Текст книги "Парамон и Аполлинария"

Автор книги: Дина Калиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Зажухала мою чашку, секиздявка! – скажет Мурзинька еще и такое словообразование, очевидное производное от «сексткозявка», несомненно, означающее ушестеренную козявочность.

– Сильва, ты меня не любишь!.. – споет Серафима и заплачет от нежности к младшенькому брату, такому уже взрослому.

БАЛЛАДА О БЕЗРАССУДСТВЕ
Монопьеса

Музыка Владимира Высоцкого

Москва, 1966–1988 гг.

Заказ Центрального телевидения СССР на драматургическое произведение «Баллада о моем друге» (условно), договор № 1486/133 от 25 декабря 1969 года.

В эфир пьеса не вышла.

Примечание: Автор просит гонорар от всех возможных публикаций отныне и навсегда переводить на счет Фонда культуры СССР для реставрации и сохранения церкви Александра Невского в Абастумани и фресок в ней Михаила Нестерова.

Действующие лица:

От автора

Солдат

Оркестр, соло скрипки, соло гитары.

Звучит оркестровая увертюра.

От автора. Киносценарий об одиноком солдате так и получился – с одним действующим лицом. Я привезла его в Москву, поселилась у подруги, и мы долго не размышляли, кого же сразить наповал, – она в свое время училась вместе с Высоцким. Он пришел, сценарий забрал, назавтра позвонил, чтобы сообщить, что – не сразили, увы. Он так и сказал: «Девки, да нет, что вы?! Это несерьезно».

Что же мы? Мы ему не поверили. И были правы. Он позвонил через неделю из другого города с киностудии и объявил прямо противоположное. Он не только хвалил сценарий и хотел играть моего солдатика – во что бы то ни стало, но уже и присочинил к нему песню про собаку, там были слова: «…Вим… незаменим… необходим…», вероятно, текст хранится в его архиве, музыка не сохранилась, осталась в его памяти.

Музыка умолкает.

Однако ничего не вышло. На киностудии вроде все заладилось, но в Киеве зарубили, не знаю тонкостей – ну, как обычно.

Бедный мой одинокий солдатик полежал-полежал да и отправился на телевидение. Я пришла, что называется, с улицы, в редакциях говорят – самотеком, то есть без поддержки, без рекомендательных звонков. На Высоцкого ссылаться тогда было – себе навредить. И вот что случилось. Замечательный редактор, замечательный режиссер, мы немедленно подружились, так сказать – в одно касание, работа началась. На главную единственную роль пригласили известного артиста Геннадия Сейфуллина по настойчивому решению режиссера.

Сначала все шло хорошо – сценарий был утвержден и внизу и наверху, и у штатских и у военных, более того, спектакль был отрепетирован, оформлен и отснят (пленка не сохранилась), я плакала от счастья, мы обнимались, даже устроили вечеринку. Однако в эфир спектакль выпущен не был, не знаю тонкостей – ну, как обычно.

И вот однажды я снова вытащила из шкафа пожелтевшую в отвергнутости рукопись, перечитала, и она не показалась мне устаревшей. Даже наоборот. Я мысленно спросила Высоцкого, не согласился ли бы он принять участие в радиоспектакле в качестве композитора.

Звучит переложенная для гитары песня: «Почему все не так? Вроде все, как всегда: / То же небо, опять голубое…»

Я позвонила артисту Геннадию Сейфуллину:

– Гена, вы помните? Вы бы не согласились?..

Гитара продолжает звучать.

Солдат. Сейчас ночь, пишу при луне, она сегодня круглая. Светать начнет около пяти, хоть и октябрь, светает рано. Дом, в котором мы обжились, старинный. Его и перед войной давно не ремонтировали, а бомбежки и обстрелы тоже сделали свое: ступени искрошились, в нашу башню ходить по ним – рисковое дело. Железная крыша на куполе истлела, в дождь – ничего хорошего, зато небо просматривается отлично. А это плюс серьезный. Стены – да. Непонятно лично мне, зачем для видовой башни с расписными потолками и цветными стеклами в окнах такие толстенные стены, купец, наверно, строил, у них все с перебором. Без шуток скажу тебе, Фролов, мы тут – как в крепости. Дом горел, в нем, кроме нас, никого. От пожара стены зачернели, я с мылом отмыл немного, захотелось посмотреть роспись – оказался амурчик с голым пупком.

Нет, Фролов, сам понимаешь, пост ПВО требует других украшений. Тут у нас, во-первых, таблица силуэтов вражеских самолетов, тут у нас плакат с карикатурой на Гитлера, Геббельса и всю их компанию. На закопченной стене нацарапал я дога, отличная псина. Собака нужна. Что еще. Цветных стекол осталось мало, впрочем, все равно окна мы заложили мешками с песком, не доверху, до ствола нашего зенитного пулемета. Он у нас любит класть шею на мешок – то спит, то так смотрит на улицу. Штучка. С характером. В общем, здесь хорошо. Главное высоко! Выглянешь в амбразуру – весь город внизу маленький, чувствуешь себя Гулливером… Эхо. У нас тут есть эхо. Голосистое. (Поет) Нам ли стоять на месте!.. (Эхо: …месте!..месте!)

Стук по трубе.

Так. И не лень же. Ясно, товарищ сержант. Понял. Петь не положено. И не лень же! Проснуться только для того, чтобы постучать по трубе! Не положено, не положено… Петь не положено, спать положено. Не отходить от оружия! Есть! Не нарушать светомаскировку! Есть! Опять воды нет в баке? Толку от тебя!.. От меня то есть?

Скрипки в оркестре подняли мелодию острее: «Он вчера не вернулся из боя…»

У сапожников основное – каждый гвоздик в свою коробочку. Не положено – значит, точка.

А положено, между прочим, нам воду подвозить нерегулярно? А по моему боевому положению обязан ли я дежурить под водосточными трубами с кастрюлей? Вчера железно обещали воду – где она? А главное, дядя Ваня, учти, тебе осталось спать меньше двух часов, не отвлекайся. О-о-о!.. Не проглотить бы луну… Письмо потом допишем…

Кстати, после войны сошью себе желтые ботиночки без единого гвоздя, приеду к тебе в Ленинград хвастаться. Был у тебя когда-нибудь в жизни такой способный подмастерье, а? Желтые ботиночки! Такие даже Фролову не снились!.. Между прочим, дядя Иван, скажи по совести, был у тебя когда-нибудь в жизни такой способный подмастерье? А? Вообще ты у меня в руках по всем статьям… Какой бы второй номер, если быть объективным, конечно, с таким ангельским терпением мог сносить твой кирзовый характер, а? А таскать воду по этой цирковой лестнице?.. А бак пуст… «Не отходить от оружия!», сейчас, пока темно, самое время спуститься к цистерне четвертого взвода… Слышали, слышали! А никто и не собирался покидать пост! Трибунал!.. А никто и не думал даже!..

Слышно, как он крутит вертушку телефона.

Пятый, пятый! Я шестой. Я шестой. Пятый!

Спят звери. Может, и привезут воду, а может, придется тащить чуть не через весь город… Засветло к цистерне четвертого взвода и не подходи, не дадут… Нет, нет, даже в мыслях не было!.. Люк закрыт, хотя бак пуст. Так ведь – не отходим от оружия никогда и ни разу!

Голубая мечта детства – на пляже у всех на виду сделать стойку на одной руке. Але!.. Но, как показала жизнь, мне и на двух недоступно. С разбега. Ап! Да… Разбиваются мечты о скалы действительности. Да, Иван Фомич, да. В детстве мечтал об огромной, настоящей, что называется, собаке. Ну и что? Ничего. Потом мечтал о необыкновенном человеке – самой строгой и самой нежной учительнице истории… Ясно. Надумал, решил, договорился с матерью – еду на Урал, становлюсь плавильщиком. Печь с расплавом уже дышала мне в лицо, ручей металла бежал к изложницам. Войлочная роба, шлем, грохот большого цеха, рабочее товарищество, обалделые школьники, которых приводит на экскурсию какая-нибудь учительница истории… Размечтался вовсю – война. Стремился, какой там стремился – рвался, рвался! – в летную школу. Что? Комиссия установила – ты только вслушайся, вдумайся! – внутреннее косоглазие!

Оркестр вступает в ту же мелодию, которую не прерываясь ведет гитара: «Для меня словно ветром задуло костер, / Он вчера не вернулся из боя…»

А великого певца из меня не получится по твоей, Иван Фомич, вине, так что – хошь-не-хошь, а чувствуй ответственность…

Музыка умолкает, слышно наплывное, надрывное гудение бомбардировщиков.

Гудят… Прибыли! До чего точны, гады, хоть часы проверяй. Спи, спи, дядя Иван, это не к нам, сам знаешь их подлые привычки. К нам попозже, сейчас они на завод летят. А ты спи себе. Мне, представь, даже приятно, что ты можешь спать во время тревоги, а я тут один. В этом есть что-то красивое даже… Один! Сбоку, как говорится, ни плеча, ни локтя, ни мудрого совета, рассчитывать можно только на себя, на свою силу, на свою хитрость… Коллектив много может, я ни с кем не спорю… А сколько может один – ведь интересно? Анчар, как грозный часовой, стоит один во всей вселенной!.. Один! Свобода!.. Сколько же я могу? Много? Мало? Ничего?..

Оркестр исполняет легкую скачущую мелодию: «Станьте прямо, три-четыре…»

В общем, конечно, странно, что вчера не привезли воду.

Пятый! Пятый! Я шестой. Отвечайте. Спят, голубчики, ничего себе. Пятый! Пятый! Я шестой. Отвечайте.

Молчат. Один черпак остался… Ох, косточки… Але! Ого, почти получилось! Настоящие подвиги, уважаемый Иван Фомич, совершаются, как правило, в одиночку, обратите внимание на мою мысль. Приготовились! Попружинить ногами! Взор устремить вперед! Красиво стоите, молодой человек, от такого старта недалеко до рекордного финиша.

Планка установлена на высоту метр девяносто восемь. Это, прошу учесть, рекордная высота для нашего города. Товарищи судьи, внимание! Пошел!

Он сам себе аплодирует.

Овации! Зрители вскакивают с мест!

«Я, товарищи, давно прыгаю гораздо выше. Но слишком опережать рекорды не слишком тактично по отношению к коллегам по спорту, вы со мной согласны? О прыгуне всегда легко могут сказать – выскочка! Товарищи судьи! Поставьте планку на два метра сорок шесть сантиметров. Да, вы не ослышались – два сорок шесть. Нет, я не смеюсь над вами, у меня даже в мыслях не было. Я знаю, что рекорд один девяносто восемь. Не понимаю, чего мы рассуждаем!.. Ведь это весьма просто – поставить планку на два сорок шесть и отойти немного в сторону. Ну да, вам отойти! Трудно? Почему? Какую справку? Из какой поликлиники? Слушайте, если вы сейчас же, немедленно не поставите планку на два сорок шесть!.. Ну, то-то! А теперь отойдите. Почему, ответьте мне, вы поставили на два тридцать? Я спрашиваю! Я ведь четко сказал: два сорок шесть. Что? Громче? Два тридцать тоже хорошая высота? Ну, знаете, с вами да на голодный желудок…»

А, здрасьте, Мурзинька, здрасьте!.. Ты ли это?! Выкрасили, родимый!..

Звучит мелодия: «Страшно, аж жуть!..»

Только вчера был нормальным белым котом, а сегодня – надо же, фиолетовый, страсти-то какие! Понимаю – пацаны приняли меры. Угораздило же тебя родиться таким белым, чтобы по ночам демаскировать город! Я бы на твоем месте и глазами перестал сверкать, а то похоже на сигнализацию… Не уходи! Не хочешь беседовать? Ну, не припасено у меня на сегодня для тебя, не грех и самому поохотиться… Ну и вали отсюда, сроду не уважал котов. После победы заведу себе дога. Мама будет, конечно, возражать, но бывшему фронтовику с мамой легче договориться. Мы с моим догом все медали на собачьих выставках захватим, он у меня все будет уметь делать, даже улыбаться знакомым. Ладно, приходи к обеду.

Музыка умолкает. В тишине бьют городские куранты.

Бейте, милые! Бейте, курантики! Еще испортят – еще починим! Бейте пока! Дяде Ване осталось спать меньше часа… (Зевает) О-о-о! Не проглотить бы… Ну вот, летят обратно. Теперь через полчаса к нам. Тут уж я вас разбужу, уважаемый Иван Фомич. Страшное у них, однако, гуденье, давит на психику.

Я тебе отомщу, Фролов. Сейчас мы тебе допишем. Я на твою записочку отвечу километровым письмом – неделю будешь читать, год будешь мучиться совестью, знай, как воюющему товарищу отсылать записочки в десять слов. Я эту тактику перенял у нашего сержанта – убивать благородством, новое оружие, работает без осечки.

Тихо… Как в пустом театре…

«Помнишь, брат Фролов, как я вас с Наташкой водил на концерт по контрамаркам? Вы еще не верили, что я могу доставать контрамарки. Как идиот должен был в первом же отделении делать вид, что не замечаю ваших поцелуйчиков. Я думал, это у вас навсегда, а ты, наверно, сейчас даже адреса ее не знаешь. Если знаешь, пришли, я бы написал – так по-дружески… А тогда, после концерта, я сочинил письмо виолончелистке из оркестра, я тебе ее показывал, не забыл? Хорошее письмо получилось, чуть не отослал. Вовремя сообразил, кто она, а кто… такой, что ли, ей нужен!..»

Партитуры моей новой вещи вам раздали? Так, хорошо. Вы, друзья, мои первые исполнители, мои первые критики. На ваш бесстрастный суд я отдаю плод моего вдохновения. (Стук дирижерской палочки о пюпитр) Начали!..

Звучит мелодия: «Здесь лапы у елей дрожат на весу, / Здесь птицы щебечут тревожно…»

Стоп! Так не годится. Я вас не понимаю, вторая виолончель. Сначала. Да, да, с самого начала. Внимание!..

Оркестр начинает снова.

Нет, так работать невозможно. Несерьезно. Мне приходится снова начинать из-за вас, вторая виолончель. Вы не собраны, ваши мысли не с нами. Это, в конце концов, черт знает что! После репетиции извольте подойти ко мне. Искусство требует всего человека – без остатка!..

Музыка продолжает звучать.

Простите!.. Я был резок с вами, но вы поймите и простите меня!.. Я устал. Работа над сто двадцать седьмой симфонией была невыносимо напряженной. Вы простили меня? Я люблю тебя, Виолончель. Когда ты смотришь на меня… у меня вырастают крылья! Я крылат! Знаешь, я написал эту музыку только потому, что у тебя глаза, как раннее утро! Ты каждый день на репетиции смотрела на меня. Поняла? Итак, завтра мы женимся. Лучше, конечно, сегодня. Дай руку! В свадебное путешествие мы поедем… Куда ты хочешь?

Несколько тактов свадебного марша Мендельсона, потом начинается песня: «В желтой жаркой Африке…» и далее.

В Африку? Африка, Африка… Африка, понимаешь, вся полосатая, в желто-черную полоску. Это несколько резковато… В Австралию? Как бы тебе объяснить… Австралия серо-коричневая, нерадостный цвет, тебе к лицу больше пошла бы Япония, светло-сиреневая, даже розовато-сиреневая. Нет, решено. Мы покупаем байдарку и отправляемся по Волге от Москвы до Каспия. А?

Извини, что-то происходит…

Слышится грохот артобстрела.

Дядя Иван! Ни одного прожектора! Товарищ сержант, это не бомбежка, это артобстрел! Товарищ сержант, они дальнобойную подтянули! Товарищ сержант, просыпайся!..

Грохот близкого попадания. Оркестр долго еще вьет веселую свадебную мелодию провисшими слабыми звуками: «Жираф большой, ему видней…»

Дядя Ваня… Надо… крик… нуть… Руки… Правая… Левая… Ноги… Хорошо… Откроем глаза… Пулемет в порядке… мешки сбило… насыпалось кирпичей… Дядя Иван!.. В голову отдает… А он молчит… Или я оглох. Эй!..

Эхо отвечает:…эй!

Слышу. Эхо на месте. Встать! Так. По стеночке, по стеночке. Открыть люк… вниз… вниз, не торопиться… Не трясти головой… А!.. Перекресток стало видно… А! Дядя Иван!.. Пыль уже осела… Сколько я пролежал?

Звучит сначала тихая, но все быстрее набирающая мощь мелодия: «Эта ночь для меня вне закона…»

Дядя Иван!.. Похоронить надо, а хоронить некого!.. Сапог пустой. И все?.. На улицах никого… Наверх… Не торопиться… Не трясти головой… Сколько же я пролежал? Часового перед школой не видно… машин во дворе нет… (Вертит ручку телефона.) Пятый! Пятый! Я шестой! Алло! Алло, алло! Кабель перебило, что ли? Пятый! Пятый! Я шестой! Отключились?!

В оркестре звучит поступь новой темы. Это ненадолго возникшая, только напомнившая о себе мелодия: «Кони привередливые…»

Так. У пулемета всегда должна быть вода, много воды. Это первое. Похоронить надо хоть сапог… Тете Марусе письмо. А то получит: «Пропал без вести». А он не пропал, он пал!

На улице никого. В порту ни одного судна!.. Вон они почти уже на горизонте!.. Ушли. Отступаем, значит… Уже почти светло, увидят немцы… А – я?! На проверке решат, что я погиб. А я – вот он, с пулеметом, с таким арсеналом!.. Один!

Обзор почти круговой. Амбразуры отличные… Встречу их. Только встречу… Устрою прием. Жив – повезло. Цел – второй раз повезло. Так уж я устрою дело, мне и в нем будет удача. Не беспокойся, дядя Ваня.

Первое – вода. Спрыгнуть вниз можно, а подняться, да с баком… Обрываем провод, когда еще электростанция станет работать… Один конец привяжем к… сюда. Годится. Другой сбрасываем вниз.

Один. Один, как ты говоришь, товарищ сержант, это меньше, чем один. Нет, зачем сбрасывать. Спустим вместе с баком. (Он возится с баком, слышны звуки жестяных ударов.) По-твоему, один – все равно что ноль. Анчар, как грозный часовой, стоит один во всей вселенной! А может, я один тут такое устрою!.. Ну, все, прыгаем!.. (Прыгает) Ох, голова!.. И надо же, вышибли пролет – как не было. Тихо спал человек, и тоже – как не было… Не доспал минут сорок…

Листовка на углу, между прочим, новая. «Мы скоро вернемся, товарищи!» Никто и не сомневался. А «Обращение» успело пожелтеть. «Обращение обкома и горкома партии к населению города. Товарищи! Враг стоит у ворот города. В опасности все, что создано руками нашими. В опасности жизнь наших детей. Пришло время готовности к любым жертвам. Вооружайтесь всем, чем можете. Бутылка с горючим, брошенная в танк, камень из окна, кипяток, вылитый на голову врага, помогут ковать победу. Держитесь за каждую пядь земли!»

Вихрь! Вихорек, несчастная коняга! Ты тут остался, военный транспорт! А Лени нет? И бочка пустая, наверно? Точно, пустая, гремит, как барабан… Нет, льется все-таки!.. Хоть полбака набрать… Струйка бойкая, бак наберется… Убери морду, транспорт, мне самому не хватит! Ну, куда тянешься?! Видишь, кончается вода? Сам попью, а тебе не дам… Теплая, железом пахнет… Ну ладно, попей… Может, не будешь? Зафыркал, зафыркал! Расфыркался! Экономии не понимаешь? Ну, не могу, иди, иди, не терзай душу, воды тебе не будет. Топай к роднику, а? Дорогу знаешь, учить тебя, что ли? Нет, за мной не ходи, ты ведь не собака. Ну, давай провожу до угла, пошли. Там попьешь по-настоящему. Топай теперь один, пошел! Иди, иди, не оглядывайся!

Ага, все правильно, рама! Ну, полетай, полетай, разведай! Видишь, никого нет, даже я – и тот под арочкой. Уличных боев не будет, ни-ни! Давай, зови своих! Скажи, что самый удобный путь – по этой улице. Ясно?.. Уходит… Теперь скоро. Лестницу притащить надо.

Гражданочка! Физзарядка состоится при любой погоде? Прятаться не от меня надо!..

Не удирала бы, если б форму надела поспортивнее… Размелькалась голубыми трусиками посреди двора… Оставлю ваш двор без пожарной лестницы. Временно.

«Повоюем, Фролов, повоюем… Как ты там, в летном училище? Скоро дадут самолет? Скорее бы дали. А то, пока ты выучишься, война закончится, ни одного фашиста не останется, и получится, что я воевал, а ты нет. Не переживешь. Кстати, я твердо решил, мне нужен дог. Так и скажи тому собачнику из Угольного переулка, пусть не пристает ко мне со своими овчарками…»

Как будто стреляют на окраине, овраги прочесывают, что ли… Теперь уже скоро, скоро… И у меня все в готовности, дядя Иван. Все в порядке. Голова гудит, если трясти, а если не трясти – ничего, работать можно. Даже странно, что мы не поровну поделили тот снаряд, даже стыдно… Оброс… как синагогальный служка. Умыться надо. На улицах никого, а они скоро появятся… По закону коня пристрелить должны были, если не увели с собой… Леня, видно, не смог… Теперь… И я бы не смог.

Эй! (Эхо отвечает: эй!)

Есть кто-нибудь близко? (…близко?)

Здесь будет бой! (…бой!)

Настоящий бой! (…бой!)

Уходите! (…дите!)

Эй! (…эй!)

Никого? (…кого?)

И хорошо. Никто не нужен. Кому и быть в разрушенном доме. Физкультурницу мама загнала в убежище – и правильно. Эвакуировали, пока могли, народу в городе осталось мало. Я тоже догоню наших, дядя Иван, найду способ. Только встречу их – и догоню. Устрою грандиозную встречу, раз уж так сложились обстоятельства войны.

«По уточненным данным за вчерашние сутки сбито не пятьдесят шесть, а сто два самолета противника. Двадцать два наших самолета не вернулись на свои базы.»

Вчерашняя газета оказалась последней.

«В течение минувшей ночи наши войска вели упорные бои на Новгородском, Старо-Русском, Одесском и Гомельском направлениях.»

Звучит все сильнее развивающаяся в оркестре мелодия: «Затопи ты мне баньку по-белому…»

Что же они не идут… Сколько можно там набираться духу! Ясно же, никого в городе нет, уличных боев не будет, ни-ни!

Не найду разве рыбачьей лодки на берегу? Не догрести, что ли, мне в конце концов?.. Гранаты с собой, пулемет разобрать… Надо догнать. Надо посмотреть в глаза: «Что же вы меня, товарищи, бросили? Почему забыли? Если бы я вас – то дезертир, вы меня – ничего?»

Все нормально, мама, все нормально… Ты напрасно кричишь… Ничего не отбился… Да, во всем слушаю своего сержанта… Напрасно не веришь… Почему это Фролов на меня плохо действует? Может, я на него действую! А я не дерзю!.. А я и не грублю!.. Очень хорошо. И хватит об этом, не будем дискутировать. Ничего не умничаю, хорошо, не буду. Обмотки, мама, надо перемотать, не мешай.

Только бы скорее шли, только бы скорее, пока нервы держат!..

Патронов сколько! Амбразуры отличные! Редкое везение… Есть нож, есть стена… Дядя Иван часами мог сидеть неподвижно, особые способности. Мне дело надо. «За каждую пядь земли» или «За Родину-мать»?

Слышно, как скребет по стене нож, а музыка не смолкает.

Мама, мам, на диванчик, не сопротивляйся! Я, видишь, какой дядя у тебя вырос? Подушечку вот сюда… Если я женюсь, мама, то есть когда я женюсь – у моей жены должны быть такие волосы. Никто не заговаривает зубы. Согласен, поговорим серьезно. Никакого безрассудства я не вижу. Если так сложились обстоятельства военной жизни – смываться? Да, ты права, так полагается по всем правилам дисциплины – догонять своих всеми силами. Скажи только – как именно догонять? Допустим, на лодке. По ночам, естественно, хотя и ночью море контролируется. Значит, ночью я гребу, а днем отсиживаюсь в кустах. А фронт, учти, движется. Куда я погребу? Когда? Кстати, придется переодеться, все-таки в тылу у врага. Хорош бы я был – от такого арсенала да в чужих штанах!..

Танки!.. Дурак! Забыть, что танки пойдут первыми… Чем связать гранаты? Платком, осел!.. Ну, так… Ближе, ближе. Всю Европу прошли, истоптали, как площадь после парада… Здесь парада не будет!.. Пора!.. Ловите!

Слышен взрыв.

А, расползаетесь! Хо-хо! Поехали, поехали, у меня пулемет ждет! Первый раз вижу вас так близко…

Властно работает пулемет.

Я ведь сказал – парада не будет! А, там мне не достать, больше не разворачивается… Тогда две гранатки скормлю! Раз!.. Два!.. На пол!.. Определили…

Взрывы, автоматные очереди.

Автоматами снизу не очень-то достанете… Танком, из пушки надо было, только я хитрый, близко подпустил. Кажется, можно проверить.

Видал? Свернули! Испугались – и свернули – страшно стало…

Фролова бы в переулочке… Мы бы тут!..

Свернули!.. Даже убитых побросали… Фу, как черви зеленые на дороге. Двое. Нет, трое. Еще у памятника один. Посмотрите, Александр Сергеевич, какова картина. Ваш, кажется, шевелится, ползти собирается. За вас заползти хочет. Пускай? Ну, не добивать же.

Трусы! Так и будете объезжать меня? Ну-ну! Меня не так легко объехать, между прочим, все соседние крыши и чердаки известны без карты. Берем автомат, берем все гранаты. Замок из пулемета вытаскиваем, зашвырнем куда-нибудь подальше… Свернули! От меня не свернешь!

Прицельно стреляют!.. Догу вышибли глаз. С площади. Значит, из-за Пушкина. Все, пора, пошел. Скормлю вам последние гранаты – только вы меня и видели! Замок в печную трубу… Готово. Теперь вниз. У, лестница! Через окно на крышу, потом чердак, потом черный ход, потом подвал кирпичного дома, там громыхну как следует напоследок и – сквозным двором… Что? «Здавайс»? Засада? Нате! Гранат у меня много! (Взрыв) Наверх, наверх, люк придавить мешком, сейчас полезут…

Еще четыре гранаты. Пулемет без замка. Четыре гранаты и автомат. Немало.

Звучит соло скрипки: «Где мои семнадцать лет…»

Поднимутся, начнут открывать люк… Вы мне только щелочку…

Не идут… Понятно, сюда им лезть ни к чему.

Убьют, дура! Беги вон отсюда! Слышишь, что говорят? Убирайся в подвал! Убирайся, говорю! То-то! Выставилась, физкультурница, мамино сокровище…

Я здесь останусь, хорошо. Я принимаю ваше условие. Но и вы примите мои. Вы будете дрожать у каждого поворота. Каждый камень города – оружие против вас. Из каждого окна вы будете ждать своей гибели. А я не уйду никуда, я согласен.

Очумели!.. Дошли, докатились! Не выдержали нервишки! По одному человеку – из гаубицы! Даешь из пушки по воробью! Ну-ну, выкатывайте свою мортиру! Будет вам прятаться за Пушкина! Я жду! Выкатывайте. Поймите, ведь я не могу швыряться гранатами по чем попало. Какой болван, какой сучий сын, фашистское отродье, догадался подкатить ее к памятнику?! Это же Пушкин! Не ферштейн?..

Вот и дождь… Крыши станут скользкими…

Ты в убежище или подглядываешь, мамино сокровище? Фиолетового кота видела? Не твоя работа? А белым он был очень даже ничего… Я люблю все белое. Белые платья девушек. Снег люблю. Дома белые. Наш дом был белым до пожара. Я бы построил белый город, совершенно белый. Дом, как конус, а? Или дом, как шар. Белые, чистые, хоть щекой прикоснись.

Слышишь? Вот опять. Это не голос, это какой-то нечеловеческий звук.

Диссонирующий аккорд скрипки.

«Здавайс!» Такой звук может только послышаться или присниться.

Снова диссонирующий аккорд скрипки.

«Здавайс!» Закрыть бы уши… Закрыть бы лицо… Только глаз не могу оторвать от гаубицы, от черной ее дыры…

Смотри, солнце вывалилось из-за моря! Дождь и солнце – мне сегодня все утро везет. Сейчас я встану. Встану и выйду. И они выйдут. Ясно? У меня еще четыре гранаты. А ты не лезь на рожон, не высовывайся, прошу тебя. Гранаты за спину, за ремень. Ну, вот я. Встал. Поднял руки. Весь город передо мной, все море, все небо. Постою на самом краю…

Скрипку сменяет оркестр до конца звучащей мелодией: «Кони привередливые…»

Один!

Выходят… Выходите смелее, сейчас я вам сдамся. Ближе. Что-то маловато вас… Я один, никакого оружия, бояться нечего.

Бьют городские куранты: «Бом!»

Раз!.. Это для меня команда – на третьем ударе. Два!.. Какое утро! Сейчас рвану взрыватели…

Третий удар курантов.

Взрыва не слышно.

Бой курантов переходит в беспрерывный колокольный звон, длится музыка, и скорбный мужской хор завершает мелодию.