355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Диана Чемберлен » Спасительный свет (Темная сторона света) (др. перевод) » Текст книги (страница 4)
Спасительный свет (Темная сторона света) (др. перевод)
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 16:47

Текст книги "Спасительный свет (Темная сторона света) (др. перевод)"


Автор книги: Диана Чемберлен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 7

Это был девяностый день рождения Мери Пур, и она чувствовала себя вполне довольной. Она сидела на крыльце голубого двухэтажного здания, который был ее домом последние два года, и наблюдала, как лучи утреннего солнца окрашивают корабли, стоящие у берега, сначала в пурпурный, а затем в розовый и желтый цвета. Она успела привыкнуть к этому виду, к спокойному ритмическому движению кресла-качалки, привыкла делить это крыльцо с другими людьми своего возраста. Конечно, она надеялась прожить на Кисс-Ривер всю свою жизнь, но считала, что она и так счастливее многих других, поскольку провела шестьдесят пять лет под лучом маяка.

Она продолжала рассказывать о маяке всем, кто ее слушал, снова и снова вспоминала истории о штормах, о кораблекрушениях, о море. Она знала, что, погружаясь в прошлое, уподобляется большинству стариков, но это ее совершенно не беспокоило. Она сознательно разрешала себе эту болтовню, эту привилегию, которую давал преклонный возраст.

Доктор, осматривавший ее сегодня, был изумлен остротой ее зрения, превосходным слухом и силой, несмотря на мучившую ее боль в бедре. Мери, рисуясь, говорила с ним о политике.

– Вы гораздо наблюдательнее меня, миссис Пур, – заметил доктор, и Мери не сомневалась, что это не было простым комплиментом.

– Так если я в такой хорошей форме, почему мне нельзя выкурить сигарету? – спросила она его, но он только рассмеялся и убрал свой стетоскоп в сумку.

Мери редко показывала другим, в какой хорошей форме она находилась. Ей хотелось наслаждаться некоторыми радостями преклонного возраста. Ей было приятно, когда о ней заботились, баловали ее. Она даже позволила Сэнди, девушке, обслуживающей ее, подстричь свои короткие белоснежные волосы, хотя прекрасно могла бы справиться с этим сама, если бы возникла такая необходимость.

Она старалась быть в курсе событий. Смотрела новости, телевизор оставался для нее любимым развлечением. На Кисс-Ривер у нее тоже был телевизор, но все, что он приносил в ее дом – это помехи и разорванные серые линии. За газетами она тоже следила. Как раз сейчас у нее на коленях покоилась «Бич газетт». И когда наконец корабли у берега поблекли и солнце взошло, она взяла газету и начала читать. Больше всего она любила кроссворд, но всегда оставляла его напоследок, когда все остальные уже прочитано и ей нужно было занять себя чем-то в ожидании, пока встанут Труди или Джейн и присоединятся к ней на крыльце.

Прочитав первую страницу, она раскрыла газету и, отгибая лист, увидела фотографию: высокий сверкающий маяк из белого камня на фоне темного неба. У нее вдруг на миг защемило в груди, но затем боль отступила. В углу фотографии можно было разглядеть северное крыло ее старого дома – дома, который принадлежал семье ее мужа, Калеба, и которым теперь владела парковая служба. Заголовок гласил: «Эрозия угрожает маяку на Кисс-Ривер». Внизу была подпись: Пол Маселли. Она прищурила глаза. Пол Маселли? Они позволяют кому угодно писать о Кисс-Ривер. Она стала читать статью. Был создан комитет по спасению маяка. Алек О'Нейл был его председателем. Прочитав это, Мери улыбнулась. Ну что ж, он, пожалуй, подходит.

Она снова положила газету на колени и стала думать об Алеке О'Нейле. Она слишком поздно узнала о смерти Энни и не присутствовала на ее похоронах. Мери плакала. Она не могла вспомнить, когда плакала последний раз. Но Энни… Родная душа. Она была для нее дочерью. Собственная дочь Мери, Элизабет, никогда не слушала ее с таким интересом. А Энни можно было рассказывать все, что угодно, и Энни рассказывала ей все, разве не так?

– Мери, – сказала ей Энни однажды вечером, когда огонь в камине догорел, и они потягивали бренди и кофе, – ты знаешь меня лучше всех на свете.

Мери любила ее пламенной любовью, такой любовью, которая порождает готовность отдать за человека собственную жизнь. Она подумала об этом, когда Энни умерла. Почему Мери не могла умереть вместо нее? Она прожила уже достаточно, тогда как Энни только начинала жить по-настоящему. Во всех отношениях. Мери любила безрассудно, и желая сделать Энни счастливой, она совершенно не задумывалась о возможных последствиях всего того, что она для нее делала, и ей не приходило в голову, что этого, может быть, не стоило делать вовсе.

В течение какого-то времени после смерти Энни, Мери не могла представить себе, как будет жить без ее визитов. Она видела Энни реже с тех пор, как переехала сюда, в дом престарелых, но все же ее молодая подруга продолжала навещать ее один или два раза в неделю, чаще с подарками, чем без. Мери ни в чем не нуждалась, но это была Энни, и Мери никогда не говорила ей, чтобы она не беспокоилась. Посещения Энни теперь были короче. Вокруг всегда были люди, и Энни следила за своими словами.

Последний визит Энни не давал Мери покоя, не выходил у нее из головы. Она говорила себе, что Энни уже нет, какое это теперь имеет значение? Но Энни была такой подавленной в тот вечер, когда они сидели в гостиной, окруженные другими обитателями дома. Ее милая улыбка исчезла, и она пыталась сдержать слезы.

В конце концов Мери увела ее в свою спальню, чтобы та поплакала и рассказала, что она натворила. Мери отпустила ей ее грехи, как священник на исповеди. Она и на самом деле потом думала, что Энни умерла прощенной.

Мери послала открытку Алеку и ее детям. Сэнди специально возила ее покупать открытку, и Мери заставила девушку объехать четыре или пять магазинов, прежде чем нашла ту, которая требовалась – с белым маяком. Она не спала целую ночь, размышляя, что написать. Она придумывала у себя в голове длинные сочинения о том, какой необыкновенной была Энни, как сильно она будет скучать без нее, но под конец написала что-то очень простое, что мог бы написать любой, и отослала открытку.

Алек О'Нейл. Она никогда не могла заглянуть этому мужчине в глаза.

– Я не сделаю ему больно, – говорила Энни бессчетное количество раз. – Я никогда не сделаю ему больно.

Мери перечитала статью еще раз. Им нужна была история маяка, случаи: трагические и забавные. Скоро они будут искать ее. Кто придет? Алек О'Нейл? Пол Маселли? А, может быть, кто-нибудь из парковой службы. Это было бы лучше. Если она увидит Алека или Пола… да, последнее время она слишком много болтает. Она может сказать им больше, чем они хотели бы услышать.

ГЛАВА 8

Оливия купила в закусочной рожок клубничного мороженого и расположилась на скамейке через улицу от здания, в котором находилась студия Энни. Передняя стена здания состояла из десяти окон. За окнами видны были витражи, но со своего места Оливия не могла разглядеть ни их форму, ни рисунок.

Она и раньше сиживала на этой скамейке и разглядывала окна студии. Энни была еще жива, и прошел приблизительно месяц с того момента, как Пол начал говорить о ней. Уже тогда Энни занимала слишком большое место в ее мыслях, и она сидела на скамейке, надеясь хоть мельком взглянуть на женщину, которая так никогда и не появилась. Оливии не доставало смелости зайти в студию. Она сама не знала, как поведет себя, столкнувшись лицом к лицу с соперницей. Пол был так красив, так привлекателен. Если бы он попытался соблазнить Энни, это был бы только вопрос времени. Оливия представляла себе, как подстроит встречу с Энни, как они познакомятся. Если у этой женщины есть хоть немного порядочности, она не захочет сделать ей больно.

Сегодня причина, по которой она сидела на этой скамейке, была иной. Теперь она просто хотела понять, что привлекало Пола в Энни. Она уже чувствовала, что меняется. Она начала получать удовольствие От своей добровольной деятельности в приюте, хотя никогда раньше не выполняла свою работу на общественных началах. Ее медицинская подготовка всегда предполагала прямо противоположное – получение изрядного дохода.

Поначалу она находила работу в приюте тягостной. Она уносила с собой истории обитателей приюта и по ночам лежала в постели без сна, усталые лица женщин заполняли темную пустоту ее спальни. Их бедственное положение, положение их детей разбередило старые раны, которые Оливия считала зажившими много лет назад. Она слишком хорошо понимала, что значит быть жертвой, что значит жить в бедности и отчаянии, и ей приходилось постоянно напоминать себе, что она теперь сильная. У нее была ее профессия. Однажды Пол назвал ее «законченным профессионалом», и тогда она считала, что он сказал это в качестве комплимента. До сих пор, при виде голодных, избитых детей в приюте в ее памяти всплывали воспоминания о холодных зимах, когда у нее была лишь пара туфель на тонкой подметке, или о еде, состоящей из банки консервированной фасоли и одной сосиски, которую нужно разделить между ней и ее братьями: Клинтом и Эвери.

Оливия проглотила остаток мороженого и встала. Движение транспорта вдоль берега усилилось, потому что некоторые школы закрылись на лето, и она, переходя улицу, была очень внимательна. Последнее время она соблюдала осторожность, осознавая, что ответственна не только за саму себя, но и за ту жизнь, которая развивалась внутри нее.

Рядом с дверью студии висела небольшая деревянная табличка с простой надписью: «Витражи и фотографии». Она вошла внутрь и прикрыла за собой дверь, оставив за ней звуки улицы. Ей понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к тихой, спокойной, многоцветной красоте помещения. Прямо перед ней, за широким рабочим столом сидел мужчина. Когда она вошла, он поднял на нее взгляд, загасил в пепельнице недокуренную сигарету, и облачко дыма поднялось в воздух над его головой. Это был крупный мужчина с волосами цвета спелой пшеницы, собранными на затылке в хвост, и неровно подстриженными усами над полными губами. В его крупных руках был какой-то инструмент, и он оторвал его от стекла, над которым работал.

– Скажите мне, если у вас появятся какие-нибудь вопросы, – у него был низкий, скрипучий голос.

Оливия кивнула и пошла вправо, подальше от его взгляда. Ей казалось, что она медленно плывет, как будто под действием наркотиков, загипнотизированная солнечными красками, льющимися с обеих сторон. Студия была небольшая, с высокими потолками, ее стеклянные стены – передняя и задняя – полностью, от пола до потолка, покрывали витражи разнообразных размеров. Это производило ошеломляющее впечатление. Сначала она с трудом отделяла одну работу от другой, но затем ее внимание привлек высокий витраж, должно быть, футов пять на два, на котором была изображена женщина в викторианском одеянии. Ее белое платье, казалось, летит и развевается на стекле, и Оливия вспомнила маленького ангела, которого Пол купил для их рождественской елки. Женщина застенчиво выглядывала из-под своей цветочной шляпки.

Мужчина за рабочим столом заметил ее пристальное внимание к витражу.

– Это не продается, – сказал он.

– Очень красиво, – сказала Оливия. – Это работа Энни О'Нейл?

– Да. Я оставил ее для себя после ее смерти. – Он издал тихий, утробный смешок. – Сказал сам себе, что она захотела бы отдать ее мне, потому что эту вещь я любил больше всего. По правой стороне висели сплошь работы Энни, но их осталось не так уж много. Большинство уже продано.

«Причем многие из них купил Пол», – подумала Оливия.

– Все остальные витражи – мои, – продолжал мужчина. – И фотографии, в основном, мои, – он показал на лабиринт белых стендов в восточной части студии, на которых были развешаны фотоснимки в рамочках, – хотя Энни по праву можно было бы назвать искусным фотографом.

Оливия подошла к фотографиям. На первых нескольких стендах она увидела цветные снимки: морские пейзажи, закаты солнца, природа. На большинстве из них в нижнем правом углу стояла подпись Тома Нестора. Все они отличались изяществом, удивительным для такого крупного мужчины.

Она завернула за угол, и обнаружила фотографии трех людей, которых очень хорошо помнила: мужа Энни и двоих детей. Девочка была снята по плечи. Она озорно ухмылялась, глубокие ямочки выделялись на слегка веснушчатых щеках, густые рыжие волосы непокорно развевались вокруг лица.

Мальчик был запечатлен на пляже. Он стоял без рубашки рядом со своей доской для серфинга, его темные волосы были гладко зачесаны назад, капли воды, как звездочки, блестели у него на груди.

Между этими двумя фотографиями висел черно-белый портрет Алека О'Нейла. Оливия почувствовала, что ее притягивают его глаза: светлые под темными бровями, зрачки, как Маленькие, черные кинжалы, от которых мурашки пробежали у нее по коже. На нем был черный кардиган и белая футболка, из-за выреза которой слегка выбивались темные волосы. Голова чуть наклонена, рука прижата к виску, как будто его локоть лежал на поднятом колене или на столе, не попавшем в кадр. Он не улыбался. Его губы были крепко сжаты, дополняя холодное обвиняющее выражение глаз.

Его взгляд продолжал преследовать ее, когда она отошла и завернула за угол, где столкнулась лицом к лицу с огромным черно-белым портретом самой Энни. Оливия молча разглядывала ее. Энни выглядела такой же красивой, какой она ее запомнила, с чудесной матовой кожей, но странно было видеть черты ее лица полными жизни. На глянцевом темном фоне фотоснимка ее волосы выделялись непокорным светлым шелковистым ореолом.

– Она как живая, – мужчина приблизился сзади, и Оливия повернулась к нему лицом.

– Это вы ее фотографировали?

– Да, – казалось, ему очень трудно перевести взгляд с Энни на Оливию, но в конце концов он протянул ей руку и представился:

– Меня зовут Том Нестор.

От него пахло табачным дымом.

– Оливия Саймон, – она оглянулась на портрет. – Должно быть, Энни была замечательной моделью для фотографа.

– О да, – он засунул руки в карманы своего комбинезона. Рукава его рубашки в голубую полоску были закатаны по локоть, густые светлые волосы покрывали мускулистые руки. – Знаете, когда вы слышите о том, что кто-то умер, вы думаете: я не могу в это поверить, но потом вы смиряетесь с этим. Но что касается Энни, мне потребовалось несколько месяцев, чтобы поверить. Иногда мне все еще кажется, что она войдет в эту дверь и скажет мне, что это все шутка, что ей просто нужно было немного отдохнуть. Мне нравится идея, будто она могла… – его голос затих, он пожал плечами и улыбнулся. – Ну, ладно…

Оливия вспомнила женщину на столе в отделении скорой помощи, ровную линию на мониторе, жизнь, выскальзывающую у нее из рук.

– На самом деле, мне нужно взять сюда другого художника, – продолжал Том. – Я не могу один платить за это помещение. Правда, Алек, муж Энни, помогал мне. А я просто не могу себе представить, как буду работать с кем-то другим. Я проработал с Энни пятнадцать лет.

Оливия обернулась к нему:

– Мой муж писал статью о ней для журнала «Сискейп».

Том выглядел удивленно.

– Пол Маселли – ваш муж? Я и понятия не имел, что он женат.

Конечно, она и не ожидала, что он много о ней рассказывал. Может быть, он даже не сказал Энни, что женат.

– Ну, вообще-то он… мы живем отдельно, – сказала она.

– А…. – Том снова пристально вглядывался в фотографию Энни. – Он все еще приходит сюда время от времени. Говорит, что обустраивает новый дом. Он купил много ее витражей. Хотел купить ту викторианскую даму, на которую вы смотрели, но я не собираюсь с ней расставаться.

Оливия просмотрела остальные фотографии, а затем вернулась в центральную часть студии. Она потрогала краешек витража, свисавшего с потолка.

– Как вы делаете это? – спросила она, пробегая пальцами вдоль темных линий между кусочками голубого витража. – Это свинец, да?

Том сел за рабочий стол.

– Нет, на самом деле это – медная фольга, покрытая припоем. Идите сюда.

Она села на стул рядом с ним. Он работал над витражом, изображавшим белые ирисы на черно-голубом фоне. Минут десять она завороженно наблюдала, как он наплавляет ниточки припоя на покрытые медью края стекла, а цветные пятна от витражей, висевших на окнах, играют на его руках, лице, светлых ресницах.

– Вы даете уроки? – спросила она, удивляя саму себя этим вопросом не менее, чем Тома.

– Обычно нет, – он взглянул на нее и ухмыльнулся. – Вы заинтересовались?

– Пожалуй, да. Я бы хотела попробовать. Хотя меня никогда особо не тянуло к творчеству.

Она никогда не занималась ничем подобным. У нее просто не было времени – да она и не искала его – чтобы научиться какому-нибудь искусству, никак не связанному с ее профессией.

– Возможно, вы удивите саму себя, – сказал Том. Он назвал цену, и она согласилась. Она согласилась бы на любую цену.

Том опустил глаза на ее босоножки.

– Наденьте туфли с закрытыми носами, – сказал он. – И еще вам нужны защитные очки, но кажется у меня где-то лежат старые очки Энни. Вы можете воспользоваться ими.

Перед уходом она купила небольшую овальную работу, выполненную Энни: изящный, переливающийся фрагмент павлиньего пера. Выходя из студии, она чуть не упала на стопку журналов, сложенных у двери.

Том вздохнул:

– Нужно что-то сделать с этим беспорядком, – он махнул рукой в сторону журналов и книг в мягких обложках, сваленных рядом с ними. – Люди уже много лет приносят сюда книги и журналы. Энни отвозила их в дом престарелых в Мантео. Я не могу запретить носить все это сюда, потому что Энни оторвала бы мне голову, но не испытываю никакого желания ехать самому в дом престарелых.

– Я могла бы как-нибудь отвезти их, – сказала Оливия. «Когда?» – спрашивала она себя. Собственная импульсивность начинала ее беспокоить.

– Правда? Это было бы замечательно. Только скажите, когда поедете в ту сторону, и я вас нагружу.

В следующую субботу она приехала в студию ровно в одиннадцать. Том снабдил ее зелеными защитными очками и старым зеленым фартуком Энни. Он нарисовал узор из квадратов и прямоугольников на листе миллиметровки, положил сверху кусок прозрачного стекла и показал ей, как с помощью стеклореза размечать стекло. Ее первая линия, по мнению Тома, получилась идеально, также как и вторая и третья.

– Вы действительно чувствуете, что делаете. Довольная, она улыбнулась. У нее была крепкая рука, привыкшая к скальпелю, и ей нужно было только выбрать давление, соответствующее хрупкому материалу.

Она сидела, низко склонив голову над работой, когда услышала, что кто-то вошел в студию.

– Доброе утро, Том.

Подняв глаза, она увидела Алека О'Нейла, и ее рука застыла над стеклом.

– Привет, Алек, – сказал Том.

Алек, казалось, едва заметил ее. У него была с собой сумка для фотопринадлежностей, и он прошел через студию в боковую дверь, прикрыв ее за собой.

– А там что? – спросила она.

– Темная комната, – ответил Том. – Это Алек – муж Энни. Он заходит пару раз в неделю, чтобы обработать пленку, отпечатать фотографии или еще что-нибудь…

Она посмотрела на закрытую дверь темной комнаты и снова сосредоточилась на работе. При следующем ее движении от стекла отлетел осколок, и она быстро отдернула руки.

– Может быть, мне нужно надеть какие-нибудь перчатки?

– Нет, – сказал Том с оскорбленным видом. – Вы должны чувствовать, что делаете.

Она продолжила работу, поглядывая время от времени на часы, в надежде, что закончит раньше, чем Алек О'Нейл выйдет из темной комнаты. Следующая линия получилась кривой. Это оказалось не так легко, как выглядело вначале. Она повесила работу Энни на кухонное окно, и теперь, когда она лучше чувствовала труд, вложенный в нее, ей не терпелось взглянуть на нее еще раз, чтобы изучить с новой точки зрения.

Оливия отламывала с помощью плоскогубцев намеченный кусок стекла, когда дверь темной комнаты, скрипнув, открылась. Алек О'Нейл прошел в студию, и она впилась глазами в свою работу.

– Я оставил там негативы, – сказал он Тому.

– Те снимки каменной кладки, которые ты сделал с близкого расстояния, хорошо получились, – сказал Том.

Алек не ответил, и она почувствовала, что он смотрит на нее. Она подняла голову и сняла очки.

– Это Оливия Саймон, – сказал Том. – Оливия, это Алек О'Нейл.

Оливия кивнула, и Алек нахмурился:

– Я вас где-то видел.

Она положила плоскогубцы и опустила руки на колени.

– Да, вы меня видели, – сказала она, – но боюсь, что обстоятельства были не слишком приятными. Я была дежурным врачом в тот вечер, когда вашу жену привезли в отделение скорой помощи.

– Ах, да, – Алек слегка кивнул.

– Вы были… кем? – Том отодвинулся, чтобы получше рассмотреть ее.

– Я зашла, чтобы посмотреть на работы вашей жены, и они мне настолько понравились, что я попросила Тома давать мне уроки.

Алек посмотрел на нее так, как будто не слишком поверил ей.

– Ну, что ж, – сказал Он после паузы, – вы пришли к кому надо.

Казалось, он хотел сказать что-то еще, и Оливия задержала дыхание. Он махнул рукой.

– Увидимся через пару дней, Том, – он повернулся и вышел из студии.

– Вы были там, когда Энни умерла? – спросил Том, когда дверь за Алеком закрылась.

– Да.

– Почему вы не сказали мне об этом?

– Мне не слишком приятно вспоминать тот вечер.

– Но, Боже мой, мне кажется, это странно. Вы так не думаете? Мы стояли прямо здесь, – он показал на фотографию Энни, – и говорили о ней, и вы не сказали ни слова.

Она подняла на него глаза. Его густые светлые брови соединились, демонстрируя неодобрение, а глаза покраснели.

– Разве не бывает таких вещей, о которых невозможно говорить? – спросила она.

Он отодвинулся от нее, и она поняла, что невольно задела его за живое.

– Да, вы правы, – он тряхнул головой, отбрасывая эмоции, всколыхнувшиеся внутри него. – Это не значит, что нужно наскакивать на вас. Давайте вернемся к работе.

Оливия снова взялась за работу, но прорезая линии, прикидывая размеры, она чувствовала его озабоченное молчание и понимала, что рядом с ней еще один мужчина, который любил Энни Чейз О'Нейл.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю