Текст книги "Зарубежный детектив"

Автор книги: Димитр Пеев

Соавторы: Штефан Мурр,Матти Юряна Йоенсуу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

– Послушай, – начал Турман, – ты еще не слишком опытен в этих делах... не обижайся, ты иногда клюешь слишком легко и поспешно... так-то, а это совсем не простое дело. Да. Я побывал там внутри. В квартире. Нужно же когда-то войти туда, тем более что именно я занимаюсь поисками следов. Я просмотрел косыми лучами полы, но ничего особенного не обнаружил. За неделю все покрылось таким слоем пыли... но два кровавых отпечатка подошвы все же удалось найти, я окольцевал их мелом.

– Хорошо, – сказал Харьюнпя таким натянутым и вызывающим тоном, что даже осекся. Наконец он совладал с собой – не очень-то приятно выслушивать такие оскорбления – и признался, что Турман правильно поступил, занявшись делом. Харьюнпя с раздражением вспомнил свою боязнь неудачи и отсюда – излишнюю осторожность. Он выпустил воздух из легких и поднял взгляд. – Да. Я был немного... все произошло до того внезапно. В такую рань нужно все взвешивать дважды. Да, ты правильно поступил.

– Ладно уж. У него, между прочим, голова размозжена бутылкой.

– Бутылкой? Да ну... вот и назови теперь исполнителя трюка, – заметил Харьюнпя полушутя и тут впервые всерьез задумался об убийце. Ведь этот убийца, возможно, спит сейчас в соседней квартире, или спит в Турку или Порво. Харьюнпя не стал больше над этим раздумывать. – Ну ладно. Видно, пора мне будить соседей, – сказал он без особого восторга.

Снизу донесся стук двери. Харьюнпя перегнулся через перила, глядя в лестничный пролет. Он услышал шарканье ботинок – двое или трое человек переговаривались, и звуки их речи, отражаясь от стен, превращались в гул. По сухому отрывистому покашливанью Харьюнпя узнал в одном из них Норри. Он следил взглядом за рукой, опиравшейся на лестничные перила и рывками перемещавшейся вверх. Он узнал белоснежные манжеты и на них черные точки манжетных пуговиц. Только теперь он вспомнил, что термометр все еще лежит у него в сумке.

ГЛАВА 9

Было без десяти семь, когда Харьюнпя отправился домой. Он сидел рядом с сонным, только что извлеченным из постели водителем. К центру города ехало еще мало машин: время утреннего пика не наступило. Восходящее солнце позолотило поредевший туман, и от этого весь город окрасился в пастельные тона. Отопительная система в машине работала на полную мощность, усталость постепенно разливалась по телу Харьюнпя.

Он доложил все, что удалось узнать, прибывшему на место Норри. Излишне вдаваясь в детали, он упустил некоторые важные обстоятельства, путался в словах, а под конец сбился на рассказ о дворничихе, ее кошках и раке горла. Морщинки, собравшиеся на лбу Норри, заставили Харьюнпя быстро вернуться к делу. А Норри с завидной легкостью овладел положением. Он постоял молча – одна рука в кармане брюк, другая оттянула кончик верхней губы. И уже через полминуты дал каждому задание, сделав это с такой легкостью, будто выбрал в магазине самообслуживания нужные товары. И работа сразу пошла. Хярьконен и Тупала отправились опрашивать жильцов подъезда. Монтонен, Турман, врач-эксперт Маннер и сам Норри занялись осмотром трупа и квартиры.

Харьюнпя стоял не двигаясь, чувствуя, как разочарование и обида сдавили горло. Норри полностью его отстранил. Харьюнпя решил, что, видно, что-то он упустил. Его не утешала даже мысль, что скоро он будет дома, в своей кровати. Он продолжал стоять и смотреть, как тихий подъезд пробуждался к жизни. Звенели звонки в квартирах, шелестели записные книжки, слова рикошетом отскакивали от стен. Когда все разошлись по этажам, Норри подошел к Харьюнпя, и тот, всмотревшись в лицо начальника, не обнаружил на нем следов недовольства.

– Тимотеус, ты имеешь полное право поспать, но я был бы тебе признателен, если бы ты еще кое-что сделал, – сказал Норри.

Харьюнпя молча передернул плечами.

– С оповещением родственников можно не спешить, но если рассказ дворничихи о том, что сын Континена бывал здесь примерно раз в месяц, соответствует действительности, то там следует немедленно побывать. Ты понял? Он совсем еще... сколько бишь ему... скоро двадцать. Но случались и помоложе... так что лучше разобраться и с этим уже сейчас. Поговори с ним в этом плане... и если почувствуешь, что есть основания, то... Скажи, что в любом случае я сам свяжусь с ним позднее. – При этом Норри втянул верхнюю губу, а это было у него верным признаком серьезных раздумий. – Все-таки родной сын. Конечно, бывает и такое, хотя сомнительно. И все же посмотрим. Далее. Я договорился с Маннером, что вскрытие Континена произведут сегодня утром. Мы здесь провозимся до вечера, поэтому ты еще успеешь обратно. Зайди в отдел криминальной медицины, прихвати оттуда фотографа. И... возьми-ка на всякий случай эти отпечатки пальцев, забрось их в уголовную полицию, чтобы уже не было сомнений. И отправляйся домой. Ясно?

Прежде чем отправиться к месту назначения, Харьюнпя заехал в отдел. Несколько телефонных звонков и данные архива дали сведения о том, что Армас Калеви Континен продолжал состоять в браке, хотя и жил отдельно от жены уже семь лет. Со времени его последнего привода прошло полтора месяца; преступления его ограничивались кражами, а в последние годы главным образом мелким воровством. Сын Континена, Хейкки Калеви, не имел дела с уголовной полицией, но, по данным центральной картотеки, у парня были права на вождение машины и владение мелкокалиберной винтовкой.

Устроившись на переднем сиденье «саабы», Харьюнпя расслабился и почувствовал, как тепло разливается по телу. Губы его свело от излишнего курения, в затылке появилась знакомая пульсация. Не давая себе впасть в дремоту, он раздумывал о предстоящей встрече с родственниками Континена. Сообщить о смерти всегда нелегко, особенно если в убийстве подозреваются сами родственники, пусть даже чисто теоретически. Неприятнее всего то, что последующий ход событий заблаговременно известен во всех подробностях. Харьюнпя уже ясно представлял себе, как на лицах близких появится испуг, когда они услышат, что он из уголовной полиции. За потрясением последует любопытство, после того как выяснится, что претензий к ним нет. Однако озабоченность тотчас вернется. На этой стадии многие уже начинают понимать, в чем дело, хотя еще и не осмеливаются признаться себе в этом. Все последующее непредсказуемо и неожиданно: одни начинают тихо, беззвучно плакать, другие истерически визжат, третьи бросаются на колени.

Водитель Хартикайнен окончательно проснулся только в Кулосаари. Он сладко зевнул, разогнул локти и плотно уперся в спинку сиденья.

– Когда мы отправлялись, я пропустил мимо ушей... какое задание-то? Сообщить родственникам о смерти?

– Да, – буркнул Харьюнпя.

С минуту они молчали. В их направлении движения почти не было, зато в обратную сторону шел непрерывный поток машин.

– Так-так. Не собираешься ли ты в таком случае поступить как тот констебль? – спросил Хартикайнен.

– Как это?

– Да вот так. Констебль отправился сообщать жене, что ее муж умер; он позвонил у двери, и, когда женщина открыла, полицейский спросил, не она ли вдова Моттонен. Женщина ответила, что она действительно Моттонен, но никак не вдова, а констебль и говорит – давайте заключим пари, что вдова! – Хартикайнен весело крутанул баранку. Смех вырвался у него откуда-то из глубины груди, непосредственный и прямодушный.

Харьюнпя издал легкий вздох: ему не хотелось обижать Хартикайнена. Он слышал эту присказку уже десятки раз, однако она не рассмешила его даже в первый. Он искоса наблюдал за Хартикайненом – тот, захлебываясь от хохота, приоткрыл рот, выдохнул и вновь сложил губы трубочкой. Рот у него вздувался, будто пузырь из жевательной резинки. Пористый широкий нос словно был вылеплен из воска.

К своему великому удивлению, Харьюнпя вдруг почувствовал сильную и необъяснимую ненависть не только к Хартикайнену, но и ко всему роду людскому. Он почувствовал ненависть к людям за то, что они вообще существуют, убивают друг друга, умирают, оставляя после себя скорбящих родственников, – словом, порождают как своей жизнью, так и смертью скорбь и тоску. Он почувствовал ненависть к людям за то, что они живут так непостижимо легко и бездумно, не обращая ни на что внимания, – строчат себе на машинке или считают, ведут делопроизводство или раскатывают на государственной «саабе» цвета зеленого мха, меняя иногда в ней масло, проверяя давление в баллонах и рассказывая глупые истории. От возбуждения у него покраснели щеки и уши. Он ненавидел свою работу. Он ненавидел себя за то, что продолжал оставаться таким, каким был, – со всеми своими слабостями и недостатками.

Хартикайнен с шиком остановился у тротуара. Мотор «саабы» мурлыкал на холостом ходу.

– Идти мне с тобой? – спросил Хартикайнен, когда Харьюнпя стал выбираться из автомобиля; тон у него был дружеский, вовсе не совпадавший с настроением Харьюнпя.

– Нет. Не нужно, спасибо, – пробормотал Харьюнпя. Он с силой захлопнул за собой дверцу автомобиля, зная, что это рассердит Хартикайнена, отвечающего за машину. Затем пересек блестящую от влаги травяную полосу и направился к центру покрытого асфальтом двора. И только у подъезда Харьюнпя понял, как глупо он поступает, отправляясь один. Конечно же, спокойнее выполнить это, пусть ерундовое, дело вдвоем – если даже и не придется применять физическую силу, второй человек может стать незаменимым свидетелем.

Харьюнпя открыл дверь подъезда и вошел. На полу – мусор. На стенах нацарапаны чьи-то имена. Список жильцов не был прикрыт стеклом, и поэтому буквы в некоторых фамилиях кто-то переставил. И теперь в квартире № 1 полуподвального этажа жила Ж... а, в соседней – Зас... ка. Харьюнпя подумал, что, наверно, это доставило кому-то удовольствие, и тоже улыбнулся. Теперь он был уверен, что этот дом принадлежит муниципалитету.

Квартира Континенов находилась на последнем этаже, и потому фамилия значилась в самом верху списка жильцов. Почему-то мысли Харьюнпя вдруг перескочили с Континена на фотографии убитых полицейских, висевшие на стене в служебном помещении личного состава. На крайней правой был изображен полицейский из отдела по борьбе с насилием. Он отправился поговорить в одиночку с неким ученым мужем в области экономики, который рассылал клеветнические разоблачительные письма и страдал манией преследования. Харьюнпя представил себе, как констебль позвонил у двери. Экономический гений отворил дверь, однако, поскольку он страдал манией преследования, в руках у него оказался взведенный пистолет. Констебль был спортсменом, поэтому он, точно лев, сумел прыгнуть под ноги гению. И все же пуля вошла ему в мозг и застряла там.

На фотографии в центре был изображен полицейский, выехавший на место невинного с виду происшествия – ограбления со взломом на Миконкату. Едва он успел выйти из автомобиля, как сквозь витрину часового магазина вылетела свинцовая пуля, выпущенная из военного сорокапятикалиберного пистолета, и осколки ее разворотили ему живот. Он умер месяцем позже в больнице. Какая участь постигла третьего сотрудника, Харьюнпя не помнил, хотя ему наверняка рассказывали об этом. Вместо этого перед глазами его возникла картина, от которой он долго не мог избавиться. Он живо представил себе Хярьконена – вот он курит свою вонючую сигару в комнате для личного состава и рассказывает какому-то новичку, указывая на последнюю фотографию: это, мол, Харьюнпя, в общем-то неплохой малый, но и он допустил ошибку – отправился в одиночку к парнишке, который проломил пивной бутылкой голову своему папаше.

Харьюнпя замедлил шаг. Он не вошел в лифт, хотя тот и стоял внизу, а не спеша полез вверх по ступенькам. Хейкки Калеви, конечно, мог убить своего отца, но с таким же успехом это мог сделать и разносчик газет, старший сержант или сидящий сейчас внизу, в машине, Хартикайнен. Харьюнпя попытался вспомнить излюбленное выражение Норри: «Возможно, конечно, но все же не очевидно». Оно почему-то нравилось ему. «Возможно, конечно, но все же не очевидно». На третьем этаже Харьюнпя замедлил шаг, у дверцы лифта он вообще остановился, пытаясь лихорадочно определить, которое из слов Норри было главным – в о з м о ж н о  или  о ч е в и д н о. Решить этого он так и не смог.

Харьюнпя стоял не двигаясь. Он видел в своем воображении, как сын Континена ждет в передней, несколькими этажами выше, сжимая в руках мелкокалиберную винтовку. Дуло ружья отдает синевой и направлено прямо в дверь, на уровне живота. Руки у парня потные. На полу распечатанная сине-красная коробка с патронами.

Харьюнпя глубоко вздохнул. Прислонился к стенке шахты лифта и принялся шарить в боковом кармане пиджака, ища сигареты. Закурив, он решил, что надо взять с собой Хартикайнена. Однако после второй затяжки отказался от этого намерения, представив себе, как тот будет подначивать его все последующие месяцы. Харьюнпя заметил, что сигарета дрожит у него в руке, и на минуту смежил веки. Он знал, что со стороны выглядит смешно – этакий трус. Харьюнпя подумал о маленькой Паулине, о ее потешном левом ушке и золотистых кудряшках. Потом вспомнил вздувшийся лоб и распухшие губы Континена. Представил себе парня с мелкокалиберной винтовкой, а потом представил себе, как он сам лежит на полу лестничной площадки, где пахнет карболкой, и больше уже не стыдился ни себя, ни своего страха.

Так он стоял, смежив веки. И слушал доносящиеся из квартир голоса. В них преобладали сердитые интонации утренней спешки. Где-то дети спорили между собой. Гудели водопроводные трубы. Голоса вернули Харьюнпя к действительности. Усилием воли он попытался рассуждать здраво. Он понял, что стоя спит. В такие минуты воображение берет верх над здравым смыслом. Харьюнпя знал, что у Хейкки Калеви Континена есть разрешение на владение малокалиберной винтовкой, однако это еще вовсе не значит, что она у него есть. И кроме того, подросток не может знать, что в данный момент к нему направляется полицейский. У парня есть мать, которая, очевидно, в этот час дома. Харьюнпя решил, что едва ли подросток станет убивать полицейского на глазах собственной матери, а кроме того, он понимал, что, если бы у Норри были серьезные подозрения, он не послал бы к Хейкки Калеви одного-единственного, да еще полусонного работника.

Харьюнпя бросил сигарету на бетонную ступеньку, погасил ботинком дымящийся кончик и сунул его обратно в коробку. Он потер нос и стал быстро подниматься по лестнице. Подойдя к двери Континена, он постоял некоторое время неподвижно, чтобы дать успокоиться дыханию. Харьюнпя не стал вытаскивать оружие, лишь сунул руку в карман и кончиками пальцев дотронулся до жестяной капсулы со слезоточивым газом. Затем нажал на черную пуговку дверного звонка. Послышалось два сигнала – кнопка коснулась клеммы и отошла назад. По привычке Харьюнпя прижался к стене, рядом с дверью. И так же инстинктивно перенес центр тяжести тела на правую ногу, чтобы левую быстро просунуть в открывшуюся дверь.

Харьюнпя прижался головой к двери и прислушался. Из приемника явственно доносилась мелодия «Удалого сплавщика знают везде» в исполнении септета «Отава». Чашка звякнула о блюдце. Женский голос сказал отрывисто: «Пойди открой». Стул царапнул по полу, босые ноги засеменили по паласу к входной двери. Шаги остановились в передней. Вешалки ударились друг о друга, зашуршала материя. От прикосновения руки вздрогнул замок. Харьюнпя отодвинулся еще дальше от двери.

– Доброе утро. Вы... ты Хейкки Калеви Континен?

Перед Харьюнпя стоял длинный хилый парень. Он стянул с вешалки поплиновый плащ и придерживал его на поясе руками. Из-под полы виднелись прикрытые кальсонами длинные босые ноги. Волосы клочьями падали на шею, кожа на щеках воспалена, ноздри покрыты угрями. Парню скорее можно было дать пятнадцать, а не девятнадцать лет. За ним в глубине квартиры кто-то двигался.

– Да, ну и что...

– Я Тимо Харьюнпя из уголовной полиции, – сказал Харьюнпя и быстро сунул ему под нос свое удостоверение. – Могу я на минутку войти – поговорить нужно.

На лице парня появилось удивленное, испуганное выражение. Он посмотрел на свои ноги, оглянулся и распахнул настежь дверь.

– Да, конечно, – сказал он и улыбнулся.

Харьюнпя заметил, что зубы у него крепкие и белые. Вслед за парнем он вошел в переднюю, дверь за ними защелкнулась.

– Так. Твоего отца зовут Армас Калеви Континен?

– Да... но он здесь не живет. Он в разводе с мамой, мы с ней...

– Ясно. А где он живет?

– На улице Меримиехенкату. Почти у перекрестка с Фредерикинкату.

– Так... Ты видишься с ним? – спросил Харьюнпя и почувствовал, что женщина внимательно слушает их. Он постарался не обращать на это внимания и, придав лицу бесстрастное выражение, внимательно наблюдал за парнем.

– Да. Конечно. Конечно, я ходил... навещал его...

– Когда ты в последний раз видел отца?

– А что случилось-то... опять выкинул что-нибудь? Погодите, это было в конце февраля или в начале марта. Мама! Ты не помнишь, когда я в последний раз ходил проведывать отца? – крикнул парень через плечо и потрогал указательным пальцем один из прыщей.

Госпожа Континен вошла в переднюю так быстро, что, видимо, все это время она стояла за дверью.

Это была худощавая женщина лет пятидесяти с лишним, с бесконечно усталым от тяжелой физической или уж очень монотонной работы лицом. Она тоже была босиком, но в пестром хлопчатобумажном платье – сейчас она поспешно вытерла руки о бока. Харьюнпя с облегчением вздохнул – хоть эта не в исподнем.

– В чем дело? Хейкки, ты-то сам... ничего?..

– Оставь ты...

– Нет, нет, речь не о нем. Я – Харьюнпя, из уголовной полиции. Речь идет о вашем бывш... о вашем муже.

– Ах вот как. Ну заходите... Ты что же, Хейкки, стоишь в передней!

По жестам и интонациям Харьюнпя понял, кто здесь правит. Они вошли в квартиру, госпожа Континен шла впереди слегка вперевалку, парень следовал за ней, шурша поплином; шествие замыкал Харьюнпя, глубоко засунув руки в карманы куртки. Он отметил про себя, что Хейкки удивился его появлению, но не испугался и не занял оборонительной позиции. Харьюнпя был почти уверен, что убийцу следует искать в другом месте.

Квартира выглядела заурядной, обставленной без всякой фантазии. Обычная, стандартная квартира, в каких Харьюнпя приходилось не раз бывать. Мать и сын снова присели к столу, но никто из них не прикоснулся ни к кофе, ни к бутербродам. Харьюнпя остался стоять. Он чувствовал себя крайне неловко. Известие едва ли будет для них так уж тягостно, подумал он: ведь они ужо давно живут врозь, и все же слова вертелись у него в голове, не выстраиваясь в разумные предложения.

– Да, действительно, это было в начале марта, когда Хейкки в последний раз навещал... этого человека. Верно ведь? Здесь в то время как раз шел ремонт, и я сказала тебе, чтобы ты привез из города новую резиновую прокладку для душа... Да, точно. Это было около месяца назад. Ты... ты уверен, что больше с отцом не встречался?

– Да-а. После этого я его не видел, – ответил парень, и, вглядываясь в его глаза с белесыми ресницами, Харьюнпя почувствовал, что он говорит правду.

– Ну так... что же? – спросила госпожа Континен.

Харьюнпя вздохнул. Он чувствовал, что непозволительно тянет.

– Да видите ли... – Харьюнпя вынужден был перевести дух. – У меня, к сожалению, очень неприятное для вас известие. – Он выдержал короткую паузу, чтобы дать матери и парнишке время адаптироваться. Госпожа Континен уронила руки на стол. Хейкки сделал несколько глотательных движений. – В его квартире... найден... его нашли мертвым дома.

У Хейкки задергалось веко, и он уставился на мать. Его рука, придерживавшая плащ, упала, и полы плаща распахнулись. Госпожа Континен с минуту сидела неподвижно. Затем губы ее приоткрылись, она машинально отодвинула от себя чашку с кофе. Жидкость выплеснулась на блюдце. Одеревеневшими пальцами она взяла ложку и прижала ее к животу.

– Вот как... значит, ушел, – произнесла она слабым бесцветным голосом. По щекам ее медленно разлилась бледность. Ноздри расширились.

Харьюнпя перенес тяжесть тела на другую ногу. Он понял, что поступил неверно, вывалив все сразу, но дело было сделано. Он вспомнил, что видел в музее в Порво баночки, наполненные слезами, и подумал, что один сосуд наверняка мог бы наполниться за эту ночь. Мысль мелькнула и исчезла – тогда он не мог еще знать, что до возвращения домой ему самому понадобится банка для слез.

А через двадцать минут Харьюнпя снова дышал хлоркой, которой несло от ступенек подъезда. Глупо было Континенам целых семь лет прожить врозь без официального развода, а еще глупее то, что жена все эти семь лет тщетно ждала, когда муж позовет ее к себе. Харьюнпя даже не пытался понять ее – ему было просто жаль ссохшуюся госпожу Континен, которая жила этой несбыточной надеждой, изо дня в день строча на швейной фабрике одни и те же швы. Мать-одиночка растила дефективного сына, а тому и в голову не приходило, почему мать заставляет его ходить к отцу. Харьюнпя проклинал человеческое упрямство и слепоту, он пытался вызвать в себе неприязнь, чтобы не думать о дальнейшей судьбе госпожи Континен.

Харьюнпя сбежал вниз по ступенькам, касаясь плечом стены. Он не знал еще, как докажет Норри, что парень непричастен к убийству Континена. Норри не удовлетворится интуицией и рассуждениями, тем более что парень, навещая отца, заставал у него в квартире девок и потому имел все основания для возмущения и мести. Другой бы пошел на это, но не Хейкки Калеви с его белесыми глазами – где ему было знать, как мучительно его мать тянулась к своему пьянице-мужу.