили такую скорость, что ловить её было делом бесполезным и утомительным.

И ещё она научилась спасаться на деревьях. Она ловко и быстро карабкалась на них, добираясь до самой верхушки. Обидчики пробовали лезть по дереву за ней, но она цепляясь за самые верхние ветки, гибкие и тонкие и начинала раскачиваться на них. Преследователи не решались добираться туда за ней, догадываясь, что это может кончиться для них трагично, и у них начинали трястись поджилки и дрожать коленки, когда Решма, издевательски хихикая, начинала качать верхушку дерева. Мальчишки изучили её этот трюк и если она успевала залезть на дерево, они понимали, что последовать туда за ней – себе дороже.

В тот злополучный день, когда Решма оказалась в келье в храме Свири в качестве предназначенной ему в жертву, удача была не на её стороне. В последнее время, пользуясь быстротой своих ног и умением ловко лазать по деревьям, она нередко сама начинала дразнить мальчишек, заставляя их гнаться за собой. Она доставала их этим так, что они уже сожалели, что вообще когда-то связались с ней. Но в тот день в их компании появился новенький, ещё не знавший приёмов Решмы, он-то и погнался за ней.

Как всегда, она забралась на верхушку орехового дерева, уселась на гибкие ветки и принялась кидать в мальчишку, карабкавшегося внизу, зелёными незрелыми орехами.

И тут внезапно случилось то, чего раньше не было: обломилась ветка за которую она держалась и Решма с криком полетела вниз. Густые ветки дерева задержали её падение и это спасло ей жизнь. Но внизу, где-то в трёх метрах от земли её платье зацепилось за ветки и она повисла вниз головой, не в силах никак спастись из этой ловушки.

И тут она попала из одной ловушки в другую. Из беды её выручили двое юношей из лахи – приветливые, улыбчивые. Они принялись наперебой расхваливать её, какая она маленькая красавица и расспрашивать о её семье. Решма, хоть и находившаяся по целым дням среди людей и слушавшая их разговоры, тем не менее, ещё не знала, что она живёт в краях, где сирота вполне может ритуально умереть под новогодний праздник. А это было именно предновогоднее время и улицы города украшали высокими шестами с голубыми лентами и трёхметровыми куклами в красных платьях, символизирующими благополучие в грядущем году. И сдуру соврала жрецам лахи, что она сирота, опасаясь, что они расскажут её маме о том, что она залезла так высоко на дерево и мама рассердится.

Это было несколько весьма неудачных стечений обстоятельств: предновогоднее время, красивый ребёнок, назвавшийся сиротой именно жрецам лахи.

Лахи, услышав, что она сирота, принялись щёлкать языками в притворном сострадании и предложили ей пойти с ними, обещая накормить её сладкими пирожками. Она любила сладкое и, не раздумывая, подалась вслед за жрецами.

Её привели в храм, в какую-то маленькую комнатушку и на самом деле дали сладкий пирожок. И оставили одну.

Когда она пирожок съела, ей стало скучно одной и она решила выйти, но вот тут-то поняла, что её заперли. Она подняла крик, принялась колотить в дверь руками и ногами.

К окошку её подошли двое детей лахи, чуть постарше её и предложили сыграть в игру, чем-то напоминавшую «напёрсток». Она согласилась и они играли на подоконнике, через решётку, незнакомы дети снаружи, а она – в келье. Детям лахи никак не удавалось обмануть её, она постоянно угадывала, под какой чашечкой спрятан камешек и они начали злиться. И старший, как бы в отместку, объяснил ей, что её не выпустят из кельи и зажарят живьём. Он очень подробно описал ей, что её ждёт и Решма сильно испугалась. Слёзы хлынули из неё градом, она забралась с ногами на каменную глыбу в углу, покрытую соломой, сжалась в комочек и плакала, плакала, плакала. Никогда ещё она не испытывала такого страха. Её трясло, ей было холодно в жаркий день.

А потом и плакать не смогла – холодный ком ужаса застрял в горле и пришло спасительное притупление, которое бывает на грани безумия.

Она так просидела несколько часов.

И вдруг пришло неожиданное спасение.

Решма почему-то сразу доверилась неизвестной девушке в странном пёстром и ярком шахматном костюме, хотя так же не знала, чего от неё ждать. Но эта девушка вынесла её из страшной кельи – и только это имело значение.

Ханита была намерена показать девочке корабль, этот ребёнок, так чисто внешне непохожий на детей её страны, но такой ласковый, доверчивый, тронул её сердце, ей хотелось его удивить, развлечь. Но Самин вдруг встал на дыбы и категорически воспротивился этому. Он возмущался, твердил, что в их миссию не входит потешать туземных детей, призывал девушку к её долгу и ответственности, и добился того, что уже в порту Ханите пришлось отпустить Решму и распрощаться с ней, к взаимному сожалению.

С этого дня жизнь Решмы изменилась. Её неожиданно зауважали мальчишки, прежде так жестоко преследовавшие её. Они видели, как её увели жрецы-лахи и слышали, как она назвалась сиротой, и понимали, чем ей это грозит. Никто из мальчишек не попытался остановить жрецов и сказать, что у девочки на самом деле есть мать – оробели, растерялись. И мысленно похоронили девчонку. А затем начали терзать угрызения совести, что, вот, обижали ни за что ни про что девочку, а после даже не попытались спасти и теперь она умрёт тяжёлой смертью, будет сожжена заживо. Пусть она дразнила их и бегала быстрее и лучше, но так тяжело погибнуть за это – уж слишком.

А на следующий день они увидали её живёхонькой и невредимой и тут же ощутили по отношению к ней благоговение, как к существу, прошедшему ад и вернувшемуся из него без повреждения, как чистейшее существо, которое не осмелилось коснуться зло даже в самой его клоаке. И как-то само собой получилось, что они помирились с ней и она оказалась в их компании, где отныне проводила дни с утра до вечера.

Водиться с мальчишками оказалось даже очень интересно. По целым дням они играли в войнушки, забирались в чужие сады или бахчи, где объедались бананами и дынями так, что казалось, что съеденное вот-вот полезет наружу из носа и ушей; купались в океане и Решма, наконец, научилась плавать; рыбачили или ловили лангустов, собирали устриц и мидий и запекали всё это на костре и лакомились на пляже.

Чаще всего Решма являлась домой сытой и, не прося поесть, ложилась спать. Квика только облегчённо вздыхала: в доме было не очень изобильно с едой, хорошо, что дочка где-то там чем-то питалась…

Изменилось многое не только в жизни Решмы, но и во всём городе Свободном. Чем дальше устремляло время свой ход вперёд, тем чаще к пристани города подходили огромные корабли, окрашенные яркими странными цветами, ведомые не гребцами, а механизмом. И по Свободному разгуливали люди в режущих глаз ярких одеждах, стараясь сунуть нос во все его закоулки.

Князь Каил, пообщавшись с Савилой и её командой, продержав их у себя в гостях почти месяц и много выспросив у них о их державе и рассказав о своей, решил, что с гостями из-за океана следует дружить. Князь был из разряда людей, которые с восторгом принимают всё новое и не боятся перемен. И впоследствии он поощрял приезды чужеземцев и дозволял им больше, чем следовало бы.

В своём доме Каил принимал гостей высшего ранга, из каст начальников, с удовольствием общаясь с ними. Правда, его коробило, когда гости пытались делать ему замечание по поводу предновогодних человеческих жертвоприношений.

– В нашей великой империи Кульке это было бы недопустимо, как, впрочем, на всём материке Сильбо, у наших соседей! – возмущались они. – Мы не признаём бессмысленной жестокости и не позволили бы проявлять её тем, кто живёт с нами бок о бок! Князь, почему ты не запретишь это?

– Потому что этот культ старше, чем я и, значит, сильнее! – вздыхал князь. – И внедрил его некто более могучий, чем я – Лир, сын бога камней и земли Каджи! Лир был правителем всего Гобо, а я всего лишь хозяин своего города. Если бы я осмелился поднять руку на то, что внедрил более великий, чем я, что бы сказали мои соседи, другие князья, владельцы не меньших городов, чем мой? Они бы осудили меня и перестали считаться, я жил бы в окружении врагов, а не друзей. Да и сами жрецы лахи опаснее, чем может показаться. Они слишком хитры и чересчур небрезгливы.

– Но разве князь не распоряжается людьми силы? Вы не любите войн и у вас нет обширной хорошо натренированной армии, но есть же отряды городских стражников, подчиняющихся главе города. Неужели нельзя отдать приказ арестовать жрецов, творящих узаконенное убийство?!

– Похоже, вы не боитесь мести самих богов стихий! – по лицу князя пробегали судороги. – Но мой народ боится и если бы я поднял руку на жрецов богов стихий, то стражники меня бы не послушались, а если бы и послушались, то народ бы окружил храмы толпой и не позволил коснуться ни одного жреца!

Гости кулькийцы лишь удивлялись. Они не сидели взаперти, прибыв в Свободный, они старались как можно больше общаться с местным населением. И поражались парадоксу: жители Свободного ненавидели жрецов лахи, но отдали бы жизнь за них, потому что лучше отдать жизнь, защищая лахи, чем умереть от мести страшных и грозных богов стихий.

========== Глава 3. Начало взрослой жизни ==========

В городе Свободном многих раздражали чрезмерно яркие одежды кулькийцев, делавшие их слишком непохожими на остальных и они вызывали к себе агрессивное отношение простых людей, несмотря на расположение самого князя. Если они пытались с кем-либо заговорить, зачастую от них отворачивались и это было ещё мягкое обращение. Многие в ответ грубили, оскорбляли, угрожали, а случалось, кто-то замахивался или даже кидал камень.

И кулькийцам пришлось сменить гардероб на более скромный – менее яркие и вычурные одежды на более приглушённые и мешковатые. Это улучшило отношение к ним жителей Свободного, но многие всё равно недоброжелательно смотрели на них из-за их сизоватой кожи и раскосого разреза глаз.

Но кулькийцы всё равно не отступались и изъездили в тарантасах, отданным князем в их пользование весь город вдоль и поперёк, где-то обошли собственными ногами и всё же смогли найти себе собеседников из простого народа.

Они пробыли в Свободном около месяца, исследовали его окрестности и поразились изобилием плодов в садах и огородах, которое давала жирная земля под жаркими солнцем, обогревавшим эти края круглый год.

Не остался без внимания кулькийцев и поезд, они немедленно решили воспользоваться им. В их Кульке также были поезда, но более быстроходные и устроены намного комфортнее. Им хотелось побывать в других городах, куда вели рельсы. Для этого путешествия требовались деньги, путешественники попросили их у князя и тот, не раздумывая, щедро наделил их ими.

Князья городов Явы и Маллина, в которые доставил путешественников поезд, оказались не столь дружелюбны и покладисты, как князь Каил и не торопились приглашать в свои дворцы на постой необычных людей, которые хоть и были одеты, как все и не бедно, так как князь Каил снабдил их приличным гардеробом, но у них была сизая кожа и волосы со странным сиреневым и лиловым оттенком и это уже настораживало правителей городов. Князья допустили гостей к себе на приём, но общались с ними сухо и сдержано. Задавали вопросы о их краях, обычаях и традициях, но сами избегали отвечать на вопросы путешественников, а по окончании аудиенции отправляли на постоялые дворы.

Савила рассуждала вместе со своими помощниками:

– Князья Явы и Маллина отличаются характером от князя Каила. Они не причинили нам зла, но вели себя холодно и отчуждённо. Если мы отправимся в глубь материка, кто знает, как поведут себя тамошние жители? Может быть, они агрессивны и способны на убийство тех, кто не похож на них? Но мы не имеем права погибнуть до тех пор, пока наши Правительственные касты не узнают о материке Гобо, о том, что он существует, иначе он может быть скрытым для нашей империи ещё много лет, а это недопустимо! Мы не будем путешествовать в глубь материка сейчас. Нам следует вернуться в империю и доложить о своей находке. К берегам Гобо должны причалить сотни кораблей из Кульки и десятки тысяч людей из касты Путешественников должны исследовать этот материк вдоль и поперёк за кратчайшее время!

Савила со своей командой поспешила вернуться в Свободный и распрощаться с князем Каилом, пообещав вернуться.

И действительно, она возвратилась через год в сопровождении целой армады кораблей, наполненных людьми из касты Путешественников…

С того времени жизнь в городе Свободном изменилась, как, впрочем, на всём материке Гобо.

Материк больше не был изолирован от внешнего мира. Время шло, миновали годы и корабли с материка Сильбо причаливали уже не только к пристани Свободного, но к разным берегам Гобо, со всех сторон света. И путешественники с сизой кожей шли по нему, тщательно изучая его ландшафт, рельеф и население. Где-то это проходило относительно благополучно, где-то на пути встречались трудности, опасности, недоброжелательность, а случалось, их встречала смерть. Потому что большинство жителей Гобо хоть и отличались гостеприимством, но могли впасть и в другую крайность, если новый человек вызывал у них недоверие и подозрение.

Но менталитет жителей Кульки отличался упрямством и ничто не могло остановить людей касты Путешественников, они высаживались и высаживались на берегах Гобо, не страшась делать это даже в непроходимых джунглях или краях, где народ был наиболее агрессивен к людям, внешне не похожим на них.

Так миновало десять лет с тех пор, как корабль под командованием Савилы оказался возле берегов города Свободный.

Изменилось многое и в этом городе. В нём всё чаще оказывались не только корабли из Кульки не только Путешественников, но и огромные корабли людей из касты Торговцев. Мудрое правительство Кульки рассудило, что для полноценного путешествия по Гобо её людям потребуются крупные денежные средства, местная валюта. И добыть её возможно было торговлей, продавая в Свободном то, чем богата была Кулька.

Торговля в Кульке не являлась частным бизнесом. Люди из касты торговцев занимались ею на благо общества, чтобы обеспечить его всем необходимым и установить порядок в распределении материальных благ. Все торговые точки принадлежали обществу, империи, а люди касты Торговцев работали в них за определённую плату, занимаясь этим потому, что это было предназначено им с рождения.

Кульке было чем торговать в Свободном. В Кульке уже существовали текстильные фабрики, на которых многие функции выполняли машины, в то время как в Гобо повсеместно ткани изготавливали на примитивных ткацких станках и пряли вручную. Торговцы из Кульки завалили рынки Свободного, а позднее – Явы и Маллина добротными тканями из хлопка и льна, более совершенными, чем выполненные на ручных станках. В Гобо из Кульки также везли кожаную обувь, более красивую и искусную, чем изготавливалась в сапожных мастерских Свободного; медикаменты, каких прежде не знали ни в одном городе Гобо; а также мыло, мебель, небьющуюся посуду из цветного стекла и ещё кое-что. Всё это продавалось по ценам, доступным среднему покупателю и поэтому расходилось, не залёживаясь.

Со временем в Свободном даже появились лавки, а затем и целые рынки, в которых торговали только купцы из Кульки.

К пятнадцати годам Решма превратилась в писаную красавицу. Лицо её, его черты поражали своей утончённостью и яркостью. Её светлые с позолотой волосы с возрастом ничуть не потемнели, только отросли до самых ягодиц и девушка заплетала их в две толстые тяжёлые косы.

Решма, казалось, долго не могла осознать, насколько она хороша и как рано начала привлекать к себе взоры вожделевших её мужчин. Её друзья-мальчишки выросли в юношей и уже не могли свободно гулять, почти все они обучились какому-то ремеслу и занимались этим, а на свою подругу детства смотрели иными глазами – влюблёнными, ревнивыми. Решма же взрослела с трудом и не понимала, почему все так изменились. Она завела дружбу с мальчишками младшими её по возрасту и продолжала вместе с ними играть в войнушки, купаться и ловить рыбу в океане, делать набеги на чужие сады.

Взрослая жизнь нагрянула внезапно, когда Квину разбил паралич. Она просто стояла у плиты на кухне и в одну секунду её члены расслабились и она упала. На плите начал пригорать обед, который она готовила из щелей кухни повалил дым, это было замечено, в кухню ворвались люди и обнаружили Квину лежащей на полу…

Пансион вместе с парализованной матерью тут же лёг на плечи её юной дочери.

Поначалу Решма была сильно напугана и растеряна, она дрожала и плакала от страха, что не справится с этой проблемой.

А потом постепенно начала вникать в дела, что прежде вела её мать и разбираться с ними.

Проблемы начали выползать сами собой и началось всё с прихода сборщика налогов, сообщившего, что, оказывается, Квина задолжала городу кругленькую сумму денег и это грозит конфискацией пансиона. Решме удалось кое-как уговорить сборщика повременить с этим и он согласился подождать ещё какое-то время и Решма даже не поняла, что таким покладистым сделала этого сурового с виду мужчину её красота.

Она заметалась в поисках денег по дому и нашла кое-какие копейки в жестяной коробке, жалобно грохотавшие при встряхивании, да ещё тетрадку, в которой было записано, кто из пансионеров и сколько был должен за постой. Решма взглянула на эти записи и ужаснулась: кое-кто из постояльцев не платил за жильё уже более двух лет и мать ничего не предприняла, чтобы выколотить из них долг и терпела их, вместо того, чтобы сдавать комнату платёжеспособным и самой не попадать в налоговые должники из-за нехватки денег.