Текст книги "Спасительный свет (Темная сторона света) (др. перевод)"

Автор книги: Диана Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Эта ночь стала поворотной для них. Не то, чтобы она сделала их секс лучше – Энни продолжала относить к сексу, как к побочному продукту близости, – но она переместила их отношения в другую плоскость, теперь Энни позволяла делать что-то и для нее.

Его семья обожала ее. Они с Энни дважды за этот год съездили в Филадельфию, и она вписалась в этот дом, в котором царили женщины, так легко, как будто родилась в нем.

– В твоей семье так тепло, Пол, – сказала она. – Ты сам не знаешь, какой ты счастливый.

Сама она не знакомила его со своими родителями, хотя они жили не более чем в получасе езды от колледжа. Наконец после долгих уговоров она согласилась взять его на пятидесятилетие своего отца.

– Ты все время говоришь о нем, и я хочу с ним познакомься, – настаивал Пол.

Она действительно очень много говорила о своем отце. В ее голосе звучала гордость за его достижения на медицинском поприще. Она целый месяц работала над подарком к его дню рождения: золотыми запонками, которые сама придумала. Каждый раз, когда Пол заходил, она показывала ему, как продвигается работа над ними.

Пол держал маленький пакет с запонками на коленях, когда красный автомобиль Энни с открывающимся верхом свернул на усаженную деревьями улицу, ведущую к ее дому. Всю дорогу она молчала, барабаня пальцами по рулевому колесу.

– Который час? – спросила она. Они проезжали один за другим внушительные особняки.

Пол посмотрел на часы.

– Десять минут пятого.

– О Боже! Моя мать устроит сцену.

– Мы не так уж сильно опаздываем.

– Ты не понимаешь. У нее пунктик по поводу времени. Когда я была маленькой, и она обещала взять меня куда-нибудь, я оставалась дома, если была готова хоть на минуту позже.

Пол нахмурился.

– Ты шутишь!

Энни покачала головой.

– Давай скажем им, что твоя фамилия Мейси, – предложила она.

– Почему?

– Просто шутки ради.

Он в замешательстве уставился на нее.

– Это не моя фамилия, – сказал он.

Она остановилась у знака «стоп» и посмотрела на него.

– Я не хочу ранить твои чувства, Пол, но моим родителям свойственны некоторые предрассудки. – Она опустила руки на колени, сжимая пальцы. – Понимаешь? Я имею в виду, что если ты не похож на них, то они… Ты скорее понравишься им, если они будут думать, что ты…

Его щеки запылали.

– Ты хочешь, чтобы я соврал и насчет того, чем мои родители зарабатывают на жизнь?

Она опустила глаза.

– Поэтому я и не хотела тебя знакомить с ними.

– Я не буду врать, Энни. – В то время он вообще не врал.

Она ничего не ответила и нажала на газ.

– Мне казалось, ты любишь меня, – сказал он.

– Я люблю. Я просто хочу, чтобы и они тоже полюбили тебя.

Она свернула на длинную подъездную аллею, и за обширной ухоженной лужайкой он успел скрыться за стоявшими строем соснами.

– Они спланировали всю мою жизнь, Пол, – сказала она. – Предполагалось, что я буду заниматься чем-нибудь полезным. Когда же я заявила, что хочу быть художницей, разразилась настоящая битва. Кроме того, предполагалось, что я выйду замуж за одного из тех, кто входит в их небольшой элитарный круг. Теперь ты понимаешь, почему я не хотела брать тебя сюда?

Да, он понимал. Но теперь было уже поздновато объяснять ему все это.

Пожилая женщина, одетая в темную униформу и белый фартук, впустила их внутрь. Она поцеловала Энни в щеку и провела ее в гостиную.

– Твои мама и папа сейчас спустятся, дорогая. – Женщина вышла из комнаты, и Энни нервно улыбнулась Полу. Ее трясло. Гостиная была огромной и холодной, как пещера.

– К этому привыкаешь, – сказала Энни. Несмотря на холод, у нее на лбу выступил пот.

Ее отец вошел в комнату первым. Это был худой мужчина С приятной внешностью, подтянутый, загорелый и суровый. Его густые волосы были почти седыми. Он облобызал свою дочь.

– Папа, это Пол, – сказала Энни, избегая называть его фамилию.

– Пол?.. – Доктор Чейз пожал его руку.

– Маселли, – сказал Пол, собственная фамилия вдруг прозвучала неприлично для его ушей. Он пожал руку мужчины, чувствуя свое поражение, воображая, что уже вычеркнут из списка серьезных кандидатов на руку его дочери.

Мать Энни пыталась изобразить теплоту, но Пол почувствовал холод ее руки, когда она коснулась кончиками пальцев его ладони. Это была женщина с простоватой внешностью домохозяйки, несмотря на обилие косметики. Ее рыжие волосы сзади были собраны в" строгий пучок.

За обедом Пол с трудом смог проглотить кусок ростбифа, который слуга положил ему на тарелку. Однако он не уклонялся от ответов на вопросы, касающиеся его семьи. Наоборот, ему даже понравилось разъяснять родителям Энни, что за их столом, сервированным дорогим фарфором, сидит парень из рабочей семьи, который, возможно, еще и спит с их дочерью. Он подробно рассказывал о пиротехническом бизнесе, а также о том, как его мать работала уборщицей у губернатора Филадельфии.

Во время десерта – праздничного пирога в форме теннисной ракетки – Энни подарила отцу золотые запонки.

– О, спасибо, принцесса. – Доктор Чейз наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, а затем поставил коробочку рядом со своей тарелкой. У Пола сложилось впечатление, что запонки найдут свое место где-нибудь в ящике стола в самом дальнем углу, если вообще не в мусорной корзине.

– Преподаватель Энни по ювелирным украшениям говорит, что она самая лучшая ученица, которая у него когда-либо была, – сказал Пол.

– Пол. – Энни покраснела.

Доктор Чейз поднял глаза от своего пирога.

– Да, когда Энни начинает работать головой, она оказывается очень способной, – сказал он. – Она может стать, кем захочет. Ее мозги позволяют ей делать гораздо больше, чем собирать кусочки металла.

Пол взглянул на Энни. Он увидел, как в ее глазах блестят слезы.

Доктор Чейз положил вилку и посмотрел на часы.

– Мне пора бежать, дети.

– Но папа, – сказала Энни, – это же твой день рождения.

Она была на грани срыва. Пол расслышал это в знакомой хрипоте ее голоса, но ее родители, казалось, ничего не заметили.

Ее отец встал и наклонился, чтобы поцеловать дочь в затылок. Он кивнул Полу.

– Приятно было познакомиться с вами, мистер Маселли. Уверен, что мы все обязательно вспомним вас, когда в следующий раз увидим хороший фейерверк.

Пол и Энни ушли вскоре после обеда. Когда они дошли до машины, она заплакала.

– Может быть, мне действительно не нужно было приезжать, – сказал он.

– Дело не в тебе, – сказала она. – Я всегда уезжаю отсюда в слезах.

– Я ненавижу их. Извини, Энни, но они отвратительны.

– Пожалуйста, не говори так, Пол. От этого я не стану чувствовать себя лучше. Они – это все, что у меня есть. У тебя есть твои сестры и все остальные, а у меня – они. И все. – Она открыла дверцу машины и посмотрела на дом. – У него никогда не было для меня времени. Не было, когда я была маленькой, нет и сейчас.

После первого курса они провели лето в Нью-Хоуп в Пенсильвании. Пол жил со своим школьным приятелем, а Энни с двумя девушками из Бостонского колледжа. Днем Пол работал официантом, а вечером играл в летнем театре «Карусель». Что касается Энни, то она работала в галерее, где постигала основы техники изготовления витражей. Это было замечательное лето: они оба занимались любимым делом, а свободное время проводили вместе. Им обоим было по девятнадцать лет, но Пол чувствовал, что их отношения стали более «взрослыми». Они говорили о будущем, о детях – рыжих итальянчиках, которых они назовут Гвидо и Роза в пику ее родителям.

– Гвидо и Розэ, – говорила Энни со своим бостонским акцентом, который сейчас, за пределами Новой Англии, казался Полу необычным.

Они совершали бесцельные прогулки по окрестностям Нью-Хоуп. Энни прямо-таки влюбилась в маленькую голубую лошадку из французской эмали – «клуазоне», на которую она наткнулась в одном из магазинов. Пол знал, что она никогда не купит себе эту лошадку, хотя она и заходила в магазин раз в несколько дней, чтобы полюбоваться ею. Поэтому когда он наконец заработал достаточно денег, то купил ее сам, желая сделать Энни сюрприз. На это ушли почти все деньги, которые ему удалось сэкономить, и она сначала не хотела ее брать. Однако он настоял на своем, и Энни завернула лошадку в кусочек мягкой материи и носила повсюду с собой в сумочке, показывая всем, кого встречала. Она назвала ее Беби Блу по песне Дилана.

В середине июля родители Энни приехали ее навестить, и Пол не виделся с ней три дня. Когда же он в конце концов пришел в галерею, где она работала, то сразу же понял, что она не в себе: под глазами появились круги, и смешок ее куда-то исчез. Он ненавидел их за то, что они с ней делали: они просто губили ее.

– Они хотят, чтобы я сменила специализацию, – сказала она.

– На какую же?

– На что-то более полезное, чем искусство. – Она поправила картину на стене. – Если я останусь на художественном факультете, они не будут платить за мое обучение. Но я не могу все бросить. Мне придется врать им. – Она посмотрела на него. – Я соврала им и про тебя тоже.

– Что ты имеешь в виду?

– Я им сказала, что больше не встречаюсь с тобой. Я не сказала им, что ты здесь. Они бы ни за что не позволили мне остаться, если бы узнали.

– А как же насчет будущего? Что будет, когда мы захотим пожениться?

Энни нервно наматывала прядь волос на палец.

– Не знаю. Я не могу думать об этом сейчас.

– Они что, лишат тебя наследства, если ты выйдешь замуж за итальянца?

– Это меня не волнует, – отрезала она. – Мне от них нужны вовсе не деньги, Пол. Ты до сих пор еще не понял?

Это была правда: ей не нужны были деньги для самой себя. Она носила одежду из каких-то, как ему казалось, тряпок. Она покупала дешевый шампунь, после которого от ее волос пахло стиральным порошком, и Пол всегда, входя в прачечную, вспоминал ее волосы. Деньги имели для нее ценность только как средство, позволяющее помогать другим людям. Она лежала без сна долгие ночные часы, пытаясь решить, кто сможет лучше использовать ее деньги. В конце лета она взяла все деньги, заработанные в галерее, и устроила в ближайшей больнице вечер для детей.

Энни перестала пить противозачаточные таблетки осенью, как раз перед возвращением в колледж. Она принимала их с пятнадцати лет.

– Вредно принимать их так долго, – сказала она. – Я собираюсь попробовать эти новые тампоны. Это более естественно.

– Я могу пользоваться презервативами, – вызвался Пол.

– Нет, ты не сможешь ими пользоваться, – сказала она. – Тебе это вряд ли понравится.

После этого Энни начала использовать многочисленные и необычные противозачаточные средства и временами он втайне молил Бога, чтобы эти методы не подействовали. Он хотел, чтобы она родила ему ребенка, который укрепил бы узы, уже существовавшие между ними.

Когда они вернулись в колледж, Пол переехал в ее общежитие, в комнату этажом ниже. Размеренность их летних отношений сохранилась и в Бостоне. Так продолжалось почти до конца года, до того момента, когда родители Энни получили из колледжа документы и обнаружили, что она по-прежнему специализируется на искусстве. Когда они позвонили ей в общежитие, чтобы высказать свое мнение по этому поводу, к телефону подошел Пол. Он некстати назвал себя, думая, что это кто-то из преподавателей Энни. Вечером Энни перезвонила им, и они уже были в настоящей ярости. Пол целый час присутствовал при этом скандале по телефону, который продолжился и после того, как он, уже не в состоянии слушать кроткие извинения Энни, покинул комнату. Через несколько часов ее мать позвонила снова. Она сказала, что у отца, вскоре после разговора с Энни, случился сердечный приступ. Сейчас он в больнице, и врачи не уверены, что он выживет.

Энни не позволила Полу поехать с ней домой, и ее не было целую неделю. Она не отвечала на его звонки. Впрочем, не факт, что ей передавали его сообщения.

Она вернулась в колледж совершенно изменившейся. Между ними появилась дистанция, которую она не осознавала, и поэтому он не мог ничего с этим поделать.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, Пол. Я с тобой, разве не так? Я разговариваю с тобой.

Они делали все тоже самое, что и раньше: разговаривали, ходили в кино, обедали в кафетерии, занимались любовью, но какая-то часть Энни была ему недоступна.

В конце концов однажды вечером уже незадолго до конца учебного года он остановил ее, когда она собиралась выйти из его комнаты.

– Я не отпущу тебя до тех пор, пока ты не скажешь, что происходит у тебя в голове. – Он усадил ее на кровать, а сам сел на стол, на достаточном расстоянии, чтобы она не смогла соблазнить его, пытаясь избежать разговора.

– Мой отец чуть не умер, Пол. – Она играла серебряным браслетом на запястье. – И все это случилось из-за меня: я его довела. И теперь неизвестно, сколько он проживет. Он очень слаб сейчас. Я не в силах видеть его таким. В больнице он много чего сказал мне. Сказал, что любит меня… Ну, не такими именно словами. И он сказал, что на всем свете для него нет ничего важнее меня. Он действительно это сказал. – Ее глаза затуманились. – Он сказал, что не понимает, почему я выбрала такую мелкую цель, что его это очень расстраивает. «Искусство – это хорошо, дорогая, но ты никогда не станешь Пикассо», – добавил он. Поэтому я собираюсь сменить специализацию и уже заполнила документы.

– Сменить на что?

– На биологию.

– Биологию? Это же тебя совершенно не интересует! Она пожала плечами.

– Мне кажется, я могу этим увлечься. И я получу необходимую подготовку, чтобы потом ухаживать за больными или, может быть, даже поступить на медицинский факультет. И тогда я смогу заниматься делом, которое позволит мне помогать людям. И мой отец сможет гордиться мной. – Она снова посмотрела на браслет. – Я собираюсь бросить все эти ювелирные украшения.

– Энни…

– Отец сказал, что ты пытаешься, используя меня, выкарабкаться наверх, но что в конце концов ты только утащишь меня за собой вниз.

Ему хотелось запустить чем-нибудь в стену.

– Ты веришь во всю эту чепуху?

– Конечно нет, но я чувствую себя так, будто убиваю его, Пол.

– Это он пытается убить тебя. Он пытается сделать из тебя бледную копию самого себя, черт бы его побрал со всеми потрохами.

Она зажала уши руками, и он сел рядом, обняв ее.

– Извини меня, – сказал он. – Послушай, когда ты встречаешься со своим отцом, он как будто гипнотизирует тебя. Проходит какое-то время, и ты снова становишься самой собой. Ты делаешься нормальной сама, и наши отношения тоже делаются нормальными. Этим летом мы снова поедем в Нью-Хоуп и…

Она покачала головой.

– Я не собираюсь этим летом в Нью-Хоуп. Он замер.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне нужно какое-то время побыть одной. Мне нужно все обдумать.

– Ты будешь со своими родителями? – Мысль о том, что она проведет с ними два месяца была для него невыносима. К концу лета они окончательно промоют ей мозги.

– Нет, – сказала она. – Я, наверное, отправлюсь путешествовать вдоль побережья. Отсюда – до Флориды.

– Что ты имеешь в виду: «Отсюда до Флориды?» С кем ты поедешь?

– Одна.

– Разве можно путешествовать одной? Что если у тебя сломается машина?

– Я поеду на попутках. Пол встал.

– Ты уже все спланировала? Ты думаешь об этом уже давно, а мне не сказала ни слова.

– Извини.

– Энни, я не могу все лето быть в разлуке с тобой.

– Может быть, это будет не так долго. Может быть, уже в первую неделю мне все станет ясно. И потом, я буду писать тебе каждый день.

Он поехал в Нью-Хоуп один. Играл в летнем театре, но неудачно. Это была первая роль в его жизни, которую он сыграл по-настоящему плохо. Поначалу Энни каждый день слала ему открытки из прибрежных городов: из штата Нью-Йорк, потом Нью-Джерси, Делавэр, Мэриленд. Она писала о море, пляжах, гротах, полностью исписывая небольшое пространство открыток, так что строчки наползали друг на друга и прочесть их можно было с трудом. Она писала, что встречает много интересных людей, и это тревожило его. Сколько среди этих людей было мужчин? Тем не менее, она подписывала открытки: «Я люблю тебя», – и он старался расслабиться, успокаивая себя тем, что она вернется отдохнувшей и свободной от влияния своего отца. Несколько раз в неделю по почте приходили коробочки, завернутые в коричневую бумагу, в которых он находил морских звезд, коньков, ракушки. Энни и ее подарки!

Но вдруг поток подарков и открыток прекратился. Он не находил себе места от беспокойства. Через пять дней, не получая ни единой строчки от нее, он позвонил ее родителям.

– Она решила остановиться на некоторое время в Северной Каролине, – ответила ее мать.

– Но… она писала мне почти каждый день, а потом перестала… и я просто думал… – Он поморщился, представляя себе торжествующую улыбку матери Энни на другом конце провода. – А где именно в Северной Каролине? – спросил он.

– Где-то на побережье. По-моему, это место называется Аутер-Бенкс.

Еще две недели прошли без единой строчки от Энни. Он был в ужасном состоянии. Когда он вставал утром с постели, его тело по-настоящему болело. Он не мог себе представить, что она его вот так оставит, полностью прервет с ним отношения. Он снова и снова перечитывал ее последнюю открытку, и «я люблю тебя» в конце казалось таким же искренним, как и в первой. Может быть, ее мать врала? Может быть, Энни в Бостоне? Может быть, она пишет ему каждый день, а ее мать перехватывает письма?

Потом Китти Хок принесла записку.

«Дорогой Пол.

Я тысячу раз мысленно писала это письмо, и оно никак у меня не получалось, но я не могу больше откладывать. Здесь я встретила одного человека. Его зовут Алек, и я полюбила его. Я не предполагала, что такое может случиться, пожалуйста, поверь мне. Уезжая из Бостонского колледжа, я думала только о тебе, но при этом осознавала, что наши отношения уже не те, что были раньше. Я все еще люблю тебя и думаю, что всегда буду любить. Именно ты научил меня, что получать – такая же неотъемлемая часть любви, как отдавать. О Боже, Пол, ты последний человек на свете, которому я хотела бы причинить боль. Сомневаюсь, что осенью я вернусь в Бостонский колледж. А также и в том, что мы когда-нибудь увидим друг друга снова. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня.

Энни»

Он было собрался поехать в Северную Каролину, найти ее и принудить вернуться, но понял, что не хочет получить ее на таких условиях. Его начало преследовать навязчивое желание что-нибудь с собой сделать. Каждый раз, когда он вечером ехал на машине, ему хотелось пересечь белую линию и выехать на встречную полосу, а иногда он часами сидел на кухне, пристально глядя на нож для разделки мяса и воображая, как рассекает им себе вены.

Он бросил театр и на весь остаток лета вернулся домой, где сестры кудахтали над ним, а родители пытались заставить есть. Они ухаживали за ним, как за больным, как за наркоманом, которого Лишили привычной отравы, каковым он, собственно говоря, и был. И все же он не мог слышать, как его сестры называли Энни двуличной сучкой.

В Бостонской колледж Пол вернулся ходячим трупом. Он попробовался на роль в пьесе, которую ставили студенты младших курсов, но Гарри Сондерс сказал, что это безжизненно, и взял кого-то другого на роль, которую, как было известно Полу, Гарри предназначал ему. Он вообще потерял интерес к игре в театре и перешел на отделение журналистики. В ноябре одна из подруг Энни сказала ему, что та вышла замуж за Алека О'Нейла в Северной Каролине. Пол предположил, что ирландец в глазах ее родителей предпочтительнее итальянца.

И в ее глазах тоже.

ГЛАВА 19

Алек звонил Оливии по вечерам. В первый раз у него был предлог. Он вспомнил ее рассказ о том, как после публикации «Крушения „Восточного ветра“ она участвовала в презентации книги. Он представил себе ее выступающей по телевизору: спокойной, привлекательной и убедительной. Но в его воображении она говорила о маяке.

– Вы когда-нибудь думали о публичном выступлении? – спросил он, когда звонил первый раз. Детей не было, и он сидел в гостиной один, наблюдая, как солнце тает в заливе. – Мы получили много приглашений, а когда брошюра будет готова, мы будем ими завалены. Для меня одного это слишком большая работа.

– Но я ничего не знаю о маяке, – сказала она.

– Я расскажу все, что вам нужно знать.

Она нерешительно замолчала, и он подумал, не просит ли слишком многого?

– Алек, почему маяк так важен для вас?

Алек взглянул в другой конец комнаты, на боковую стену, где было десять маленьких овальных окошек с витражами. Их узор был едва различим в тусклом вечернем свете.

– Там я встретил Энни, – сказал он. – Я работал в доме смотрителей летом после окончания колледжа, а Энни путешествовала по побережью, и однажды вечером мы оказались у маяка как раз в одно и то же время. Видимо, он стал для меня своеобразным символом.

– Ну, хорошо, Алек, я согласна. Если только это не совпадает с моими дежурствами в отделении скорой помощи.

– Замечательно. – Он пробежался пальцами по подлокотнику кресла. – Между прочим, вчера я столкнулся с Полом в продовольственном магазине.

– Да? – Ее голос звучал встревоженно. – Что вы ему сказали?

– О, я просто задал ему несколько вопросов о его воображаемой жизни.

Она некоторое время помолчала.

– Надеюсь, вы шутите.

– Конечно, шучу. – Он нахмурился. – Похоже, вам вовсе не хочется шутить на эту тему, верно?

– Да.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Мы просто говорили о маяке.

Когда Алек позвонил Оливии на другой вечер, он уже не стал выдумывать предлог. И в следующий вечер тоже. На четвертый вечер он вернулся домой поздно после того, как отвез Клея в Дюкский университет на пятидневный ознакомительный курс. Было уже десять тридцать – слишком поздно, чтобы звонить ей, и когда он лег в постель, у него было такое чувство, как будто ему чего-то не хватает. Пустая постель вызвала ощущение подавленности, чего не было уже несколько недель. Он снял трубку и набрал номер Оливии. Он знал его наизусть.

Когда она ответила, ее голос звучал сонно.

– Я разбудил вас, – сказал он.

– Нет. Вернее да, но все в порядке.

Повисло молчание, он вдруг подумал, что они оба разговаривают лежа в постелях, и у него появилось какое-то странное ощущение. Он представил ее себе: шелковистые прямые волосы, белая кожа, зеленые глаза.

– Я сегодня отвез Клея в Дюкский университет на ознакомление, – сказал он. – Очень непривычно, что его нет в доме.

– Может быть, это как раз удачно для вас с Лейси, вы можете вместе что-нибудь придумать.

– Ха. Очень слабая надежда. – При мысли о четырех днях без Клея, который разряжал напряженность между ним и дочерью, Алек почувствовал страх.

Три вечера Оливия уговаривала его по телефону. В среду утром, перед завтраком, Алек зашел к Лейси в комнату. Она уже собралась в школу. На ней были желтые шорты – слишком короткие – и футболка из магазина спортивных товаров, в котором подрабатывал Клей. Она разыскивала в стенном шкафу вторую сандалию.

Он присел на краешек ее кровати.

– Давай организуем сегодня что-нибудь, Лейси, – сказал он, – только ты и я.

Она посмотрела на него.

– Зачем это?

– Как было раньше, помнишь? Раньше мы проводили много времени вместе.

– Я собираюсь сегодня гулять с Джессикой.

– Ты видишь Джессику каждый вечер. Ну же, давай, удели своему старому отцу немного времени.

Она прислонилась к стене рядом со шкафом, держа в руке сандалию.

– И что мы будем делать? Он пожал плечами.

– Что захочешь. Раньше ты любила игру в шары. Она закатила глаза.

– Можем сходить в кино.

– Я уже видела все фильмы, которые показывают здесь поблизости. Они мало чем отличаются друг от друга.

– Может быть, вечерняя рыбалка? – предложил он. – Прежде тебе это нравилось.

– Да. Когда мне было восемь лет. Он вздохнул.

– Помоги мне, Лейси. Чем бы мы могли заняться сегодня?

– О, я знаю. – Она оживилась, и Алек подался вперед. – Я могла бы, например, пойти с Джессикой, а ты – остаться дома со своими фотографиями маяка.

Изучающе, с обидой он посмотрел на нее, и она со вздохом опустила сандалию на пол.

– Извини, – сказала она, сдаваясь. – Мы можем устроить все, что ты захочешь.

Он встал.

– Тогда рыбалка. Я все приготовлю.

В машине по дороге в бухту она не снимала наушники. Она сидела, откинувшись на переднем сиденье «бронко», а ее ноги отбивали ритм музыки, которую Алек не слышал.

Когда они добрались до бухты, Лейси вылезла из машины, пристегивая радиоприемник к поясу шорт. Она пошла вперед, не дожидаясь Алека, и его идея провести тихий вечер в компании собственной дочери рассыпалась в прах.

– Лейси!

Она не остановилась. Игнорировала она его оклик или действительно не слышала из-за наушников – он не знал. Это не имело значения. Тем или иным способом, но она отгораживалась от него.

Он догнал ее и остановил, схватив за руку.

– Пожалуйста, не бери радиоприемник на катер, – сказал он. – Оставь его в машине, Лейси, пожалуйста.

Она что-то пробомортала себе под нос, но все же вернулась вместе с ним к машине и оставила радиоприемник на переднем сиденье.

Она была единственной женщиной на катере. Там была еще дюжина мужчин от двадцати лет и старше, и когда она ступила на борт, они все принялись открыто глазеть на нее, заставив Алека взглянуть на свою дочь более объективно. Ее одежда вдруг показалась ему вызывающей. Шорты были безумно короткими, ноги – длинными и изящными, с великолепным загаром, делавшим ее кожу золотистой. Она сменила свою футболку на безрукавку, представлявшую собой лоскут белой материи, оставлявший открытыми шею, плечи и полоску живота над шортами. Через тонкую ткань просвечивали соски ее маленьких грудей. Она несла в руке голубую ветровку, в которую ему хотелось завернуть ее.

Один из молодых парней причмокнул губами и улыбнулся ей, когда она перепрыгнула с пирса на катер.

– Я ее отец, – сказал Алек развязному молодому человеку. – Поосторожней.

– Папа, – сказала Лейси, – вот видишь, почему я не хочу никуда ходить с тобой? Ты не умеешь себя вести.

Он нашел места у борта, рядом с каютой и в отдалении от других рыбаков, которые время от времени, поворачивались за пивом или свежей наживкой, пристально смотрели в сторону Лейси. Интересно, так происходит каждый раз, когда она выходит на улицу? Если парни такие нахальные здесь, когда она с отцом, что было бы, если бы она была одна?

Лейси так легко и небрежно насадила на свой крючок кусочек скумбрии, как будто делала это каждый день.

– У тебя это всегда получалось лучше, чем у Клея, – сказал Алек. – Он вечно передергивался, притрагиваясь к наживке.

– Иногда Клей ведет себя как слизняк. – Она села и откинулась на спинку сиденья.

Алек устроился рядом с ней. Линия берега растворялась вдали. Он вдохнул запах соли и морских водорослей.

– Помнишь ту, которая убежала, Лейс?

– Что?

– Ту макрель, которую ты поймала, а она спрыгнула с палубы.

Они почти улыбнулась, отвернув лицо в сторону от него, чтобы он этого не увидел.

– Это было очень давно, – сказала она.

– Она была огромная. Я помог тебе выбрать леску, и ты была в жутком восторге. Но когда мы сняли эту чертову штуку с крючка, она удрала обратно.

– Никто мне не поверил, – сказала она тихо, но с явным негодованием. – А ты сказал, что заснял все это, и…

– …пленка намокла, и ничего не получилось. Она засмеялась, но быстро оборвала себя.

– Ну, думаю, что мама так никогда в это и не поверила.

– Да, пожалуй, так и есть. Ей только нравилось подшучивать над тобой по этому поводу.

Несколько минут они молчали.

– Ненавижу макрель, – сказала она. – На самом деле, я вообще ненавижу рыбу.

Быстро темнело, и вместе с темнотой пришел порывистый ветер. На море появилось легкое волнение, и катер подпрыгивал и раскачивался больше, чем хотелось бы Алеку. Они с Лейси надели ветровки.

Лейси вдруг встала.

– Я что-то поймала, папа.

Ее удочка изогнулась, катушка спининга защелкала, и рыба потащила наживку в море.

– Только придерживай, Лейси. Пусть идет. Вот так. Она вцепилась в удочку, высунув кончик языка, что свидетельствовало о предельной сосредоточенности.

– Она остановилась! – крикнула она.

– Порядок! Плавно сматывай леску, выбирай слабину. Тебе помочь?

– Не-а.

Один из молодых людей подошел и встал рядом с ней.

– Ай да девчонка! – сказал он, глядя как она крутит рукоять катушки. – Возможно, она сбежит от тебя еще раз или два. Просто…

Она взвизгнула, когда рыба снова потянула леску, но на этот раз она быстро устала от борьбы, и Лейси, смеясь, опять стала сматывать леску.

Еще один мужчина подошел посмотреть, как раз в тот момент, когда рыба уже была у самой поверхности воды.

– Это макрель, – сказал он, – и настоящая красавица, почти такая же, как рыбак.

Лейси, сражаясь с удочкой, умудрилась как-то ухмыльнуться.

– Рыбачка, – поправил его первый молодой человек.

– Ты прав, – сказал его друг. – Абсолютно прав. Лейси покраснела. Алек подумал, что она выглядит весьма сексуально.

Первый рыбак перегнулся через борт с сачком, а Лейси вытащила голубую рыбину из воды.

– Восемь фунтов в ней будет. – Он легко подхватил рыбу сачком и опустил ее на палубу.

– Не давай ей ускользнуть обратно! – пронзительно закричала Лейси и опустилась рядом с Алеком, придерживая рыбу ветошью, пока он извлекал из ее губы крючок. Один из молодых людей приподнял крышку бачка, и Алек бросил рыбу туда. Затем, кинув на Лейси последний взгляд, рыбаки вернулись к своим удочкам в море.

Алек и Лейси снова насадили наживку на крючки и сели на свои места. Лейси улыбалась.

– Это была хорошая работа, Лейси, – сказал он.

– Однако нам ведь не обязательно ее есть, правда? – спросила она.

– Нет, конечно. Пусть ее получит Нола. Она любит макрель.

– Нолэ, – поправила она, и он засмеялся.

Энни со своим бостонским акцентом так и не смогла освоить эти открытые «а».

– Позвольте представить вам: это моя подруга Нолэ и ее дочь Джессикэ, – произнесла Лейси, подражая хрипловатому голосу своей матери.

– В конце концов это не так уж страшно, – сказал Алек.

– Я рада уже тому, что она не назвала меня Мелиссой или как-нибудь в этом роде.

Алек улыбнулся.

– Она хотела назвать тебя Эммой, но я был против. Я сказал, что соглашусь, если она в течение недели будет произносить это имя правильно, не превращая его в Эммэ. Но, конечно, она этого сделать не сумела.

– Эмма! Боже, папа, спасибо, что ты спас меня. Молодой человек, который назвал ее настоящей красавицей, прошел мимо, и Лейси повернулась, чтобы улыбнуться ему.

– Мне нужно сказать им, что тебе только четырнадцать, – проговорил Алек.

Лейси пожала плечами.

– Но маме было только пятнадцать, когда она первый раз, когда она… Ну, ты знаешь.

– Откуда ты это узнала?

– Она сама мне сказала.

– Она? «Спасибо тебе, Энни», – подумал он про себя.

– Я имею в виду, она сказала, что плохо заниматься этим слишком рано, но у нее все обошлось.

– Ей повезло, что она не забеременела. А сейчас появились такие болезни, о которых тогда никто и не думал.