Текст книги "Зарубежный детектив"

Автор книги: Димитр Пеев

Соавторы: Штефан Мурр,Матти Юряна Йоенсуу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

– Послушайте, если... если я вам понадоблюсь еще, то... не звоните мне на работу. Лучше домой. Это же... ненужные разговоры. Я ведь разношу почту, действительно только чтобы расплатиться за автомобиль. Жалованье...

– Все ясно, – сказал Харьюнпя, и Каннисто, приложив руку к лыжной шапочке, отдал ему честь. А через некоторое время Харьюнпя увидел из окна, как старший сержант вышел со двора быстрым, спортивным шагом.

Шагая через ступеньку, Харьюнпя догнал своего коллегу и дворничиху. Тем не менее он успел заметить, что ступени были из осыпавшегося тусклого камня. Они износились, их края сточились и закруглились, а на поверхности местами образовались впадины. Взгляд Харьюнпя уперся в резиновые сапоги, хлюпавшие на босых ногах дворничихи. На лестничной площадке он рассмотрел ее лицо – это было усталое лицо одинокой женщины. Несмотря на припухшие веки и дряблую кожу, видно было, что она несколько лет назад была удивительно красивой.

Ход мыслей Харьюнпя прервался, как только он почувствовал запах. Он различил его еще за четыре ступеньки до лестничной площадки. Он ждал этого запаха и сейчас, почувствовав его, ни на секунду не усомнился в его происхождении. Ошибки быть не могло. Теперь он уже не надеялся, что в квартире испорченные продукты. Турман и Харьюнпя обменялись быстрым взглядом. И каждый понял, что́ имел в виду другой. Они оповестили друг друга, что запах замечен и знаком. На лестничной клетке было три двери, они остановились у средней. Над щелью почтового ящика висела треснувшая табличка. Несмотря на трещину, на табличке можно было без труда прочесть: «Континен».

– Да-а-а, – произнесла дворничиха на редкость низким голосом. – Вроде бы... вроде бы здесь и в самом деле странный запах. В пятницу я подметала лестницу и почувствовала его еще тогда, но...

– Так у вас нет ключей?

– Нет... нет... у меня нет... он был немножко того... склонен к выпивке. Его приятели врывались ко мне и днем и ночью за ключами, даже среди ночи, и я... я около года назад сказала, что, мол, держите свои ключи у себя. Я не стану... и без него неприятностей хоть отбавляй.

Харьюнпя заметил у женщины стремление в чем-то оправдаться, но в чем, он не мог определить. Он мог побиться об заклад, что полицейский уличный контроль зимой подавал на нее жалобу за плохо посыпанные песком тротуары у дома. Затем он перебрал в голове разные статьи закона, но так и не вспомнил, есть ли такой закон, который обязывает дворника держать у себя ключи от квартир.

– Да, понимаю... ничего не поделаешь, – сказал он примирительно.

Харьюнпя присел на корточки перед дверью. Он протолкнул торчавшую в отверстии ящика газету и, придерживая пальцами щель, заглянул вовнутрь. Там горел свет. Он увидел пару ботинок, длинный половик, нижнюю часть висящего на вешалке костюма. Дверь в глубине коридора была закрыта. Она, очевидно, вела в комнату. Харьюнпя опустился на колени и сунул нос в щель. Запах явно ощущался. Он был одновременно сладковатым и горьким, кисловатым и приторным, но происходить он мог только от человеческого тела, ставшего ненужным с окончанием жизни и разлагающегося вследствие химических процессов и деятельности бактерий. Он побренчал дверным звонком и поднялся.

– Да, там труп. Никаких сомнений. Вот только дверь надо... Турман?

– Да пусти-ка. Попробуем, – сказал полицейский... – Неужели Турман да не откроет? Попробуем... неужели... ага... – бубнил себе под нос Турман, склонившись перед дверью. Он внимательно обследовал зазор дверного переплета, пробежал своими толстыми пальцами вдоль пазов и стал простукивать дверь суставами пальцев. Карманной лампой он осветил замок, – Та-ак, – сказал он и выпрямился. – Ну, эта пойдет... не волнуйся, Тимо, без особого труда пойдет, – сказал Турман, обращаясь к Харьюнпя, на самом деле он хорохорился перед женщиной, стоявшей у перил. Харьюнпя заметил, что она дрожит и сжимает перила обеими руками так, что кожа на запястьях побелела. Откуда-то снизу опять раздалось кошачье мяуканье. В остальных квартирах было тихо.

– Минутку, минутку... – Турман запустил пальцы во внутренний карман. Ткань пиджака выгнулась. Наконец кончиками пальцев он извлек замшевый мешочек длиной сантиметров в двадцать. Он опустил его на ладонь и удивительно ловко развязал ногтями нитку, стягивавшую горловину. Из мешочка выскользнули четыре стальных прута с кольцом на конце. Харьюнпя знал, что их изготовил ювелир – гнул, ковал и шлифовал, пока не получились орудия труда, которые в руках Турмана открывали почти все без исключения замки.

– Крючок или пика? – спросил Турман.

Харьюнпя не ответил. Он понял, что вопрос задан ради женщины, ибо он знал, что Турман не нуждается в советах посторонних. Он владел своим искусством в совершенстве.

– Крюк, конечно... здесь, смотри, нет даже ушка. – Тонкий стальной прут плавно, будто щупальце, проник в замочную скважину. Турман медленно двигал рукой. На его лице появилось сосредоточенное выражение, как будто он слушал голос, исходящий откуда-то изнутри.

Харьюнпя уже в силу необходимости почувствовал интерес к исходу операции и выжидал, затаив дыхание. Замок слегка скрипнул. Турман еще раз повернул рукой. Замок скрипнул вновь – на этот раз сильно. Турман схватился другой рукой за край именной таблички и потянул. Дверь открылась.

Харьюнпя ногой распахнул дверь настежь. В нос сильно ударил трупный запах. Харьюнпя тотчас подумал, что в данном случае, очевидно, произошла естественная смерть. Возможность самоубийства тоже промелькнула у него в голове, а мысль о насильственной смерти он прогнал, потому что именно ее и боялся.

У двери лежала куча почты – газеты, рекламные проспекты, счета. Харьюнпя не стал смотреть, от какого числа была самая нижняя газета. Он перемахнул через завал и остановился у края половика. Турман продолжал стоять у двери. Сзади слышалось его дыхание. Позвякивала связка ключей в руках дворничихи на лестничной клетке. Харьюнпя судорожно глотнул. Он понял, что Турман правильно поступает, оставаясь у двери, снаружи, и сразу повел себя осторожнее. Он постарался внимательно оглядеть вход в комнату, куда ему предстояло войти. Во рту было сухо.

– Эй! Есть там кто? Это полиция! – Безумная надежда на то, что в квартире все же есть живая душа, заставила Харьюнпя повысить голос. Он не желал вторично врываться в чужую спальню. Узкая прихожая заглотила его слова. Справа висела полиэтиленовая занавеска, за которой что-то мягко капало. Харьюнпя отдернул занавеску. За ней была темная уборная. Свет отражался от краев раковины и от бачка. Из крана капало. На стене висело зеркало без рамы, на вешалке – полотенце. Уборная была грязная. И пустая.

Турман продолжал стаять у двери – он не торопил Харьюнпя. Тот поднял руку и почти коснулся пальцами свисавшей с потолка голой лампочки. Она источала тепло. Стеклянная поверхность была сильно раскалена. Харьюнпя перевел дух, шагнул к закрытой двери и с удивлением услышал, как заскрипели подошвы его ботинок.

Тут Харьюнпя увидел, что палас у двери запутан и сбился в кучу. Это насторожило его: ведь каждый след, найденный в квартире, может пригодиться. Харьюнпя остановился перед закрытой дверью. Пальцы его инстинктивно скользнули вдоль ремня под пиджаком, пока он не почувствовал холодный металл рукоятки пистолета. Он передвинул кобуру вперед, хотя и не знал зачем, ибо едва ли кто-то мог броситься на него.

Харьюнпя взял карандаш и толкнул им дверь. Дверь тихонько открылась. Он увидел перед собой черный провал комнаты. Глаза быстро привыкли к темноте.

Сначала возник четырехугольник окна, затем обозначились вещи, находившиеся у двери. В темноте Харьюнпя различил стаканы, упавшую бутылку, поваленный стул, простыни на кровати. И наконец заметил у кровати, на полу, какой-то темный большой предмет, напоминавший человеческую фигуру. Он стал водить карандашом по стене в поисках выключателя. Мысли метались у него в голове. Очень хотелось верить в то, что это – естественная смерть, на втором плане маячила мысль, что если бы он был магистром государственного права или меркономом[15] 15
  Лицо, окончившее коммерческое училище в Финляндии.


[Закрыть], ему не пришлось бы открывать такие вот двери, и, наконец, его посетило откровение: трупы никогда не смердят в фильмах и книгах. Когда карандаш наконец попал в выключатель, он вспомнил данные статистики: в Хельсинки полиции приходится иметь дело с полутора тысячью естественных смертей в год и только с тридцатью – насильственными.

Свет вспыхнул в комнате. Харьюнпя сощурился. Вокруг царил страшный беспорядок. Он увидел перевернутую мебель, окурки, неубранную кровать, выдвинутые ящики комода, скрученный ковер, упавший на пол телевизор. Он увидел брызги крови, веером разлетевшиеся по обоям, и лужу на линолеуме. Он увидел разорванную одежду покойного, его выпученные глаза, распухшую голову и зияющие раны на лбу.

Усталость навалилась на Харьюнпя. С минуту он чувствовал себя таким же безнадзорным и беззащитным, как двадцать лет назад, в первый день своего пребывания в школе. Как бы невзначай Харьюнпя оперся ладонью о дверной косяк. И повернул голову в сторону коридора.

– Он мертв, – произнес Харьюнпя осипшим голосом. – Убит.

ГЛАВА 8

Харьюнпя было очень не по себе. Волновался он главным образом оттого, что все дальнейшие шаги должны быть непременно правильными, и ему предстояло, не сходя с места, сейчас же решить, какие это должны быть шаги. С минуту он колебался, не знал, подойти ли ближе к трупу или вернуться на лестничную клетку к Турману. Он понимал, что им овладевает беспричинная, но опасная паника, и, чтобы справиться с ней, задержался на некоторое время в дверном проеме. Немного успокоившись, он принял, по его мнению, правильное решение и вернулся на лестничную клетку, стараясь по возможности не оставлять следов.

Дворничиха стояла, прикрыв рот рукой. Она прерывисто дышала, не спуская глаз с двери в переднюю Континена. И Харьюнпя понял, что уже совершил ошибку, сказав об убийстве в присутствии постороннего. Чувствуя, как нарастает раздражение, он крепко сжал пальцы. А тут еще Турман – стоит как пень и с этаким ироническим видом подбрасывает замшевый мешочек на ладони.

– Да, это так, он убит. Голова... или лоб разбиты. Все раскидано и перерыто, – тихо буркнул Турману Харьюнпя. Он вновь почувствовал неприятный привкус кофе в горле, вся усталость ночи разом навалилась на него – повернуться бы сейчас и уйти домой.

Харьюнпя и Турман обменялись быстрым, однако весьма красноречивым взглядом. И тому и другому было ясно, что, несмотря на проведенную без сна ночь, сейчас, в последние часы дежурства, придется заниматься скрупулезнейшим делом, продвигаясь сантиметр за сантиметром по квартире и поминутно возвращаясь к уже сделанному, когда каждое неосторожное прикосновение или неправильно истолкованное слово могут свести все на нет. Очевидно, поэтому они и медлили – каждый выжидал, чтобы решение принял другой. Собственно, принять его должен был Харьюнпя, однако Турман был старше и опытней, потому решать надлежало скорее ему.

– Ну... провидение тут нам едва ли поможет. Делать нечего – надо приступать к расследованию! – не очень уверенно сказал наконец Турман.

– Да, – ответил Харьюнпя и нагнулся было за сумкой, но, так и не дотянувшись до нее, снова выпрямился. – А может, все же подождать... да нет... или все же да. – Харьюнпя поднял руку в воздух, как бы призывая остановиться. По его лицу видно было, что он еще не все обдумал. – Сейчас рано. И действовать надо осторожно. Нечего спешить: он находится здесь ведь уже не один день, – продолжал он задумчиво, наставительным тоном. – Вдвоем нам не обойтись. Мы только запутаем следы. Нужны дополнительно люди... хотя бы на одну только писанину. Необходимо вызвать сюда Норри. И судебно-медицинского эксперта. И света нужно побольше – придется подождать, пока рассветет. – Харьюнпя опустил руку и посмотрел в глаза Турману. – Не надо нам пороть горячку. Я схожу позвоню. А ты начинай с передней и сделай как можно больше фотографий с коридора и комнаты – только придерживайся той же стороны, что и я. – Харьюнпя говорил теперь уверенно, тоном приказания.

Уголки рта у Турмана слегка приподнялись, веки почти совсем прикрыли глаза. Судя по замкнутому выражению его лица, Харьюнпя решил, что он либо обиделся на приказной тон, либо ничего не желает делать до получения инструкций от Норри. Не надо обращать внимания, каковы бы ни были причины такой реакции, подумал Харьюнпя, ибо знал, что принял единственно правильное решение. Главное сейчас – зафиксировать и правильно описать сотни мельчайших деталей в квартире. А двое уставших мужчин были не способны на это. Харьюнпя присел у порога и осторожно вытащил из-под кучи почты самую нижнюю газету. Она была помечена вторником прошлой недели.

– Мне нужно... нельзя ли позвонить от вас? – спросил Харьюнпя женщину, по-прежнему сжимавшую связку ключей. Глаза ее блестели от слез.

– Пожалуйста, – ответила дворничиха, явно смутившись. Харьюнпя показалось, что она напугана и не хочет впустить его к себе. – Что ж, пошли, – сердито буркнула она и легко и быстро побежала вниз по ступенькам. Резиновые сапоги болтались у нее на ногах и глухо чавкали.

Харьюнпя поспешил за ней. Он шагал сразу через две ступеньки и потому едва не натыкался на женщину сзади.

Он чувствовал, что должен побыстрее приступить к делу. Голова у него гудела. Десятки мыслей беспорядочно метались в ней, но ни одна не успевала созреть, так как на ее месте уже появлялась новая. Харьюнпя думал о том, что надо разыскать родственников Континена, опросить соседей, надо искать следы, надо поймать медицинского эксперта, разбудить Норри. Харьюнпя думал и о том, как провести опознание Континена, и о том, что он, Харьюнпя, опирался в квартире о дверной косяк и, следовательно, оставил там отпечатки, и о том, что обещал взять Паулину в два часа из детского сада, и о том, что надо как можно скорее собрать о Континене максимум сведений, чтобы приступить к расследованию.

Ключи из связки продолжали позвякивать в руке женщины, пока она вставляла один из них в замок. Уже слегка повернув его, она оглянулась на Харьюнпя, который беспокойно щелкал пальцами. Женщина открыла было рот, намереваясь что-то сказать, но, заметив его нетерпение, сомкнула губы и отперла замок. Харьюнпя подумал, что в квартире, наверно, спрятан перегонный аппарат или ворованный товар и женщина боится, как бы это не открылось. Но уже в следующий момент ему пришло в голову, что женщина может чего-то бояться и в связи с Континеном, лежавшим двумя этажами выше.

Она приоткрыла дверь, но лишь чуть-чуть, так что в щель с трудом можно было протиснуться. Семеня мелкими шажками, она прошла первой. Харьюнпя вошел вслед за ней, и в нос ему тотчас ударил острый запах аммиака. Женщина зажгла свет. Весь пол в передней был застлан пожелтевшими и сморщившимися от времени, изодранными газетами. Вид у женщины был совсем несчастный – она всем существом как бы просила прощения.

– Я... у меня кошки. Вас это не волнует? А люди всегда... стоит им только увидеть, сразу грозят пожаловаться в домоуправление. Я... я бы выпускала их гулять, но ведь нельзя.

– Да, что и говорить... Мне это в общем безразлично, – сказал смущенно Харьюнпя.

– Я так и подумала...

– Они, эти кошки, приятные животные. У меня самого была кошка – рыжая, как морковь, она сдохла на даче, когда соседка стала травить белок крысиным ядом. Эта соседка, старая бабка, ужасно пугалась, когда они затевали возню у нее на крыше, – пустился в объяснения Харьюнпя, внезапно обнаружив в себе задатки законченного лжеца: у его сестры действительно была кошка, но она рассталась с жизнью, попав под «пикап» в Маунула. – Вот так-то. Так где же у вас телефон? – Харьюнпя физически чувствовал, как неудержимо растет в нем жажда действовать, вызывая нестерпимый зуд в кончиках пальцев. Он чуть было не принялся заводить свои часы, хотя у них была автоматическая подзаводка. Часы показывали шесть минут шестого. Харьюнпя вслушался в себя. Если он еще промедлит со звонком или если Норри не ответит, эта ситуация может спровоцировать его и он переступит границу дозволенного. Он постарался успокоиться, сосредоточиться. В квартире жили по крайней мере пять кошек – все разномастные, они дремали, лениво потягивались и изгибались. На неубранной кровати распласталась белая кошка, поглаживая морду округлыми движениями лап. Телефон стоял на подоконнике. Возле него восседал пышный, в серую полоску кот, он зевал так прилежно, что его кроваво-красный язычок вываливался наружу. Харьюнпя схватил телефонную трубку и тут же снова положил ее на рычаг, ибо оказалось, что он не помнит домашнего телефона Норри. Переворошив все карманы в поисках записной книжки, он в конце концов нашел ее именно в том боковом кармане, с которого начал поиски. Женщина деликатно удалилась на кухню, но Харьюнпя чувствовал, что она подслушивает под дверью. Листки записной книжки путались у него в пальцах, он стряхнул на пол несколько фарфоровых осколков, застрявших между страницами, не подумав даже, откуда они взялись. Кот, не мигая, смотрел на Харьюнпя своими зелеными глазами.

Номер Норри был свободен – гудок пропищал уже трижды. Трубка успела вспотеть в руке Харьюнпя. Четвертый гудок. Харьюнпя начал подрыгивать ногой. Пятый гудок. Он попытался представить, как сонный и недовольный Норри вылезает из постели. Тут Харьюнпя пришло в голову, что надо будет тщательно осмотреть труп.

– Норри слушает... – ответил наконец Норри заспанным, тягучим, низким голосом. Это было на него не похоже: обычно он говорил четко и изысканно, как джентльмен.

– Это Харьюнпя, доброе утро. Да... извините, что бужу вас в такое время.

– Ничего. Все равно ведь скоро...

– Я звоню из квартиры дворника дома восемь по Меримиехенкату. Около сорока минут назад поступило сообщение, что в одной из квартир, похоже, что-то произошло. Почтальон заподозрил, – сообщил Харьюнпя. Он старался изложить обстановку так, чтобы Норри получил ясную картину о происшедшем. – Ну, мы выехали с Турманом, вошла в квартиру с помощью отмычки, без взлома... так что, если с дверью кто-то что и делал, это должно сохраняться. На полу в комнате обнаружили труп мужчины, процесс разложения идет уже по меньшей мере неделю. Судя по всему, это владелец квартиры, Континен. – Харьюнпя приблизил губы к самому микрофону трубки и понизил голос: – На лбу несколько проломов. Квартира в беспорядке, следы борьбы, местами все перерыто.

– Он жил один?

– Да.

– Преступник?

– Ни малейшего представления...

– Орудие убийства известно?

– Не-ет... я, во всяком случае, не заметил. Правда, в комнату я не входил. Остановился на пороге, но до трупа оставалось всего метра два, так что сомнений нет...

– Хорошо... хорошо, что не вошел... – По этому повтору Харьюнпя понял, что ему следовало все же войти в комнату. Однако голос Норри звучал серьезно, отнюдь не иронически. Это оставляло надежду, что Норри не вкладывал в сказанное двойного смысла.

– Что еще удалось выяснить? Ты что-нибудь уже сделал?

– Я... Сейчас ведь только начало шестого. Я сразу отправился звонить. Пока ни до чего не дотрагивались. Соседи еще спят, так что никого не допрашивали. Пострадавший – пенсионер. Склонен был к спиртному. Зазывал к себе компании. О близких пока ничего не знаю. Пьянка была и на этот раз... – Норри молча слушал на другом конце. Харьюнпя почувствовал, что теперь он уже окончательно очнулся и систематизирует в уме скудные сведения.

– И уже неделю как мертв?

– Да. Судя по почте. Газеты неделю никто не вынимал из ящика, дворник в пятницу почувствовал смрадный запах.

– А можно его опознать?

– Во всяком случае – не по лицу. Драгоценностей я не видел, да едва ли они и есть. Он, возможно, проходит по нашей картотеке или по картотеке Центральной уголовной полиции. С пальцев наверняка можно получить хорошие отпечатки.

– Ну ладно. В квартире ничего не трогай... впрочем, нет, занеси-ка туда термометр. Попытайся получить как можно больше внешней информации: компании, знакомства, сфера общения, ну да ты знаешь. Начни с дворника. Вызови врача-криминалиста, но так, чтобы к его прибытию я уже был там. Позвони Хярьконену. А я прихвачу Монтонена. Буду через полчаса. Если успеешь, начинай опрашивать соседей. Будем раскручивать. А других происшествий много?

– У меня самого пара вызовов да у Сутелина одно дело.

– И на том спасибо. Да... Харьюнпя... постарайся... не суетись, не мельтеши, особенно там. Хорошо? Ну, привет.

Харьюнпя присел на краешек стула и позволил себе на мгновение расслабиться. Ему стало легче от сознания, что он действовал правильно и верно наметил дальнейшие шаги. Стало легче еще и оттого, что в голосе Норри он уловил перемену – значит, первоначальная досада прошла, хорошо было и то, что Норри выразил готовность принять участие в малоприятной черновой работе. А Харьюнпя знал, что в полиции есть и такие старшие чины, которые, если обратиться к ним за советом, говорят: «Поступайте согласно закону и собственному разумению».

Харьюнпя взглянул на жирную физиономию кота и достал сигарету. Настроение у него изменилось к лучшему: разговор с Норри снял напряжение. Положив трубку, он почувствовал себя как в детстве – так ребенок признается в шалости отцу, а тот, даже не рассердившись, спокойно замечает, что всякое, мол, случается и тут уж ничего не поделаешь. Мысли Харьюнпя обрели ясность. Он понимал, что предстоят трудные, исполненные спешки дни, все отделение будет занято делом Континена, а остальные дела будут лежать в ящиках и дожидаться своего часа. Дни и ночи придется проводить на работе или на месте происшествия, так что домой удастся попасть лишь на несколько часов глубокой ночью. Харьюнпя не без злорадства подумал, как обидится теща, что его не будет послезавтра на дне ее рождения, и одновременно почувствовал удовлетворение оттого, что последующие ночные дежурства, хочешь не хочешь, перейдут к работникам других отделений.

Харьюнпя позвонил Хярьконену. Телефон успел звякнуть лишь дважды, как Бык-Убивец испуганно откликнулся:

– Хярьконен!

– Это Харьюнпя. Извини.

– Что случилось? Что произошло... сколько времени? Шестой час... В чем дело?

– Послушай, поднимайся-ка да берись за дело. Адрес: Меримиехенкату, восемь, подъезд «С». У нас тут дельце не из лучших. Норри на подходе вместе с Монтоненом.

– Что... серьезное дело? Понял. Я догадался, что это ты звонишь.

– Да. Постарайся проснуться. Я объясню все на месте.

– Да. Да. Сейчас еду. Что, совсем худо?

– Иначе бы не звонил. Ты что, думаешь, автор уже на привязи в Нокка[16] 16
  Тюрьма в Хельсинки.


[Закрыть].

– Фу ты черт... ну конечно. И что же, никакого запашка?

– Да пока нет. То есть, как сказать, запашок-то есть, но не от автора. Слушай, просыпайся.

– Да. Я сейчас приеду. Меримиехенкату, восемь. Ты там. Я еду. И никакого запашка... ну и ну.

Закончив разговор, Харьюнпя подумал; а что, если Хярьконен снова уснет, но вторично звонить не стал. Через коммутатор он уточнил местонахождение врача-криминалиста и, найдя его, обещал тотчас с нарочным послать ему в трех экземплярах заявку на обследование. Затем он позвонил в дежурку Хуско и доложил обстановку.

Кот поднял голову и посмотрел куда-то мимо Харьюнпя. Позади себя Харьюнпя услышал шуршание халата. Женщина обошла стул, повернулась и остановилась, привалившись к подоконнику. Она извлекла из кармана халата красную пачку сигарет и отправила одну в губы. Харьюнпя чувствовал, что настроение у женщины препаршивое. Наверно, и слезы уже на подходе, стоит подождать еще минуту, как она выплеснет все наружу.

– Я... я думала, что человек может спокойно... в своей квартире. Но этот запах. Я думала... У меня муж – в Кивеля[17] 17
  Медицинское заведение для хроников.


[Закрыть], уже четвертый год. Он полностью парализован. Настанет день, и он тоже... – Слезы выступили у нее на глазах. Они появились быстро, внезапно и покатились вниз, впитываясь в халат и оставляя после себя темные пятна. – И... и у меня самой... это слышно по голосу: у меня рак горла.

Харьюнпя молчал, уставясь на свои ботинки с толстыми каучуковыми подошвами. Белая кошка подкралась к его ноге и осторожно потерлась об нее боком.

– Я лишь к тому, что... если меня когда-нибудь... найдут вот так. Не дайте увидеть меня такой... они все ненавидят меня. И постреляйте ко-ошек...

Женщина закрыла лицо руками и съежилась. Она плакала горько, взахлеб, плечи ее сотрясались от рыданий.

Мысли Харьюнпя смешались. Он сидел в потрепанном кресле и не замечал, как кошка скреблась о его ногу. Ему было глубоко безразлично, что двумя этажами выше произошло преступление. И неважно, раскроется оно когда-нибудь или нет, а ведь он должен был бы сейчас уже выуживать мельчайшие подробности у этой самой дворничихи. Харьюнпя устал. Он устал от покойников, плачущих людей, устал от самого себя и всего окружающего мира. Ему хотелось, чтобы была августовская ночь и чтобы он стоял на берегу, у своей дачи, и обнаженными ступнями и пальцами чувствовал всплески моря. Харьюнпя снова посмотрел на плачущую женщину. Обшлага халата обтрепаны, карман оттягивает связка ключей и пачка сигарет. На мгновение у Харьюнпя возникло желание обнять эту женщину за плечи и сказать ей что-нибудь. Сказать что-нибудь доброе, но он так и не раскрыл рта, и рука осталась лежать на колене. Наконец Харьюнпя удалось расшевелить свои мысли. Нехотя он проанализировал плач женщины. Да, конечно, тут сыграл роль момент, потрясение, вызванное случившимся, болезнь мужа и рак горла, однако было тут и еще что-то, чего он не знал. Поразмыслив немного, он понял, что это «что-то» имеет отношение к Континену и это необходимо извлечь на свет божий.

– Да, – произнес он наконец. – Смерти нечего бояться... Это... это так же естественно, как жизнь, это у всех у нас впереди. Знал ты человека – и вот его уже нет. – Харьюнпя выждал минуту. Женщина вытерла мокрое лицо рукавом капота, но продолжала всхлипывать. – Человек должен стремиться к тому, чтобы каждый миг его существования был озарен счастьем... хотя это... конечно... не всегда легко, – добавил Харьюнпя. При этом он почувствовал дьявольское искушение рассказать о неотступно терзающем его страхе – наступит день, и он получит траурное извещение, в котором будет стоять имя его отца, или матери, или кого-либо из близких. Он несколько раз кашлянул и укусил себя за щеку изнутри. Затем потер виски, не зная, как продолжить беседу. – Так вот. Вы ведь были с Континеном в близких отношениях? – Харьюнпя сказал это так, будто хотел лишь подтвердить уже известный факт.

Женщина откинула назад прядь волос. Она кивнула и вынула из кармана новую сигарету. Харьюнпя предложил огня, но сам не закурил. Он смотрел, как женщина затягивается сигаретой.

– Да, была. Год тому назад, а может – полгода. Но из этого ничего не вышло... муж-то у меня ведь в больнице, и люди сразу стали шептаться, – хрипло произнесла женщина. Пальцами одной руки она почесывала кошку, сидевшую на подоконнике. – Пытался он тогда, бедняга, отказаться даже от вина. Но эти вечные дружки на всех углах... они снова его втягивали. У нас начались ссоры. По своей природе он был хороший человек. Ведь он был старше меня, но не в том дело – хоть кто-то рядом. Он и музыку любил... у него были такие ловкие пальцы... – Харьюнпя заметил на лице женщины слабую улыбку. Он знал, что она была адресована прошлому, не ему. – И ничего из этого не вышло... длилось-то все это сущую ерунду. Вино всему причиной, – добавила женщина.

– Так. Ну... а в последнее время вы встречались? – Харьюнпя попытался придать лицу безразличное выражение, но его глаза неотступно следили за женщиной. Он наблюдал за ее лицом и одновременно фиксировал движение рук и ног. Он заметил, как дрогнула кожа на шее и на щеках, прежде чем женщина собралась с ответом.

– Нет. Мы не встречались более полугода. Я намеренно избегала его. Он, правда, пытался навещать меня, чтобы отвести душу, особенно когда бывал в плохом настроении. А он бывал в плохом настроении... когда... когда эти потаскухи бросали его... – Голос женщины зазвучал хрипло, жестко. – При этом тащили все подряд! Я знаю... кто-то из них побывал у него и теперь...

Харьюнпя тяжело оперся на спинку стула и вздохнул. Он знал, или, вернее, каким-то образом чувствовал, что женщина говорит правду. Он расслабился, настороженность исчезла. Вот младенец – ну как же он мог подозревать эту женщину в убийстве Континена? Посидев несколько секунд молча, он справился, с собой, раскрыл записную книжку и принялся за дело.

Через четверть часа Харьюнпя закончил допрос. И с удивлением обнаружил, что уже без четверти шесть. Время прошло быстро, но не бесполезно. В его записной книжке появились названия излюбленных пивных Континена, его точные данные, взятые из домовой книги, чем он занимался днем, обнаружились также сведения о прежней жене и сыне и их новый адрес. Харьюнпя нацарапал на клочке бумаги свой телефон и дал женщине.

– Так. А теперь мне нужно идти. Если вспомните еще что-нибудь или услышите от жильцов, буду весьма признателен за звонок, а кроме того... – Харьюнпя попытался припомнить, не забыл ли он чего-либо существенного, но ничего не припомнил. – Так. Там наверху нам потребуется еще часок. Мы вынуждены будем еще вас беспокоить. И как я уже просил, позвоните, если... До свидания. – Харьюнпя старался не наступить на кошек. – Между прочим, – сказал он, когда женщина уже стала отпирать дверь, – по правилам внутреннего городского распорядка кошек нельзя выпускать на улицу только ночью. Там не сказано, что их нельзя выпускать днем.

Дверь приоткрылась, и ему удалось наконец выбраться на лестничную клетку.

Турман покрыл слоем красного ферроксида дверь Континена. Ему удалось найти несколько отпечатков – правда, скорее мазков, но он все же скопировал их. Только на почтовой щели в двери были четкие отпечатки. Харьюнпя знал, что это его собственные.

– Вот и все, – сказал Турман и уложил лупу в футляр. – Ну и натерпелся я здесь. Сверху явился какой-то тип, который просто возликовал, узнав, что бедняга Континен отправился на небо – или куда там он попал. По его словам, лестничная площадка была вечно забита какими-то дружками. А еще этот Континен имел якобы обыкновение усаживаться летом на подоконнике и играть на мандолине. Жилец сказал еще, что последнее время здесь действительно стало тихо... Я записал его фамилию. Он водитель автобуса. Шел на работу, в форме.

– Ладно. Норри с ребятами должен подойти с минуты на минуту. Дворничиха знает обстановку, но ничего конкретного выяснить не удалось. Она сказала, что здесь у него регулярно бывали какие-то потаскушки. Но женщина едва ли способна на такое... а?