Текст книги "Спасительный свет (Темная сторона света) (др. перевод)"

Автор книги: Диана Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 13

Алек мог занести фотопленку в студию в любой день, но он ждал до субботы. Только въехав на стоянку, он признался самому себе, что причиной этой задержки было желание снова увидеть Оливию Саймон. Он осознал, что всю неделю мысленно разговаривал с ней, рассказывая ей об Энни разные вещи, которые другим были уже неинтересны. Он всегда мог поговорить с Томом Нестором, но Том до сих пор переживал также, как и он сам, и это нервировало Алека. Ему никогда особенно не нравилось делить Энни с Томом.

Оливия сидела за рабочим столом, за которым он привык видеть Энни. Она низко склонила голову, ее глаза защищали старые зеленые очки Энни. На прошлой неделе, первый раз увидев ее в этих очках, он испытал своего рода потрясение, но не смог придумать никакой разумной причины, по которой она не должна была бы ими пользоваться.

Она держала в руках паяльник и моток припоя. Том склонился к ней, направляя ее пальцы и подбадривая. Дым сигареты вился в воздухе над его головой. Прежде, пока была жива Энни, он никогда здесь не курил.

Том поднял голову, когда Алек закрыл за собой входную дверь.

– Здравствуй, Алек, – сказал он.

Оливия оторвалась от своей работы и улыбнулась.

– Привет, – приблизившись к столу, Алек посмотрел на кусочки стекла и спросил Оливию: – Над чем вы работаете?

Она протянула ему лист миллиметровки, на котором фломастером был нарисован узор: прямоугольник, представлявший собой сумасшедшее пестрое одеяло из кусочков, причем каждый был помечен своим цветом. Он улыбнулся его простоте и тому удовольствию, которое было написано на ее лице.

– Она вполне подходит для этой работы, – сказал Том, кивая в ее сторону.

Алек положил лист обратно на стол.

– Я только начинаю, – поправила его Оливия, и ни Том, ни Алек не собирались с ней спорить.

Алек слегка дотронулся до ее плеча, и она подняла на него взгляд: стекла ее огромных очков по цвету почти не отличались от ее глаз.

– Позвольте пригласить вас на обед, – сказал он, – на этот раз на самый настоящий, не в закусочную.

Казалось, она некоторое время взвешивала приглашение, а затем кивнула:

– Хорошо.

Алек зашел в темную комнату и занялся обработкой черно-белой пленки, которую отснял в прошлое воскресенье. Он думал о маленьком витраже, над которым работала Оливия. Первый витраж Энни был большим и сложным – две овечки паслись на лугу, составленном из пяти оттенков зеленого. Она никогда не делала ничего, просто чтобы набить руку: не желала тратить на это время. Если ей не удавалось с первого раза произвести что-то, чем она могла бы гордиться, второй попытки она уже не делала.

Он встретился с Оливией в полдень на стоянке.

– Вы торопитесь? – спросил он, когда она садилась в его «бронко». – Если у вас есть время, мы могли бы поехать в Дак и пообедать на берегу залива.

– Прекрасно. – Она застегнула ремень безопасности, перекинув его через бедра, обтянутые белыми хлопчатобумажными брюками, и несколько секунд Алек завороженно следил за ее руками с изящными белыми пальцами, заканчивавшимися ровными, круглыми, коротко подрезанными ногтями. Он вспомнил ее рассказ о том, как она держала в руке сердце Энни, и едва сдержал слезы, запуская двигатель «бронко» и выезжая на дорогу.

– Я еще не забиралась сюда, – сказала она, когда на развилке он свернул вправо, направляясь в сторону Дака.

– Неужели? – он удивился. – Тут всего несколько миль от вашего дома. А вы здесь уже… сколько времени?

– Почти год, – призналась она. – Я начала работать на следующий день после того, как мы переехали сюда. Нам нужно было обустраивать новый дом и времени на знакомство с окрестностями просто не было.

Она говорила так, как будто все еще жила вместе с мужем. Может быть, за ту неделю, что он ее не видел, все переменилось? Может быть, он вернулся?

Они заняли столик снаружи, на террасе маленького ресторанчика, прямо над водой; несколько жирных гусей взирали на них выжидательно, словно Алек и Оливия заняли их места.

Они оба заказали салат с крабами. Алек расслабился. Он чувствовал себя совершенно другим человеком, чем во время их прошлой встречи. Неделю назад, заказывая в закусочной сэндвичи, он был напряжен, как натянутая пружина, готовая лопнуть. Он боялся услышать рассказ Оливии о ночи, когда умерла Энни, но то, как Оливия описала все случившееся, и то, что он услышал в ее рассказе отчаянное желание сохранить Энни жизнь, помогло развеять его страх. Он понял, что Оливия испытывала в ту ночь чувства, сходные с его собственными.

Он заказал вина, но она отказалась, в качестве объяснения похлопав себя по животу, и он вспомнил о ребенке.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он. Вид у нее был вполне здоровый, не считая цвета кожи – белой, полупрозрачной, прямо-таки прозрачной, но, по-видимому, это было ее врожденное свойство.

– Со мной все в порядке, – ответила она. – Немного устаю. Я беспокоюсь о том, как действует на ребенка стресс, который я переживаю.

– Ваш муж все еще не вернулся к вам?

– Нет. – Она опустила глаза. Ее руки лежали на коленях, и она, наверное, играла обручальным кольцом, как делала это неделю назад. – Я никогда не могла себе представить, что буду вынашивать ребенка в одиночестве, а тем более растить его. – Она улыбнулась. – Иногда мне снятся кошмарные сны, в которых я рожаю двойню. Это именно то, чего мне не хватает.

– В вашей семье рождались близнецы?

– Я как раз одна из них.

– В самом деле? У вас есть сестра-близнец? – он пытался представить себе ее в двух экземплярах.

– Нет, он был мальчиком.

– Был?

– Он умер несколько лет назад. – Оливия взмахнула рукой, как бы отмахиваясь от этой темы. – Так или иначе у меня то и дело возникает чувство, что их там внутри двое, и это повергает меня в панику. Правда, когда я несколько дней назад была у врача и слушала сердцебиение, то слышала только одно сердце.

Они замолчали, ожидая, пока перед ними расставят заказанные блюда. Луч солнца мерцал в прямых темных волосах Оливии.

– Как у вас дела с мужем? – спросил Алек, когда официантка оставила их одних.

Оливия подняла вилку:

– Так себе. Похоже, он совершенно мною не интересуется. Я позвонила сказать, что люблю его – как вы мне посоветовали – а он ответил, что не заслуживает моего беспокойства.

Она попыталась улыбнуться, но не вполне удачно. – Может быть, он чувствует себя виноватым из-за своего романа с той женщиной? – Алек заметил, как она вздрогнула.

– У него не было никакого романа. Я же говорила вам, что это была скорее фантазия.

– Извините, – сказал он.

Некоторое время Оливия была занята салатом, а затем продолжила:

– Их отношения были чисто деловыми, но потом она завладела его мыслями, он стал постоянно говорить о ней, сравнивать со мной и я не выдерживала сравнения.

– Не могу в это поверить.

– Она была замужем, и совершенно не интересовалась им. Он признался, что все это было исключительно с его стороны, – она говорила с напором, как будто пыталась вместе с Алеком убедить и саму себя. Себя даже больше, чем его.

– Как бы то ни было, – продолжала она, – я не иду ни в какое сравнение с образом этой женщины, поэтому, когда она… поэтому даже несмотря на то, что не мог обладать ею, он все равно оставил меня.

Алек нахмурился. Похоже, ее муж – изрядная скотина.

– Он говорил только о ней, и я смирилась с этим. Мне казалось, что не нужно реагировать слишком резко. Надо дать ему возможность выговориться, освободиться от нее, но этого так и не произошло.

– Может быть, он ушел, считая, что так будет ближе к ней? Я имею в виду, извините, Оливия, может быть, он хотел завести с ней роман и полагал, что при этом было бы непорядочно оставаться с вами. Поэтому он и…

Оливия покачала головой:

– Она уехала до того, как он ушел.

– Куда она уехала? Может быть, он все еще в состоянии с ней общаться?

Она вдруг засмеялась, а затем прикрыла губы ладонью.

– Нет, я уверена, что это не так, – она взяла в руку вилку. – Она в Калифорнии.

– Калифорния – не другая планета. Почему вы так уверены, что он по-прежнему не поддерживает с нею связь?

– Он бы мне сказал. Он никогда не скрывал от меня свои чувства, хотя иногда мне хотелось бы этого, – она посмотрела на Алека через стол. – Очевидно, она была лучше меня, именно в том, что важно для моего мужа.

Алек откинулся на спинку стула.

– Но послушайте, – сказал он, – у человека навязчивая идея. У него сдвиг по фазе. Не надо внушать себе, что он прав. Он никогда не знал ее в действительности. Если бы такая возможность ему представилась, он мог бы обнаружить, что она просто мегера.

Она опустила голову, и на кончиках ее ресниц он заметил маленькую блестящую слезинку, которая, капнув на бледно-лиловую блузку, оставила на груди круглое темное пятнышко.

Он наклонился к ней:

– Оливия?

Она поднесла салфетку к глазам и кинула взгляд на других посетителей.

– Простите, – тихо сказала она. – Думаю, вы пригласили меня на обед не для того, чтобы я ставила вас в неловкое положение.

Он придвинулся поближе к столу.

– Но я пригласил вас на обед и не для того, чтобы расстраивать.

Она почувствовала прикосновение его коленей под столом и чуть-чуть отодвинулась. Ее пальцы теребили салфетку, методично превращая ее в длинные лохматые полоски.

– Я просто не могу этого понять, – сказала она. – Он был такой милый, пока не встретил ее. У нас был прекрасный брак – просто замечательный, и вдруг он развалился. Я все еще жду, что он станет прежним Полом, но ощущение такое, как будто он умер.

Алек покачал головой:

– Может быть, это просто спячка. Оставайтесь в его жизни, Оливия, пока он не проснется. Напомните ему, как все было хорошо раньше.

Она перестала плакать, но нос у нее покраснел, и это придавало ей беспомощный вид. Перед ним была совершенно другая женщина, совсем не похожая на ту, с которой он встречался неделю назад и которая педантично описывала свою попытку спасти жизнь Энни.

– Я пыталась что-то сделать, чтобы немного больше походить на нее, – сказала она, – на ту женщину.

Алек снова нахмурился:

– Но ведь полюбил-то он Оливию, ведь так? И именно с Оливией у него были прекрасные отношения, а не с этой… – он хотел сказать «сучкой», но ему было неловко использовать подобное слово в разговоре с ней, – …не с той женщиной, от которой у него в голове что-то приключилось.

Она прижала к груди руки с крепко – до белизны – сжатыми кулаками.

– Я никак не могла забеременеть, – сказала она, – думаю, из-за этого все и изменилось. Изменились его чувства. Мне сделали операцию, но было уже поздно.

– Может быть, если бы вы сказали ему о ребенке…

– В этом случае я никогда не буду уверена, что он вернулся из-за меня, а не из-за ребенка.

У нее в сумочке загудел пейджер, и она достала его, чтобы выключить.

– Здесь есть телефон? – спросила она.

– Думаю, они разрешат вам воспользоваться телефоном ресторана.

Она встала, выпрямилась и, тряхнув блестящими темными волосами, направилась в контору ресторана, мгновенно преобразившись в деловую женщину.

Когда Оливия вернулась за стол и снова заняла свое место, Алек кормил гусей, отламывая кусочки от недоеденного хлеба.

– Вам нужно идти? – спросил он. Она покачала головой:

– Они справятся без меня.

Она посмотрела на клочки своей разорванной салфетки и нахмурила брови, как будто не могла понять, откуда они здесь появились. Собрав обрывки в кучку, она сложила их на тарелку и печально улыбнулась Алеку:

– Извините. Когда я в следующий раз начну жаловаться на свои проблемы, заткните мне чем-нибудь рот.

– Меня это совершенно не напрягает, – сказал он, бросая последний кусок хлеба в воду. Гуси с шумом накинулись на него. – Хотя ваши обстоятельства и отличаются от моих, но нас объединяет то, что мы оба одиноки. Я понимаю ваши чувства.

Теперь, когда у нее не было салфетки, она крутила пальцами трубочку в своем стакане.

– Когда меня стала одолевать тоска по Полу, я подумала, каково вам приходится без Энни, даже без всякой надежды на то, что она когда-нибудь будет рядом. И я… – она замолчала на какое-то время, качая головой. – Мне не хватает ласки. Я имею в виду не секс, а просто… прикосновения рук, просто близость с другим человеком. Пока не лишишься чего-то, не знаешь, как это хорошо.

Он кивнул, а она откинулась на спинку стула и снова уронила руки на колени.

– Я стала ходить на массаж просто для того, чтобы снова почувствовать, что кто-то прикасается ко мне, – сказала она.

Он улыбнулся ее искренности, ему было понятно, о чем она говорит. Интересно, кто делал ей массаж: мужчина или женщина, и имело ли это какое-нибудь значение. Может быть, ему тоже стоило сходить на массаж? Интересно, какие чувства возникают, когда платишь кому-то за то, чтобы он облегчил тоску твоего тела, страдающего от одиночества?

По дороге обратно в студию они остановились у светофора на пересечении дорог в Кроутан и Эш. Алек показал в направлении залива:

– Видите третий коттедж справа? Мы с Энни жили там, когда только приехали в Аутер-Бенкс.

Маленький коттедж возвышался на сваях над песком. Он потемнел от времени, и был таким уже тогда, когда они с Энни жили в нем.

– Как вы понимаете, у нас было не так много денег.

Оливия некоторое время хранила молчание, а когда «бронко» снова начал двигаться, медленно пробираясь сквозь плотный поток автомобилей, сказала:

– После смерти Энни я начала работать в приюте. Он кинул на нее взгляд:

– Почему? – Он ненавидел это место. Она пожала плечами.

– До этого я не знала, что он вообще существует. Муж ушел от меня, и у меня появилось свободное время, – она посмотрела на него. – Персонал все еще вспоминает Энни.

Он улыбнулся:

– Правда?

– Они просто обожали ее. Они рассказывают, что у нее всегда было множество идей и что все держалось на ее созидательной силе. Без нее все разваливается. По крайней мере, они так говорят.

– Как мой дом, – сказал он скорее себе, чем Оливии.

Они въехали на стоянку у студии. Оливия расстегнула ремень безопасности и повернулась к Алеку:

– Какой она была на самом деле, Алек? По разговорам в приюте можно подумать, что ее нужно причислить к лику святых.

Он засмеялся.

– Не думаю, что атеистов канонизируют, – он увеличил мощность кондиционера. – Она совершенно не ценила материальные блага и практически все, что зарабатывала, тратила на различные благотворительные цели: на движение за права животных, на борьбу против СПИДа, на поддержку бездомных, движение против абортов…

– Против абортов?

– Да, она была рьяной сторонницей этого движения. Чтобы как-то скомпенсировать ее активность, я однажды взял и перечислил деньги в фонд общества «Планирование семьи». – При воспоминании об этом он улыбнулся. – Ее это просто взбесило.

– Удивительно, что она была против абортов. Мне казалось, у нее достаточно широкие взгляды.

– Она занималась множеством разных вещей, но в то же время была очень семейным человеком, – он взглянул на окна студии. – Многие видят в ней идеал, но на самом деле это не так. Она была таким же человеком, как и все. Иногда у нее бывало плохое настроение.

Он чувствовал себя немного виноватым, бросая тень на образ Энни в глазах Оливии, но эти странные периоды уныния были такой же частью Энни, как и ее альтруизм. Ее дурное настроение приходило и уходило волнами. Он никогда не понимал причин, по которым оно возникало, и, похоже, сама Энни тоже не могла ничего объяснить. Она отдалялась от него, от всего мира. «Это моя темная сторона», – говорила она Алеку, и он почти видел темную тучу, сгущающуюся вокруг ее головы и опускающуюся ей на плечи. Он быстро понял, что ничего не может поделать с этими приливами и отливами ее настроения. Единственное, что было в его силах, это ждать, пока все само собой придет в норму. И теперь его терзало, что она умерла как раз в один из таких периодов, в состоянии необъяснимой тревоги.

– Я тоже восхищаюсь ею. – В голосе Оливии слышалось смущение. – Теперь, когда я знаю, чего требует от человека работа с цветным стеклом, когда я видела ее витражи – я просто преклоняюсь перед ней.

Алек был тронут. Взглянув в сторону студии, он разглядел один из нескольких оставшихся витражей Энни, узор из косых обрезков стекла.

– Она была очень талантливым художником, – сказал он. – Я думаю, что она могла бы продвинуться гораздо дальше, если бы продолжила свое образование, а не вышла за меня замуж.

– А где она училась?

– В Бостонском колледже.

– Правда? – Оливия выглядела ошеломленной. – Мой муж учился там же. Он закончил его в семьдесят третьем году.

– Это как раз выпуск Энни, – сказал Алек. – Когда в следующий раз будете с ним разговаривать, спросите, не был ли он с ней знаком? До замужества она носила фамилию Чейз.

Оливия некоторое время молчала.

– Обязательно, – произнесла она наконец и взялась за ручку дверцы. – Спасибо за обед.

Он придержал ее за руку.

– У вас здесь много друзей? – спросил он. Она покачала головой.

– Только на работе.

Он достал бумажник, вытащил из него визитную карточку и на ее обратной стороне написал свой домашний телефон.

– Держите меня в курсе ваших отношений с мужем, – сказал он, протягивая карточку Оливии.

– Спасибо. – Она открыла дверцу.

– Оливия!

Она обернулась к нему.

– Я хочу, чтобы вы знали: я рад, что именно вы оказались дежурным врачом в отделении скорой помощи той ночью.

Она улыбнулась:

– Спасибо.

Оливия вышла из машины и мягко закрыла за собой дверцу. Он наблюдал, как она обходила «бронко» спереди, убирая с лица прядь гладких темных волос.

Ее муж – полный идиот.

ГЛАВА 14

Оливия уже в четвертый раз заходила посмотреть на детскую кроватку. Она намеревалась сразу после того, как Алек ее высадит, ехать домой, но маленький магазинчик располагался как раз за стоянкой у студии, и она почувствовала соблазн еще за целую милю.

Она представляла себе очаровательную белую кроватку в маленькой третьей спальне своего дома. Как чудесно это будет смотреться: чистый белый цвет на фоне солнечно-желтых обоев, которые она уже подобрала. Ей хотелось купить кроватку прямо сейчас, сегодня же, но вполне вероятно, что Пол может зайти за чем-нибудь, и она не хотела, чтобы о своем будущем отцовстве он узнал не от нее, а лишь по появлению кроватки.

Она подошла к своему автомобилю, все еще сжимая в руке визитную карточку Алека, которая была мягкой на ощупь от того, что он несколько месяцев носил ее в своем бумажнике. Кусая губы, Оливия засунула карточку в свой бумажник. Она врала ему, а кое-что попросту скрыла. Например, что Пол был автором той статьи об Энни в «Сискейп». Но как она должна была поступить? Разве могла она рассказать об этом и таким образом дать понять, что Энни именно та женщина, которую обожал Пол.

Придя домой, она напекла печенья – невозможно вспомнить, когда она занималась этим последний раз – и переоделась в голубую блузку с цветочками, которую очень любил Пол. Пока дом наполнялся вкусными запахами, она разложила на кухонном столе карту, пытаясь найти адрес, который ей дал Пол. Она отнесла печенье в машину. Ей нужно было проехать десять миль до Саут-Нэгз-Хед.

Часы показывали почти шесть, когда она остановилась перед маленьким серым коттеджем в одном квартале от океана, затерявшимся среди других домиков, арендуемых туристами на лето. Коттедж был совершенно новым, и, поднимаясь по ступеням, она чувствовала запах свежеструганных кедровых досок. Ей пришлось стучать дважды, прежде чем Пол открыл дверь.

– Оливия? – сказал он, не пытаясь скрыть своего удивления.

Она улыбнулась.

– Хочу посмотреть твой новый дом, – она говорила тоном близкого друга: заинтересованно, внимательно. – И я испекла тебе немного печенья.

Он отступил в сторону, пропуская ее в дом:

– Ты испекла? Я не знал, что ты умеешь обращаться с духовкой.

Его дом выглядел, как храм Энни. Все четыре большие окна гостиной украшали витражи. На двух были изображены женщины, одетые в шелка, на двух других подводные пейзажи с тропическими рыбами и струящимися голубыми и зелеными полосами. Композиции были выполнены в легко узнаваемой манере Энни О'Нейл. Том Нестор дважды объяснял ей во всех подробностях особенности этой техники, но она все-таки не смогла понять, как это делается.

– У тебя очень красиво, Пол, – сказала она.

Над их головой в потолке этого храма располагались четыре окна, через которые лился поток чистого солнечного света.

– Спасибо. – Он подошел к обеденному столу – столу, который она долгое время считала своим – и начал равнять и без того аккуратные стопки бумаги, лежащие на нем. Казалось, ее приход привел его в смущение, и она вдруг почувствовала себя так, словно застала его с другой женщиной. В какой-то степени так оно и было.

– Я оторвала тебя от работы, – сказала она. Его переносной компьютер тоже стоял на обеденном столе, и было видно, что, когда она приехала, он над чем-то трудился.

– Нет, все в порядке. Мне пора прерваться. Садись.

Она опустилась на один из знакомых стульев из гарнитура столовой.

– Я принесу холодного чаю. Или, может быть, ты хочешь вина?

– Чаю было бы хорошо, – сказала она. Он исчез на кухне. Глядя ему вслед, она думала, что тоже не совсем откровенна с ним. Вряд ли она сможет ему рассказать о том, что обедала с Алеком и, уж конечно, не будет его спрашивать, знал ли он, что Энни училась в Бостонском колледже. Она представляла себе его реакцию, если окажется, что он об этом не знал. Он будет мучиться по поводу упущенных возможностей. Она не хотела давать новую пищу его воображению.

Он вернулся в столовую и поставил перед ней стакан с чаем, но сам садиться не стал и стакана для себя не принес. Он стоял рядом с компьютером, засунув руки в карманы.

– Попробуй печенье. – Оливия показала на тарелку.

Пол развернул фольгу и взял печенье.

– Надеюсь, в нем нет мышьяка. – Он улыбнулся, и ее пронзила теплота его обаятельной улыбки, взгляд его карих глаз. Глядя на его лицо, она осознала, как давно она не видела никаких знаков внимания с его стороны. Сейчас она жалела, что не умела соблазнять. Она никогда не пыталась этому научиться – просто избегала подобных вещей.

Она снова перевела взгляд на стол:

– Чем ты сейчас занимаешься?

Он посмотрел на одну из стопок бумаги:

– Работаю в комитете по спасению кисс-риверского маяка. Мы готовим информационную брошюру, чтобы привлечь внимание к этой проблеме.

Этот маяк всегда как-то странно завораживал его. В тот день, когда они приехали в Аутер-Бенкс, он отправился посмотреть на него еще прежде, чем они занесли в дом все коробки. Оливия осталась дома и распаковывала вещи, слегка обеспокоенная, что ее оставили трудиться одну, и расстроенная, что он не позвал ее с собой. Этот день стал началом конца.

– Это было так странно, Оливия. Я прихожу на собрание и оказывается, что председатель комитета ни более ни менее как муж Энни. – Он посмотрел на нее, и она поняла, что он проверяет, можно ли говорить на эту тему.

Она сама не знала, что выражает ее лицо. Алек был председателем комитета по защите маяка? Пол работал с ним вместе, плечом к плечу? Мысли быстро прокручивались у нее в голове. Должна ли она сказать Полу, что они с Алеком знакомы? Тогда ей нужно будет рассказать и об уроках, которые она брала, и о двух приглашениях на обед. Она чувствовала, что все больше и больше запутывается в паутине лжи.

– Я хотел тут же уйти, – продолжал он, размахивая печеньем в воздухе, – но мне пришлось остаться. Ведь я буквально умолял, чтобы меня взяли в комитет, но совершенно не ожидал при этом, что Алек О'…– он замолчал и театральным жестом прикрыл рот рукой. – Извини. Думаю, ты не хочешь снова слушать всякую чепуху, связанную с Энни.

– Все нормально, – ответила она. – Можешь говорить о ней, сколько хочешь. Я знаю, что тебе это необходимо. Я знаю, что тебе больше не с кем поговорить о ней. – Она подумала, что он, наверное, чувствовал себя примерно так же, как она сама, когда сегодня днем рассказывала о нем Алеку. Наконец она поняла, как Полу необходимо излить свои чувства кому-нибудь.

Он сел по другую сторону стола и уставился на нее, его глаза покраснели.

– Зачем ты все это делаешь? – спросил он. – Зачем ты сидишь здесь и позволяешь мне болтать о женщине, из-за которой разрушился наш брак?

– Потому что я все еще люблю тебя и беспокоюсь о тебе.

Он отвернулся от нее.

– Я больше не могу говорить с тобой о ней. Это всегда было нехорошо с моей стороны.

Оливия встала и подошла к нему. Опустившись на колени, она взяла его за руку, но он выдернул ее. На его лицо появилось напряженное выражение.

– Не надо, – сказал он. Она опустилась на ковер.

– Помнишь наши долгие прогулки по утрам?

Он нахмурился:

– Почему ты заговорила об этом сейчас?

– Это одно из самых моих любимых воспоминаний: как мы с тобой гуляли, взявшись за руки, по парку Рок-Крик. Покупали в маленькой закусочной бутерброды с сырным кремом и зеленым луком и…

– И почти каждый раз твой пейджер начинал пищать.

Она прислонилась спиной к стене, чувствуя свое поражение:

– Неужели это было так часто?

– Можешь в этом не сомневаться.

– Тогда мне так не казалось. Если бы я знала, чего это будет мне стоить, я постаралась бы как-то исправить ситуацию.

Раньше она думала, что он восхищается ее усердием. «Ты – трудоголик», – говорил он, и по его интонации можно было заключить, что это скорее нежное поощрение, нежели осуждение. Конечно, он понимал, почему она стала такой. Он знал это лучше, чем кто-либо другой. Еще в школе, а затем и в колледже, она сознательно с головой ушла в учебу, не оставив себе времени для личной жизни. Работа оберегала ее от флирта, которому она, так и не научилась, и от случайного секса, о котором вообще не могло быть и речи. А к тому моменту, когда она познакомилась с Полом и поняла, что рядом с ним ей ничто не угрожает, работа уже прочно вошла в ее жизнь, и, казалось, нет причин что-то менять. Теперь она увидела свою ошибку: приняв Пола как нечто само собой разумеющееся, она отдала ему так мало самой себя, что он был вынужден фантазировать, чтобы представить себе всю ее целиком. И однажды он обнаружил, что его фантазия гораздо лучше действительности. Их брак потерял всякий смысл.

– Это моя вина. – Она уронила голову на руки. – Это моя вина, что все развалилось. Я так скучаю по тебе, Пол. Если ты вернешься, я все переменю. Брошу свою работу. Пойду работать официанткой. Буду чистить креветок и извлекать из раковин устриц исключительно в рабочие дни. Никаких вечеров и уик-эндов.

Она услышала его смех и подняла глаза. Пол успел снять очки, и под глазами еще сохранялись следы от них, он улыбнулся.

– Лив, – сказал он, и в его голосе прозвучала нежность, которой она не слышала много месяцев, – это именно я все испортил, ты здесь ни при чем.

– Девять лет, – сказала она, – ты производил впечатление счастливого, всем довольного человека.

Он кивнул:

– Я был очень доволен. Все было хорошо. Все было почти идеально. Я изменился, Лив, и мне очень жаль.

Она подумала о кроватке, о гулких ударах маленького сердца, заполнивших кабинет гинеколога.

– Мы можем пойти к консультанту-психологу, – сказала она, – должен же быть какой-то способ все уладить.

Он покачал головой и встал, протягивая руку, чтобы помочь ей подняться с пола, но тут же отпустил, едва лишь она распрямилась. Он направился к двери, явно показывая, что она слишком загостилась.

– Спасибо за печенье, – сказал Пол, распахивая дверь.

Выйдя на крыльцо, Оливия ощутила прилив отчаяния. Она обернулась к нему:

– Я имела в виду именно то, что сказала, Пол. Я все изменю и брошу свою работу, если это потребуется. Может быть, я…

Он остановил ее, снова покачав головой:

– Тебе нужен свой собственный адвокат, Оливия, – сказал он и мягко прикрыл дверь, как бы возводя между ними непреодолимую преграду.