Текст книги "Зарубежный детектив"

Автор книги: Димитр Пеев

Соавторы: Штефан Мурр,Матти Юряна Йоенсуу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

На решение Каллинена оказало влияние еще одно обстоятельство, в котором он не хотел признаться даже себе. Исправительные заведения являлись единственным обиталищем, где он хорошо знал завсегдатаев, нормы их поведения и обычаи, которые неукоснительно выполнял. Тюремное общество принимало его и одобряло, а он, в свою очередь, принимал тех, кто его окружал. К тому же это было сообщество, принадлежность к которому приносила ему удовлетворение. Он с наслаждением участвовал в интригах, творимых за спиной тюремной охраны, передаче информации от одного заключенного другому или в передаче запретных вещей из одной камеры в другую втайне от надзирателей.

Каллинен снова поднялся с пола. Он чувствовал холод бетона даже через носки, но не надевал ботинок. Он избегал своей обуви, хотя и удалил все остатки крови, забившиеся в швы. Понятия не имея о том, который идет час, Каллинен подошел к двери и прижался к ней ухом. Шума и гама, сопровождающего обычно возвращение собратьев в камеры, пока еще не было слышно, лишь охранники ходили по этажам. Снизу доносился слабый запах похлебки. Каллинен распрямил спину, опустил пятерню на стойку кровати и стал барабанить по ней пальцами. Он знал, что единственным уязвимым местом была Карита. Он отправил девицу домой на Магдалеенанкату и в тени забора схватил ее волосы, а другой рукой – за белую шею. Каллинен точно помнил, что сказал тогда перепуганной женщине:

«О’кей, а сейчас послушай меня внимательно. Я... ты знаешь, как может получиться. Так вот запомни раз и навсегда. Мы не были на квартире у того старика. Мы вообще не видели этого ублюдка. О’кей? Мы никогда, нигде с ним не были. О’кей? Ты знаешь, Олли не бросает слов на ветер. О’кей? – Он топтался на месте, продолжая сжимать теплую женскую шею, и только почувствовав, как горячая волна затмевает ему разум, отпустил ее. Оттолкнув от себя девицу, он сунул ей портативный приемник и сказал: – Пользуйся. Хе! – Затем добавил: – Пользуйся. Олли держит свое слово. Хе-хе, слушай музыку. Слушай и наматывай на ус». И Каллинен пошел со двора. Он опорожнил бутылку «Коскенкорва», вернулся в город и сумел получить койку в ночлежке на улице Пенгеркату.

Каллинен побарабанил пальцами по полой трубе. Он заставил себя успокоиться, решив, что полицейские не кинутся же сразу ни с того ни с сего допрашивать именно Кариту, одну из сотен тысяч. Кроме того, он был уверен, что девчонка просто инстинктивно будет отсиживаться дома. Несмотря на молодость, Карита уже прошла через несколько исправительных женских заведений и потому сумеет держать язык за зубами, если даже попадет в руки полиции. Каллинен крепко сжал пальцами трубу. Он повернул голову и вновь прислушался, но на этот раз внимательно и настороженно. Голуби продолжали ворковать на крыше. С этажей не доносилось ни звука. Он быстро подошел к спинке кровати, ухватился за ее ножку и поднял.

Каллинен приподнял кровать лишь настолько, чтобы просунуть палец в полую ножку. Палец его нащупал тонкий металлический предмет. Он прижал его кончиком пальца к внутренней стенке ножки и медленно потащил. А под ножку кровати подставил пригоршню – в нее упала ручка от столовой ложки. Каллинен опустил кровать, поднялся и отошел к стенному шкафу, в угол, невидимый из дверного глазка.

Каллинен погладил ручку ложки округлым средним пальцем. Это была ручка от обыкновенной столовой ложки из нержавеющей стали, сломанная как раз в месте прикрепления к ложке. Отличали ее лишь выдавленные в верхней части буквы «Губернская тюрьма» и то, что надлом был остро заточен. Ради этого Каллинен пожертвовал четырьмя прогулками. Сначала он затачивал ее о бетонный пол, равномерно и регулярно поворачивая и проверяя на свет. Затем он использовал металлические части кровати и двери, и теперь безобидная ручка от ложки превратилась в грозное оружие, острие которого напоминало хирургический скальпель.

Олли Каллинен точно и сам не знал, для чего он изготовил это оружие. В тюрьме у него не было оснований бояться кого-либо, не собирался он и бежать отсюда – для этого, не было оснований, к тому же это было просто бессмысленно. Единственное, что могло его к тому побудить, – это сознание, что у него есть стальное оружие, так он чувствовал себя в большей безопасности. Каллинен подумывал даже, что может и проглотить ручку, если пребывание в тюрьме покажется ему слишком уже долгим и однообразным. Это было старое и верное средство попасть в больницу, выбраться из тесной, гнетущей камеры, переменить обстановку. Каллинен проделывал этот трюк и раньше – правда, тогда он заглатывал маленькую ложечку, но он знал, что многие глотали и по нескольку ножей и ложек, так что одна ручка его не пугала.

Подследственный Коусти Каарло Олави Каллинен взял покрепче свой самодельный нож и срезал тоненькую полоску со своего толстого ногтя. Затем он крепко зажал ручку ложки в ладони, внезапно обернулся, занес руку и изо всей силы ударил по деревянной дверце шкафа. Дерево вздрогнуло. Шкаф вдавился в стену. Металлическое острие глубоко вошло в древесину. Каллинен разжал пальцы и оставил ручку торчать в шкафу.

Затем опустил руки, и они повисли вдоль тела. Он с силой выдохнул воздух, но продолжал неподвижно стоять. Неотрывно глядя на торчавший из дерева брусок металла, он почувствовал, как горячая волна стала подниматься в нем и вскоре заполнила все его существо. Акульи глаза Олли Каллинена сощурились, на лице появилась блаженная улыбка. Он вырвал ручку из крышки и кончиками пальцев обследовал дырку, оставшуюся в дереве. Коусти Каарло Олави Каллинен знал теперь, как он употребит свое оружие. Мысль была безумной и никудышной – осуществи он ее, ему же будет хуже, но если другого выхода не будет, тогда – не все ли равно.

Каллинен понимал: если полицейские придут допрашивать его в тюрьму, это может означать только одно. И если их будет даже пятеро, он все равно осуществит свое намерение. Он знал, что всадит свое оружие в затылок первого попавшегося в полицейской фуражке. Именно в затылок, только в затылок. Он знал, что ударит так сильно, что острие пройдет сквозь позвонки.

Каллинен вздрогнул. Из-за двери послышались голоса. Десятки ног стучали по металлическим ступеням, подошвы шаркали по бетону. Перекликались стражники. Он ясно различал отдельные фразы:

– Дистанцию! Эй, там, дистанция два метра! Ты что, чертова голова, не слышишь, что ли?

Прогулка закончилась, все возвращались в свои камеры. Каллинен быстро, несмотря на свой рост, присел, ухватился за ножку кровати, приподнял ее и сунул свое оружие обратно в полость ножки. Затем опустился на край кровати и, откинувшись навзничь, заложил свои лапищи за голову. Он зажмурил глаза и стал ждать. Звуки шагов приближались к двери, надзиратель зазвенел ключами. Скрип отворяемой двери разнесся по всему этажу. Каллинен по-прежнему лежал с закрытыми глазами, сдерживая дыхание. Он спал. Голуби ворковали на крыше. Буксир свистел в порту.

ГЛАВА 13

Первая половина четверга, можно прямо сказать для четвертого отделения отдела по борьбе с насилием прошла без всякой пользы, по сути дела – безрезультатно. Шутки прекратились, и даже Монтонен не подначивал больше Быка-Убивца, во всяком случае, преднамеренно. Харьюнпя заметил, что молчание Норри стало еще более глубоким, движения рук еще более неожиданными, а в голосе появились недовольные, требовательные интонации. Норри, по сути дела, не отходил от своего телефона, чтобы не пропустить телефонного звонка.

И все же совершенно безрезультатным утро назвать было нельзя. Они собрали довольно много интересных сведений – правда, теперь уже об убитом Континене, и, судя по этим сведениям, предполагаемыми преступниками были мужчина и женщина, но и только. Это был, конечно, жалкий факт, но никто из работников отделения не отпускал шуток на этот счет. Континена они знали теперь достаточно хорошо. Они знали, что он выпивал утром три бутылки «Лахти-Синего»[26] 26
  Сорт пива.


[Закрыть] и лишь после этого у него наступало просветление. В начале месяца он опускал в игральный автомат одну монету в пятьдесят пенни, но, даже выиграв, не продолжал игры. Каждую вторую пятницу он посещал баню на Тарккаампуянкату и стригся в парикмахерской «Ритва» на Альбертинкату. Бороду свою он брил дома «Жилетом» старого образца. Курил «Арому» и «Красный Норд» и примерно раз в три месяца спьяну разбивал свои очки. Чинил их он сам. В течение нескольких лет Армас Калеви переписывался по крайней мере с двумя десятками женщин, и, судя по содержанию этих писем, контакты с ними устанавливались через газеты, отдел «частных объявлений». Норри, Монтонен, Хярьконен, Харьюнпя и Тупала знали еще десятки жизненных подробностей о Континене, однако ни одна из них не давала ключа к разгадке обстоятельств, при которых он погиб. И поэтому представления полиции об убийцах основывались на чистых предположениях.

Судя по оставленным следам, мужчина был сильный, очевидно мускулистый и кряжистый. О женщине полицейские узнали немного больше. Она пользовалась тушью для ресниц фирмы «Макс-Фактор» и перламутровой губной помадой. Об этом они узнали, обследуя туалет, где на полу обнаружили туалетную бумагу с пятнами краски. На бумаге остались также отпечатки ресниц, которые легли красивым завитком. Размер и четкость расположения ресниц дали основание предполагать, что следы оставлены накладными ресницами. Исходя из этого, и решили, что в квартире была женщина и скорее молодая, чем пожилая. Правда, какая-нибудь шестидесятилетняя старуха могла с таким же успехом пользоваться накладными ресницами, а туалетная бумага могла лежать на полу и до убийства, однако даже Монтонен побоялся высказать вслух эту шевелившуюся у всех на уме мысль, а когда на такие факты не обращают внимания, это тревожный симптом, при расследовании преступления это первое свидетельство усталости работников, первое признание возможности, что дело навсегда останется неразгаданным.

Харьюнпя прикидывал в уме, как дальше будет развиваться дело Континена, если Норри все же не улыбнется счастье. Он знал, что отделение может заниматься этим делом не более двух, максимум трех недель. Дальше возиться с одним делом просто невозможно хотя бы уже потому, что неизбежно возникнут новые, к тому же просто бессмысленно пытаться распутать дело, превратившееся в замкнутый круг, и заниматься им все равно что биться головой о стену. Все станет совсем иным, если у работников появится нить или, на худой конец, крохи информации, позволяющей построить план следствия. Сейчас же все их данные сводились к тому, что старика Континена прикончили у него на квартире два неизвестных лица. Харьюнпя уже мысленно видел, как Норри через месяц переложит пластмассовую папку с материалами дела во второй сверху ящик своего письменного стола, и ее будут иногда извлекать оттуда для внесения новых сведений или протоколов допросов. Дело вытаскивали бы также на свет божий для сравнения с каждым новым делом, связанным с покушением на человеческую жизнь, а где-то в конце нынешнего – начале следующего года Норри вынет папку, положит ее на стол, перелистает, причмокивая нижней губой, и уже навсегда положит его в свой шкаф. Когда-нибудь, лет через пять или десять, свежий, вновь испеченный констебль, направленный на работу в отдел по борьбе с насилием, подержит папку в руках, почитает отдельные отрывки, посмотрит фотографии и подумает: как же это у ребят осталось нераскрытым такое ясное, как божий день, дело?

Было без пяти два. Харьюнпя находился в кабинете Норри. Он сидел на табуретке, чистил распрямленной скрепкой у себя под ногтями и ждал, когда зазвонит телефон. Собственно, он не мог бы сказать, чьего звонка он ждет и что это должен быть за звонок, но когда обрывались нити расследования, то всякого рода внешние наводки, в том числе телефонные звонки, становились особенно важными для отделения. Норри обедал в столовой, Монтонен в городе опрашивал своих «дружков» из числа мелких преступников, а Хярьконен и Тупала находились в квартире на Маннерхейминтие, которую они уже трижды осматривали.

Настроение у Харьюнпя было так себе. Он не испытывал ублаготворения, но и не был слишком подавлен, а так – пребывал где-то на уровне унылой озабоченности. К этому следует добавить чувство вины, потому что вначале он ведь был настроен против этого дела и проявил безразличие, в связи с чем и чувствовал сейчас себя хотя бы частично виноватым в тупиковом состоянии расследования. Да и домой все это время он заскакивал лишь на несколько часов ночью, так что практически он общался с семьей только полчаса утром, причем полусонный, в спешке. Харьюнпя чистил ногти и удивлялся, откуда под ними берется грязь. А еще он думал – хоть бы дело наконец сдвинулось с мертвой точки, хоть бы довести его поскорей до конца. И тогда жизнь снова вошла бы в свой привычный ритм.

Зазвонил телефон. Харьюнпя вздрогнул. Отбросив скрепку, он кинулся к аппарату.

– Телефон комиссара Норри – Харьюнпя...

– Узнаю. Привет. Это Тьюрин из Цэ-у-пэ...[27] 27
  ЦУП – Центральная уголовная полиция.


[Закрыть].

– Привет, привет.

– А самого нет на месте?

– Нету. Он только что пошел есть, – ответил Харьюнпя.

– Ах вот как... А ты принимал участие в расследовании дела на Маннерхейминтие?

– Да, да, конечно, – с мгновенно пробудившимся интересом откликнулся Харьюнпя. Тьюрин был специалистом по отпечаткам пальцев в Центральной уголовной полиции, возможно, даже самым видным в Скандинавии, и Харьюнпя только сейчас вспомнил, что Норри отправил все вещи из квартиры Континена прямо к нему.

– Скажи, а что, это дело по-прежнему не просвечивается?

– Да, можно так сказать...

– Ну тогда садись покрепче на стул. Но не особенно ликуй; у меня пока нет для тебя камня мудрости, как и возможности выдать с ходу убийцу.

– Ну, ну, – заторопил Харьюнпя охрипшим от нетерпения голосом и схватился за ручку.

– Так вот. От бутылок и стаканов толку никакого – они были слишком перепачканы вином. Кое-какие смазанные следы есть, но их невозможно даже определить, не говоря уже о том, чтобы идентифицировать. И все же. Там на кухне была сковорода?

– Да, была...

– И там же – столовая ложка?

– Да, да.

– Ну так с той ложки я снял один отпечаток. Он достаточно четок. В общем – ясный отпечаток пальца. На нем хорошо различимы две дельты и две петли, следовательно, это пятерка, боковой карман... И... погоди немножко... да, точка трассирования вписывается в правое положение по отношению к внешнему терминусу. Что ты об этом скажешь?

– Ну да! Что ж, это, пожалуй, здорово... Чертовски здорово!

– Да! След-то хороший, но у вас же нет никого на подозрении. С чем его идентифицировать?

– Ах да...

– Вот-вот. Ты же знаешь, что нам необходимо иметь два отпечатка, чтобы достоверно установить их обладателя. Ну?

– Да, но ведь кто-то еще может быть задержан по этому делу, – пробормотал разочарованно Харьюнпя.

– Ты так полагаешь? Могу еще сказать, что этот отпечаток был на ручке ложки с внешней стороны. Ну что ты на это скажешь?

– Да я...

– Представь себе, что ты держишь ложку в руке.

– Да...

– Ну, так это наверняка отпечаток большого пальца. А?

– Да, черт возьми, так...

– Ну, ну. Могу и еще сказать кое-что – это, правда, лишь моя догадка, она может и не подтвердиться – ну, скорей всего это отпечаток той женщины. Палец относительно узкий и изящный.

– Брось...

– Да. Ну так какой же вывод мы отсюда сделаем?

– Мда...

– Конечно, что эти сведения заметно ограничивают круг людей, к которому может относиться преступник. Кроме того, есть по крайней мере теоретическая возможность откопать владельца отпечатков по картотеке. Правда, для такой работенки нужно подыскать какого-нибудь ненормального: хотя в картотеке женщин намного меньше, чем мужчин, однако их отпечатков там все-таки сотни тысяч и даже миллионы.

– Да, это так.

– Ну, так вот. Скажу тебе, что я намерен стать тем самым ненормальным, который попытается отыскать эти отпечатки, если, конечно, мне окажут помощь людьми и если вы очень мило попросите меня об этом.

– Да. Это было бы...

– Ну, конечно. Хорошо, я попытаюсь. Но учтите, что это может продлиться час, неделю, месяц или полгода. Кроме того, вся эта затея может пойти и насмарку, если та баба вообще не занесена в картотеку, а может и оказаться, что это мужские отпечатки. Хе-хе. Но я попытаюсь. Послушай, попроси, чтобы Норри позвонил мне, я хотел бы закрепить это дело у него самого. Ну?

– О’кей... и спасибо тебе...

Харьюнпя опустил трубку. Она выскользнула из его вспотевшей ладони. Он был до крайности возбужден. Новость воодушевила его, и он уже сделал два-три шага к двери, чтобы пойти в столовую и рассказать обо всем Норри, однако, поразмыслив немного, решил остаться у телефона. Трапеза была для Норри священнодействием, нарушить которое было бы святотатством, а кроме того, он не одобрял привнесение эмоций в работу, когда его подчиненные принимались говорить так быстро, что их не всегда можно было понять. И все же Харьюнпя не сиделось на месте – он ходил по комнате из угла в угол, дожидаясь начальника.

Харьюнпя обдумывал, как лучше преподнести остальным – и прежде всего Норри – обнадеживающую новость Тьюрина. Поразмыслив немного, он решил снова сесть на скамейку и, сохраняя внешнее спокойствие, продолжить чистку ногтей так, будто никакого телефонного звонка и не было. Детское желание сыграть важную роль было настолько сильно, что Харьюнпя уже придумал, как он скажет: «Ах да. Мы ведь, кажется, направили Тьюрину какие-то вещи? Так вот, чуть не забыл... он звонил недавно и сказал, что...» Харьюнпя не сомневался, что на лице Норри при этом отразится удовольствие. Из коридора донесся звук равномерных спокойных шагов. Только Норри мог идти так целеустремленно и достойно.

Харьюнпя не выдержал и тотчас выпалил Норри все, однако, к своему разочарованию, не заметил никакого изменения в выражении его лица.

– А-а-а... Это интересно, – только и сказал Норри и сел к столу. Позже, когда сотрудники вернулись с заданий и он созвал всех для обсуждения новых сведений, по его поведению Харьюнпя понял, что в его настроении произошло некоторое улучшение, но едва заметное. Звонок Тьюрина воодушевил всех, они тараторили, как дети на переменке в школьном дворе, и обмен мнениями получился оживленным и продолжительным. После совещания они никак не хотели расходиться, словно ждали, что вот сейчас раздастся новый телефонный звонок из Центральной уголовной полиции. Настроение было как в многодетной семье накануне рождества – все с большим нетерпением ждали развития событий и порой вдруг становились даже излишне оживленными, но чем дальше шло время, а телефон все молчал, тем реже проявлялось оживление. В четыре, когда кончается рабочий день в ЦУПе, они поднялись один за другим и под разными предлогами разошлись по своим кабинетам.

В четверг вечером четвертое отделение оставалось на сверхурочную работу – часа на два, не больше. Теперь у сотрудников было основание ждать осязаемых результатов, поэтому все остальное – и прежде всего бесцельный сбор сведений – казалось пустой тратой времени. Харьюнпя отправился домой уже в шесть. Это был первый за неделю вечер, когда он купал дочку и целовал в шею и ямочки под ключицей – жену.

В пятницу в четвертом отделении царило преисполненное надежд настроение. Все понимали, как мало у Тьюрина возможности найти женщину. Хорошо, если она занесена в картотеку, но вполне вероятно, что полиция никогда не брала у нее отпечатков пальцев. След на ручке ложки скорее всего был действительно отпечатком большого пальца, но он мог быть отпечатком и любого другого, а Тьюрин выбирал из тысяч и тысяч только отпечатки большого пальца. Кроме того, это, конечно, мог быть и отпечаток мужского пальца. Но только не пальца Армаса Калеви Континена. Это Тьюрин точно установил еще до своего звонка.

Хотя никто не был уверен в удаче, однако работники отделения ждали звонка от Тьюрина. Он стал для них чем-то вроде волшебной лампы Аладдина, которая в любую минуту могла подтолкнуть их к решению проблемы. У них пробудилась удивительная потребность гулять по коридору, замедляя шаги у кабинета Норри. В тех случаях, когда раздавался телефонный звонок, находившиеся в коридоре тотчас бросались к двери, мгновение прислушивались и с кислыми физиономиями разбредались по своим кабинетам. В поведение же Норри это ожидание не внесло никаких заметных изменений, разве что вопреки установленному порядку дня он отказался от обеда. Он не мог примириться с мыслью, что кто-то узнает о результате прежде»него. На дворе стояли погожие весенние дни. Яркая синь неба постепенно бледнела, по мере того, как дольше становился день. Первые озерные чайки кричали над Кауппатори; собравшийся за зиму на улицах песок вихрился, поднимаемый в воздух автомобилями. Из ЦУПа звонка не поступало.

Харьюнпя вспотел. Рубашка на спине стала насквозь мокрой, он уже трижды отключал отопительную батарею, но страдавший весенней простудой Хярьконен всякий раз вновь открывал ее. Воздух в комнате был синим от сигарного дыма, однако Харьюнпя не смел открыть окно. Он вместе с Хярьконеном составлял список лиц, которые в день убийства были доставлены в вытрезвители. Особое внимание они обращали на пьяниц, задержанных недалеко от места происшествия. Составление списков требовало кропотливого труда и было почти безнадежной затеей. В данный момент они находились на первоначальной стадии. Вторая, самая трудоемкая, была впереди: проверка наиболее подозрительных лиц по картотекам – это они оставили на субботу и воскресенье. Единственным утешением было то, что Монтонен и Тупала составляли аналогичный список на женщин.

Время приближалось к половине пятого. В отделе по борьбе с насилием стало заметно тише: люди разошлись по домам на уик-энд. Ночной оперативный дежурный вышел в другую половину здания, и только уборщица громыхала своими щетками в каком-то из коридорных аппендиксов. Харьюнпя услышал, как за тонкой перегородкой Норри переменил позу – заскрипели шарниры вращающегося кресла, заиграли пружины сиденья. Харьюнпя точно знал, как сидит сейчас Норри: ноги вытянуты под столом, откинутый назад торс упирается в спинку кресла, руки заложены за голову. Он неотрывно смотрит в стену, не замечая ее, и посасывает нижнюю губу, временами вытягивая ее вперед. Через стену ясно донесся телефонный звонок. На фоне приглушенных внешних шумов он был слышен так хорошо, что Харьюнпя и Хярьконен подняли головы и стали прислушиваться.

Норри заставил себя выждать и, лишь когда телефон прозвонил дважды, снял трубку. Стена заглатывала его слова – они доносились до Харьюнпя и Хярьконена лишь отдельными звуками.

– Послушай, это должен быть Тьюрин, – сказал Хярьконен.

– Да. Хотя это может быть и жена Норри...

– Нет. Его жена не звонит сюда. Он не любит этого...

– А-а-а...

Они понизили голос, сами того не замечая, и последние фразы произнесли уже почти шепотом. Оба они наклонили головы к стене, однако со стульев все же не поднялись. Харьюнпя услышал, как Норри засмеялся, коротко, сухо. Это было странно, и, поразмыслив немного, он пришел к выводу, что никогда раньше не слышал, чтобы Норри смеялся в связи с работой. Трубка стукнула о рычаг, кресло Норри громыхнуло. Несколько секунд было тихо, затем кресло громыхнуло еще раз, ножки заскрипели, царапая пол. Судя по звукам, Норри встал, открыл дверь, вышел в коридор.

Харьюнпя и Хярьконен продолжали сидеть – лишь головы повернули к двери, на лицах их читалось напряженное любопытство. Если бы Харьюнпя мог посмотреть на себя и на Хярьконена со стороны, ему бы, безусловно, стало смешно. Ручка опустилась вниз, дверь тихо отворилась, и Норри появился на пороге. Его лицо выражало удивление.

– Ну, чего это господа полицейские ждут с такими физиономиями?! Будто... будто труп Континена ввалился к вам в комнату. Вольно.

Оба полицейских смущенно рассмеялись.

– Звонил Тьюрин, – сказал бесстрастно Норри. И поднял руку так, что свет упал на верхнюю часть листа бумаги, который он держал. – Вот имя вашей убийцы.

Харьюнпя и Хярьконен поднялись и встали, в едином порыве склонившись к Норри, как старухи к бесплатному кофе, которым угощают в супермаркете. Хярьконен схватился за край листка.

– «Нюссонен, Карита Ирмели, родилась...» – читал он вслух, а Харьюнпя смотрел на Норри и видел, какое удовлетворение написано на его лице. Он улыбнулся впервые за много дней.

– Она мне кажется очень знакомой... эта Нюссонен. Где? Где мне приходилось иметь с ней дело раньше? Не скажете? Фамилия такая знакомая... – сказал Хярьконен, ударяя кулаком по ладони.

– А может, ты ошибаешься? Во всяком случае, она не возникала нигде в связи с этим делом.

– Может быть, может быть. И все же она где-то мелькала. Не привлекалась ли она свидетелем по делу с поножовщиной, когда «скорая помощь» все же привела в чувство этого Мутанена, у которого остановилось было сердце. Не помнишь, Норри?

– Не припоминаю. Ты можешь... хотя погоди-ка. Это не то дело. Нюссонен проходила у нас позапрошлой весной в качестве пострадавшей стороны. Помнишь, Нюссонен тогда валялась на площади перед сеймом. Рухнула там в пьяном состоянии...

– Ах да-да...

– Точно! Точно! Тогда еще были подозрения, что ее кто-то умышленно толкнул. Она, кажется, тогда неделю лежала без памяти? Сотрясение мозга или что-то в этом роде. Ну конечно, это была она.

– И, видно, неплохо оправилась.

– Я точно помню, как ребята из отдела по кражам благодарили господа бога. Она ведь была известной подсадной уткой или чем-то в этом роде.

– Да, но... Хярьконен, пойди в картотеку, возьми карточку на эту самую Кариту Ирмели. Познакомимся поближе. А список пропойц отложите пока в сторону.

Хярьконен вернулся уже через десять минут. Он держал раскрытую желтую картонную папку, и капли пота на его лбу говорили о том, что по ступенькам он бежал бегом.

– Это... это та самая красотка... Нюссонен Карита, – перевел дух Хярьконен.

Норри взял папку, положил ее перед собой на стол и принялся внимательно читать, начиная с первого листа. Хярьконен еле сдерживался, его так и распирало желание что-то предпринять, да и Харьюнпя почувствовал, как в нем пробуждается доселе неведомый охотничий пыл.

– Подсадная утка – это она. Я смотрел тот лист.

– Да, ну и что?

– У нее пара судимостей за самостоятельное ограбление. И надо же – еще оказание сопротивления должностному лицу, притом с применением силы. Это та самая фифа, которая отправила Холопайнена на пенсию. Я тогда служил еще в первом оперативном подразделении.

– А что это было за дело?

– Полицейский наряд вез в машине задержанных в вытрезвиловку, и эта самая Карита была тоже там, мы намеревались с ходу – раз-два – и передать ее в полицию по надзору[28] 28
  Полиция по надзору за деклассированными элементами.


[Закрыть], а она – раз-два – открыла свою сумочку и выхватила оттуда бритву... знаешь, такую, которой парикмахеры иногда еще бреют... и не успели ребята опомниться, как она набросилась на ближайшего. Им как раз и был тот самый Холопайнен – не помню, как его звали. Она – раз его по лицу, и – ото лба до щеки. Пришлось ему уйти на пенсию. Торгует теперь на рынке.

– Вот черт, – произнес тихо Харьюнпя. Почему-то он уже много лет испытывал страх перед колотыми и резаными ранами. Попасть под обстрел – с этим еще можно примириться, огнестрельная рана – она чище, пуля проникает в тебя с быстротой мысли и оставляет аккуратный след, а вот когда в твое тело погружается стальное острие, направляемое чужой рукой, – одна мысль об этом вызывала у Харьюнпя дрожь.

– Вот черт, – снова произнес он еле слышно. Если уж ему предстоит стать объектом нападения, то он хотел бы, чтобы все произошло внезапно и разом было кончено – не желает он сутками томиться, валяться с ножевой раной в больнице.

Норри сосредоточенно читал подборку материалов, водя пальцем по строкам. Он склонил голову к бумагам, и в свете, падавшем от лампы, его поредевшие волосы казались совсем светлыми. Харьюнпя и Хярьконен стояли у стола по стойке «смирно», будто во время какого-то торжества.

– Ей тогда еще не было двадцати, – прошептал Хярьконен. – И поэтому она не понесла наказания. Правда, ее приговорили выплачивать возмещение пострадавшему, но, как ты понимаешь, этот Холопайнен не получил от нее ни марки, ни единого пенни.

Харьюнпя молча слушал – лишь кивнул головой. Норри откашлялся – значит, собирается что-то сказать.

– Да, этой девке пальца в рот не клади. Все сходится к тому, что Континен где-то подцепил эту Нюссонен, а она потом впустила в квартиру своего приятеля. Так или примерно так все и должно было произойти, вот только кто этот приятель, – сказал Норри. Он перевернул страницу и нашел пункт – «ближайшее окружение и сообщники по преступлению». – Да... ну и компания здесь подобралась: Анне Сипиля, Осмо Винамяки, Кари Рантанен, Сату Хиилио, Леа Хелин, Олави Каллинен, Хейсо Майанен – как в добром церковном приходе. Вот этот Винамяки проходил у меня по делу с поножовщиной лет шесть тому назад. Поверьте мне, кто-то из перечисленных и навестил Континена вместе с ней, – сказал Норри. Его голос звучал ровно, серьезно, без всяких ноток победного торжества.

– Мда...

– Ну, ладно. Здесь помечен ее адрес – Магдалеенанкату... она жила там с матерью и сыном... проверьте через адресное бюро. Ее нужно доставить сюда сегодня же. Можете идти вдвоем, но лучше подождите, пока вернутся Монтонен и Тупала

– А может, ее и дома-то нет... зачем тогда идти за ней всей компанией... лучше, если кто-нибудь останется и начнет готовить фотографии, чтобы потом сразу приступить к розыску, – предложил Хярьконен.

Харьюнпя не стал возражать. Ему бы очень хотелось прихватить с собой хотя бы Тупала, но он не осмелился сказать об этом; а что, если Норри истолкует его слова как трусость. Ему хотелось наступить на ногу Хярьконену, чтобы заставить его замолчать, но вместо этого он быстрым движением потушил сигарету в пепельнице.

В коридоре Харьюнпя внезапно изменил направление и зашел в свой кабинет. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание позвонить домой Элизе. Никакого дела у него к ней не было, не собирался он и рассказывать ей, что отправляется задерживать преступницу. Ему просто хотелось позвонить, услышать голоса Элизы и Паулины. Харьюнпя поднял трубку, набрал хорошо знакомый номер, однако телефон был занят. Он положил трубку на рычаг и отчетливо услышал, что Хярьконен в соседней комнате говорит с адресным бюро. Он попробовал еще раз и опять услышал в ответ те же самые «туу-туу-туу». С минуту он прислушивался к голосу за стеной, перебирая в уме слова, которые хотел сказать.

«Я... я только хотел сказать, что вы мне обе очень дороги», – беззвучно произнес он, двигая незаметно для себя губами. Однако в третий раз звонить не стал.